Текст книги "Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Ирина Градова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 334 страниц)

– Это потому, что ему не все равно, – вступилась за Мономаха Алла.

И еще ей не понравилось, что Дмитрий назвал его «Пилюлькиным» – хоть это прозвище и принадлежит перу известного детского писателя Носова, ей показалось, что по отношению к Мономаху оно звучит уничижительно.

– Он мог бы заниматься своей непосредственной, врачебной, деятельностью и оставить все проблемы пациентов им самим, компетентным органам или начальству, – продолжала она. – Мало кто может похвастаться такой отзывчивостью к проблемам других людей, тебе не кажется?

– Почему же, мало кто? – пожал плечами Дмитрий. – Вот ты, к примеру, тоже помогаешь людям, верно?

– Только вот я делаю это по обязанности… вернее, потому что мне положено по роду деятельности, а он – из человеческого участия, чуешь разницу?

– Ну да, я понял, он – ангел! – фыркнул Дмитрий.

Алла отлично понимала, что он просто ревнует, но не могла остановиться, защищая Мономаха.

– Нет, он вовсе не ангел, – возразила она. – У Князева много недостатков…

– Неужели? – недоверчиво перебил Негойда. – И какие же недостатки есть у нашего человека с большой буквы «Ч»?

– Ну, он… высокого о себе мнения, как о враче, к примеру, – не сразу нашлась с ответом Алла. – Не любит, когда ему перечат – особенно в тех областях, в которых он считает себя докой.

– Так это про любого можно сказать! Вот тебе, к примеру, понравилось бы, если бы Мономах стал учить тебя, как вести расследование?

– А еще он бабник! – выпалила Алла.

Она не была уверена в том, что говорит правду, ведь, кроме Алсу Кайсаровой, о которой ей доподлинно известно, о других любовницах Мономаха она не знала. То, что он не испытывает сексуального влечения к ней лично, еще ни о чем не говорит, и все же Алле казалось, что человек вроде Мономаха не может долго оставаться один.

– Ну а вот это… – начал Негойда, но осекся. Алла подумала, что он хотел сказать: и это тоже можно отнести к девяноста девяти процентам мужского населения не только страны, но и всего земного шара. – Ладно, я все понял: Мономах крут. А вы-то чего, задницу от стульев не отрываете, что ли? В смысле, опера твои?

– Ну почему же, они работают, – вздохнула Алла. – Вот, к примеру, нарыли интересную информацию на три семьи.

– Всего-то?

– Это же пока!

– Ладно, и что там, с этими семьями – уголовники-наркоманы небось?

– Не совсем, но, сам понимаешь, просто так детишек органы опеки не изымают. В одном семействе отец и в самом деле долго пробыл в местах заключения. Ко времени его освобождения мать скончалась.

– От чрезмерного увлечения горячительными напитками, полагаю?

– Точно. Так вот, мать, значит, умерла, а бабке детей не отдали – мол, старая.

– Ну да, у них это бывает, у опеки, – согласно закивал Негойда.

– Детишек двое, пять и шесть с половиной лет. Отец пришел в отдел опеки и потребовал отдать девчонок ему – дескать, он взялся за ум, нашел работу и так далее.

– И что, не отдали?

– Не-а.

– А за что сидел злополучный папаша?

– Вот не знаю пока – Белкин выясняет. Если статья тяжелая, то понятно, почему опека отказала.

– И что?

– Похоже, он угрожал обеим женщинам – и убитой Ямщиковой, и ее старшей коллеге. Судя по всему, угрозы носили серьезный характер, а ведь они знали, с кем имеют дело!

– Нуда, с бывшим зэком!

– Их начальница высказала предположение, что по этой причине, возможно, Уразаева так быстро собралась и отъехала в Казань ухаживать за больной матерью.

– А Ямщикова, выходит, не успела? – хмыкнул Негойда.

– Или попросту недооценила опасность, она ведь была молодая и не слишком опытная, могла не представлять, что мужик свои угрозы выполнит.

– Что ж, похоже, у вас появился еще один подозреваемый – поздравляю! Только вот я не понимаю, с чего этот сиделец бывший наезжал на теток из опеки, ведь детей отбирают по постановлению суда и прав родительских лишают так же!

