Текст книги "Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Ирина Градова

– С чего такая горячка? – удивился он. – Что-то случилось?

– Вот именно, случилось! Ко мне приходила мать Протасенко…

– Тоже мне, новость! – перебил Мономах. – Жаловалась на меня? Но я ведь ничего такого не сказал, только…

– Да при чем тут это! Протасенко приходила, чтобы поскандалить, размахивала заявлением в суд!

– В суд? И что же она намерена нам предъявить?

– Халатность и ненадлежащее лечение. Она сказала, что раз мы сами были не в состоянии поставить диагноз ее дочери, то должны были проконсультироваться со специалистами из других инфекционных больниц…

– Что и было сделано, насколько я понимаю: Олешин вызывал кого-то из Боткинской больницы…

– О чем я Протасенко и проинформировала. Но сейчас, к сожалению, наша проблема вовсе не в этом заявлении и угрозе суда.

– В чем тогда?

– В том, что у нее, похоже, то же самое, что у младшей Протасенко!

– Что-о?!

– Она грохнулась на пол в судорогах прямо здесь, у меня в кабинете! Я сразу же вызвала Олешина – и, как выяснилось, не зря: у нее полный набор тех же симптомов, что и у дочери.

– Гурнов говорит, что это не менингит… – пробормотал Мономах.

– Что, разумеется, здорово нам поможет! – раздраженно фыркнула Нелидова, мечась по кабинету, словно голодная тигрица. – У нас нет диагноза, а больная в отделении борется за жизнь: почему-то у нее болезнь протекает гораздо тяжелее. Может, дело в возрасте или в том, что у нее инкубационный период продолжался дольше?

– А что, если перевести Протасенко в Боткина? Может, там…

– Спец оттуда подтвердил диагноз менингит – чем они помогут? Да к тому же, ты ведь знаешь, каково это – переводить пациентов из больницы в больницу без подтвержденного диагноза! С другой стороны, а если мы имеем дело с эпидемией? Наша больница не предназначена для таких ситуаций!

– Погоди, не кипишись! Если бы ты была права и это была эпидемия, ты хотя бы представляешь себе, сколько народу сейчас лежало бы в нашем инфекционном отделении?

– И все-таки, пока мы не знаем, с чем имеем дело, я настаиваю, чтобы ты сдал анализы.

– Я?!

– Ты общался со старшей Протасенко, сам говорил.

– А на что сдать-то – на гонорею, СПИД или менингит?

– На все, что удастся определить. Я уже сдала.

– Может, в карантин меня посадишь?

– Пока нет оснований, но я бы на твоем месте воздержалась от посещения публичных мест.

– Больница – публичное место?

– Прекрати иронизировать! – разозлилась Нелидова, и Мономах решил попридержать коней.

Не потому что испугался, а из жалости, внезапно осознав, какая ответственность лежит на плечах его любовницы. Не успела она вступить в должность и. о. главного врача, как столкнулась со сложной ситуацией, которая могла бы показаться неразрешимой гораздо более опытному руководителю.

– Послушай, Аня, – заговорил Мономах гораздо мягче, – я понимаю, в каком положении ты находишься, но давай не будем слетать с катушек раньше времени. Ты говорила с нашим эпидемиологом?

– А как же!

– И что он говорит?

– Что пока нет причин для беспокойства: заболели всего двое, причем члены одной семьи. Причина может крыться в бытовых условиях или еще в чем-то, носящем индивидуальный характер. Короче, эпидемиолог оказал мне «неоценимую» помощь!

– А как насчет генетики?

– Что? – Вопрос, казалось, поставил Нелидову в тупик.

– Рассматривался ли вариант генетического заболевания? Что, если Протасенки несут в себе какой-то ген, ответственный за это неизвестное нам заболевание? Что-то случилось и сработало, как триггер, запустивший процесс, и вот мы имеем то, что имеем?

– Знаешь, вот об этом… об этом я как-то не подумала! – пробормотала и. о. – А какого черта Олешин мне не подсказал?! Или, скажем, твой дружок Гурнов?

