Текст книги "Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: авторов Коллектив,Роберт Антон Уилсон,Мэтью Квирк,Питер Свонсон,Кемпер Донован,Джей Ти Эллисон,Мик Геррон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 258 (всего у книги 342 страниц)

Глава 21

Миссис Прайс объявила:

– По такому случаю я напекла печенья.

Она сняла с блюда фольгу: тонкие коржики в виде корон с серебристыми шариками.

– Чудесно! – Отец поцеловал ее в щеку, и видно было, как он ее любит.

– Ты, я вижу, все еще в поисках богатой вдовушки, – сказала миссис Прайс, взяв газету и пробежав взглядом по некрологам в кружочках. – К Лилиан стоит присмотреться. Ребенок у нее, судя по всему, один. Намного проще вклиниться и поживиться.

– Ты чудовище, – сказал отец, а миссис Прайс помахала газетой у него перед носом:

– А кто же преследует убитых горем женщин – я, что ли? Кто же? Кто?

– Работа у меня такая, – засмеялся отец.

– Ты сам себя обманываешь.

Втроем мы устроились на диване, и я включила телевизор.

Шум вертолета, огни города внизу – и вот на темном холме стоит и машет рукой Лорейн Даунс в белом вечернем платье с открытыми плечами, в сверкающей короне, с лентой через грудь “Мисс Вселенная”.

– Что сделали с ее чудесными волосами? – нахмурился отец. – Прическа у нее как у принцессы Анны.

– Она и говорит как принцесса Анна, – заметила миссис Прайс.

Мы засмеялись – и правда, голос у нее за этот год изменился, новозеландского акцента как не бывало, слова звучат четче, отрывистей, весомей. “На теплоходе по реке Майами, – объявила она, сверкая длинными сережками, – сюда прибыла восемьдесят одна прекрасная девушка, и они отправляются в великолепный новый Конференц-центр Майами, где выберут мою преемницу”.

Я сунула в рот печенье-корону, и серебристые шарики хрустнули на зубах дробью.

– Вкусно? – спросила миссис Прайс.

– Вкусно, – промычала я с набитым ртом.

Взял штучку и отец и мигом проглотил.

– Раз такое дело, мы тебя не отпустим, – сказал он.

Три дня назад мы с ним ходили на кладбище – со дня смерти мамы исполнился год.

Отец тогда тронул меня за плечо, легонько-легонько.

– Ты же знаешь, родная, я ее не забыл.

– Знаю.

Издалека долетел звон: музыкальная подвеска на чьей-то могиле.

Я поставила в вазу цветы из супермаркета. Без целлофана они казались тощими, жалкими. Мы оба, как водится, прикоснулись к надгробию, словно мама могла почувствовать наше тепло.

– Я никого не искал, – сказал отец то ли мне, то ли маме. – Все само собой случилось. Рядом с ней чувствуешь себя особенным... понимаешь? А загадывать пока рано.

“Мисс Вселенную” мама никогда с нами не смотрела.

– Такая ерунда, – говорила она, когда мы раздавали участницам оценки. – Все вранье, постановка, Джастина. Ты, надеюсь, понимаешь.

– Тсс, – шикали мы, косясь через ее голову на экран.

– Брр, не могу с вами в одной комнате находиться!

– Тсс!

Зато миссис Прайс сразу приняла правила игры, радостно подмечая косые глаза, длинные носы, безвольные подбородки, оттопыренные уши, сутулые плечи, плоские груди. Видали, какие у Англии брови? А у Франции бородавка! А Португалия вообще непонятно что тут делает! А с Каймановых островов не могли никого получше прислать? А Мальта смахивает на чихуахуа, правда? И миссис Прайс звонко залаяла.

Мы с отцом переглянулись и засмеялись.

Она была куда беспощаднее нас обоих. Досталось и шепелявой мисс Таиланд, и криворотой мисс Гватемале. Не пощадила она даже Лорейн Даунс, когда та вынырнула из бассейна и очутилась сразу на сигарной фабрике. Когда в зоопарке Польша и США согнулись под тяжестью скользкого питона, миссис Прайс глянула на отца, подняв бровь:

– Спорим, мальчики их любят!

Венесуэла выглядит как проститутка, Германия – точь-в-точь нацистка. Ничто не укрылось от миссис Прайс.

Никогда в жизни я так не смеялась.