– У этой семьи, как и двух других, представители опеки изымали детей без постановления, – уточнила Алла.

– А разве так можно? – удивился Дмитрий.

– Да, если детям угрожает опасность. Тогда достаточно просто бумаги из органов местного самоуправления.

– Ну а что с другими, там тоже родители люмпены и темные личности?

– Да нет, не совсем. В той семье, с которой имел дело Князев, отец и впрямь сидел. Когда он отъехал по статье, жена озаботилась лишением его родительских прав. А еще выписала его из квартиры, которая досталась ей по наследству от матери.

– Дальновидно! – усмехнулся Дмитрий.

– Но это его не остановило: сиделец вышел и напомнил бывшей семье о своем существовании. Князев сказал, что он устроил побоище в больнице, где в данный момент лежит его бывшая жена, и ему с медсестрами едва удалось вытолкать мужика за дверь и передать охране. А потом этот Карпенко спустил с лестницы соцработника больницы, которая, по просьбе Князева, пыталась помочь детям в отсутствие матери.

– Ого!

– К счастью, его «закрыли» – он нанес ей вред здоровью средней тяжести, она загремела на больничную койку, и семейство освободилось. По крайней мере, на какое-то время.

– Я что-то не понял, а детишек за что забрали – из-за того, что их папаша урод?

– Да нет, все случилось уже после… Понимаешь, семья состояла на учете, и изъятие произошло незадолго до попадания Карпенко в больницу. Мамаша как раз пыталась выяснить, как их вернуть, когда оказалась на велосипедной дорожке, будь она неладна! Очевидно, зная буйный нрав отца, опека просто перебдела… А может, и правильно? Только вот непонятно, почему забрали младшеньких, а двух старших оставили дома, без помощи и поддержки, а ведь они тоже несовершеннолетние!

– Ты упомянула три семьи.

– Верно. В третьей… там, видишь ли, с матерью не все так благополучно, как с Карпенко.

Ну да, у Карпенко работа низкооплачиваемая, но за это детей не отбирают.

– Тысячи семей в России живут бедно, – согласился Негойда. – Это не делает их неблагополучными! Если всех таких родителей лишать родительских прав, то процентов сорок населения придется растить в приютах! Так что не так с этой мамашей?

– Во-первых, у нее брат наркоша.

– Они живут на одной жилплощади?

– В том-то и дело!

– Плохо.

– Не то слово! Как почитаешь материалы дел, так и понимаешь, в каких условиях вынуждены расти некоторые ребятишки… Просто тошно становится!

– Но за братца-придурка наказать женщину невозможно.

– Белкин выяснил, что мамаша привлекалась за сбыт наркоты.

– О как! Она сидела?

– Нет – учли наличие малолетних детей, дали условный срок.

– Она работает или живет на «детские»?

– Вроде бы работает…

– А почему вы ее подозреваете – она угрожала теткам из опеки или что?

– Не угрожала, но ходила по инстанциям, пытаясь доказать, что детей забрали незаконно. Она вроде бы даже адвоката…

Неожиданно Алла осеклась.

Дмитрий воззрился на нее с удивлением: не в ее привычках останавливаться на полуслове. Но тут Алла вскочила и подбежала к журнальному столику, на котором лежала ее трубка.

– В чем дело? – недоуменно спросил детектив. – Что-то случилось?

– Надо позвонить… Ой, Мариша, можешь говорить сейчас? – Она уже обращалась к кому-то на другом конце линии, напрочь забыв о его существовании.

Дмитрию оставалось лишь тихо вздохнуть и оставить ее в покое.

* * *

Идя по коридору по направлению к бывшему кабинету Муратова, Мономах примерно представлял, о чем пойдет речь: очевидно, его беседа с завпластической хирургии, вопреки их с Гурновым надеждам, не осталась приватной. Что, в принципе, следовало предполагать: Каморин пришел в ужас от одной мысли о том, что закупаемые его отделением грудные импланты могут быть ненадлежащего качества.

Он признал, что обе Протасенко делали пластику у него, причем с разницей всего в несколько недель, однако на просьбу Мономаха предоставить несколько образцов для исследования отреагировал как-то неопределенно.

