Текст книги "Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: авторов Коллектив,Роберт Антон Уилсон,Мэтью Квирк,Питер Свонсон,Кемпер Донован,Джей Ти Эллисон,Мик Геррон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 249 (всего у книги 342 страниц)

Миссис Прайс смотрела вокруг, заглядывала в ящики шкафов, гладила по волосам фарфоровую куклу, открывала и закрывала ей стеклянные глаза. Еще один посетитель – ровесник отца, в темно-синем костюме, с огромными часами на руке – подкрался к ней бочком и сказал:

– Вкус у вас, я вижу, отменный. Как по-вашему, стоит спустить шестьсот баксов на эту штуковину? – Он махнул в сторону оленьей головы на стене.

– Для себя? – спросила миссис Прайс.

– Да, – ответил посетитель. – В столовую. Сгодится, чтоб разговор завязать, понимаете?

– Гм... – Миссис Прайс погладила пыльный олений мех, словно пытаясь оценить качество. – Смотря какой разговор.

– Ну, скажем: “Может, выпьем со мной?” – Он пожирал ее взглядом: губы, ноги, грудь.

Миссис Прайс засмеялась:

– Странный вопрос, если человек уже у вас в столовой.

– А вы с юмором, – отозвался ее собеседник. – Люблю таких.

– Между нами говоря, – шепнула она, – по-моему, это почти даром.

– Вот как? То есть да, для меня шесть сотен – не деньги, но я хотел цену сбить. Гляньте-ка, совсем выцвел, – он указал на ценник, – видать, сто лет висит.

– Наверное, спрос на оленей здесь невелик.

– Триста пятьдесят от силы, – продолжал он. – Может, это наглость, но мне плевать, охотничий азарт одолел.

– Ну вы и дерзкий! – сказала миссис Прайс.

– Да, я такой. – Ухмыляясь, он достал из бумажника визитку. – Зайдете ко мне? Вместе оленя повесим.

– Не знаю. Спрошу у мужа. – Она отвернулась и посмотрела на меня, сделав большие глаза.

– Эй, минутку. – Рука с аляповатыми часами потянулась к локтю миссис Прайс. – Про мужа вы не говорили.

– Говорила. Сейчас говорю.

– Нет, с самого начала.

Миссис Прайс высвободилась.

Он сказал, чуть подумав:

– Муж не шкаф, подвинется.

Миссис Прайс засмеялась, но на этот раз по-другому.

– Долгих счастливых лет вам с оленем.

Глаза ее собеседника превратились в щелки.

– Знаете что, – прошипел он, – стервы вроде вас весь женский род позорят.

И был таков.

– Все в порядке? – Я подлетела к миссис Прайс.

– В полном, – заверила она. – Спасибо тебе, солнышко. Спасибо, что обо мне печешься.

– Как он посмел вас так назвать!

– Показал свое истинное лицо. Все они показывают, так или иначе.

– Кто?

– Мужчины, лапочка.

– А-а.

Ей, как видно, не впервой отбиваться от приставаний. Но ведь ей весело было его дразнить, разве нет?

– Столько здесь всего, глаза разбегаются от красоты! – Миссис Прайс открыла дамский чемодан начала века, провела пальцами по бутылочкам с серебряными крышками, по лазурной шелковой подкладке.

– Там есть потайное отделение, – пояснила я. – Вот, видите, здесь кнопочка – нажимаете, и... – Крышка с зеркалом откинулась, а под ней оказалось узенькое углубление.

– Для денег? – спросила миссис Прайс.

– Или для любовных писем.

Женщина с пастушкой приговаривала, заворачивая статуэтку в наволочку:

– Нет-нет, вы тут ни при чем, как же мы сами не сообразили, – а отец отвечал:

– Если найдется у вас что-нибудь еще...

Выходя из лавки, женщина задержалась возле похожей фигурки – молочницы, только целой. Перевернула ее в поисках цены, застыла на миг. И бережно поставила обратно.

– Привет, родная. – Отец поцеловал меня в лоб. – Кто это?

– Миссис Прайс, – ответила я. – Она меня подвезла.

– А-а, та самая миссис Прайс! – Он протянул руку. – Что-нибудь случилось? – На его лице отразилась тревога.