Я знала, что отец ее любит, и сама тоже ее любила.

Глава 22

Мелиссе исполнялось тринадцать, и всех девчонок из класса она позвала на день рождения, даже тех, с кем не хотели водиться, вроде Линн и Ванессы, – всех, кроме Эми. Тем, кто пришел, она показывала подарки, разложенные на швейном столе миссис Найт в игровой комнате: маникюрный набор в розовом футляре на молнии; ковбойские сапоги с бахромой; коробку фломастеров – двадцать четыре штуки; бархатный халат; куклу-младенца с капустной грядки со свидетельством о рождении и с документами на усыновление.

– Мне пришлось дать клятву приемной мамы.

Мелисса показала нам документы: Клянусь любить своего младенца с капустной грядки всем сердцем. Клянусь быть хорошей доброй мамой. Клянусь всегда дорожить своим малышом с капустной грядки. Мелисса подписалась как приемная мать, а миссис Найт – как свидетель.

– А вот мой главный подарок. – Мелисса повернула голову, выставив напоказ сережки, хоть мы их давно уже заметили и сразу же захотели себе такие. Настоящие сапфиры, сказала Мелисса, правда ведь, сапфиры идут к ее глазам? Да, закивали мы, да. Глаза у нее были точно такие же, темно-синие, а ее родители, должно быть, здорово раскошелились.

– Жаль, в школу их носить нельзя, – вздохнула Мелисса. – Вот глупость.

Мы хором поддержали: запрещать носить украшения – глупо и несправедливо. Они что, хотят из нас сделать уродов?

– Золотые значки носить можно, – сказала я. – С ножками.

Все уставились на меня. Что за значки? С какими еще ножками?

Как у сестер Доми, объяснила я, и Паула кивнула: да, знаю.

– Это настоящие детские ножки, – сказала она. – Такие милые. В церковной лавке продаются.

– Как это – настоящие? – удивилась Селена.

Паула пожала плечами:

– Продавщица сказала.

Мы навалили себе в тарелки еды, которую принесла в игровую комнату миссис Найт, – сосисок в тесте, сырных чипсов, ламингтонов[523]523
  Ламингтон – популярный в Австралии и Новой Зеландии десерт, прямоугольный бисквит, политый шоколадной глазурью и обвалянный в кокосовой стружке. Назван в честь барона Ламингтона, губернатора штата Квинсленд.


[Закрыть], трубочек с кремом, колбасы, шоколадного печенья, “волшебного хлеба”[524]524
  “Волшебный хлеб” – австралийский и новозеландский десерт, треугольные кусочки белого хлеба, намазанные маслом и украшенные цветной сахарной посыпкой. Подается на детских праздниках.


[Закрыть] – и объелись, и все равно взяли добавки. Даже Мелисса вовсю налегала на еду, и язык у нее стал ярко-красным от малиновой шипучки.

– Ой! – Она повернулась к нам боком, держась за живот. – Меня раздуло, как беременную!

Вернулась миссис Найт и устроила игры, и Мелиссиной сестренке Тане тоже разрешили играть, хоть Мелисса и была против. Рэчел достался приз в игре “Передай посылку” – клубничный блеск для губ, который всем нам хотелось попробовать, но она не дала, потому что боялась микробов, – а когда играли в статуи, миссис Найт рассудила, что книжка-раскраска достанется Линн, хоть Паула и возмутилась – дескать, несправедливо, потому что Линн шевельнулась.

Игру в шоколадку Мелисса приберегла напоследок. Мы расселись на полу вокруг блюда с большой плиткой шоколада. Рядом – вилка, нож, два игральных кубика и ворох зимней одежды: шарф, шапка, перчатки и лыжные очки. Мы по очереди бросали кубики. Та, кому выпадет дубль, должна укутаться в зимнюю одежду и съесть как можно больше шоколада ножом и вилкой.

– Значит, шоколадных микробов ты не боишься? – хмыкнула Натали, когда пришел черед Рэчел, вооружившись ножом и вилкой, наброситься на шоколад.

Рэчел, будто не слыша ее, всадила нож в плитку и отломила целый ряд квадратиков.

Всем нам не терпелось попробовать, не терпелось умять побольше, пока есть время. Девчонки давились шоколадом, а я их мысленно оценивала: уродина, уродина, уродина. Когда мне выпал дубль, я выхватила у Паулы зимнюю одежду.