Мономах решил, что ему требуется время, чтобы воспринять такую серьезную информацию – ан нет, он побежал жаловаться к Нелидовой!

– Ну, Володя, ты даешь! – с порога накинулась на него и.о. главврача, не забыв поплотнее прикрыть дверь, чтобы у их беседы не возникло ненужных свидетелей. – Да как тебе такое в голову пришло – что импланты в отделении Каморина заражены мелиоидозом?!

– Не забывай, – ответил он, – что одна пациентка умерла, а вторая едва жива, и все это из-за инфекции, которую обе подхватили…

– Неизвестно где! – поспешила закончить за него Нелидова. – Вы с Гурновым понятия не имеете, откуда взялась эта гадость! А теперь представь на минутку, что твои предположения, ни на чем, напоминаю, не основанные, стали известны широкой публике!

– А они стали известны? – удивился Мономах. – Неужели Каморин еще кому-то разболтал?

– Нет, разумеется, но каким-то образом несколько пациенток оказались в курсе вашего с ним разговора и поспешили «слиться», хотя их готовили к операциям – буквально из-под ножа сбежали!

– Может, оно и к лучшему? – предположил Мономах. – Сейчас в моде естественность…

– Ты, пожалуйста, так не шути! – взорвалась и.о. – Может, забыл, что отделение Каморина хозрасчетное, и оно вносит в бюджет больницы огромное количество денег – наряду с твоим, тактаровским и челюстно-лицевой хирургией!

– Хорошо, что ты предлагаешь?

– Я не просто предлагаю, Володя, я требую, чтобы ты прекратил это свое «расследование»! Оно ставит под угрозу…

– Бабки, да?

– Да, если хочешь! Но не только в деньгах дело: ты хоть представляешь, что произойдет, если весть о «зараженных имплантах» просочится наружу? Да нас же проверками замучают!

– А тебя не беспокоит, что источник заражения может находиться в нашей больнице? – поинтересовался Мономах.

«Надо же, как меняются люди», – думал он, задавая этот вопрос.

Когда требовалось убрать Муратова, Нелидова была готова на все, чтобы изобличить его махинации – даже подставить под удар больницу и наплевать на ее престиж. Что ж, тогда их интересы совпали, а теперь вот, похоже, разошлись.

Этого следовало ожидать: никогда нельзя спать с начальством!

– Ну почему, почему ты так думаешь?! Никто же не умер, кроме Протасенко!

– А вот неизвестно!

– Что это значит?

– Как мы можем быть уверены, что других жертв нет?

– Ты… ты что, предлагаешь спрашивать у всех пациентов Каморина: «Простите, а нет ли у вас, случайно, мелиоидоза?!»

– Если есть, можешь не сомневаться – спрашивать не придется: свидетельства о смерти все расскажут.

– Ну да, конечно, ведь никто на свете не способен установить правильный диагноз, кроме твоего Гурнова! – саркастически скривилась Нелидова.

– Можешь сколько угодно издеваться, но ты и сама знаешь, что Иван – высококвалифицированный специалист, и даже он с большим трудом сумел найти причину смерти младшей Протасенко. Для этого потребовалось мыслить, оторвавшись от шаблонов, потому что предположить мелиоидоз в наших условиях…

– Ладно, ладно! – примирительно вытянула руки Нелидова. – Согласна, что Гурнов – гений, но это ничего не меняет: я требую, чтобы вы с ним прекратили донимать Каморина. Ты меня услышал?

Выйдя из кабинета начальства, Мономах вытащил из кармана халата телефон, уже добрых двадцать минут беспомощно вибрировавший в попытке заставить хозяина прислушаться к его безмолвным мольбам.

– Иван, богатым будешь! – сказал он в трубку. Хотя, Гурнов и так весьма состоятелен благодаря щедрости покойного тестя, оставившего все свое состояние зятю, скрасившему морфином его последние часы. – Чего тебе?

– Фи, как невежливо! – отозвался на другом конце линии патолог. – Что, потрепало тебя начальство?

– Откуда знаешь?

– Ну, Мономах, не заставляй меня раскрывать сеть моих агентов! Значит, Каморин, едва поговорил с тобой, побег ябедничать к Нелидовой?

