Текст книги "Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"
Автор книги: Стивен Кинг
Соавторы: авторов Коллектив,Роберт Антон Уилсон,Мэтью Квирк,Питер Свонсон,Кемпер Донован,Джей Ти Эллисон,Мик Геррон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 260 (всего у книги 342 страниц)
Про записку я узнала только на похоронах. Мы зашли всем классом в церковь, и мне досталось место в дальнем конце скамьи, рядом с Мелиссой и Карлом. Они сидели в обнимку, и Мелисса то всхлипывала, то клала голову Карлу на плечо. Со всех сторон слышались голоса ребят, приглушенные, как положено в церкви.
– Говорят, ее еле опознали, – прошептала Рэчел.
– Говорят, разбилась всмятку, – подхватила Паула. – Ни косточки целой не осталось.
– Представляю, сколько было крови.
– Литра четыре-пять, Линн говорила.
– Она-то знает.
– Откуда?
– Отец у нее мясник. Она в этом разбирается.
– Бедная Эми, – вздохнула Рэчел.
– Мы ведь были на том самом месте – на экскурсию ездили, на скалы.
– Да, точно.
– Жалко ее.
– Мне тоже.
– А вещи нам теперь вернут? Ее родители?
– Должны. Будет свинство, если не вернут.
– Настоящее свинство.
– Угу.
– А что было там, в записке?
– Мама точно не знает.
Я развернулась, в лицо бросилась кровь:
– В какой записке?
Они застыли, будто уличенные в чем-то.
– В какой записке? – повторила я.
– На следующий день спортсмен на пробежке нашел собаку Эми, – шепнула Рэчел. – К ошейнику была привязана записка.
– То есть как – записка?
– От Эми. Сама понимаешь.
– Вот ужас, – выдохнула Паула.
– Это был несчастный случай, – напомнила я, – мистер Чизхолм нам говорил. Ветер, грязь под ногами.
Но мне было совершенно ясно, что это неправда. Мы с Эми к обрыву и близко не подходили – родители столько раз нас предупреждали. Ни при чем тут ни ветер, ни грязь. Я представила, как Эми привязывает к ошейнику Бонни записку. Треплет ей уши, командует: сидеть. Сворачивает с тропы, шагает туда, где обрывается земля, – и делает еще шаг. Из-под ног у нее срывается камень, отскакивает рикошетом от скал.
И зазвучала музыка, и внесли гроб – внесли Эми, как когда-то маму. Несли вдоль того же прохода, поставили туда же, к алтарю, где ждал отец Линч, все в том же черном одеянии. Включили проектор, настроили фокус, и на экране высветились слова гимна “Лишь тень”. Петь я не могла, только беззвучно шевелила губами. Я надеялась увидеть Эми в последний раз – представляла, как глажу ее прямую черную челку, кладу цветок возле щеки, – но гроб был закрытый. Еле опознали. Ни косточки целой не осталось.
Пока отец Линч произносил первые слова мессы, я смотрела на спинку скамьи впереди, и волокна дерева складывались в узоры. Облака и лужицы, географические карты, круги на воде, отпечатки пальцев, глаза. Незнакомая женщина читала вслух стихи о том, что смерть не стоит гроша. Просто я незаметно в соседнюю комнату вышел[526]526
Генри Скотт Холланд, “Смерть не стоит гроша”, перевод М. Абрамова.
[Закрыть], – декламировала она. Слова звучали как заклинание. Потом отец Линч стал читать из Библии: неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни[527]527
Послание к Римлянам 6:3.
[Закрыть]. И пусть Эми уже не с нами на земле, говорил он, все равно она будет жить в воспоминаниях, что храним мы в сердцах. Мы должны уповать на бесконечное милосердие Божие. Господь не отвернется от грешника, сколь ни велик грех. Церковь, продолжал он, не так давно пересмотрела свою позицию по этому вопросу.
И пусть он тщательно подбирал слова, я поняла, что речь о самоубийстве – о грехе самоубийства.
И какие воспоминания об Эми я буду хранить в сердце? О том, как мы делились завтраками в прохладном чреве ливневой трубы? Как я оставалась у нее ночевать, как мы сидели в ванне, сплетясь ногами? Или как я не смогла ее защитить, спасти?
