Текст книги "Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"
Автор книги: Стивен Кинг
Соавторы: авторов Коллектив,Роберт Антон Уилсон,Мэтью Квирк,Питер Свонсон,Кемпер Донован,Джей Ти Эллисон,Мик Геррон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 254 (всего у книги 342 страниц)
– Я слышала, ты к ней в гости ходила, – сказала Эми утром в понедельник. – Мне Паула рассказывала.
– Ничего особенного, – отмахнулась я.
– Паула совсем другое говорила.
– Откуда ей знать? Ее там не было.
– От Мелиссы. Знаешь, что мама говорит?
– Ясное дело, нет.
– Мама говорит, что это нечестно со стороны миссис Прайс, звать только избранных.
Я вздохнула.
– Чего ты от меня хочешь, Эми? Чтобы я со всем этим завязывала?
– В общем, да.
К школе подъехал “корвет” миссис Прайс, и мне пришла дикая мысль: кто за рулем, призрак? Тут я сообразила: за рулем миссис Прайс, только руль слева.
– А у меня теперь есть подруга по переписке, – похвасталась Эми. – В женском еженедельнике был ее адрес. Зовут ее Вигга, она из Дании.
– Здорово, – отозвалась я.
– Занимается танцами, гимнастикой, музыкой и пением. Я, может, к ней поеду на майские каникулы. В мае там весна.
Я не поверила, что она собирается в Данию, но Эми глянула на меня, дерзко задрав подбородок – мол, попробуй скажи “не верю”!
– Повезло тебе.
На большой перемене миссис Прайс повела всех девочек нашего класса в заднюю комнату церкви. Там нас поджидала медсестра Антивошь – так мы ее окрестили еще в младших классах, когда она приходила проверять, нет ли у нас вшей, – а в тот день она собралась показать нам фильм про месячные. Она настраивала проектор, пока миссис Прайс отгоняла от окна мальчишек.
– Странно, очень странно. – Миссис Прайс встала подбоченясь. – Шторы пропали.
Мы все обернулись – и точно, штор на окне не было, лишь кольца на карнизе, как костяшки на счетах. Может, в стирку забрали? Или школьное начальство решило их заменить? Как-никак они поизносились, выцвели. Миссис Прайс велела нам поискать в шкафах.
– Вы ведь помните их, девочки? – спросила она. – Кремовые, из плотной ткани, с оранжевыми и коричневыми нитями.
Но штор мы так и не нашли. Без них фильм было не посмотреть – слишком много солнца, вдобавок мальчишки липли к окну. Наконец миссис Прайс нашла старую напрестольную пелену и набросила на карниз для штор. Сквозь ветхую парчу кое-где пробивались тонкие лучики. Вдоль нижнего края было вышито золотом: славься, славься, славься.
В прошлом году с нами уже говорили о месячных – правда, только общими фразами: дескать, мы можем заметить неприятный запах, поэтому особенно важна гигиена. Прошел слух, что у Линн уже начались месячные, но она молчала, а когда Паула пыталась за ней подсмотреть в туалетной кабинке, Линн наступила ей на руку. В фильме мать говорила дочери, что ее ждут физические перемены – увеличится грудь, под мышками и на лобке появятся волосы. Каждый месяц внутри у нее будет нарастать слизистая оболочка и созревать яйцеклетка (“Как яйцо у курицы?” – спросила Селена), и если не наступила беременность, яйцеклетка и слизистая выводятся из организма вместе с кровью.
Словом, заключила Антивошь, бояться тут нечего. Организм знает, что делать, и справится сам.
Нас ее слова насторожили.
Медсестра поинтересовалась, есть ли вопросы.
– Это больно? – спросила Эми. – Когда кровь идет.
Когда порежешь палец, и то больнее, ответила Антивошь. Так природой задумано – а значит, не больно.
Катрина сказала, что у ее матери сильные боли и она каждый месяц пьет таблетки.
У большинства женщин никаких болей нет, возразила Антивошь.
Ванесса сказала, что ее сестре всякий раз больно до слез.