– Только не говори «я же тебя предупреждал», ладно?

– Не буду. Хотя – я же тебя предупреждал!

– Гурнов!

– Не пойму, зачем он это сделал: гораздо проще было бы решить дело один на один, не ставя в известность нашу и.о.!

– Похоже, кто-то из пациенток пронюхал про зараженные импланты и поднял кипиш… Не представляю, как они узнали, ведь у нашего разговора не было свидетелей!

– В больничке даже стены и унитазы – ушастые, – вздохнул в трубку Гурнов. – Прежде чем говорить кому-то что-то, нужно предварительно сбрызнуть дихлофосом каждый подозрительный угол и поглядеть, что вылезет! Так что будем делать?

– Нелидова настаивает, чтобы ничего.

– Это само собой, но мы же всегда действуем супротив начальства, верно? Так что, есть у тебя план, мистер Фикс?[22]22
  Ссылка на популярный многосерийный мультфильм «Путешествие вокруг света за восемьдесят дней», в котором антигерой мистер Фикс, пытаясь помешать соперникам закончить вояж вовремя, постоянно спрашивал себя: «Ну что, есть ли у вас план, мистер Фикс?» (прим. ред.).


[Закрыть]

– Даже не знаю…

– Не верю, как говорил Станиславский! Чтобы у тебя – да не было плана, как натянуть Нелидовой и Каморину нос?

– Ладно, есть одна задумка… Но это опасно, потому что совершенно противозаконно!

– Обожаю, когда ты так говоришь. Когда грабим банк?

– Не думаю, что это необходимо. Но ты, как обладатель обширной «агентурной сети», можешь оказаться полезен!

– Жаль, ты не видишь: я весь превратился в одно большое ухо и слушаю тебя очень внимательно!

– Сможешь узнать фамилии пациентов Каморина… ну, скажем, за последние три месяца?

* * *

Анатолий Верещагин не производил впечатления человека, проведшего за решеткой четыре с лишним года – ничем не примечательный мужик с невыразительным лицом, похожий на обыкновенного работягу.

Тем не менее шесть лет просто так не дают. И все же он вышел по УДО, а это также означало, что его преступление имело смягчающие обстоятельства, позволившие пересмотреть дело. Или, по меньшей мере, что у него был отличный адвокат.

На Дамира он глядел настороженно, но встревоженным не выглядел.

Дамир молчал, пытаясь настроиться на нужную волну. Антон подсмеивался над этой его особенностью, уверенный, что подозреваемого следует брать нахрапом, не давая ему возможности опомниться. Но Дамир считал излишнюю торопливость и напористость скорее недостатком: именно по этой причине ему не нравился Дмитрий Негойда. И именно поэтому последний и Шеин были хорошими друзьями.

– Расскажите, за что срок мотали, – произнес наконец Ахметов, решив, что пришло время.

– А то вы не знаете? – ответил вопросом на вопрос Верещагин.

В его тоне было ровно столько сарказма и недоверия, сколько необходимо, дабы его не сочли грубым.

– Знаю, – согласился Дамир. – И поэтому удивляюсь, как вы могли рассчитывать, что опека передаст детей вам!

– А-а, так вот оно, в чем дело! – протянул допрашиваемый и, к удивлению опера, заметно расслабился.

– Я-то все думаю-гадаю, зачем понадобился человеку из Комитета! – продолжал Верещагин. – Значит, дело в бабах из опеки? Что, накатали на меня заяву? Так я раскаиваюсь – пьяный был, себя не помнил!

– Когда не помнили – когда угрозы строчили или когда убивали?

Верещагин резко спал с лица и подался вперед.

– У…бивал? – переспросил он с запинкой.

– Ну да, Лидию Ямщикову, – подтвердил Ахметов. – За что вы ее убили, ведь она даже не присутствовала при изъятии, просто ее имя стояло в акте?

– Убил?! Да вы что, совсем… Никого я не убивал!

– Но вы понимаете, о ком речь?

– Естественно, понимаю! Опека вытащила детишек прямо из постелей, с утра пораньше, бабку чуть до инфаркта не довели, а ведь она дочку недавно потеряла… Это, по-вашему, нормально?!