– Олешин – специалист в другой области, как и Иван. С моей стороны это всего лишь догадка, но, раз мы все равно пока не получили точного диагноза, почему бы не проверить и эту версию?

– Ты прав, я скажу Олешину, пусть допросит Протасенко… пока она еще в состоянии говорить.

* * *

Антон любил посещать пожилых дам. Они питали особую слабость к симпатичному оперативнику средних лет, который был неизменно вежлив и предупредителен, соглашаясь выслушивать их длинные истории жизни, на что у более молодых и резвых не хватало терпения. А ведь из каждой длинной истории, если слушать внимательно, можно выудить крупицы полезной информации, позже способной сложиться в полновесные слитки! Ну а еще пожилые дамы хлебосольны. В их гостеприимных домах всегда есть разнообразные вкусности – соленья, варенья, компоты, пироги или плюшки, и они прямо-таки горят желанием накормить стройного, поджарого красавчика с усталыми глазами и печатью холостяка на лице.

К слову сказать, Антону никогда не удавалось проходить холостяком достаточно долго, и его многочисленные официальные и гражданские браки представляли собой длинную цепь разочарований. Тем не менее Шеин не сдавался и с оптимизмом глядел в будущее: когда-нибудь и у него появится место, в которое захочется возвращаться после тяжелого рабочего дня, где будет пахнуть свежей выпечкой и ароматизированными свечами… Ну или хотя бы не будет тянуть куревом, кровать будет застелена, а в холодильнике найдется что-нибудь, помимо «шедевров» отдела кулинарии соседнего супермаркета.

Квартиру Галины Романовны Давыдович, бывшей классной руководительницы Лиды Ямщиковой, наполняли ароматы свежеприготовленного борща и пышного хлеба из дорогой хлебопечки.

– Сын подарил, – пояснила она, заметив, что опер заинтересовался агрегатом. – Он знает, что я люблю готовить, поэтому пытается облегчить процесс, насколько возможно. Теперь все стало так легко – ничего чистить не надо, все доступно в вакуумной упаковке и даже хлеб можно самой… Ох, да что это я: такая трагедия случились, а я все болтаю о ерунде!

– Это вовсе не ерунда, – возразил Антон, изображая сочувствие (он и сам не знал, насколько оно искренно, ведь столько раз приходилось беседовать с родственниками, друзьями и коллегами жертв преступлений, что выражение сопереживания появлялось на его лице автоматически, когда того требовали обстоятельства).

К счастью, Давидович не приходилась Ямщиковой родственницей, хотя, судя по отзывам подруг убиенной, сохранила с ней близкие отношения даже после того, как Лида окончила среднюю школу.

– Наверное, у вас шок?

– Шок? – переспросила пожилая женщина, опускаясь на табуретку, сложив руки на коленях, покрытых чистеньким фартуком с изображением счастливой хрюшки – очевидно, чей-то новогодний подарок в год Свиньи. – Да-да, наверное, вы правы… Я, знаете ли, не могу поверить – просто в голове не укладывается!

– Понимаю, – печально кивнул Антон, косясь на большую кастрюлю, от которой исходил восхитительный запах шкварок и томатной пасты.

– Ох, вы, наверное, кушать хотите! – всплеснула руками хозяйка квартиры.

– Да нет, что вы… – слабо возразил опер, отлично понимая, что хлебосольную даму теперь ничто не остановит, и, надеясь, что урчание в его животе недостаточно громкое, чтобы донестись до ее ушей.

– Не принимаю отказа! – заявила бывший педагог и захлопотала у плиты.

На стол перед Шейным легла глубокая тарелка с золотым ободком, мельхиоровая столовая ложка и плетеный лоточек с кусками пышного, еще теплого хлеба прямиком из хлебопечки. Даже если бы Антон и хотел отказаться от обеда, теперь ни его желудок, ни его глаза не позволили бы так поступить – только не после того, как в темно-красную наваристую жидкость была добавлена щедрая ложка густой сметаны!

