Текст книги "Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Стивен Кинг

Не начни я принимать антидепрессанты тогда, когда начал, я мог бы не преодолеть окружающие их предрассудки. Многие взрослые пациенты, боясь перемен, не начинают принимать психиатрические препараты, даже если лечение способно существенно улучшить их жизнь и жизнь родных и друзей, с которыми они общаются.

Есть и предрассудки, связанные с духовной сферой, – люди думают, что лекарства приглушают индивидуальность и что контролировать эмоции можно при помощи одной лишь силы воли. Осознанность способна играть весьма значительную роль в формировании личной реальности. Синхроничность может оказаться более чем обычным совпадением. Однако это вовсе не означает, что депрессия и психические заболевания – выдумка, которую любой может легко выкинуть из головы.

В одном из выпусков своего шоу под названием «Квантомыслие» (Quantumplation) Клайд Льюис беседовал с Полом Леви, автором книги «Квантовое откровение: Радиальный синтез науки и духовности» (Quantum Revelation: A Radical Synthesis of Science and Spirituality).

Они обсуждали странности квантовой механики, ретроактивное предвосхищение, синхроничность и мыслеформы. Леви был убежден, что квантовая наука содержит в себе ключ к революции сознания, которая изменит жизнь человечества к лучшему. Когда я слушал эту передачу, то был поражен историей Леви о том, как к некоторым своим открытиям он приходил после своего рода психического срыва – врачи заявляли, что это симптом биполярного расстройства. Во время маниакальной фазы поведение Леви угрожало его жизни, однако он отверг лечение и выбросил все лекарства – вместе с очками, – пребывая в искреннем убеждении, что проблемы с психикой и зрением являются результатом восхождения на новый уровень сознания.

Это заставило меня вспомнить о людях, которых я знал, о людях, которые пытались совершить самоубийство, но все равно наотрез отказывались принимать психиатрические препараты. Это заставляет вспомнить, что каждый раз, когда кончает с собой какая-либо знаменитость, будь то Робин Уильямс, Энтони Бурден или Крис Корнелл, неизбежно находятся конспирологи, которые, не имея ни единого доказательства, утверждают, что покойный был убит иллюминатами.

Пугающее количество людей готовы скорее поверить самым невероятным теориям, чем просто признать существование тяжелой депрессии и психических болезней. Наш мир до такой степени наполнен душераздирающей жестокостью и существование в нем причиняет столько чудовищных страданий, что иногда сложно не поддаться искушению и не увериться, что все можно исправить простым упорством.

Совпадения, выступавшие моими путеводными звездами эти несколько лет, – и все мои странные изыскания в области современной метафизики и философии – наполнили меня надеждой на то, что одним лишь усилием сознания можно оседлать потоки космической энергии и перенаправить их. Мне хочется верить, что в трагической гибели Элизы был некий вселенский смысл. Может быть, выискивая вокруг себя знаки, перегруппировываясь, подстраиваясь под них, я сумел обуздать свою депрессию. Может быть, это и вправду просто социальный недуг, думал я, уникальная реакция моего мозга на эту зловещую юдоль. Может быть, человеческий мозг подобен радиоприемнику, принимающему сознание, – и, проявив усердие и целеустремленность, можно научиться контролировать ручку настройки.

Может быть. Но за годы жизни я дорогой ценой усвоил, что концепция, согласно которой я могу контролировать свой разум, могу пойти против своей биохимии – столь безапелляционно диктуемой моей наследственностью и социальным окружением, – скорее всего, ошибочна. Однако я не считаю, что самопознание и медикаментозное лечение психиатрическими препаратами должны исключать друг друга. На самом деле миллионы людей совмещают их. В каком-то смысле лекарства (в сочетании с терапией, упражнениями и здоровым образом жизни) дают человеку возможность обмануть собственную генетику и вычеркнуть наследственную и психологическую травму из своей жизни.

Когда я исследовал другое дело, трагическую смерть Тиффани Дженкс в Портленде, штат Орегон, я говорил с Джоном, молодым человеком жертвы. Несмотря на то что убийц Тиффани задержали, Джон был уверен, что здесь замешан крупный заговор. Мы с Джоном начали обсуждать идею документального фильма, посвященного истории Тиффани. Но когда я изучил дело внимательнее, то обнаружил совпадения с самыми экстремальными конспирологическими измышлениями из тех, что окружали дело Элизы Лэм.