Значит, она из тех немногих, кому не повезло, ответила медсестра – у большинства никаких болей нет.
Натали рассказала, что ее двоюродную сестру однажды увезли на “скорой”, потому что от боли она не могла ходить.
Что ж, исключение подтверждает правило, ответила Антивошь.
Мы переглянулись.
На выходе из церкви нас поджидали мальчишки.
– Что за фильм? – набросились на нас они. – Что-нибудь неприличное? С голыми людьми?
Мы молчали, нам стыдно было рассказывать. Мы шли притихшие, зная, что нас ожидает. Кровь.
– Скучно с вами, девчонки, – буркнул Джейсон Моретти.
– Угу, – поддакнул Карл. – Тоска зеленая. – И, зачерпнув горсть сухих листьев, швырнул в Мелиссу. Та, смахнув их с волос, зашагала дальше.
Наше молчание их только раззадорило, и они запрыгали вокруг нас, гримасничая, добиваясь внимания. Джейсон Асофуа оттянул пальцами веки, сделав страшные глаза. Наконец Эми, не выдержав, схватила пригоршню листьев, швырнула в Карла и убежала. Мальчишки с воплями бросились следом, погнали ее к школе, а Эми лавировала, увертывалась. На краю газона Карл поймал ее за выбившуюся блузку.
– Засада! – взвыл он, и остальные мальчишки сбежались, повалили Эми на землю, стали засовывать листья ей за шиворот, под юбку. Я не могла разобрать, смеется Эми или кричит, но вскоре она вырвалась и с растрепанной косичкой побежала к школе.
Когда я зашла в школу, мальчишки сгрудились в глубине коридора, у дверей первого класса. Брэндон и Грегори держали парту, Джейсон Асофуа – водруженные на нее два стула, а Карл сторожил. Эми, стоя на цыпочках на верхнем стуле, тянулась к статуе Иисуса в нише. И вот, схватившись за гипсовую руку, она развернула ее так, будто Христос делает неприличный жест. Мальчишки заулюлюкали, Эми сделала книксен, стоя на своем шатком пьедестале. Я испугалась: она же упадет! Упадет и расшибется! Я бросилась к ней.
– Эми! – окликнула я. – Эми, ты что там делаешь?
– Кто-то идет? – встревожился Карл.
– Там стоять опасно, – сказала я.
– Отстань, ты мне не мама, – огрызнулась Эми, и мальчишки загоготали.
– “Отстань, ты мне не мама, отстань, ты мне не мама!” – передразнил Грегори.
– Слезай. Скоро звонок. – Я протянула руку, но Эми отмахнулась. Стул зашатался.
– Эй, – Грегори приподнял пальцем юбку Эми, – что у тебя там спрятано – жареный рис?
– Тысячелетние яйца[519]519
“Тысячелетние яйца” – популярное блюдо китайской кухни, яйца, выдержанные несколько месяцев в специальной смеси без доступа воздуха.
[Закрыть], – сказал Брэндон, подняв ей юбку с другой стороны.
Эми шлепала их по рукам, покраснев до ушей.
– Эми, слезай, – повторила я.
– Отвяжись, – рявкнула она.
Тут прозвенел звонок, и мальчишки разбежались. Даже Карл.
– Слезай сама, – бросил он через плечо.
Эми неуклюже спустилась на парту, оттуда на пол и, будто не замечая меня, оттащила стулья обратно в первый класс, пока не пришел никто из взрослых.
И вот что странно: руку Иисуса никто не заметил – никто из учителей. Так она и осталась, вместо благословения посылая нам оскорбления.
В четверг после уроков миссис Прайс повезла меня в магазин “У Джеймса Смита”, как обещала. Девчонки смотрели с завистью, как я садилась в “корвет”, – в этот раз я села с нужной стороны, – и я царственно помахала, когда мы тронулись. Миссис Прайс в дымчатых очках была как кинозвезда.
– Просто пни ее подальше, если мешает. – Миссис Прайс указала на сумочку возле моих ног. – Совершенно непрактичная машина, это да.