Приговорив две тарелки борща и уничтожив чуть ли не половину свежеиспеченного хлеба, он почувствовал себя виноватым.

Словно уловив настроение опера, Давыдович сказала, качая головой:

– Как же приятно видеть, что мужчина хорошо кушает! Мой сын тоже любитель поесть, но, к сожалению, он так занят на работе, что редко меня навещает… Так вы хотели поговорить о Лидочке, верно? Ума не приложу, почему меня не предупредил никто из девочек, я бы хоть на похороны пришла!

– Так не было похорон, Галина Романовна, так что вы еще успеете, – интеллигентно вытерев рот белоснежной бумажной салфеткой, заметил Антон.

– Как, ведь, по вашим словам, Лидочка погибла около недели назад?!

– Так и есть. Поначалу сочли, что она покончила с собой.

– Глупости, она никогда бы такого не сделала! Простите, ради бога, я не хотела вас перебивать…

– Ничего-ничего, все в порядке. Потом возникла версия о несчастном случае, но теперь мы не сомневаемся, что вашу бывшую ученицу убили.

– Невероятно… И что, есть подозреваемые?

– Павел Токменев, знаете такого?

– Разумеется, я знаю Павлика! Что хотите со мной делайте, но он не мог этого сделать – ни с кем не мог бы, уж не говоря о Лидочке!

– Галина Романовна, вы в курсе, что Токменев сидел?

– Да по глупости сидел-то! Парень он неплохой, пока мать и бабушка были живы, все шло нормально, а потом уж… Мужской руки ему не хватало, вот что я думаю, но Лидочка ему помогала. Она поматерински к нему относится… то есть я хотела сказать, относилась. А Павел, он ее любил, понимаете? Понимал, что не пара ей, ни на что не рассчитывал, но сердцу, как говорится, не прикажешь!

– Ну, это все эмоции, Галина Романовна, – мягко сказал Шеин. – А факты, к несчастью, против Токменева: у него нет алиби, и соседи видели, как накануне гибели Лиды он с ней ругался. Так что пока Павел – наш главный подозреваемый.

– Но я так понимаю, вы на этом не успокоились?

– Естественно, ведь следствие должно рассмотреть все возможности.

– Это хорошо! – закивала бывшая учительница. – По телевизору часто рассказывают, что следователь цепляется к одному-единственному человеку и буквально подтаскивает его к суду, невзирая на… простите, я не хотела вас обидеть!

– Вы меня не обидели, – усмехнулся Антон.

Он привык к недоверчивому отношению граждан к представителям своей профессии и относился к этому философски, понимая одно: когда случается что-то по-настоящему страшное, эти же самые граждане, которые в обычное время разговаривают с такими, как он, через губу, со всех ног бегут к ним с криками «спасите-помогите!» И такие, как он, пытаются помогать.

– Галина Романовна, – продолжил он, словно не замечая неловкости Давыдович, – подруги Лиды говорят, что вы поддерживали с ней отношения. Это так?

– Да, конечно. Есть, знаете ли, ученики, которые не забывают своих учителей, и Лидочка относилась к этой категории. Она поздравляла меня со всеми праздниками, звонила справиться о здоровье, да и просто поболтать. Даже мои внуки ее знают, ведь они встречались… Кстати, она заходила недавно.

– Насколько недавно? – насторожился Антон.

– Да вот, получается… получается, что за два дня до гибели, да!

– И о чем вы говорили? Она на кого-то жаловалась, чего-то боялась?

– Да нет, не жаловалась, не боялась… Во всяком случае, я ничего такого не почувствовала. Меня, однако, удивил один факт. Мне казалось, что Лиде нравилась ее работа. Она иногда рассказывала, из каких ужасных условий приходится изымать детей. Бывали даже «дети-маугли», которые не умели разговаривать даже в четыре-пять лет и в жизни не видели столовых приборов, представляете?!

– Вы сказали, что вам казалось…

– Я помню, что сказала, молодой человек! Я действительно так думала – до нашей последней встречи… Боже мой, если б я только знала, что она последняя, я бы, наверное, смогла что-то сделать?