Джон создал веб-сайт (в настоящее время он не действует), где доказывал, что Тиффани, посещавшая психиатра из-за депрессии и биполярного расстройства, стала жертвой эксперимента по контролю сознания, который проводили иллюминаты. И снова – дело, где душевная болезнь и трагическая смерть стали почвой для конспирологических теорий. Джон вывесил на сайте расшифровки бесед Тиффани с психиатром, которые, как он полагал, свидетельствовали о том, что врач использовал какое-то нейролингвистическое программирование, чтобы манипулировать Тиффани. НЛП – реально существующий феномен с интересной предысторией, однако я не увидел в деле Тиффани тех связей, которые видел Джон, и решил отказаться от проекта.

Мне было жаль Джона, я подозревал, что смерть его девушки стала триггером для его собственной травмы, повлекшей за собой явные симптомы ПТСР, а оно могло запустить или усугубить латентные патологии. Джон сообщил мне, что семья Дженкс не хочет иметь никакого отношения к его расследованию, и я могу лишь предположить, что его конспирологические теории усилили боль родных Тиффани.

Здесь нужно остановиться на еще одном важном выводе – я пришел к нему благодаря общению с некоторыми сетевыми расследователями во время работы над делом Лэм.

Интернет породил сетевые расследования, заложив фундамент для будущей революции в сфере криминалистики, однако я опасаюсь того, что машина безумия может уничтожить наши достижения. А если точнее, я опасаюсь того, что потоки неконтролируемого бреда и измышления безответственных конспирологов могут свести на нет движение сетевых расследователей и «гражданских журналистов» прежде, чем оно выполнит свою миссию.

БУДУЩЕЕ СЕТЕВЫХ РАССЛЕДОВАНИЙ

Как сторонник реформы уголовного судопроизводства и прозрачности системы, я считаю, что дело Элизы Лэм наглядно показывает, как тесно переплетаются надежда и риск, когда речь идет о краудсорсинге и «демократизации» криминальных расследований. Во время работы над этим делом я познакомился с организованными и предприимчивыми сетевыми расследователями – Джоном Лорданом и другими. Они ответственно вели себя в интернет-пространстве, поднимая важные вопросы касательно странностей в истории Элизы.

Но кроме того, я собственными глазами наблюдал, какую опасность способны представлять неадекватные расследователи – одержимые жаждой вершить правосудие и слишком часто ведомые радикальными, возможно даже бредовыми убеждениями, они бросаются в кровавую сечу, презрев здравый смысл. Я встретил человека, пытавшегося явиться к семье Элизы с «доказательствами» заговора сатанистов; встретил человека, распространявшего через YouTube натуралистичные, неприятные видео о смерти Элизы и выступавшего с экстремальными заявлениями, бездоказательными и бессвязными. Я наблюдал безответственных «охотников на ведьм», преследовавших людей, почти доходивших до клеветы, исходя из наспех слепленных доводов, которые нельзя было назвать даже косвенными уликами.

Подобное идет вразрез с философией Триши Гриффит, главы Websleuths, создавшей специальную систему информационной безопасности, чтобы оградить правоохранителей и семьи жертв от расследователей-маргиналов. Люди, докучающие детективам своими никудышными уликами, лишь вредят делу, а изводить страдающих от неописуемой боли родственников жертвы просто недопустимо.

Гремучая смесь недобросовестной журналистики и бессвязных конспирологических теорий элементарно ставит под угрозу будущее движения сетевых расследователей. Именно поэтому система Гриффит создает «бутылочное горлышко», пропускающее лишь железобетонные доказательства.

В «Команде скелетов» Дебора Халбер рассказывает об идущей в сообществе сетевых расследователей войне между авантюристами и авторитетами. Авантюристы действуют грубо и считают себя вправе обращаться к правоохранительным органам и семьям жертв, не соблюдая требования иерархии. Авторитеты ведут себя сдержанно и стараются установить с органами правопорядка прочные отношения. Между этими двумя полюсами возможны разумные градации.