Когда я шла к причастию, то провела вдоль гроба рукой. От гладкой фанеры веяло холодом. На обратном пути я попыталась поймать взгляд миссис Фан, но та смотрела прямо перед собой остекленевшими глазами, не мигая. Облатка прилипла к моему языку, как кусок бумаги – ни прожевать, ни проглотить. Я подняла взгляд на статую святого Михаила: голова змеи под священной пятой архангела, раскрытая пасть ждет удара золотого копья. В задней комнатке церкви матери качали на коленях малышей, чтобы унять их плач. Даже сквозь звуконепроницаемое стекло мне чудился тоненький писк.
Вечером, вернувшись домой, я спросила у миссис Прайс про записку.
– Не знаю, стоит ли... – начал отец, но миссис Прайс, коснувшись его руки, сказала:
– Понимаешь, Нил, такие вещи рано или поздно выходят наружу.
Отец со вздохом кивнул.
Миссис Прайс пояснила:
– Милый, Эми и вправду оставила записку – привязала к ошейнику собаки.
Я не смогла сдержать слезы.
– Что там было написано?
– Не знаю, дружочек. Это останется между Эми и ее родителями. Ну же, не плачь, нашей вины тут нет. Мы знали, что с Эми что-то не так, – кражи тому пример, – но разве могли мы предвидеть ее поступок?
Я спрашивала у всех в классе, что они думают, в надежде услышать, что никто не виноват, что была причина, о которой я не догадываюсь, – но увы. На меня смотрели косо, перешептывались – мол, друзья Эми ее не уберегли, они должны были знать, как ей плохо. Настоящий друг понял бы.
– Тебя слишком волнует, что думают другие, – сказал Доми. – Выкинь из головы, и все.
– Конечно, волнует! – ответила я. – А тебя разве нет?
– Не очень-то. И все равно они тоже виноваты.
– Они?
– Мы все. – Он взял меня за руку, и я не отстранилась. – Ну как, удалось посмотреть, что в запертой комнате?
Я мотнула головой.
– Пыталась, когда ее не было дома, но пока не получилось.
– Что значит “пыталась”?
– Ну, проверяла, не забыла ли она дверь запереть.
– И все?
– Доми, это же Эми воровала.
– Да неужели?
Он начинал меня злить.
– А что еще мне делать? Она же заперта!
Но я знала, все знала.
– Найти ключ, ясное дело.
Некоторые рассказывают, что им мерещатся мертвые, а мне ни разу не мерещилась мама – может быть, потому что она так долго болела и у меня не возникало сомнений, что ее больше нет. А теперь то и дело казалось, будто я вижу Эми – на площадке, или в толпе ребят, выбегающих из школьных ворот в конце учебного дня, или возле аквариума, где она смотрит на Сьюзен с чудесной новой лапкой. А-а, вон Эми, думала я, надо с ней поговорить – и тут же спохватывалась: это всего лишь обман зрения.
Миссис Прайс сняла со стен наши рисунки с экскурсии к прибрежным скалам и велела мистеру Армстронгу их сжечь. Никто не говорил про кражи, про обвинения – и уж конечно, ни слова про бумажки, которые раздала нам миссис Прайс. И про то, как она при всех назвала Эми воровкой. Чутье нам подсказывало, что об этом нужно молчать.
На уроке мы изучали легенды и мифы маори. Миссис Прайс, сидя на стуле у доски, читала нам про Мауи[528]528
Мауи – один из основных персонажей полинезийской мифологии, полубог-получеловек. Совершает ряд подвигов в контексте сотворения мира – устанавливает порядок следования светил на небосводе, поднимает кверху небесную твердь, волшебным крючком вылавливает со дна океана острова и поселяет на них людей, которым дарит огонь, основные сельскохозяйственные растения и животных, учит ремеслам.
[Закрыть] и его братьев – о том, как давным-давно дни были слишком коротки, потому что солнце очень уж быстро перебегало по небу. Надоело Мауи и его братьям жить почти все время в темноте, и спустились они в огненную яму, где отлеживалось по ночам солнце, и поймали они солнце в ловушку. И отколотил Мауи солнце священной челюстью, и оно, избитое, утомленное, стало ползать по небу еле-еле. Мы рисовали иллюстрации к мифу – как солнце бьется в силках, как ползет по небосводу израненное, окровавленное. И у нас тоже дни становились длиннее, теплее.
Меньше месяца до свадьбы.
Однажды, вскоре после похорон, миссис Прайс попросила меня задержаться в конце учебного дня, я ждала привычных поручений – но оказалось, что родители Эми попросили вернуть им вещи из ее парты, так не могла бы я их занести? Я ведь ближе всех знакома с ее семьей.