– Все хорошо, – заверила миссис Прайс. – Джастина устала немного. И, пожалуйста, зовите меня Анджела.

– Нил.

Пальцы у отца были черные от полироля для серебра – впрочем, как всегда. Даже сейчас, спустя многие годы после того, как лавку продали, чернота эта, въевшаяся в кожу, никуда не делась.

Мне стало неловко, но миссис Прайс, похоже, не обратила внимания. Когда взгляд отца скользнул по ней сверху вниз, она томно улыбнулась. Воздух вокруг нее был будто наэлектризован. Что-то происходило, но меня это не касалось.

– Спасибо, что подвезли ее, – поблагодарил отец.

– Всегда пожалуйста. – Она тронула одну из хрустальных подвесок викторианской вазы, и остальные подвески отозвались тихим звоном. – У моей бабушки была пара таких. Подрагивали при малейшем движении, бабушка их называла сейсмометрами.

– Система раннего оповещения? – улыбнулся отец.

– Да! – Миссис Прайс залилась смехом.

Подвеска все еще покачивалась, отбрасывая на стену радужные блики. До чего же хороша была миссис Прайс – в сандалиях на пробковой подошве, в юбке из батика, с дымчатыми очками в вырезе блузки! Она поигрывала крестиком на тонкой золотой цепочке, почти незаметной на смуглой коже.

– Очень печально было услышать про маму Джастины, – сказала она. – Про вашу жену.

Отец кивнул и вновь стал прежним, сумрачным.

– Спасибо.

Разговор исчерпал себя.

Глава 4

Мы с Эми выгуливали ее кокер-спаниеля на утесах над каменистым пляжем, туда мы ходили почти каждые выходные, чтобы Бонни набегалась вволю. Вдоль тропы росли чахлые колючие кусты, прибитые к земле жестокими ветрами, шуршали и подрагивали пушистые куртинки фенхеля. Бонни носилась в зарослях дикого льна, и продолговатые, похожие на клювики коробочки с семенами тряслись вовсю. Нам строго-настрого запрещали сходить с тропы, тем более приближаться к обрыву; он был высокий, а внизу плескалась вода с пятнами бурых водорослей. В этой части побережья еще с прежних времен сохранились орудийные площадки и сторожевые вышки – смотрели на залив в ожидании врага, который так и не пришел. Иногда мы туда забирались, чтобы побыть в странной тишине за толстыми бетонными стенами, провести пальцами вдоль ржавых стальных опор. Несколько раз мы встречали здесь миссис Прайс на пробежке, яркую, словно коралловая рыбка, в салатовых легинсах и короткой маечке, розовой, как сахарная вата. В тот день мы старались подгадать, чтобы наша прогулка совпала с ее пробежкой, и обе высматривали ее, каждой хотелось поздороваться первой.

– Расскажи еще раз, какая у нее машина, – попросила Эми.

– Сиденья черные, – начала я, – на ощупь горяченные, я ноги обожгла.

– А еще? – Эми бросила собаке старый жеваный теннисный мячик, и Бонни тут же его принесла. В вышине реяли чайки, чиркая белоснежными грудками.

– Магнитола – она нажала на кнопку, и заиграла музыка, – ответила я.

– Что за песня?

– Про “займемся сексом” и “хочу услышать твое тело”.

Эми хихикнула и вновь бросила по ветру мяч.

– А еще?

– Медальон со святым Христофором на приборной панели. И, перед тем как ехать, она глянула в зеркало и подкрасила губы. Розовой помадой, перламутровой.

– А самое главное про машину? Что ты сделала не так?

Эми уже знала – за неделю она меня заставила пересказать эту историю с десяток раз.

– Я хотела сесть не с той стороны, машина-то американская.

– А что миссис Прайс?

– Говорит: “Хочешь, чтобы меня арестовали?”

Мы посмеялись, но я тут же представила себя за рулем: дымчатые очки, на губах поблескивает помада, подпеваю певцу про “хочу услышать твое тело”, а там, где не знаю слов, – придумываю.