Как я отмечал ранее, известны случаи, когда сетевые расследователи предоставляли правоохранительным органам чрезвычайно важные сведения. Иногда подобные сведения помогают детективам найти новую линию расследования, иногда сетевые расследователи самостоятельно раскрывают «глухие» дела. Триша Гриффит рассказывала мне, что была свидетельницей, как сыщикам-энтузиастам удавалось за несколько дней сделать то, с чем полицейские детективы не могли справиться двадцать лет.

Я спросил ее, что готовит сетевым расследователям будущее.

– Появятся организованные группы людей, которые станут работать плечом к плечу с полицией, исключительно на добровольной основе, – ответила она. – Я думаю, старая гвардия исчезнет. Не все полицейские управления, но коррумпированные – их заменят…

Что касается укрывательства, то тут Гриффит сказала, что мы можем лишь выводить преступников на чистую воду и надеяться на Министерство юстиции.

– Правоохранительным органам придется осознать, что дни, когда что угодно можно было спрятать за темным занавесом, миновали. Вас повсюду настигнет яркий свет.

Нельзя недооценивать значимость этого момента. С расцветом хакеров-активистов и появлением децентрализованных зашифрованных файлообменных сетей, предоставляющих гражданским деятелям площадку и гарантию безопасности, мы вошли в новую эру транспарентности. Но старые силы тирании пытаются подмять это движение под себя. Империя всегда наносит ответный удар.

С недавних пор правительство делегирует цензуру частному сектору. Власти сотрудничают с технологическими компаниями-«привратниками» вроде Facebook, Twitter, Google (YouTube) и другими, чтобы при помощи специальных алгоритмов скрывать информацию и блокировать страницы оппозиционной направленности. Я сам наблюдал это, когда Facebook забанил The Anti-Media, The Free Thought Project и десятки других страниц, выступавших против элит и полицейского надзора.

Такого сюжетного поворота не мог бы предвидеть даже Джордж Оруэлл – государство и частный сектор заключают альянс, чтобы контролировать информационные потоки. А поле битвы – интернет.

Этот процесс затрагивает уголовное правосудие в нескольких аспектах. Мы видим прямую угрозу транспарентности и весьма реальный риск развития сценария, при котором правоохранительные органы смогут принимать карательные меры в отношении сетевых расследователей, которых объявят распространителями дезинформации. «Сковывающий эффект» от судебных процессов против журналистов в последние годы усилился, и я предполагаю, что ситуация еще успеет ухудшиться, перед тем как улучшится.

Транспарентность должна представлять собой улицу с двусторонним движением, но вместо этого мы наблюдаем двойные стандарты. Мы живем в просматриваемой и прослушиваемой зоне, где федеральное правительство, правоохранительные органы и корпорации считают своим законным правом отслеживать каждое наше движение, читать наши личные сообщения, собирать и продавать наши данные. Однако стоит частным гражданам или правозащитным организациям потребовать прозрачности от полиции, федеральных властей и исполнительных директоров, и они упираются в глухую стену. В нашем распоряжении есть лишь несколько рычагов законного давления, как, например, право подавать запрос в Отдел обеспечения свободы распространения информации (Джон Гринвальд, хозяин сайта Black Vault[512]512
  Сайт, специализирующийся на публикации рассекреченных правительственных документов.


[Закрыть], превратил эти запросы в настоящую форму искусства), однако закон не на нашей стороне.

Вот в такой обстановке я занимался делом Лэм. Я обнаружил заслуживающие доверия свидетельства сокрытия преступления, но полиция Лос-Анджелеса отказывалась отвечать на самые простые мои вопросы. В телефонном разговоре Гриффит предположила, что детективы могли побеседовать с преступником, а потом отпустить его и теперь не хотят касаться этой темы.

Правоохранители утверждают, что молчание необходимо для защиты личной информации об Элизе Лэм и для защиты ее семьи. Но если бы это в действительности было так, они не стали бы выкладывать запись с Элизой на YouTube – они лишь выставили девушку в неприглядном свете и предоставили миллионам людей возможность усомниться в ее психическом здоровье.