На витрине отдела нижнего белья стояли пластиковые торсы в бюстгальтерах, кружевных и простых. Всюду были полки с бельем и манекены в зимних фланелевых ночнушках.
– Добрый день, дамы, – поприветствовала нас продавщица. – Чем вам помочь?
На вид под шестьдесят, крашеные черные волосы собраны в жидкий пучок, щеки густо напудрены. На шее портновский сантиметр.
– Мы ищем бюстгальтер для Джастины, – сказала миссис Прайс. – Первый бюстгальтер.
– Пожалуйста, мадам, – улыбнулась продавщица, как улыбались все при встрече с миссис Прайс. – Пройдите пока с дочкой в примерочную...
Миссис Прайс не стала ее поправлять, как и я.
Продавщица задернула бархатную шторку и велела мне раздеться.
– Только до пояса, детка, – сказала она, когда я стала выпутываться из школьного сарафана. – Все нам видеть ни к чему.
Сзади на стене висело зеркало, а справа еще одно, на шарнире, чтобы рассматривать себя со всех сторон. Продавщица, отступив на шаг, оглядела мою грудь, плечи.
– Как раз пора, – сказала она. – Вовремя подобрать бюстгальтер очень важно для правильного развития. – Сняв с шеи сантиметр, она стала измерять меня под грудью, сантиметр был прохладный и гладкий, как свежая зеленая листва. – Выдохни, пожалуйста, – и она затянула потуже. Потом измерила обхват по высоким точкам груди и предложила принести несколько моделей на пробу. – Какой цвет предпочли бы?
– Пожалуй, белый, – ответила миссис Прайс.
Продавщица одобрительно кивнула и выскользнула из кабинки, задернув за собой шторку поплотней.
Миссис Прайс, поставив на пол сумку, села на скамеечку.
– Рада? – спросила она.
Я кивнула. Я не знала, стоит ли прикрыть грудь, но миссис Прайс, похоже, ничуть не смущалась. Она смотрела на меня в зеркало, склонив голову набок.
Продавщица принесла штук шесть белых лифчиков и развесила в кабинке.
– Сначала бретельки. – Она сняла с вешалки один, трикотажный, и подала мне. Я продела руки в лямки, а она чуть сдвинула чашечки, прежде чем застегнуть. – Наклонись вперед, – велела она, – чтобы он сел правильно. Умница. – И, сунув руки в чашечки, поправила.
Я задохнулась от смущения, но из зеркала на меня посмотрело спокойное лицо миссис Прайс, и я поняла: ничего страшного, обычные женские штучки.
Продавщица, просунув палец под нижний край, проверила, хорошо ли сидит, не жмет ли. Если неправильно подобрать бюстгальтер, сказала она, могут быть последствия. Болезни молочной железы, застой лимфы, перенапряжение грудных мышц. Нарушение осанки, деформация плечевого пояса, следы на коже. Она удлиняла и укорачивала бретельки, недовольно цокая языком, и так с каждым бюстгальтером, что я примеряла, – ни один не прошел проверку. Вторая партия оказалась не лучше.
– Мисс Фокс? – раздался голос по ту сторону занавески. – Не подскажете, где новое поступление “Триумфа”?
– Простите, дамы, оставлю вас ненадолго. – Продавщица снова выскользнула из кабинки.
– Это из-за меня? – спросила я у миссис Прайс. – Со мной что-то не так?
Нет, что ты, ответила она, иногда бывает непросто найти подходящий.
– Хочешь, поищу? – предложила она. – Что-нибудь да присмотрю.
Пока она ходила, я перебирала лифчики. Мне приглянулся один, с крохотным белым бантиком. Может быть, если еще разок примерить... Но, снимая его с вешалки, я сбила на пол три других, и когда наклонилась их подобрать, то увидела сумочку миссис Прайс. Тут же, на полу. Расстегнутую.
Не подумав, заглянула в нее.
Не скрою, за это мне до сих пор стыдно.