– А Дэвид не может забрать? – спросила я.
Миссис Прайс покачала головой. Братишку Эми родители перевели в другую школу.
Мы с миссис Прайс достали из парты тетрадки Эми и Библию, ароматные наклейки, от которых пахло ягодной эссенцией, тюбик с клеем, скрученный улиткой, огрызки цветных карандашей. Стопку блестящих пятидесятицентовых монет, на которые так никто и не позарился. Шарик ртути, замурованный в прозрачной игольнице, который мог распадаться на капельки. Две библиотечные книги, уже просроченные, – повести о школах-пансионах, о чудаковатых учителях французского, о танцах до утра и о крепкой дружбе.
– Пожалуйста, пожелай от меня семье Фан всего самого доброго, – попросила миссис Прайс.
Когда я, оставив велосипед, зашагала по подъездной дорожке к дому, он показался мне нежилым. Газон – всегда подстриженный коротко, чуть ли не под бильярдный стол – зарос, почтовый ящик ломился от рекламных листовок. Паутина под козырьком крыльца, грязь на коврике у двери. Я постучала и стала ждать; школьный рюкзак оттягивал плечи. Тишина в доме. И наконец чуть слышные шаги: кто-то в мягких тапочках ступает по ковру.
– Что ты хотела? – спросила миссис Фан, открыв дверь.
– Принесла вещи Эми.
– А-а... да? – Миссис Фан говорила медленно, с трудом, как после снотворного.
– Книги и остальное, из школы. Вы их хотели забрать. – Я достала все из рюкзака, попыталась выпрямить тюбик клея.
– Да, хотели. – Но миссис Фан ничего у меня не взяла.
– Кто там? – Мистер Фан тоже появился в дверях, придерживая за ошейник Бонни.
– Джастина, – ответила миссис Фан. – Принесла из школы вещи Эми.
Теперь мне неловко признаться, но тогда я надеялась, что меня позовут в дом, пригласят к обеду. Я помогла бы убрать посуду – вытирала бы тарелки с синими драконами, с прозрачными снежинками и звездочками.
– Положи вот сюда. – Миссис Фан указала на столик возле двери в прихожей.
Они не уступили мне дорогу, пришлось нагибаться, тянуть руки через порог, и ртуть в прозрачной игольнице распалась на крохотные серебристые шарики. Бонни рванулась ко мне, заскулила, но мистер Фан ее придержал. В доме не пахло стряпней миссис Фан – пахло чужими запеканками, размороженными, разогретыми. Пахло увядшими цветами, которые давно пора выбросить. Пахло пылью. С порога видна была полка с благовониями в гостиной, и фотографии, и китайские статуэтки, и Богиня милосердия, будто на страже дома. И снимок Папы Римского в полный рост на стене. Сухая веточка кипариса с Вербного воскресенья завалилась за рамку фотографии, лишь кончик торчал наружу, как хвостик уховертки.
Я откашлялась.
– Вот что спросить хотела, – начала я, – про записку. Про записку Эми.
– Спрашивай, – отозвался мистер Фан.
– Ну... – Я снова откашлялась. – Я хотела знать, что она написала. Объяснила ли почему...
– С чего ты вдруг забеспокоилась об Эми?
Кровь прилила к щекам, я стала заикаться.
– Я... я всегда... она всегда...
Они стояли рядом, молча глядя на мои мучения.
– Спасибо, что принесла ее вещи, – сказал наконец мистер Фан. И начал закрывать дверь.
– И еще, вам самые добрые пожелания от миссис Прайс, – добавила я, и глаза его сверкнули.
– Передай этой женщине, чтоб духу ее не было у нас в лавке. Слышишь?
– Миссис Прайс? – переспросила я. Что успела им рассказать Эми?
– Да, кому же еще!
Я кивнула.
– Простите.
– Тебе есть за что просить прощения, есть за что.
Я хотела спросить, что он имел в виду и как мне все исправить, но он указал на меня пальцем – знак, что пора уходить, решила я.
– Простите, – повторила я, но мистер Фан уже захлопнул дверь.