ТЕМНАЯ БАШНЯ

В 2017 году городской совет Лос-Анджелеса проголосовал за присуждение отелю Cecil особого статуса. Отметив положение отеля в историческом центре города и тот факт, что он является представителем «американской гостиничной индустрии начала XX века», члены совета высказались за сохранение Cecil в качестве историко-культурного памятника.

Мой обед чуть не вылетел из меня, когда я услышал эту новость. И я никогда не забуду, как встретила эту новость одна женщина. У Салли, бывшей обитательницы Cecil, сообщившей мне о сексуальном насилии, которое творили служащие отеля, не осталось никого, кроме собаки. Ее покойный второй муж был алкоголиком и любителем распускать руки, каждый день он выпивал по полгаллона виски Black Velvet (а если мог себе позволить, то и больше). Когда он наконец дошел до врача, цирроз печени у него уже вошел в последнюю стадию, а сама печень потемнела от гангрены. Это было до эпохи эвтаназии, поэтому Салли две недели смотрела, как ее любимый супруг гниет заживо, прежде чем он скончался.

– Может, он никогда и не любил меня, – задумчиво сказала она, надежно устроившись в своем кресле на колесах.

Салли необходимо замещение тазобедренного сустава, и передвигаться она может только в электрокресле. У нее редкое заболевание крови, которое должно было убить ее еще тридцать лет назад, однако она жива до сих пор. И она избавилась от семи опухолей в организме – как она утверждает, исключительно посредством потребления лечебной марихуаны.

Салли проклинает зло и людские страдания, обитающие в стенах Cecil вот уже почти столетие. Никакой реконструкцией этого не исправить. Салли мечтала увидеть, как отель сровняют с землей. А его вместо этого осыпали почестями и объявили символом Лос-Анджелеса.

Статус исторического здания означает, что Simon Baron Development, фирма, осуществляющая контроль за реконструкцией (еще один корпоративный партнер, вступивший в игру в этом столетии), может по закону запросить у города финансовые субсидии, льготы по налогу на недвижимость и другие бонусы на срок до десяти лет.

Обычно статус исторического памятника необходим для того, чтобы сохранять здание, однако в Cecil планируется именно масштабная реконструкция. Мэтт Бэйрон, глава Simon Baron Development, заявляет, что экстерьер отеля оставят в неприкосновенности, но внутри все «полностью вычистят». SBD планирует потратить сто миллионов долларов, чтобы оборудовать микроапартаменты в стиле бутик-отеля. Ожидается, что после этого Cecil превратится в крупнейший коливинг на Западном побережье.

Я воображаю, как спустя тысячу лет Cecil все так же стоит, все так же нашептывает гостям гибельные советы и плодит необъяснимые смерти. А ведь весь огромный город, в котором находится отель, был основан испанскими завоевателями-эксплуататорами, поработившими и согнавшими на принудительные работы народ тонгва из долины Сан-Габриэль, – может быть, это место и вправду проклято и обречено вечно ощущать отголоски своего ужасного прошлого.

Несмотря на то что джентрификация и изгнание бездомных за рамки закона никоим образом не помогли улучшить ситуацию в Центральном Лос-Анджелесе, корпорации все равно намеренны в него вкладываться. Такова повадка наглых американских пионеров, готовых до бесконечности эксплуатировать старые ресурсы, добывая новые богатства. Коса находит на камень, индустриализм вступает в схватку с социальным упадком, бесстрашные предприниматели отважно бросают вызов проклятому зданию и его безнадежно обиженным судьбой обитателям. И длится вечный бой демонов с капиталистами-инвесторами. Возможно, между ними и нет никакой разницы.

Меня сильно беспокоит то, что статус историко-культурного памятника в будущем осложнит изучение прошлого отеля. Но еще больше меня тревожит – не дает спокойно спать – мысль о запланированных SBD перестройках. Когда я прочитал о них, у меня отпала челюсть.

Как оказалось, реконструкция Cecil будет включать в себя постройку бассейна и бара на крыше. Да, именно так – в скором будущем люди будут выпивать и плескаться неподалеку от цистерны, где нашли тело Элизы. Разве не прекрасная идея?