Я бросила Бонни теннисный мячик, и она пустилась вдогонку. Ветер задирал наши легкие хлопчатобумажные юбчонки, приходилось придерживать ради приличия, хоть мне и нравилось, как вздымается юбка под порывами ветра. Я сорвала веточку фенхеля, растерла в пальцах, втянула терпкий анисовый запах, а далеко внизу волны разбивались о скалы.

– Даже Мелиссе и той не довелось вот так прокатиться, – заметила Эми.

– Это потому что мне нездоровилось, вот и все.

– Нет. Ты у нее теперь в любимчиках.

– Да ну, глупости.

Но Эми все это время присматривалась, подсчитывала.

– В среду она тебя попросила вымыть доску, а утреннюю молитву ты уже два раза читала.

Бонни уронила к моим ногам теннисный мяч, ткнулась носом мне в туфлю и подняла взгляд в ожидании.

– Я вообще об этом не думала, – отозвалась я. И соврала.

– Ты что, слепая? – сказала Эми.

Бонни подтолкнула ко мне носом мяч, и я, размахнувшись, кинула его подальше. Я метила вдоль тропы, но подул ветер и мяч отлетел в сторону скал, подпрыгнул раз-другой и исчез под обрывом. Бонни бросилась вдогонку, приминая лапами траву, и я услышала крик Эми: “Нельзя, Бонни, нельзя!” – а сама застыла столбом. В вышине разом загомонили чайки, словно предчувствуя что-то ужасное, неотвратимое. Бонни неслась прямиком к обрыву, и я зажмурилась, чайки кружили над нами и кричали, и все из-за меня, из-за моей глупости, и что мы скажем дома? Эми меня возненавидит, навсегда, и ничего уже не поправишь – и тут я услышала всхлипы Эми: “Умница. Хорошая девочка”, открыла глаза, а она сидит, зарывшись лицом в собачью шею. Конечно же, Бонни не сиганула вниз, не разбилась насмерть, ее остановил слепой инстинкт. И пусть родители всегда запрещали мне сходить с тропы, я бросилась к Эми и Бонни, и мы втроем, припав к земле, смотрели, как с обрыва сорвался камень и полетел навстречу ждавшей его воде.

Мне до сих пор иногда это снится.

Всю дорогу до дома Эми со мной не разговаривала. Взяв Бонни на поводок, она рванула вперед, и я еле за ней поспевала.

– Я не нарочно, – уверяла я. – Эми! Я бы в жизни так не сделала нарочно! Знаешь ведь, как я люблю Бонни! Она для меня все равно что моя собака. Мне папа не разрешает никого заводить, потому что я слишком сильно привязываюсь. Эми! Эми!

Но она будто не слышала. Шла и шла, сурово сжав губы.

– Прости меня, прости, – лепетала я горячечно. – Можешь хотя бы на меня посмотреть? Хочешь, забирай себе мой пенал с мишками. Ты же всегда о таком мечтала. Ну пожалуйста, Эми!

Если Бонни останавливалась что-то понюхать, Эми дергала за поводок. В тот день я должна была у нее ночевать: а вдруг она весь вечер не будет со мной разговаривать? Что подумают ее родители?

На углу ее улицы меня осенило. Эми все шла, не сбавляя шага, но я схватила ее за руку, и когда она попыталась вырваться, я сказала:

– Кое-что еще про машину миссис Прайс.

Эми остановилась, глянула на меня искоса:

– Что?

– Там под магнитолой встроенная зажигалка.

– Подумаешь! – фыркнула Эми. – У папы в машине такая же.

– Ну да, – кивнула я. – Но спорим, он тебе курить не разрешает.

– Что?

– Она просила никому не рассказывать.

– Что не рассказывать?

Бонни поскуливала, тычась Эми в ногу, просила мячик, а никакого мячика уже не было.

– Когда она подкрасилась розовой помадой, – сказала я, – она зажгла сигарету. Ну, знаешь, ментоловую. – Я сочиняла на ходу, но сама верила – миссис Прайс не станет курить что попало. – А потом предложила и мне покурить. – И это тоже казалось правдой.

– Враки! – воскликнула Эми, но я поняла, что теперь она у меня на крючке.

– Она мне дала сигарету, я затянулась и выпустила дым, как в кино. – Я сложила губы трубочкой. – На вкус отдавало мятой. Она была в помаде, но это ничего. Я стряхнула в окно пепел и вернула сигарету, а миссис Прайс велела: никому не говори. Так что и ты никому не говори, ладно?