Мягкие перегородки из тисненой кожи – под змеиную, под крокодиловую, с немыслимыми зигзагами – подались под моими пальцами. Я раскрыла сумочку пошире: помада, другая, расческа, бумажник. Несколько мятых рецептов на лекарства. Скомканный платок, два тампона. Блокнот с маленьким красным карандашиком, заткнутым в пружину. Коричневый пузырек с мамиными таблетками. В боковом кармане на молнии – зеркало, в бумажнике, в кармашке для фото, – памятка на случай смертельной опасности. Я вытащила ее и прочла на обороте: Господи, прости меня за то, что прогневила Тебя. Каюсь во всех моих грехах...
Тут на дне сумочки, в складках атласа, что-то мелькнуло. Я достала, посмотрела.
Ручка.
Крохотный белый кораблик в прозрачном корпусе поплыл вдоль моего большого пальца, мимо родинки на костяшке.
Зашуршала занавеска, зашла мисс Фокс с новой партией лифчиков.
– Ты была на пароме? – Она кивком указала на ручку.
– Нет. – Я перевернула ручку. – Мама была. – Я засмотрелась на кораблик, не спеша уплывавший на север.
– Все в порядке, лапочка? – спросила мисс Фокс. – Пойду поищу твою красавицу-маму, ладно?
Но вот по ту сторону занавески раздался голос миссис Прайс:
– Джастина? Я не ошиблась кабинкой?
Я сунула ручку обратно в сумочку, а сумочку задвинула под скамейку и впустила миссис Прайс.
– Вот, принесла еще, – сказала она.
Примеряя лифчики, я поглядывала на нее в зеркало. На секунду мне показалось, будто она посмотрела на сумочку, заметила, что ее передвинули, но вряд ли.
Из тех бюстгальтеров, которые принесла миссис Прайс, мисс Фокс оставила два. Спросила, в каком мне удобнее, но я растерялась. Я не чувствовала, удобно мне или нет. Голова стала пустой и гулкой, как перед приступом, но никакого приступа не случилось.
– Дам вам время подумать, хорошо? – И мисс Фокс оставила нас одних.
– Что скажешь? – спросила миссис Прайс.
– Не знаю.
Неужели она опять смотрит на сумочку?
– Атласный – более взрослая модель, но может быть виден под одеждой, – сказала она. – Попробуем-ка с блузкой.
Я сняла трикотажный лифчик, продела руки в лямки атласного. Миссис Прайс застегнула крючок, щекоча мне кожу легкими, словно мотыльки, пальцами.
– Наклонись вперед, – велела она, я наклонилась и при взгляде на сумочку похолодела. Сверху, на самом виду, лежала ручка с парома. А миссис Прайс уже встала передо мной, заглянула в глаза – поняла, наверное, что я рылась в ее вещах, что я нашла ручку. Я подыскивала в уме оправдания – но тут она улыбнулась, просунула руки в чашечки и поправила на мне лифчик.
Я, должно быть, вздрогнула, и миссис Прайс сказала:
– Прости, вечно у меня руки холодные.
Она подала мне блузку, и я долго возилась с пуговицами, такими маленькими, скользкими. Мне было безразлично, хорошо ли сидит на мне лифчик, все равно, какой выбрать. Хотелось поскорей выскользнуть из тесной кабинки, где не спрячешься от зеркал.
– Как по-твоему, не очень просвечивает? – спросила миссис Прайс. – Если даже и просвечивает, ничего страшного.
– Берем этот, – сказала я, хоть лифчик был так тесен, что я едва дышала.
Когда мы шли к машине, я увидела в окне пышечной двух старших сестер Доминика Фостера. Они помахали мне, а на их школьных пиджаках блестели значки – крохотные золотые ножки.
Дома нас ждал отец – в тот день он закрыл лавку пораньше; он бросился с крыльца нам навстречу, к машине.
– Спасибо вам огромное за помощь, Анджела. Может, чашечку кофе? Или хересу?
– Херес – самое то, – отозвалась миссис Прайс. – Только капельку, всего капельку.
Просидела она у нас больше часа – болтала с отцом, смеялась, говорила, какая я способная, какой вырасту потрясающей женщиной. Когда отец предложил второй бокал, она засмеялась:
– Нехорошо будет, нехорошо.