Мое знакомство с делом Лэм началось с праздного любопытства и переросло в одержимость. Эта история позволила мне осознать, что я нахожусь в биполярном спектре – врач подтвердил мой диагноз, и это поможет мне лучше продумывать свое дальнейшее лечение.

Работа над книгой имела еще одно неожиданное последствие: ожили загнанные в глубину души переживания, испытанные после самоубийства тети. Джилл умерла, когда мне было за двадцать, и мы не общались близко с тех пор, как я вышел из подросткового возраста. Я взглянул на ее жизнь под новым углом, и это пробудило воспоминания детства: как они с мамой безудержно хохотали на кухне в День благодарения, как часами болтали по телефону, вспоминая свои бурные юные годы… и какой страшной потерей стал для мамы ее уход.

И конечно, мне пришлось встретиться лицом к лицу с загадкой болезни, отнявшей у Джилл волю к жизни, болезни, запустившей свои щупальца глубоко в нашу семейную историю, – и признать, что и я унаследовал одну из ее зловещих форм.

Я ни разу не плакал по Джилл, пока не сел писать эту книгу. Мама рассказала мне, что почти никто в семье не верил тете, когда та говорила о своей болезни. А еще она процитировала глубоко поразившую меня строчку из последней записки Джилл.

«Мне нигде нет места», – написала она.

Я отлично понимаю это чувство, и многие другие понимают. Мне повезло: несмотря на мои проблемы, мои отношения с семьей не только не пострадали, но и стали крепче. Мать, отец и сестра для меня – одни из главных источников поддержки.

К Джилл удача не была столь благосклонна. К концу своей жизни она почти полностью отстранилась от семьи, включая своего сына. У Элизы, судя по всему, были теплые отношения с семьей, хотя и сложные – с друзьями и знакомыми.

Биполярное расстройство печально славится тем, что успешнее всех прочих душевных болезней ссорит родных и друзей. Это лишний раз указывает на важность дестигматизации, просвещения и лечения, причем обеспечение людей, страдающих от душевного недуга, терапией и медикаментами – еще не все. Их родственники и друзья могут объединиться в огромную сеть доверия и поддержки.

Возможно, мы никогда не узнаем, что случилось с Элизой. Но я не прекращу доискиваться до правды. Теперь, когда я знаю, что правду скрывают, – и знаю, где копать, – я соберусь с новыми силами и продолжу добиваться гласности, пусть даже на это уйдет еще десять лет. А пока давайте прекратим расчеловечивать Элизу и признаем, что она была замечательным автором и бойцом. Может быть, она вдохновит на борьбу и нас, когда придет время объединиться и добиться перемен.

Мы не можем изменить судьбу Элизы, однако можем приложить все возможные усилия, чтобы эту судьбу не повторил кто-то другой. Начать необходимо с гласности. Затем мы должны снять клеймо позора с душевных заболеваний, мы должны добиться, чтобы этим клеймом отмечали тех, кто презирает закон, и чтобы коррупция, укрывательство и вопиющие преступления стали в нашем обществе неприемлемыми.

Мы должны сражаться с несправедливостью, даже когда она не затрагивает нас напрямую. Ведь то, что происходило с Элизой – до, во время и после ее гибели, – может случиться с каждым из нас. Поэтому ее судьба – и наша судьба тоже.

Кэтрин Чиджи.
Птенчик

2014
Глава 1

Знаю, что это миссис Прайс, – но в то же время нет, не может быть, и эта мысль не дает мне покоя. То ли зрение меня обманывает, то ли освещение, то ли память. Для начала: на вид ей чуть за тридцать, слишком молода... кроме всего прочего. И все-таки... те же светлые волнистые волосы, красиво очерченные скулы, даже голос похож.

– Давайте вас усадим, мистер Крив. – Она ведет отца к глубокому мягкому креслу с откидной спинкой. Отец только что из душа, и лицо у него свежее, розовое, щеки гладко выбриты. Чувствую запах одеколона “Олд спайс”. До кресла всего несколько шагов; отец ковыляет, тяжело опираясь на ее руку. С виду не скажешь, что она такая сильная. – После душа сразу другим человеком себя почувствуете. – Она останавливает его у кресла. – Чистый, красивый, как и полагается к приходу гостей.