– Ладно, – ответила Эми. – Хорошо. Не скажу.

К нашему приходу миссис Фан приготовила мое любимое блюдо, курицу в кисло-сладком соусе с жасминовым рисом, и подала в тарелках с синими драконами. По краям тарелок был узор – снежинки и звездочки из прозрачных точек. Миссис Фан говорила: многие думают, что в фарфор вделаны рисинки, а на самом деле это дырочки, заполненные глазурью, и если тарелку поднести к окну, то они просвечивают. Тарелки эти она берегла для самых дорогих гостей.

Миссис Фан попросила меня прочесть молитву, и мы взялись за руки, по-семейному. По словам Эми, католиками они стали лишь ради того, чтобы не выделяться и чтобы ее с братишкой Дэвидом приняли в школу Святого Михаила, однако в церкви они прижились – знали все слова мессы, от начала до конца, и отец Линч их ставил в пример: вот как Божия любовь простирается на людей иной веры. В гостиной у них так и остался алтарь, где они хранили фотографии умерших предков и воскуряли благовония перед статуэтками китайских богов, – особенно мне полюбилась богиня милосердия в сверкающих белоснежных одеждах и в белом венце. Но был у них и столик с фигурками Иисуса и Девы Марии, пластмассовыми, но как будто из сахарной глазури, а на стене – фотография Папы Римского в полный рост, с засохшей веточкой кипариса с прошлогоднего Вербного воскресенья, заткнутой за уголок, и рядом сосуд со святой водой из церковной лавки.

Миссис Фан сказала:

– Ешьте, а то остынет. – И мистер Фан, Эми и Дэвид, взяв палочки, принялись за еду.

Возле моей тарелки тоже лежали палочки. Я пыталась зажать их в пальцах, но они выскальзывали, падали, как при игре в микадо[514]514
  Микадо – настольная игра японского происхождения, аналог бирюлек. Игроки по очереди собирают рассыпанные по столу бамбуковые палочки, стараясь не задеть остальные.


[Закрыть]. Наконец я подхватила-таки кусочек курицы, но тут же уронила на колени.

– Забыла вилку тебе положить! – спохватилась миссис Фан, увидев, как я мучаюсь. – Ты ж так не наешься, истаешь от голода! Эми, дай, пожалуйста, Джастине вилку.

– Не пойму, что тут сложного, – удивилась Эми. – Дэвид ест палочками с трех лет.

– Не обижай гостью, – одернула ее мать.

– Миссис Прайс умеет есть палочками, – не унималась Эми. – Она нам показывала, двумя карандашами.

– Она чего только не знает, – заметила я. – Наверное, за границей жила.

– Подумаешь, мама за границей родилась, – ответила Эми. – Папа ее из Гонконга привез.

– Все миссис Прайс да миссис Прайс, – сказала мать Эми. – В последнее время только про нее и слышу.

Бонни, лежа в корзинке, следила за мной большими темными глазами. Эми долго упрашивала родителей завести собаку, и наконец, в день рождения, ее повели в Общество защиты животных, чтобы выбрать щенка. “Я ей жизнь спасла, – не раз говорила мне Эми. – Она меня всегда будет любить”.

За ужином мистер Фан расспрашивал меня об отцовской лавке. Супруги Фан тоже держали лавку – “Фрукты-овощи” на Хай-стрит, где высились пирамиды яблок, апельсинов, грейпфрутов, а морковка и пастернак были сложены причудливыми зигзагами. Продавалась там и экзотика вроде кумквата и карамболы, но спросом не пользовалась, даже на распродажах, когда приходило время сбыть все это с рук. На дальней полке пылился заморский товар: бадьян, соевый и устричный соусы, креветочные чипсы, кунжутное масло, чай с настоящими бутонами жасмина – сухими белесыми катышками. Там висели таблички “Руками не трогать” и кривое зеркало наподобие ложки, чтобы открывался обзор всей лавки, до самых дальних уголков. Кажется, сейчас на том месте бургерная, я там была всего однажды – от лавки и следа не осталось. Я постаралась побыстрей уйти.