– Эй, – крикнула она, – ты меня оцарапала!

– Девочки, осторожней, – сказала миссис Найт.

Мне было все равно. Неловкими руками в перчатках я с трудом взяла вилку и нож и, склонившись над блюдом низко, по-щенячьи, отломила три квадратика, четыре.

В конце Селена спросила:

– Ну и кто же из нас победил?

– Победителей нет, – ответила Мелисса.

– А как же приз? – не сдавалась Селена.

– Шоколадка и есть приз, – объяснила миссис Найт.

– Но ее съели!

– Ага, – отозвалась Мелисса. – Приз вы получили, когда ели. Съели приз!

– Ладно, ладно, – сказала Селена. – Подумаешь, спросила.

– А мне не хватило! – захныкала Таня. – И призов никаких не досталось!

– Мама, уведешь ее? – взмолилась Мелисса, и миссис Найт увела Таню наверх, а мы разлеглись на полу и стали расспрашивать Мелиссу о Карле. Сколько раз он ее подвозил на велосипеде до дома? Что он пишет в своих записках? А за руку он ее держал? А поцеловать пытался?

У нас был петтинг, ответила Мелисса. Глубокий петтинг.

А что такое петтинг?

Сами знаете, ответила Мелисса, теребя сапфировые сережки.

Не знаем, сказали мы хором.

Когда парень пытается тебя потрогать.

Где потрогать?

Сами знаете, сказала Мелисса.

Не знаем.

За задницу. Это и есть петтинг.

А глубокий петтинг?

За грудь.

Мы задумались.

– А мой отец встречается с миссис Прайс, – сболтнула я, и двенадцать пар глаз уставились на меня.

– То есть как это – встречается? – недоуменно спросила Паула.

– Ходит с ней.

– На свидания? – уточнила Линн.

– Да. То в кино, то на ужин, и “Мисс Вселенную” она у нас дома смотрела. И сегодня вечером они тоже идут куда-то.

Остальным крыть было нечем.

Когда я пошла наверх, в уборную, на выходе меня подстерегла Таня:

– О чем вы там болтаете?

– Да так, ни о чем.

– О мальчиках?

– Нет.

– Врешь, о мальчиках. – Она загородила мне дорогу в игровую комнату. Я шагнула в сторону, она тоже, так мы и топтались на лестничной площадке.

– Что ты ко мне пристала, Таня?

– У тебя есть парень?

– Нет.

– Спорим, ты хочешь, чтоб был. Чтобы с ним целоваться.

– Нет. – Я пыталась протиснуться мимо, но она не пускала. Смеясь, она перекинула на плечо свой длинный медово-рыжий хвостик – тут я его и схватила. Дернула изо всех сил, почувствовала, как натянулась у нее кожа, как откинулась голова.

– Мама! – завизжала она. – Мама!

Примчалась миссис Найт, и Таня бросилась к ней:

– Она меня за волосы таскала! Ужас как больно!

– Ну, это точно неправда, – сказала миссис Найт.

– Она меня за волосы таскала! – повторила Таня. – Нарочно!

– Да ну, – возразила ее мать. – На Джастину это не похоже.

Но я видела ее взгляд. До сих пор помню.

В понедельник на большой перемене меня обступили девчонки и стали выпытывать, как прошло свидание. Миссис Прайс была в открытом вечернем платье, как Каролина, принцесса Монакская? Они кормили друг друга устрицами?

Меня же там не было, отмахивалась я, но девчонкам подавай подробности.

– У нее была высокая прическа, – сочиняла я на ходу. – Он ей подарил белую розу, и они танцевали медленный танец под музыку скрипки.

Я знала, что Эми слушает, притаившись в трубе. Когда я сказала про скрипку, она фыркнула.

Катрина заглянула в трубу, уставилась на Эми.

– Ничего себе, она с самого начала тут сидит! Вот ненормальная! Подслушивает, чокнутая!

– Фу... – поморщилась Паула. – Кое-кто сует нос не в свое дело.

– Вы только гляньте на нее – в нору забилась, как крыса! – ввернула Натали.

– Желтая какашка! – добавила Рэчел.

Все расхохотались.

Мимо шла сестра Бронислава, посматривала, не хулиганит ли кто на площадке.

– Все в порядке, девочки?