Но отец сказал:
– Вам же недалеко ехать. (Миссис Прайс уже подставляла бокал.)
– Миленький у вас диванчик. – Она погладила сине-белую обивку с рисунком: девушка в старомодном платье на качелях, среди купидонов и бабочек.
– Мама выбирала, – сказала я.
– Да, очень женственно. – Она улыбнулась отцу, а он улыбнулся в ответ, словно шутке, лишь им двоим понятной. – А это что? – Миссис Прайс взяла в руки газету с обведенными в кружок некрологами. – Ищете богатую вдовушку?
– Как вы догадались? – спросил отец.
– Что-то в вас есть такое. Учтивость, обаяние через край.
Отец рассмеялся.
– Что ж, почти угадали – про некрологи то есть. Скупаю на распродажах антиквариат.
– Звучит зловеще.
Отец поморщился:
– Правда?
– Шучу.
По-хорошему, мне стоило бы уйти – оставить их вдвоем, за взрослым разговором, полным намеков и полутонов. Но я все сидела рядом, поглядывая то на него, то на нее, а они, казалось, позабыли о моем присутствии.
– Ух! – сказал отец, когда миссис Прайс наконец ушла. – Она как глоток свежего воздуха, правда?
Я думала, он допьет херес, но он отодвинул бутылку.
Ужинали мы у телевизора, под “Лодку любви”. В той серии Вики, дочь капитана, решила одеться по-взрослому, чтобы понравиться парню, а экстрасенс, который заказал каюту для молодоженов, хотел вызвать духа – утонувшую невесту, что занимала когда-то ту же каюту. Вики в итоге призналась, сколько ей лет, а экстрасенс выяснил, что историю с призраком сочинила его молодая жена – это она изображала привидение, стоя под окном и закутавшись в вуаль. Весь вечер я вспоминала дорогу до дома в машине миссис Прайс, ее сумочку на полу возле моих ног. Как на повороте сумочка скользнула ко мне, ткнулась в ногу по-щенячьи и снова перевалилась к миссис Прайс. Я представила, как в темных атласных глубинах сумочки скользит крохотный кораблик. Держит курс к туманной бухте, где зеленые ветви тянутся к самой воде, словно руки, приветствуя пассажиров. Вперед, в открытый океан, где не видно земли.
2014
Глава 13
Снова встречаю Соню в доме престарелых лишь через несколько недель. Я уже начинаю думать, что она плод моей фантазии, но прихожу однажды в будний день – а она тут как тут, втирает отцу в икры увлажняющий крем.
– А-а, здравствуйте, – говорит она. – Смотрите, кто к нам пожаловал, мистер Крив.
В первый миг он меня как будто не узнает – в этот раз я одна, без Эммы, – но потом улыбается:
– Привет, родная.
Складываю в стопку газеты, скопившиеся за неделю. Большинство не читаны.
– Что ты с ними собралась делать? – спрашивает отец.
– Выброшу в мусорку.
– Я ведь их храню неспроста. Там про тебя написано.
– Да ну, ничего там про меня нет. Я не из тех, кто попадает в газеты.
– Где мои ножницы?
У отца что-то вроде навязчивой идеи: про меня якобы написали в газетах, и ему нужно вырезать статьи.
– Готово, мистер Крив, – говорит Соня. – Я пойду, а вы поболтайте с Джастиной.
– Вы знаете, про нее в газетах написали, – объясняет отец.
– Вы, должно быть, ею очень гордитесь. – Подмигнув мне, Соня стягивает голубые резиновые перчатки и, свернув их в тугой комок, бросает в ведро. Понимаю, что должна ей подыгрывать, – ей виднее, как найти подход к больному с деменцией, – но притворяться выше моих сил. – До встречи, – говорит Соня.
– Увидимся, – отвечает отец.
Сажусь на кровать – в улучшенном номере негде поставить второе кресло – и пытаюсь разгладить складки на смесовом пододеяльнике.
– А она славная, – говорю.