– Не знаю. А убивать – нормально, по-вашему?

– Да не убивал я никого! Если уж и убивать, так ту, другую тетку…

– Какую – другую?

– Ну ту, что постарше. Она такая… прожженная, что ли… А молодая была вовсе не так плоха!

– Откуда вы знаете?

– Встречался с ней…

– Когда?

– Да не помню я! Только было это через несколько дней после того, как мне позвонила теща и рассказала, что произошло. Вы вот говорите, что я сидел по «тяжелой» статье, а потому не мог рассчитывать на то, чтобы забрать детей к себе, но ведь я и не рассчитывал! Мы с тещей так порешили, что они с ней останутся, а я стану помогать деньгами. И какое-то время всех все устраивало: опека не шевелилась, потому что у детей все было – и продукты, и одежда, и игрушки всякие… Я никакой работы не чурался, а вы хоть представляете, чего стоит найти халтуру такому, как я?! С моей справкой об освобождении на приличное место не возьмут, но я закусил губу и делал дело, а не сидел, плачась, что денег нет, как некоторые!

Дамир отлично понимал, о чем говорит Верещагин.

Действительно, проблем с реабилитацией бывших сидельцев в России хватает. По сути, этим никто не занимается: никому нет дела до того, что будет с вышедшим из тюрьмы человеком на воле. А ведь не все они – люди конченые, у некоторых есть шанс вернуться к нормальной жизни!

К сожалению, выходя на свободу, многие опускают руки при первых же трудностях и, как следствие, возвращаются на нары, забыв о том, что совсем недавно давали зарок не повторять собственных ошибок.

Перед встречей с Верещагиным Дамир подготовился, прочел его дело и знал, что тот сидел за убийство по неосторожности. В баре была драка с множеством участников, в результате которой двум мужчинам был нанесен тяжелый вред здоровью, а один погиб на месте. За решетку отправился только Верещагин, остальные получили условные сроки или отделались штрафом.

Ахметов сильно сомневался, что в пылу драки легко определить, кто именно нанес смертельный удар – видимо, Верещагину просто не повезло. Но, как ни крути, а статья у него такая, что детей он вряд ли когда-нибудь получил бы!

– Вы писали Маргарите Уразаевой письма с угрозами?

– Да не письма, всего-то пару эсэмэсок отправил! А вы бы как поступили? Что бы я ни говорил, как бы ни упрашивал разобраться по совести, она твердила, что я, дескать, убийца и отдавать мне детей – преступление!

– Похоже, вы ее здорово напугали!

– Да я не знал что делать, хотел поговорить, но она бегала от меня, как черт от ладана!

– Вы ее что, у работы караулили?

– Ну, было дело… Но я же ничего плохого не хотел – только поговорить!

– Имя Ямщиковой вы на акте увидели?

– Точно.

– Ей тоже угрожали?

– Да нет, не угрожал… Я подумал, что она, как более молодая и неопытная, может легче пойти на контакт. Особо не надеялся и очень удивился, когда она вдруг ответила на мое сообщение и предложила встретиться.

– Погодите, Лидия сама вам позвонила?

– Написала. Да, сама.

– И вы встретились? Где?

– В парке, недалеко от ее работы. Она меня внимательно выслушала. Знаете, эта девушка была единственной, кто хотя бы попытался войти в мое положение!

– Она вам что-то пообещала?

– Нет, она честно сказала, что у меня вряд ли что-то получится – все из-за статьи этой злополучной! Но Ямщикова предложила выход.

– Какой?

– Добиться того, чтобы теще все-таки позволили взять детей. Да, она пенсионерка, инвалид, но Ямщикова сказала, что можно попытаться. Она написала, какие документы мне нужно собрать, и я, вот, собираю… А ее, значит, убили?

– Мне нужно, чтобы вы вспомнили, когда именно встречались с Ямщиковой, а также то, чем занимались в ночь ее гибели. И хорошо бы найти кого-то, кто сможет подтвердить ваше алиби!