– Да, спасибо, сестра. – Мы же не висим вниз головой, не лазим на верхотуру, не рискуем что-нибудь сломать или задохнуться.

Однако после звонка сестра Бронислава нагнала меня, взяла за локоть. Я не ожидала, что у такой миниатюрной женщины такая железная хватка.

– Джастина, – начала она тихо, хоть все уже разошлись, – не нравится мне это.

– Что не нравится, сестра? – спросила я, хоть уже знала ответ.

– То, как ты обращаешься со своей давней подругой.

– Она ворует наши вещи! – вскипела я.

– Ты уверена?

– Все уверены.

– А ты?

Я высвободила руку.

– Джастина, ты неправильно поступаешь.

– Мне надо идти, – сказала я. Пора было возвращаться к миссис Прайс.

Девчонки стали приходить в школу с золотыми значками-ножками; Эми, глядя на них, кривилась.

– Знаешь ведь, что это такое? – спросила она.

– Что?

– Ножки мертвого ребенка.

– Ну и чушь!

– А вот и нет, правда. Ножки десятинедельного нерожденного ребенка.

– Как же это сделали? Откуда взяли ножки, если он не родился?

– Не знаю, но так и есть.

Я хотела спросить у отца, можно ли и мне купить такой, но передумала.

Глава 23

В первый день после августовских каникул мы сидели на холодных церковных скамьях в очереди на исповедь. Привела нас сюда миссис Прайс, вместо очередного урока закона Божьего; после исповеди на душе будет такая чистота, пообещала она, такая свобода и легкость, будто по воздуху летаешь.

Миссис Прайс пошла первой, подавая нам пример, и из-за закрытой двери исповедальни долетал ее голос, слов было не разобрать, но то и дело звенел ее смех. Впервые я слышала, чтобы кто-то смеялся на исповеди. Выйдя, она кивнула Джейсону Асофуа, следующему в очереди, и преклонила колени для покаянной молитвы.

Друг за другом мы заходили в сумрачную исповедальню и признавались отцу Линчу в грехах. Я, пока ждала, разглядывала статую святого Михаила: могучие белые крылья за спиной, обутая в сандалию нога попирает голову свернувшейся в кольцо змеи. Доспехи сияют, золотое копье нацелено в пасть чешуйчатой твари. Змея разевает пасть, обнажив зубы, высунув раздвоенный красный язык. И смотрит снизу вверх на архангела – молит о пощаде? Или вызывает на бой?

Мало-помалу очередь редела, и наконец в холодном зале остались двое, Эми и я. Я подложила под себя ладони, чтобы хоть немного согреть их. Миссис Прайс сидела на дальнем конце нашей скамьи, сцепив руки на коленях, прикрыв глаза.

– Я по тебе скучаю, – шепнула мне Эми. Она смотрела в пол.

Я не знала, что сказать.

– Как там Бонни? – прошептала я. От нашего дыхания струился пар, будто слова растворялись в воздухе.

– Хорошо. Мы ей купили мяч-пищалку, овальный, как для регби. Она по тебе тоже соскучилась.

– Погладь ее за меня.

– Сама приходи да погладь. Пойдем с ней гулять в воскресенье.

И до чего было бы просто ответить “да”! Зайти в выходные к Эми, достать из “стоглазого” шкафчика наши старые любимые игры, а миссис Фан приготовила бы курицу в кисло-сладком соусе, и с полки на нас смотрела бы Богиня милосердия, а с большой фотографии на стене – Папа Римский. Всех девчонок в классе мы расставили бы по красоте и друг другу дали четвертое место, потому что в это можно поверить, это справедливо. А потом пошли бы гулять по тропе вдоль обрыва и бросали бы Бонни мячик, а она бы за ним бегала и вся трепетала от радости.

– В чем будешь каяться? – шепнула я.

Эми дернула плечом:

– Да как обычно. Сказала плохое слово, нагрубила маме, не делилась с братом.

– И больше ничего?

– Больше ничего и нет! Это не я воровка, а она! – Заслонившись ладонью, Эми указала на миссис Прайс и заговорила еще тише: – Расскажу про нее всем. Я с ней говорила, она меня на смех подняла, но ей страшно, что все выйдет наружу. Посмотри хорошенько у нее в доме, наверняка у нее там склад.

– Уже смотрела, – ответила я, а в груди жарким огнем полыхнула ненависть.