Оттуда я поехала на велосипеде к миссис Прайс убирать. Не застав ее дома, открыла дверь своим ключом и первым делом стала мыть на кухне посуду. Ножи в меде и масле, колючие от засохших крошек, кофейные кружки со следами помады. Я смахнула в ведро мусор с тарелок: шкурку от бекона, хрящи, обглоданные кости, остатки капустного салата, вялый ломтик помидора, скорлупу от вареного яйца. На подоконнике стояла давно забытая чашка с какао, шелковистая пенка уже затянулась мягкой белой плесенью. В холодильнике я нашла пластиковую бутылочку с недопитым диетическим коктейлем. Отхлебнула – вкусно: что-то сладкое, тягучее, как клубничная жвачка.
На столе в кухне лежала брошюра с круизного лайнера.
На обложке корабль рассекает синий морской простор, в голубом небе парит белоснежная чайка, крылья сверкают на солнце. Мокрым после мытья посуды мизинцем я перелистнула страницу. Люди загорали на пустынных пляжах, улыбались, держа тарелки с фруктами в номерах люкс. Сидели в роскошных ресторанах, где блестел, как лед, хрусталь, а повара предлагали изысканные закуски. Смотрели друг другу в глаза, пока официанты выносили мороженое в огне. Танцевали на палубе на фоне алого заката, позировали в масках для плавания, играли в казино. Их развлекали артисты: танцовщицы канкана, кукловод с марионеткой в точно таком же, как у него, костюме.
Я закрыла брошюру – пусть лежит как лежала.
Миссис Прайс все не было.
Я вернула бутылку в холодильник, во рту остался привкус. Горечь. Химия.
Дверь в гостевую спальню в конце коридора и на этот раз не поддалась. Где может храниться ключ? Его не оказалось ни на крючке возле задней двери, ни в ящике под телефоном, ни на холодильнике, ни в авторской стеклянной вазе, которая будто плавилась, ни в письменном столе среди скрепок, зажимов, ножниц и дыроколов. Я зашла за дом, попробовала снова заглянуть в окно, но шторы были задернуты наглухо.
Я вернулась в дом с черного хода, и тут же миссис Прайс открыла парадную дверь.
– По чашечке чая? – предложила она, бросив сумку и ключи на столик в прихожей.
Она поставила чайник, увидела посуду, замоченную в горячей воде.
– Какая же ты умница, Джастина, ей-богу! Без тебя у меня давно бы крысы кишели.
– Не так все плохо, – ободрила я.
– Надеюсь, твой папа знает, во что ввязался. – Она рассмеялась, и крохотное золотое распятие на шее дрогнуло. – Хочешь попробовать? – С верхней полки чулана она достала банку жасминового чая.
У меня перехватило горло.
– Такой у Фанов в лавке продается, – выдавила я.
– Да, продается. – Миссис Прайс смотрела мне прямо в глаза.
– Это вы у них покупали?
– Забыла уже. А что?
– Да так, любопытно.
– Не помню уже, он у меня стоит лет сто. Хранить его можно хоть вечно. Как они там? – спросила она, все так же глядя мне в глаза.
Я потупилась.
– Сказали, чтобы вы больше не приходили. В лавку. Просили передать.
Миссис Прайс как ни в чем не бывало зачерпнула ложкой жасминовые бутоны и высыпала в чайник.
– Их можно понять – у них горе, а я им, должно быть, напоминаю об утрате. Впрочем, как и ты.
Вспомнилось, как мистер Фан тыкал в меня пальцем: тебе есть за что просить прощения!
– Ой! – Миссис Прайс схватила со стола брошюру, прижала к груди. – Ты уже видела, да?
– Да, не удержалась.
– Это я виновата, сглупила. Хотела сделать сюрприз.
– Папе?
– Тебе!
– Не понимаю.
Она улыбнулась и заговорила шепотом, хоть мы были одни:
– После свадьбы мы едем в круиз.
– Папа сказал, что далеко вы не собираетесь. Говорил, на озеро Таупо.
– Это часть сюрприза! Пожалуй, пора тебе сказать, дорогая, тем более что я это предложила. Мы хотим тебя взять с собой. Но пока никому не говори, хорошо?
– Ладно.
– Ты что, не рада?
– Я... очень уж неожиданно.
– Нам будет весело втроем.
Может быть, она нарочно положила брошюру на видное место.
А может быть, нет.
Пока мы пили жасминовый чай, я отрывала с банки этикетку, наклеенную поверх китайской: Жасминовый чай это чай с цветок жасмин воздействовать обоняние. Аромат свежий дух остается, цвет желто и яркий, мягкий листья нежный. На вкус он мне не понравился – затхлый, пыльный, – но я промолчала: ни к чему капризы, я же не маленькая.