– Допустим, мне нужен обеденный стол. – Мистер Фан похлопал по столешнице. – С какой стати вместо нового покупать подержанный?

– Не подержанный, – вмешалась миссис Фан, – а антикварный.

Почти вся мебель в их доме была новая, хоть часть и в викторианском духе. В углу гостиной стоял черный лакированный шкафчик – его называли “стоглазым”, – ряды крохотных ящичков были испещрены иероглифами. Там Эми хранила фломастеры, ножницы, кукольную одежду, клей, блестки, а в нижних ящиках, повместительней, – настольные игры. Я всегда мечтала там порыться как следует.

– Антикварный стол ненамного дороже нового, – объяснила я, – и качество лучше – из цельной древесины. И не такой, как у всех. Хотя у вас тоже очень красивый.

– Выходит, подержанный дороже нового? – спросил мистер Фан.

– Не подержанный, – поправила миссис Фан, – а антикварный.

– Подержанный, – настаивал мистер Фан. – И дороже.

– Но это не то что подержанные машины. Или одежда.

– Гм... Где он все это находит? Подержанный товар.

– На аукционах, – ответила я. – В газетах, на странице “Продается”. Люди часто сами к нему приходят, если у них что-то есть на продажу.

– Если кто-то умер, – сказал мистер Фан.

Об этом я никогда не думала.

Все мамины вещи мы хранили до сих пор – книги, обувь, одежду, швейную машинку, расческу.

– Не знаю, – отозвалась я.

– Если кто-то умер, – пояснил мистер Фан, – то его родные зачастую избавляются от вещей. Хотят выручить денег.

Мамин фен с широким пластиковым раструбом. Мамин велосипед с плетеной корзинкой на раме.

Отец всегда читал в газетах некрологи, некоторые обводил в кружок.

– Я не... – начала я. – Я никогда...

Миссис Фан сказала мужу что-то по-китайски, он посмотрел на меня и кивнул. Больше он не спрашивал, где отец находит товар.

– Как вы управляетесь дома? – спросила миссис Фан. – С папой.

Я поняла, что она имела в виду, хоть она из чувства такта не упомянула о маме.

– Хорошо, спасибо, – ответила я, уплетая курицу в кисло-сладком соусе. Миссис Фан сжала мою руку, положила мне добавки, потом еще, и я съела все без остатка.

– Мы всегда тебе рады, Джастина, – сказала миссис Фан. – Правда, Эрик?

– Всегда, – кивнул мистер Фан. – Когда угодно.

До сих пор об этом вспоминаю.

После ужина мы с Эми играли в “Угадай, кто?” и в “Операцию”. У меня дрожали руки, и когда я пыталась что-то достать из больного пинцетом, всякий раз срабатывал сигнал.

– Ты продула! – приговаривала Эми. – Дули-дули, вы продули!

Потом мы пошли наверх искупаться и надеть пижамы – дома у Эми мы до сих пор плескались в ванне вместе. Отец считал, что пора с этим завязывать, но не объяснял почему.

Мы намылились мочалкой-игрушкой Эми – пластмассовым щенком с массажными валиками на лапах и держателем для мыла внутри. Вода в ванне от мыла сделалась белой, как молоко, так что не было видно наших ног, как будто мы русалки в молочно-белом море – мы до сих пор иногда играли в русалок.

– У тебя грудь выросла, – заметила Эми.

– Да ну, – отмахнулась я.

– Выросла. Настоящая. Пора тебе купить лифчик.

Она отвернулась, чтобы я потерла ей спину, и я, откинув ее густые черные волосы, долго водила массажными валиками вдоль ее лопаток, не потому что она была грязная, а потому что приятно.

– Болит она у тебя? – спросила Эми. – Грудь?

– Нет, – ответила я, но вспомнила маму после операции. Толстые повязки, прилепленные пластырем. Шрамы. Окунув пластмассового щенка в воду, я продолжала водить валиками по спине Эми. Чуть выше талии у нее темнели три крохотные родинки – три точки в ряд; интересно, знала ли она про них? Я спросила: – А где вообще покупают лифчики?

– В магазине “У Джеймса Смита”. Разденут тебя догола, грудь твою обмерят, общупают и подберут тебе лифчик.