– Кто?
– Соня. Сиделка.
– Эх, долго она не продержится. Текучка у них.
Над кроватью висит на гвозде свадебное фото родителей – когда Соня закрывала за собой дверь, оно качнулось и покосилось. На фото родители, моложе, чем я сейчас, разрезают свадебный торт, мама в венке из шелковых цветов, у отца гвоздика в петлице. Они вдвоем держат нож, занеся его над кружевным сахарным бортиком нижнего яруса. Пластиковые колонны сливаются с тканью отцовского костюма, а торт – с серебряными подковами по краям, с пышным букетиком нарциссов в вазочке наверху – словно парит в воздухе, уплывает от молодоженов, застывших перед камерой. Поправляю фотографию. За нею спрятан звонок, а от него идет провод к красной кнопке возле кровати.
– Не нажимай! – предостерегает отец.
– Да не волнуйся, не нажму.
– Это только для экстренных случаев! Жать нельзя!
Ничего страшного, если он немного нервничает, говорил мне врач. Самое разумное – отвлекать.
– Эмма нашла в саду камешек в форме яйца, – рассказываю ему. – Решила, что это змеиное яйцо, и пытается вывести змееныша. Взрослая девочка, а такими глупостями занимается.
– Змеиное яйцо? – переспрашивает отец.
– Она так думает. Доми ей сказал, что надежды мало, но она свила гнездо из травы, положила в коробку из-под шоколадных конфет. И держит у себя в комнате, греет грелкой. Наверное, стоило это пресечь в зародыше.
– Я бы такое в доме держать не стал, – говорит отец. – Опасно.
– Подумаешь, камешек, папа. Это же не настоящее змеиное яйцо.
– Ну а вдруг? В том-то и дело.
Собираю газеты, чмокаю отца в щеку. Он косится на стопку у меня в руках.
– Я что-то искал? – спрашивает он. – Там что-то важное?
По дороге домой забираю Эмму с тренировки по нетболу.
– Я бы и сама дошла, – хмурится она.
– Все-таки тебе еще рано.
– Ты в двенадцать лет везде сама ходила.
– Времена были другие.
– В чем другие?
– Проще. – Не хочу перечислять ей ужасы, что подстерегают детей по дороге домой. – Как тренировка?
– Джордан Батлер укусила Дестини Нгуен.
– Что?
– Дестини все время ее оттирала, и Джордан ее укусила за руку. Лопини Тупоу говорит, что у нее, наверное, месячные, вот она и сходит с ума.
– Надеюсь, ее приструнили?
– Заставили извиниться перед Дестини.
– И все?
– У Джордан расстройство поведения.
– И поэтому ей все можно? Что хочет, то и творит?
– У нее же не бешенство. – Эмма прикладывается к бутылке с водой.
– В мое время ее бы выпороли.
– Да ну!
– Точно бы выпороли. Отхлестали ремнем по рукам.
Эмма качает головой:
– Быть не может. Не верю. – И все равно выпытывает подробности: кто орудовал ремнем? До крови? При всех?
Зря я ей это сказала.
Кровь на ладони у Карла.
Свист ремня в воздухе, точно вздох.
Почти у самого дома Эмма спрашивает:
– Правда, что из-за месячных начинают беситься?
– Нет, доченька. Может взгрустнуться немного, бывает, что становятся обидчивыми, вот и все.
– Это больно?
– Нет. – Смотрю перед собой, на дорогу. – Почти не больно. Самую малость.
Ночью мне не спится. Под утро наша кошка Снежинка забирается на одеяло и нависает надо мной, тычет лапкой в лицо, просит ее приласкать. А если перестаю гладить, царапается.
– Иди к папочке, – шепчу я, когда рука устает, и сталкиваю ее поближе к Доми – он человек мягкий; но Доми ворчит, накрывается с головой одеялом.
– Ты воспитала это чудовище, ты и гладь.
Вскоре просыпаюсь, не в силах вдохнуть, машу руками, отгоняя призрак, который меня душит, – а это Снежинка улеглась на груди, только и всего. Никого больше.