– Вряд ли. Так что…

– В тот день Лидочка выглядела странно. Нет, неправильное слово – не странно, а печально, что ли. У нас была встреча одноклассников… ну, знаете, не такое большое сборище, какие устраиваются в школах каждые пять-десять лет, а просто маленькое чаепитие с несколькими девочками-одноклассницами. И Лидочка пришла. Настроение у всех было приподнятое, но не у нее. Обычно Лидочка отличалась оптимизмом и редко расстраивалась. Да и можно ли расстраиваться, когда ты молода, красива и у тебя все впереди?

– Вы не спрашивали, что случилось?

– Нет, ведь присутствовали другие девочки, и это было неуместно. Но потом, когда все разошлись, Лидочка помогла мне убрать со стола и помыть посуду… Никто и не подумал это сделать, но Лидочка, она такая – всегда думает… то есть думала о других! Ну почему убивают только хороших людей?!

– Не только, – попытался утешить бывшую учительницу Антон. – Но вы правы: когда убивают таких, как Лида Ямщикова, это особенно несправедливо! Так она сказала вам, что ее расстроило?

– Не то чтобы… Но она вдруг заговорила о том, что, возможно, неправильно выбрала профессию.

– В смысле?

– Ну, Лидочка ведь окончила педагогический университет, причем с отличием. Конечно, учительская карьера не чета карьере финансиста или, скажем, дизайнера, но перед ней открывались определенные перспективы, ведь она писала диссертацию… Лидочка была талантливой девочкой, и она могла со временем стать завучем или директором школы, как ее мама, или, допустим, занять высокую должность в Комитете по образованию. Но Лида нас всех удивила, когда избрала самый сложный, самый неблагодарный путь, устроившись в опеку… И вот, вдруг, она заявляет, что хочет с этим покончить! Даже заговорила о том, что, возможно, пойдет работать в нашу школу, как с самого начала надеялась ее мать.

– А что послужило принятию такого решения?

– Я пыталась выяснить, но Лидочка только сказала, что пыталась помочь детям, однако ничего не смогла сделать.

– И что это значит?

Давыдович пожала плечами:

– Больше мне ничего не удалось из нее вытянуть. Да если б я только могла предполагать, чем все закончится, я не отпустила бы Лидочку до тех пор, пока она не рассказала бы все как на духу!

– Но вы ничего такого предполагать не могли, – вздохнул Антон, разочарованный ответами пожилой учительницы.

Единственный вывод, напрашивавшийся из всей этой истории – перед своей гибелью Лиде разонравилась ее работа. Но означало ли это, что причины убийства связаны с ее профессиональной деятельностью, или все-таки ответ кроется в ее личных взаимоотношениях с людьми?

* * *

– Это еще что за дела? – вопросил Мономах, глядя на то, как Карпенко, скача на одной ноге, вытаскивает вещи из тумбочки. Ей помогала дочь. – Куда вы собрались, мадам?

– Домой, – ответила женщина, съежившись под его суровым взглядом.

– Да ну? В таком виде? И почему вы прыгаете: я же предупреждал, что у вас ушиб позвоночника и вам противопоказано скакать, как кузнечик! Сейчас вы можете не ощущать сильной боли, потому что вам дают болеутоляющие, но это не снимает проблему! А где вообще ваш лечащий врач, Севан Багратович?

– Владимир Всеволодович, мне очень нужно домой, правда! – взмолилась Карпенко, опускаясь на койку с явным облегчением и вытягивая вперед загипсованную ногу. – Я не могу найти своих детей!

– Как это?

– Я ходила в опеку, – вступила в разговор ее дочь – кажется, ее звали Оля, если Мономах правильно запомнил. А еще он успел понять, что пятнадцатилетняя девочка взрослая не по годам. – Они даже разговаривать со мной отказались!

– Почему?