– А ты откуда знаешь?

Эми пожала мыльными плечами.

– Моя очередь. – Я передала ей щенка, мы поменялись местами, и она принялась тереть мне спину.

– Кто у нас в классе самая красивая? – спросила она.

Это была любимая наша игра – расставлять девчонок по красоте. Одна из нас спрашивала: “Кто самая красивая? Кто вторая?” – другая считала до трех, и мы хором выкрикивали ответ.

– Раз, два, три, – посчитала я, и мы обе сказали: “Мелисса!”

На первом месте всегда шла она, за ней обычно Селена Котари, дочь доктора, следом Рэчел Дженсен или Паула де Фриз – после обсуждения, у кого какая прическа и у кого красивей ноги. Обсуждали мы и их недостатки, они тоже могли повлиять на исход, по настроению, – толстый зад, волосы на руках, чересчур мясистые мочки ушей, кривые зубы, краснеет шея во время пробежек на физкультуре. Друг друга мы обычно ставили на четвертое место, в это можно поверить, четвертое место – это справедливо. Но в тот день Эми спросила: “Кто четвертая?” – и я, досчитав до трех, ответила: “Ты”, а Эми сказала: “Катрина Хауэлл”. Я не стала ни пятой, ни шестой, ни седьмой, а дальше шли уродины: Линн Пэрри, дочь мясника, пахнущая холодными сосисками и колбасой, которую она приносила на завтрак, Ванесса Камински, толстуха.

– А как же я? – спросила я у Эми, когда мы добрались до двузначных чисел.

– Ты? – Эми стала с силой тереть мне шею.

– Ай! Осторожно!

– Кто одиннадцатая? – спросила Эми.

– Раз, два, три... Жанин Фентон, – ответила я.

– Жанин Фентон, – сказала Эми.

– Эми, а я?

– А-а, про тебя-то я и забыла. – Она посадила щенка мне на плечо, столкнула, и тот полетел вверх тормашками в воду. Я смотрела, как он плавает кверху пузом, а внутри у него киснет мыло.

– Я же не целилась в сторону обрыва, – сказала я. – Мячиком.

– А мне показалось, ты нарочно.

– Эми, по-твоему, я такая гадина?

Эми промолчала.

– Да и все равно она ни за что бы не прыгнула.

Тишина. Тут я почувствовала, что вода убывает, услышала тихое журчанье в сливе. Это Эми выдернула затычку, а сама вылезла из ванны.

В ту ночь я долго не могла уснуть. Зашла миссис Фан, поцеловала нас обеих и велела допоздна не болтать, но Эми, похоже, было не до болтовни. С моего матраса на полу видно было, что валяется у нее под кроватью: скомканный носок, открытая книга страницами вниз. Чуть дальше, в пыльной тьме, – кажется, ручка. Я дотянулась до нее, схватила, подтащила к себе, медленно, бесшумно – нет, не моя, откуда ей тут взяться? Я искала везде: дома, в школе, в лавке. Ручка просто-напросто испарилась. Сквозь щель в занавесках струился оранжевый свет фонаря и мешал уснуть, даже если закрыть глаза. Была жара и духота, Эми сбросила одеяло, и оно дыбилось возле ее ног, словно девятый вал. С полки на меня смотрели куклы – Барби, у которой гнулись коленки, и ее сестренка Скиппер, плоскогрудая, с веснушками. Когда мы играли в куклы, ни одна из нас не хотела быть в роли Скиппер.

Вскоре послышались тихие шаги на лестнице – мистер и миссис Фан в мягких тапочках поднимались на второй этаж. Полилась вода из крана, зашуршала одежда, скрипнула дверца платяного шкафа. И дом затих.

– Эми? – шепнула я.

Ни звука.

– Эми!

Призрачным пальцем я коснулась ее призрачной спины.

– Что? – спросила Эми сердито.

– Спишь?

– Угу.

Что-то щелкнуло – это остывала железная крыша.

– Эми?

Недовольный вздох.

– Я что-то сделала не так?

Эми опять вздохнула, повернулась ко мне, но лица в темноте было не разглядеть.

– Стыдно смотреть, как ты подлизываешься к миссис Прайс, – сказала она.