– Ну ладно, пойду разомнусь, – сказала миссис Прайс. – А то не влезу в свадебное платье.
Она закрылась в спальне, и вскоре оттуда донеслось жужжанье и скрип тренажера. Я взяла со столика в коридоре ключи осторожно, чтобы не звякнули, и прокралась к гостевой спальне. Попробовала тихонько вставить каждый в замок. Ни один не подошел.
В школе миссис Прайс больше не давала мне поручений – было бы несправедливо по отношению к остальным, объяснила она. Как отчаянно все боролись за ее внимание – тянули руки после каждого вопроса, и неважно, знали они правильный ответ или нет. И даже тогда – при всем при том – я не удержалась, разболтала про круиз.
– Там официант носит поднос с напитками на голове, – сказала я. – Там есть казино, где можно выиграть миллионы. И у меня будет бикини с бантиками по бокам.
– А спать ты будешь где? – спросила Мелисса.
– На корабле.
– В одной каюте с ними?
– Вместе с бикини возьми затычки в уши, – ввернул Карл, и оба прыснули.
На большой перемене я пристрастилась ходить в библиотеку. Мне было все равно, что читать, и спустя несколько дней сестра Бронислава уже не спрашивала, что я ищу. Если там работал Доми, он приносил книги, что могли бы мне понравиться: “Изучаем погоду”, “Приезжайте во Францию”, “Норные животные”. Листали мы и атлас с голосами птиц, и слушали, и представляли, что мы в лесу, а над нами в кронах деревьев перекликаются веерохвостки и новозеландские крапивники. Иногда я просто брала с полки Британскую детскую энциклопедию и читала там все подряд: кремень, кремневое ружье; Пегас, пекан, Пекин. Чем больше я читала, тем яснее понимала, как мало знаю. До конца учебного года оставалось всего две недели – в воздухе висело ожидание, звенело, овевало нас. Впереди каникулы, впереди школа старшей ступени, а в школе Святого Михаила нас больше ничему новому не научат. На уроках мы мастерили рождественские украшения – нарезали полосками женские еженедельники с рецептами, осенней модой, советами несчастным влюбленным и клеили из них легкие, шуршащие цепочки. Вырывали страницы из журналов “Ридерз Дайджест” и складывали из них ажурные звезды, в обувных коробках устраивали рождественские вертепы с бумажными яслями и пластилиновыми младенцами. Монахини натирали воском паркет в коридорах, а мы, привязав к ногам тряпки, скользили из конца в конец, мимо всех классов, где учились когда-то, начиная с первого. Сверху на нас взирала статуя Иисуса с ладонью, поднятой в неприличном жесте.
До свадьбы тоже оставалось всего две недели, и почти каждый день после уроков миссис Прайс спешила куда-то: выбрать торт, заплатить остаток турфирме, распорядиться насчет цветов – сновала туда-сюда, жалуясь, что ничего не успевает.
Те же чувства были и у меня. Скоро она станет женой отца, будет спать в маминой кровати, развесит в мамином шкафу свою одежду. Мне хотелось этого – и в то же время не хотелось, и я не знала, как этому помешать. Как сделать дни длиннее, поймать в ловушку солнце.
А потом снова начались кражи.
Глава 26– Сегодня обойдусь без помощников, спасибо, люди, – объявила после звонка миссис Прайс. Она вновь спешила по делам – забрать туфли, которые делала на заказ, чтобы подходили к платью.
Поставив велосипед позади ее дома, я вошла. В тот день мне не нужно было убирать, но ждать я не могла: надо было отыскать ключ от запертой комнаты, узнать, что там хранится. Одноклассники в открытую обвиняли меня – дескать, это я таскаю у них цветные карандаши и плюшевых мишек, карманные приемники, игральные кости. Рэчел потеряла клубничный блеск для губ, который выиграла на дне рождения Мелиссы; она, прищурившись, глянула на меня и сказала, что сразу поняла, как мне завидно. Да, вторили ей все, завидно. Вдобавок я была лучшей подругой Эми и воровала с ней на пару, но Эми хотя бы доказала, что раскаялась.
Доми на это лишь фыркнул:
– Эми ни в чем не была виновата, ее затравили.