* * *

Семейство Иночкиных проживало в пятиэтажном доме, отчаянно нуждавшемся в капитальном ремонте. Даже сточные трубы, покрытые толстым слоем ржавчины, красноречиво свидетельствовали о том, что людям в этом здании – как, впрочем, и в нескольких соседних – живется несладко.

Когда Алла и Марина оказались в квартире, на них пахнуло сыростью и… бедностью. Однако в квартире было чисто. Почти стерильно чисто, как будто хозяйка пыталась шваброй и водой компенсировать видавшую виды мебель, облупившуюся штукатурку и старенькие бумажные обои.

Алле стоило немалых трудов уговорить Марину связаться с Иночкиной: она была слишком рассержена на женщину, которая сначала плакалась ей на свою тяжелую судьбу и умоляла о помощи, а потом отшила, словно она, Марина, ей сама навязалась.

Тем не менее Алле удалось объяснить подруге, что дело может оказаться не таким простым, как она считала, и адвокатесса согласилась ее сопровождать.

Иночкина не хотела открывать дверь и пыталась отвадить незваных гостий, но Алла пригрозила вызвать ОМОН. Само собой, она не собиралась делать ничего подобного, но угроза возымела действие, и испуганная хозяйка квартиры впустила женщин внутрь.

Первые же слова Аллы неожиданно вызвали у женщины приступ рыданий.

Марина растерянно переминалась с ноги на ногу в узком, темном коридоре, слишком маленьком для ее внушительных габаритов: одетая в бордовый брючный костюм адвокатесса смотрелась в крошечной квартирке как гигантский пион на грядке с морковкой.

– Ольга Сергеевна, давайте пройдем куда-нибудь и побеседуем, хорошо? – проговорила Алла успокаивающим, как она надеялась, голосом.

– Хо… хорошо, – всхлипнула женщина и пошла впереди, показывая дорогу.

Алла знала, что у Иночкиной двое детей, и Марина сказала, что, по ее же словам, их ей возвратили, но почему-то в квартире не было заметно, что в ней проживают несовершеннолетние.

У Аллы детей не было, зато было полно друзей и знакомых с детьми, поэтому она знала, что в их домах то и дело натыкаешься на кубики, машинки и другую мелочь, свидетельствующую о присутствии малышей.

Может, они такие же ужасные чистюли, как их мама, и все игрушки держат в детской?

Гостиная (Алла так поняла, что в квартире всего две комнаты) выглядела пустынно: мебели мало, на полу – потертый ковер, искусственный, еще советских времен. Зато со стен улыбались детские лица, дающие понять, что на данной жилплощади живет кто-то еще.

– Это – ваши дети? – задала Алла почти что риторический вопрос, но ей требовалось как-то разрядить обстановку и вызвать Иночкину на откровенность.

Хозяйка квартиры кивнула и шмыгнула носом.

– Я правильно понимаю, что здесь трое? – подала голос Марина.

Алла прямо кожей ощущала неудобство подруги: наверное, в последний раз она оказывалась в квартире с такой бедной обстановкой, когда в ранней юности работала помощником адвоката и имела дело с пенсионерами, решающими с ее помощью свои мелкие проблемы.

Иночкина снова кивнула, настороженно глядя на Марину.

– А когда вы просили меня заняться вашим делом, – продолжала она, – речь шла только о двоих. Почему вы не сказали, что у вас еще есть сын-подросток и что вы лишены прав на старшую дочь?

Иночкина отпрянула, словно от удара в лицо. Алла не успела схватить подругу за локоть, чтобы предотвратить неудобный вопрос. Она и сама планировала его задать, но не с порога же! Иночкина может замкнуться и отказаться говорить, а заставить ее они не могут – нет оснований прижимать к стенке женщину, которая ни в чем не виновата… Ну, разве что в том, что когда-то оступилась, после чего искренне раскаялась.

Однако она не стала запираться. Вместо этого покачала головой и тихо сказала:

– Мне очень, очень стыдно, поверьте! Я просто подумала… – она запнулась, подбирая слова. – Я решила, что вы откажетесь взять мое дело, если узнаете, что я была плохой матерью!

– Это вовсе не так! – возмутилась Алла. – Я защищаю людей, гораздо более виновных, чем вы, и требую от них одного – быть со мной предельно честными. Лишь в этом случае защита может быть полной, как вы этого не понимаете?!