– Что? Я не подлизываюсь!

– Ну, со стороны виднее...

– Как же я подлизываюсь?

– Ну, на машине с ней разъезжаешь.

– Я не напрашивалась, она сама предложила.

– Именно! Ты теперь ее птенчик. Была Мелисса, стала ты. – В голосе ее звенел металл – такого прежде никогда не бывало.

– Да ну!

– Помнишь, что было месяц назад? В начале учебного года ее птенчиком была Паула, потом что-то изменилось и стала Мелисса. Теперь твоя очередь.

Все это я помнила. Никто не знал, в чем провинилась Паула, просто миссис Прайс больше не просила ее вытряхнуть стружки из точилки, застелить газетами лабораторные столы, достать из шкафчика с канцелярией новую коробку мела. Паула делала вид, что ей все равно, но мы-то замечали, каким взглядом она смотрит, когда ее работу выполняют другие – Мелисса и новые птенчики. Избранных всегда было трое-четверо, обычно хорошенькие девчонки, красивые мальчишки, у которых друзей и так полно, кому успеха и без того хватает. Впрочем, иногда она приближала к себе кого-нибудь из ребят-изгоев – и дела у него сразу шли в гору. Да вот совсем недавно это случилось с Линн после того, как ее отец передал для лабораторной работы коровьи глаза. Сначала миссис Прайс поручила ей выбить тряпки, потом – закрыть окна и подмести пол, затем – привести в порядок шкафчик для уроков труда, где лежал всякий хлам: сломанные ножницы, высохшие тюбики клея, обрезки чертежной бумаги. Девчонки стали подсаживаться к Линн на большой перемене, расписывать сердечками ее пенал, а Мелисса даже нарисовала ей лошадь – в этом она была мастер, все мы думали, что когда-нибудь она станет знаменитой художницей. А потом миссис Прайс выбрала себе нового птенчика, и все мы перестали обращать внимание на Линн, а та приклеила картинку с лошадью к крышке парты да так и оставила на память.

– Ты с ней даже говоришь не своим голосом, – продолжала Эми. – Пищишь, как мышь.

– Она мне нравится, – постаралась защититься я. – Что тут такого?

– Да, но у тебя голос делается как у пятилетней. – У Эми вырвался недобрый смешок.

– Может, тебе завидно?

– Ха!

– А вот и завидно!

– Да ну тебя! Тряпки выбивать, тоже мне удовольствие! Мне за тебя стыдно!

– Завидно, завидно!

– Замолчи!

– Сама замолчи!

– Девочки! – Миссис Фан постучала в стену. – Хватит болтать. Спать пора.

С утра мы пришли в церковь, а миссис Прайс уже была там – какой-то юноша придерживал тяжелую стеклянную дверь, пропуская ее: “Только после вас. Проходите, прошу”. Она вплыла в церковь, слегка задев юношу, тихонько извинилась, а он широко улыбнулся ей вслед.

– Можно нам сесть с ней рядом, мама? – прошептала Эми. – Можно?

Но семья Фан села на свои обычные места, а миссис Прайс пристроилась по другую сторону прохода, рядом с семейством Камински. Миссис Камински ей кивнула и, должно быть, похвалила ее шелковый шарф, потому что миссис Прайс сняла его и приложила к щеке миссис Камински, а та блаженно прикрыла глаза. Так чувствовали себя все мы рядом с миссис Прайс – и взрослые, и дети. Блаженствовали, прикрыв глаза.

К причастию Эми не пошла: когда весь наш ряд поднялся с мест и мы двинулись к проходу, она осталась сидеть на скамье, скрестив руки. Миссис Фан подтолкнула ее под локоть, но Эми тряхнула головой. Наверное, потому что согрешила, подумала я. Наговорила мне ночью всяких ужасов и теперь пребывает во грехе, а не в благодати, и ей совестно. Миссис Фан глянула на нее сердито и кивком указала на отца Линча.

– Я съела кусочек хлеба, – буркнула Эми. – Как раз перед уходом.

Перед причастием нужно хотя бы час голодать. Нельзя, чтобы рядом с телом Христовым в желудке бултыхались кукурузные хлопья и бекон.

Но я знала, что Эми врет.