– Он с ними в одной шайке! – закричали все, тыча пальцами, и поднялся галдеж, как на птичьем базаре.
Я вынула из ящика на кухне у миссис Прайс поддон для ножей, но под ним было пусто, одни лишь крошки. Я принялась доставать с полок все книги по очереди, провела рукой вдоль карнизов для штор. Разворачивала полотенца и простыни в комоде и складывала как было, чуть небрежными стопками. Даже искала в саду искусственные камни, пустые внутри – их рекламировали в бесплатных каталогах вместе с декоративными песочными часами и хрустальными зверюшками. Я чувствовала себя воровкой.
В аптечке в ванной я нашла пузырек с таблетками, который миссис Прайс забрала из аптеки на другом конце города, когда мы ездили на примерку. С чужим именем на этикетке. Я сунула пузырек в карман. Шаг в бездну. Сорвался камень.
Четыре часа. В запасе у меня плюс-минус пятнадцать минут, с поправкой на пробки. Слишком уж много мест, где можно спрятать ключ, укромных уголков, неведомых мне. Вернувшись в гостиную, я легла на спину в диванной нише, ощупала кофейный столик снизу – пусто, лишь некрашеная доска. Лежа там, на полу, я вспомнила, как нашла у нас на кофейном столике мамины строки. Пришли на ум слова гимна: О звезда над зыбью, Матерь Бога-Слова... Гимн, разъятый на строчки, по неведомой, бредовой причине перекочевал на обороты наших семейных фотографий.
В прихожей у миссис Прайс фотографий не было, лишь зеркало отражало темный изгиб коридора. Висело оно рядом с ванной, напротив гостевой спальни. И вновь в своем отражении я узнала маму – та же верхняя губа, те же глаза. Истреби в нас злое, ниспошли нам благо. Я сняла зеркало с крючка, развернула – и вот он, ключ, с обратной стороны, на гвоздике в углу. И тут я услышала щелчок – сперва решила, что мне почудилось, что это воображение сыграло со мной шутку, ведь я так мечтала отыскать ключ, крохотный, зазубренный. Но ключ, другой ключ, и вправду поворачивался в замке, в замке парадной двери, и я, повесив зеркало обратно на крючок, юркнула в бельевую, и в ту же секунду миссис Прайс шагнула через порог.
Первым делом она заглянула на кухню и, судя по звяканью банок, по тихому вздоху холодильника, стала разгружать покупки. Я затаила дыхание, когда она проходила мимо бельевой, а услышав, что она задержалась в коридоре, – зажмурила глаза. Тихий шорох – это она поправила покосившееся зеркало? – и закрылась дверь спальни. С протяжным жужжанием расстегнулась молния – должно быть, на чехле свадебного платья. Сейчас она приложит платье к себе, а может быть, даже примерит, посмотрит, сочетаются ли с ним туфли. Осторожно, миллиметр за миллиметром, я повернула ручку двери и выскользнула из бельевой. Зашла за дом, бесшумно выкатила на дорогу велосипед, оседлала и понеслась во весь дух.
Отец в тот вечер готовил курицу с абрикосами – это его миссис Прайс научила. Сев за стол, я принялась чистить зубчики чеснока, а он резал лук, стараясь не плакать.
– Всего полторы недели осталось, – сказала я.
– Не верится, да? – Отец улыбался во весь рот.
– Не особо. Слишком уж все быстро.
Отец отложил нож.
– Но ты ее любишь, правда? Так же сильно, как я. Я сразу понял, когда ты ее в лавку привела.
– Я ее с самого начала полюбила, – призналась я. – Хотелось быть как она.
– Сдается мне, без хитрости тут не обошлось, – сказал отец, и я подняла на него взгляд. – Видно, ты нас не просто так свела. Маленький ты мой купидон. А я тебе спасибо так и не сказал. – Он продолжал резать лук.
– Но кое-какие ее поступки... – начала я, снимая с дольки чеснока сухую оболочку, – не понимаю я их. – Пузырек с морфином в кармане брюк врезался в ляжку.
– Поступки? Какие поступки?
– Скажем, вся эта история с воровством. Она всех нас заставила написать, кто кого подозревает, а потом обвинила Эми. При всех, в классе. Это было несправедливо.
Отец нахмурился.
– Знаю, что она места себе не находила из-за краж. Винила себя, отчасти, – ей было невыносимо, что у нее в классе такое творится. Пожалуй, она с этим разобралась весьма необычным способом...