Алла видела, что Иночкина не понимает.

– Видите ли, Ольга Сергеевна, – вступила она в разговор, – адвокат должен знать о своем подзащитном все – каждую мелочь, пусть даже неудобную и постыдную. Это делается для того, чтобы в суде неожиданно не всплыли факты, о которых ему неизвестно, и не сломали линию защиты. Но мы понимаем, почему вы промолчали!

Она произнесла последнюю фразу с нажимом, буравя Марину тяжелым взглядом, надеясь, что та больше не нарушит ее планов неудобными вопросами.

– Да-да, я… – забормотала Иночкина. Она бессознательно обхватила себя руками – защитный жест, к которому часто прибегают дети, пытаясь отгородиться от внешнего мира. – Я была не права!

– Почему вы отказались от моих услуг? – задала новый вопрос Марина, игнорируя предостерегающие жесты и мимику подруги. – Даже если вам возвратили детей, вы могли, по крайней мере, предупредить меня, что больше в них не нуждаетесь, а не бегать от меня, словно я – налоговый инспектор!

– Вы правы, я должна была предупредить, – виновато опустила плечи Иночкина. – Я… я испугалась…

– Послушайте, Ольга Сергеевна, – снова вмешалась Алла, которой не нравилось, что инициатива ускользает из ее рук, – давайте-ка начнем сначала, идет? Расскажите, как получилось, что вы попали в поле зрения органов опеки.

Иночкина откинулась на спинку потертого старенького дивана, на котором они с трудом разместились с Аллой (Марина предусмотрительно опустила свои обширные телеса в кресло – не без опаски, так как оно горестно скрипнуло, когда адвокатесса садилась, будто бы предупреждая, что не ручается за последствия).

На некоторое время в неуютной комнате воцарилось молчание. Наконец Иночкина заговорила. Алла затаила дыхание, предвкушая, что сейчас услышит нечто, способное сдвинуть это странное дело с мертвой точки.

– Мы с братом выросли в детском доме, – начала женщина. – Наши родители… вернее, мать, сильно выпивала. Отца я не помню, брат… по-моему, у него о нем тоже сохранились смутные воспоминания.

– Вашего брата зовут Виктор Мешков, верно? – спросила Алла, воспользовавшись паузой в речи собеседницы.

Та кивнула и спросила:

– Вы, наверное, в курсе, что он сидел за наркотики?

На этот раз кивнула Алла: она не поленилась выяснить все об этом парне, чтобы явиться к Иночкиной во всеоружии. Но, кажется, та больше не собиралась ничего скрывать.

– Я вышла замуж, как только мне исполнилось восемнадцать, – продолжала она. – Так хотелось вырваться из детдома в нормальную, взрослую и интересную жизнь… Такой мне, во всяком случае, она тогда представлялась. Нам с братом дали квартиру на двоих. Теперь-то я понимаю, что моему мужу нужны были только эти квадратные метры, ведь у него в Питере не было ничегошеньки… Ну, это не важно, – оборвала она сама себя. – Важно то, что первую дочь я родила в девятнадцать лет. У меня тогда не то чтобы ветер был в голове – я понятия не имела, что ребенок, оказывается, такая ответственность!

– Ну да, – согласно кивнула Марина, все еще испытывающая неприязнь к несостоявшейся клиентке, – ведь детей нужно кормить, одевать-обувать…

– Совершенно верно! – согласилась Иночкина. – Муж «свинтил» практически сразу после рождения Лены, и я осталась один на один со своими проблемами.

– И вот тогда-то ваш брат и предложил «подсобить»? – догадалась Алла.

– Он сказал, что это не опасно. Все оказалось не так, но в тот раз меня действительно опасность миновала, и я «заработала» достаточно, чтобы протянуть какое-то время с дочкой. А вот Виктора задержали. Он, правда, легко отделался – первый арест и все такое…

– А потом вы вошли во вкус?

– Ну да, можно и так сказать, – даже не попыталась оправдаться Иночкина. – Мне не составляло труда разносить «дурь» по точкам и собирать деньги. Брат делился щедро, и мне начало казаться, что жизнь налаживается. Я была молодая, глупая и не думала о том, что приношу горе и боль родственникам людей, которым продаю наркотики… Хотя вы наверняка скажете, что молодость и глупость – слабое оправдание, да?