– Ну так посмотри еще. Но я все про нее скажу, и она знает. – Эми чуть выждала. – А я знаю, что ты подозревала меня. Когда она у всех спросила, кто из нас вор, – я знаю, ты написала мое имя.

– Нет, я не писала. – Язык еле ворочался.

Эми хмыкнула.

– Брось притворяться, а? Ну а я написала тебя.

– Что?

– Я написала твое имя. Так что мы в расчете. – Эми обернулась, посмотрела на меня, улыбнулась почти невидимой улыбкой. – Ну а ты в чем будешь каяться?

– Как там, в Дании? – шепнула я.

– Что?

– Ты же собиралась на каникулах к подруге по переписке. Или у нее опять гимнастика?

Миссис Прайс тем временем подсела к нам поближе.

– Потише, пожалуйста, – сказала она, прижав палец к губам. – Думаю, вы и сами должны это понимать.

Вскоре из исповедальни вышел Джейсон Дэйли, настала очередь Эми, а мы с миссис Прайс молча ждали, пока он читал покаянную молитву. В исповедальне Эми пробыла не больше минуты. И сразу же ушла из церкви. Без покаяния.

Миссис Прайс вздохнула.

– Она никогда не сознается, как думаешь? Хотя бы воровать перестала, и на том спасибо.

Честно признаюсь, мне понравилось, как она со мной разговаривает – как со взрослой.

И я на все была готова, лишь бы не дать Эми испортить ей жизнь.

Меня жгла изнутри ненависть, неподвластная моей воле, как приступ падучей.

В полумраке исповедальни я едва различала за ширмой отца Линча – вот он, с зелеными глазами и пышной шевелюрой, ждет, когда я выложу все свои грехи. Их у меня набралось негусто: выругалась, нагрубила отцу, не поделилась с подругой. Все это время мне казалось, будто под дверью исповедальни кто-то есть: тихие шаги, скрип половиц, шорох, словно кто-то прижался ухом к двери. Чуть слышный вздох. Отец Линч как будто ждал от меня еще каких-то слов.

Я спросила:

– Если я что-то скажу на исповеди, вы правда никому не передадите?

– Правда, – подтвердил отец Линч. – Так что говори, не стесняйся, облегчи душу. Ничего тебе за это не будет.

– Даже если расскажу о чьем-то преступлении?

– Да.

– Хоть об убийстве? – Сама не знаю, зачем я это сказала. Интересно, узнал он мой голос?

– Я всего лишь посредник, – ответил отец Линч. – Ты не мне исповедуешься – ты исповедуешься Богу. Ни единого твоего слова я не имею права разгласить – даже ради того, чтобы спасти жизнь, себе или другому.

Но кражи прекратились, ведь так? Значит, какой о них разговор?

– Жил-был король, – продолжал отец Линч, – который заподозрил королеву в неверности. Он пошел к ее духовнику и приказал открыть тайну ее исповеди, но священник молчал, даже под пыткой. В конце концов священника утопили в реке. Звали его святой Ян Непомуцкий.

– Он же святой, король должен был догадаться, что он не скажет, – отозвалась я.

– Ну, тогда он еще не был святым. Потому-то он и стал святым, что не сказал.

– А она? – спросила я.

– Кто она? Что она?

– Королева изменяла королю?

– Ну нет, – ответил отец Линч. – Нет, она была ни в чем не повинна, но не в этом суть. – Он помолчал. – У тебя совесть нечиста?

Я мотнула головой, но, вспомнив, что ему меня не видно, сказала:

– Нет, просто любопытно.

И едва я начала каяться, как послышались удаляющиеся шаги. Когда я вышла, миссис Прайс уже не было.

На улице холодный воздух обжег мне ноздри. Неподалеку раздался смешок, и я пошла к боковому крыльцу церкви посмотреть, кто здесь. Эта часть здания была скрыта от глаз высоким забором. Два года назад мы выкопали посреди узкого газона ямку и там похоронили цыплят, которых сами вывели в инкубаторе, мы плохо за ними ухаживали, и прожили они всего несколько дней. Какие имена мы им дали, не помню. Из палочек от мороженого мы соорудили памятник, но его давно уже не было.

Подойдя ближе, я узнала, кто это смеется. Мелисса. Она сидела на крыльце с Карлом – тот подстелил свою куртку, и они тесно прижались друг к дружке. Карл щелкал зажигалкой, пытаясь высечь огонь, а Мелисса сжимала в губах потухшую сигарету.