– Она сказала, что даст Эми возможность исправиться. Что Эми должна попросить прощения. И гладила ее.
– Ну вот видишь? Ей была небезразлична Эми. По-настоящему. Слов нет, как она терзается из-за этого несчастного случая.
– Самоубийства.
– Допустим, самоубийства. Но к чему весь этот разговор, дружок?
– Эми видела, как она унесла из лавки банку чая.
– Ну, милая моя... Понимаю, мои слова тебя расстроят, но Эми была трудная девочка. Конечно, она сказала что-то в этом духе, когда ее уличили.
– Это было до того, как миссис Прайс назвала ее воровкой.
Отец помолчал.
– Видно, чуяла, что все к тому идет.
– А еще она пьет таблетки, – сказала я. – Горстями. – Нащупала в кармане пузырек. Можно было хоть сейчас его достать, показать отцу чужое имя на этикетке. Но как бы это выглядело? Что было бы, узнай он, что я рылась в ее аптечке?
– Для меня это не новость, – ответил отец. – Она повредила спину, когда играла в теннис, много лет назад. И так и не восстановилась.
– Мне она сказала, что таблетки от нервов.
– Одно с другим связано – боли усилились, когда она потеряла мужа и дочь. У всех у нас есть раны, дружок. Но послушай, я знаю, что после смерти Эми...
– Вещи опять стали пропадать, – перебила я. – Значит, Эми тут ни при чем, так?
Отец вздохнул, посмотрел на меня.
– Мы это предвидели, – сказал он, помолчав. – Доктор Котари говорил, что стоит ждать... сопротивления свадьбе. Понимаю, у тебя многое в жизни переменится...
– При чем тут доктор Котари?
– Я с ним говорил недавно. Он интересуется жизнью пациентов.
Я закусила губу.
– Мамину одежду мы будем хранить, – сказала я тихо. – Понимаю, из шкафа ее придется убрать, но выбрасывать мы ее не станем. – Скоро там водворятся вещи миссис Прайс, и обрывки маминых строк будут тускнеть с каждым разом, стоит ей открыть дверцу.
– Конечно! – пообещал отец. – Конечно, доченька. Сам не знаю, что нашло на меня тогда. – Он снова взялся шинковать лук, но рука соскользнула, и он порезал палец. – Фу ты, черт! – Отец отшвырнул нож.
Кровь капала на разделочную доску, сочилась сквозь горку лука.
– Сюда! – Я схватила его за руку, подставила палец под кран. – Не шевелись.
Я велела ему прижать к порезу салфетку, а сама побежала за пластырем. Один пластырь насквозь пропитался кровью, и я наклеила другой, побольше, но и он тоже промок.
– Может, в больницу поедем? – спросила я. – Как думаешь, понадобится зашивать?
Отец мотнул головой:
– Ерунда, сейчас остановится.
– Ты бледный.
– Все в порядке.
В конце концов я наложила ему на палец повязку из автомобильной аптечки, а сверху забинтовала. Лук мы прополоскали, и отец захотел и дальше готовить сам. Когда к ужину пришла миссис Прайс, сквозь повязку снова проступила кровь.
– У нас небольшая авария, – сказал отец, показывая ей палец.
– Боже! Ты цел?
– Пустяки, Джастина обо мне позаботилась.
– Умничка, – похвалила миссис Прайс. – А чем так вкусно пахнет?
– Курицей с абрикосами.
– Ну вы расстарались!
Отец плеснул ей вина, и она села на синий с белым диван.
– Santé[529]529
За здоровье (фр.).
[Закрыть], – сказала миссис Прайс, подняв бокал, и тут я увидела.
На ее запястье маслянисто блестело старинное золото – георгианский браслет с шифром “ДОРОГАЯ”, что показывал мне отец. А я-то думала, он отложил браслет мне на Рождество.
Миссис Прайс, заметив мой взгляд, сказала:
– Правда, прелесть? Подарок твоего папы. В честь помолвки.
– Красивый, – отозвалась я.
– С секретом, – продолжала миссис Прайс. – Сказать?
– Ладно.
– Взгляни на камни. Демантоид, опал, рубин, опал, гранат, аквамарин, яшма.
– Ну и что?
– Как это читается?
– Читается?
– Первые буквы в названиях камней складываются в слово. – В голосе ее мелькнула тень недовольства.
– Правда?
Миссис Прайс натянуто хохотнула.