– Я его дочь, – поясняю, – Джастина. – И машинально протягиваю руку, не подумав, что пожать она не сможет, потому что поддерживает отца.

– Наслышана о вас. – Она улыбается, в уголках карих глаз добрые морщинки-лучики. Та самая улыбка из прошлого, те же глаза.

Моя двенадцатилетняя дочь Эмма, сидя на кровати, отколупывает с ногтей конфетно-розовый лак. Отец задерживает на ней взгляд:

– Форму повесила?

– Да, как обычно. – Эмма говорит правду, одежда у нее всегда в порядке.

Отец указывает на Эмму дрожащей рукой.

– Это моя дочь Джастина, – обращается он к сиделке. – Врет и не краснеет. Если к ней в комнату зайти, наверняка форма валяется. Мы ей без конца напоминаем.

Эмма лишь улыбается.

– Я тебе коржиков напекла. – Она ставит судок на столик у кровати. – Имбирных, твоих любимых. – Сколько в ней доброты – совсем как у ее отца.

– А теперь, мистер Крив, нащупайте кресло пальцами ног, – говорит сиделка. – Держитесь за подлокотники... вот так... и садитесь. Замечательно.

Сижу рядом с Эммой на кровати и смотрю, а в горле ком от всегдашнего чувства вины – но я же не могу сама за ним ухаживать. Не могу его причесывать, стричь ему ногти, одевать его и раздевать. Не могу его мыть. А главное, в плохие дни не могу без конца объяснять, что в лавку ему возвращаться не надо, что никто его не грабил, что Эмма не его дочь, а я не его жена, воскресшая из мертвых. Все согласны, что лучше места для него не найти.

– Красавец. – Сиделка заправляет ему воротник рубашки под шерстяную кофту – на самом деле чужую, в прачечной вечно путают одежду. – Хоть сейчас на гулянку, – улыбается она, – безобразничать.

– Как знать, – отвечает отец. – Может, как стемнеет, улизну.

Сиделка смеется:

– Ах вы шалун! Небось в казино? По клубам, девчонок снимать? За ним глаз да глаз нужен, Джастина!

– Ладно, – обещаю, – присмотрю за ним.

Сиделка, кивнув, гладит меня по руке.

– Повезло ему с вами.

Не могу отвести от нее взгляда. Конечно, отец замечает. Конечно, на самом деле он помнит. “Соня”, – гласит значок на ее элегантной форменной блузе с цветами, вовсе не похожей на медицинскую одежду. В этом заведении гордятся индивидуальным подходом – пусть, мол, обитатели чувствуют себя как дома. Тем, кто живет в коттеджах, даже разрешено держать кошку или птичку – при условии, что их взяли из дома. Нового питомца после смерти прежнего завести нельзя – да и живет отец не в коттедже, а в улучшенном номере.

– Не буду вам мешать, – говорит Соня.

Хочется с ней побеседовать, спросить, знала ли она миссис Прайс, – но что я ей скажу? Как объясню, что случилось? Притом что у меня было тридцать лет, чтобы все обдумать, разложить по полочкам. Все равно эта история всегда у меня внутри – черная тяжесть давит на сердце, не дает дышать.

– Не забудьте, в три часа в большом зале игра “Любопытные вопросы”, – напоминает Соня. – Вам предстоит защищать свой титул.

– Это да, – отвечает отец.

И она уходит.

– Новенькая, – говорю я.

– Дольше пары месяцев ни одна не продержалась, – отвечает отец. – Зарплата у них не позавидуешь.

– Никого она тебе не напоминает?

– Кого?

– Неужели не видишь?

– Кого? – спрашивает Эмма.

– Не понимаю, о чем ты. – Отец, взяв газету, показывает раздел “Недвижимость” – я в поисках нового дома. – Кирпич. – Он тычет пальцем в объявление, обведенное в кружок. – Красивый, прочный. На века.

Итак, сегодня у него хороший день, а из хорошего дня надо извлечь все, что можно, – задержаться подольше в номере или прогуляться с отцом по парку, а парк здесь дивный: скамейки в тени дубов и кленов, роскошные клумбы с розами. Садовники вежливо кивают, а сами что-то подстригают, подравнивают, обихаживают.

Но мне снова двенадцать.