Алла точно знала, что это так: большинство мелких наркодилеров – молодые и очень молодые люди. Просто потому, что рано или поздно происходит одна из двух вещей: либо их сажают, либо они погибают от той же самой «дури», которую толкали на улице. Лишь немногим удается «выбиться в люди» и занять высокое положение в иерархии наркобаронов – и только тем, кто сам не употребляет. К счастью, Ольгу Иночкину эта участь миновала, и только поэтому они сейчас разговаривали.

– Но позже и вы попались, так? – подтолкнула ее Алла ближе к предмету, ради которого пришла. – И суд отнесся к вам снисходительно?

– Судья учла, что у меня на руках маленький ребенок, но опека все-таки ограничила меня в правах. Лену у меня забрали, но я могла видеться с ней так часто, как хотела.

– Эта ситуация вас отрезвила?

– Я вдруг осознала, что могу потерять дочку, если не возьмусь за ум, только вот сделать это оказалось не так-то просто! Образование у меня только школьное, профессии нет, а Витька все зудел над ухом: дескать, один раз сошло с рук, так и в следующий повезет!

– Брат настаивал, чтобы вы продолжали свое… дело?

Иночкина кивнула.

– Только я отказалась. Есть было нечего, и Витька надеялся, что я рано или поздно передумаю. Но тут, к счастью, подвернулась соседка, предложившая убираться у нее два раза в неделю. За плату, само собой. Деньги небольшие, но в моем положении и они имели значение! Потом и другие соседи подтянулись, и вскоре я обслуживала несколько квартир, получая достаточно, чтобы заплатить свою долю квартплаты, прокормиться самой и купить подарки и сладости Леночке.

– Но Виктора посадили, – сказала Алла.

– Да, причем сразу по трем статьям – за хранение, распространение и убийство: кажется, он сцепился с каким-то своим клиентом-наркошей и слишком сильно толкнул его. Тот упал, ударился затылком о бордюр и умер в больнице.

– Итак, вы остались одна…

– На самом деле те годы были по-настоящему счастливыми! От Витьки ведь поддержки не дождешься – он даже свою часть коммуналки не платил! Зато теперь я могла распоряжаться квартирой, в которую перестали таскаться его дружки.

– Вы вышли замуж?

– Не то чтобы… Но мужчина у меня появился, и я родила сына, Глеба. Мы с Борисом собирались пожениться, но, видимо, я не заслужила счастья – слишком много грехов накопила!

– Вы расстались?

– Боря умер. Внезапная остановка сердца, представляете? В тридцать пять лет! Он на здоровье не жаловался, ничего не болело… Короче, осталась я с Глебом и с Леночкой, которая жила в детском доме.

– Вы не пытались восстановиться в родительских правах? – вмешалась Марина. – Разве нормально, что дочь при живой матери находится в приюте?

– Думаете, я не в курсе? – вздохнула Иночкина. – Разумеется, я пыталась вернуть Лену, но в опеке мне сказали, что, поскольку у меня нет официальной работы, об этом и речи быть не может! А куда устроишься с младенцем на руках?

Алла сочувственно кивнула, показывая, что понимает ее трудности.

– А получить помощь в органах опеки? – спросила она. – В конце концов, разве не для этого они создавались?

– Наверное, для чего-то другого, – криво усмехнулась Иночкина. – Единственное, что они мне присоветовали – оставить в детдоме и Глеба тоже, пока я не встану на ноги!

– Разве это не выход?

– Выход, только вот никто не гарантировал, что моего сына тут же не отдадут на усыновление! Я сначала тоже решила, что мы сумеем перекантоваться, но та самая соседка, у которой я убиралась, отсоветовала. Она прямо в ужас пришла, узнав, что мне предлагают написать отказ от сына – якобы для того, чтобы у них появились законные основания временно поселить Глеба в детском доме!

– Вранье! – встряла Марина. – Для этого вовсе не обязательно писать отказ!

– Соседка так мне и сказала, – подтвердила Иночкина.