– Господи, кто тебя учил?
– Джастина, не строй из себя дурочку, – нахмурился отец.
– Никого я из себя не строю.
– “Дорогая”, – сказала миссис Прайс, повернув браслет на запястье. Крохотные ручки с тонкими обручальными колечками. – “Дорогая”, вот как это читается. Послание любимой от любящего.
– Гм. – Я уткнулась в телепрограмму.
Надо отдать отцу должное, курица с абрикосами удалась на славу.
– Ну и ну! – восхищалась миссис Прайс. – Такая нежная, мясо само от косточек отваливается. – Она вытерла каплю соуса в уголке рта. – Вкуснее, чем у меня. Ученик превзошел учителя.
– Мы же не соревнуемся, – засмеялся отец.
– Еще как соревнуемся! – ответила миссис Прайс, но от поцелуя в щеку не уклонилась.
– Расскажешь про секретный ингредиент? – спросила я у отца.
Миссис Прайс улыбнулась:
– Что за ингредиент?
– Любовь, – отозвался отец.
– Кровь, – сказала я.
Ночью мне не спалось – мешали звуки из отцовской спальни. Приглушенные голоса, смех, звериные рыки и стоны. Ритмичный стук антикварного изголовья о стену, скрип, когда отодвигали кровать. Я с головой забилась под одеяло. Меня преследовала одна-единственная мысль, о ключе за зеркалом. И о том, что спрятано в запертой комнате.
В школе вид у миссис Прайс был измученный, лицо под слоем косметики землистое. Она без конца облизывала губы. На уроке труда она слонялась по классу, делая вид, будто ей интересны наши поделки – оберточная бумага с размытыми ангелочками, отпечатанными трафаретом из картошки, и целлофановые рождественские открытки, похожие на витражи. “Какие чудные цвета, – приговаривала она. – Аккуратней с ножами”, но при этом на нас почти не смотрела. Она молчала, когда Джейсон Дэйли напечатал розовых ангелочков на спине у Грегори и когда Джейсон Моретти спросил Брэндона, слабо ли ему откусить кусок сырой картошки, а услышав отказ, сунул картофелину ему в зубы. Всего неделя оставалась до выпуска, мы изнывали от нетерпения, от безделья – и каждый день что-то пропадало. То пушистая проволока для поделок из рождественского вертепа у Джеки, то складная расческа, которую Катрина хранила в косметичке на молнии, то прокладки, что мама дала Пауле на всякий случай, – но это обсуждали только шепотом. Однажды в знойный полдень, когда я хотела подсесть к девчонкам на ливневые трубы, Паула сказала, что заняла место для другой девочки, а меня здесь не ждут.
В тот день мы ходили в зал на народные танцы с сестрой Маргаритой. Нас повела миссис Прайс – она следила, чтобы мы переходили дорогу правильно, и сказала, что ждет от нас примерного поведения, а если кто будет озорничать, то сестра Маргарита от нее скрывать не станет. Схватив за руку Доми, я встала с ним в конец группы, чтобы нас не было слышно.
– Я нашла ключ, – шепнула я.
Глаза у Доми округлились.
– Что там?
– Не успела посмотреть. Надо дождаться, когда она в следующий раз уйдет.
– Эй, вы, парочка, – окликнула нас миссис Прайс. – Хватит секретничать.
Мы построились рядами в зале и стали ждать, когда начнется музыка, а миссис Прайс ушла. Я видела в окно, как она свернула на стоянку и что-то ищет в машине. Открывает дверцы, заглядывает под коврики, под сиденья, сама не своя. Тут заиграл “Лихой белый сержант”[530]530
Один из самых популярных шотландских бальных танцев XVIII – начала XX века, был распространен и в самой Шотландии, и везде, где было много шотландцев, в том числе в Австралии и Новой Зеландии.
[Закрыть], и мы под счет сестры Маргариты, стараясь не сбиться, становились то в ряд, то в круг, шаг вправо, шаг влево. Я кружилась, взявшись за руки с Доми, потом с Карлом. Мы сплетались и расплетались, менялись местами.
Я надеялась, что миссис Прайс после школы уедет по делам, но когда я пришла к ней убирать, “корвет” стоял на подъездной дорожке, а миссис Прайс обшаривала гостиную – заглядывала под диванные подушки, отдергивала занавески, открывала ящики комода, перебирая их смятое содержимое.
– Не видела их? – спросила она строго.