– Что вы тут делаете? – спросила я, и оба так и подскочили.

– Уф, Джастина! – выдохнула Мелисса. Сигарету она успела спрятать Карлу под куртку, но снова достала. – Покурить хочешь?

– Где вы ее взяли?

– Тут. – Мелисса указала на пакеты из-под чипсов, фантики от жвачек, сухие листья и окурки, сметенные в кучу ветром.

– Но вы даже не знаете, кто ее до вас во рту держал, – сказала я, и оба расхохотались.

– Вы да-а-же не зна-аете, кто ее до вас во рту держа-ал, – передразнил Карл.

– Ну же, – подзадоривала Мелисса, протягивая мне сигарету, – не дрейфь.

– Нет, спасибо. – И я зашагала вдоль узкой полоски травы к большому лугу. Где-то подо мной в земле – тонкие цыплячьи косточки. Черепушки, клювики.

Под грецким орехом сидел на корточках Доми и ковырялся в земле. Вот он что-то достал из чахлой травы – большую круглую ледышку. Корочки льда на лужах мальчишки обычно топтали, а эта, в тени дерева, уцелела. Льдина была величиной с тарелку, и Доми поднял ее над головой, как отец Линч блюдо с облатками во время мессы, и смотрел сквозь нее на небо, как сквозь линзу. Чуть опустив ее, окинул взглядом школу, игровую площадку, живую изгородь вокруг монастыря, посмотрел на свою руку – и наконец на меня. Лицо его сквозь лед я видела смутно, оно казалось чужим, затуманенным, словно во сне. Кончики пальцев у него покраснели от холода.

– Ты кто? – спросил он, глядя на меня сквозь ледяной диск.

– Сам-то как думаешь?

– Кто тебя разберет. Ты вообще человек?

– Кто же еще?

– Рыбка. Призрак.

– Рыбка-призрак.

– Может быть.

– Ходячая рыбка.

– Гм...

Мы стояли нос к носу, и разделяла нас лишь льдинка. Там, где он ее придерживал, края подтаивали. Я различала россыпь веснушек на лице Доми, его тонкие каштановые волосы, светлые брови. Я прижала к холодной прозрачной пластине указательный палец, а Доми придвинулся совсем близко, приник ко льду губами с другой стороны и, прежде чем я успела сказать хоть слово, отпрянул.

Все ребята давно разошлись со школьного двора, но я увидела издалека, как возвращается в школу миссис Прайс. Доми направил на нее ледяную линзу, и мы смотрели на ее силуэт, искаженный, словно в кривом зеркале. Палец у меня горел.

– Что скажешь о ней? – поинтересовалась я.

– Она вертит людьми.

– То есть как?

Доми пожал плечами.

– Отец так сказал маме, когда от меня узнал про бумажки с именами. Когда надо было написать, кто кого подозревает. Он сказал, что это безобразие – так обращаться с детьми, хотел пожаловаться мистеру Чизхолму.

– Какие же мы дети, мы выпускники.

– А на следующий год будем сосунками.

– Кем?

– Так нас будут называть в школе старшей ступени – первачки-сосунки. Мне сестра говорила.

– А-а. – Я загребла ногой сухой лист. – А мама твоя что сказала? Насчет жалобы мистеру Чизхолму?

– Сказала, что у нас еще шесть Фостеров должны окончить школу Святого Михаила и ни к чему нам нарываться.

– А я папе не стала говорить, – призналась я.

– Они встречаются, да?

– В общем, да. – Я сунула руки в карманы школьной формы, чтобы согреться. И добавила: – А я у нее убираю. Раз в неделю к ней прихожу домой.

– По четвергам, – уточнил Доми.

– А ты откуда знаешь?

– Я про тебя много чего знаю.

Миссис Прайс на школьном дворе уже не было, и Доми, прислонив ледышку к стволу грецкого ореха, спрятал руки поглубже в рукава свитера домашней вязки.

– Чье ты имя написал? – спросила я, и он улыбнулся.

– Ничье. Сдал пустой листок.

Я и не знала, что так можно.

Раз за разом, оставшись одна в доме у миссис Прайс, я проверяла, заперта ли гостевая спальня. И с облегчением выдыхала, когда дверная ручка не поворачивалась.