– Потому что я ребенок! Говорят, пусть кто-нибудь из взрослых придет. А мама звонила по телефону, пыталась выяснить, где Макс и Гошка…

– Но они сказали, что никакой информации по телефону не дают, потому что неизвестно, дескать, кто я такая! – закончила за дочку Карпенко. Голос ее срывался. – Ну, как так-то? Они не желают входить в положение, а ведь я пыталась объяснить, что нахожусь в больнице!

Мономах почесал в затылке. Ну, почему он не может отпустить Карпенко и заняться своими делами? Так поступили бы девяносто девять процентов врачей – тем более что он вообще не ее лечащий доктор! Да потому, что ей еще как минимум неделю следует оставаться в больнице. И еще потому, что речь идет о маленьких мальчишках, о которых некому позаботиться, кроме матери и сестры, тоже еще ребенка. Но главное – из-за Ларисы Ковальчук, пострадавшей потому, что он, Мономах, втянул ее в дела семейства Карпенко. Она пыталась помочь – значит, теперь его черед.

– Оля, послушай, – обратился он к девочке, и она уставилась на него своими серыми глазищами с таким удивлением, словно не могла поверить, что он запомнил ее простое русское имя. – Ты сможешь завтра школу прогулять?

– Конечно смогу… А зачем?

– У меня завтра с утра нет операций. Сходим с тобой в опеку. Вместе. Если я пойду один, меня могут неправильно понять, ведь я не родственник. А с тобой… Скажем, я – друг семьи: они не смогут нас проигнорировать, как считаешь?

Мать и дочь ошарашенно переглянулись.

– Вы… вы правда это сделаете? – пробормотала Карпенко, громко втянув носом воздух, возможно, она им просто шмыгнула, расчувствовавшись.

– Да бросьте, я же не предлагаю вам руку и сердце – всего лишь поход в опеку!

– Знаете, Владимир Всеволодович, в нашем положении это почти одно и то же! Спасибо вам, такое огромное-огромное спасибо, честное слово! Я прямо не знаю, как вас благодарить, ведь у меня ничего нет…

– Вы отблагодарите меня тем, что продолжите выполнять рекомендации доктора Мейрояна, – перебил пациентку Мономах. – И не станете пытаться сбежать, а то я уже устал ловить вас за резинку от штанов и возвращать обратно!

– Обещаю, что больше так не поступлю!

– Надеюсь. Так что, давайте, дамочки, разбирайте сумки: скоро обед.

Выходя из палаты, Мономах услышал злобную реплику «старухи Изергиль», в миру Игнаткиной:

– Боже мой, как мы носимся с некоторыми больными, которые такой заботы не заслуживают! А вот к другим, понимаешь, никакого внимания…

Разумеется, она имела в виду себя.

Мономах мысленно пожалел пациенток, лежащих в палате: «Изергиль» так измотала нервы медсестрам, что они старались лишний раз и не заходить, и это, несомненно, сказывалось на качестве ухода, который и так, честно говоря, хромает на все четыре лапы из-за нехватки среднего медперсонала…

К несчастью, выбирать пациентов – роскошь, которую врачи себе позволить не могут. Зато он может побыстрее подготовить к выписке эту бабку, которая, судя по всему, уже совершенно здорова, раз ее так интересуют дела других больных: он по опыту знал, что, когда человеку действительно худо, его занимают только собственные проблемы!

* * *

Алла имела предубеждение в отношении органов опеки.

Иногда, смотря телевизор, она натыкалась на передачи, разоблачающие преступное бездействие этой службы, когда семьи, на которые должно было быть обращено самое пристальное внимание, оказывались один на один со своей бедой.

Нерадивые мамаши бросали своих чад в чужих подъездах, а опека понятия не имела о том, что у этих самых мамаш-кукушек есть дети. Соседи вызволяли из запущенных квартир детишек «маугли», а опека ни разу не удосужилась проверить условия проживания несовершеннолетних. Ученики годами не посещали школу, а те, кому надлежало за этим следить, не предпринимали никаких действий до тех самых пор, пока история не просочится в СМИ, или пока ситуация не перейдет в ведение полиции или Следственного комитета…

В общем, ничего хорошего от визита в поселок Хвойный, где располагались органы опеки и попечительства Красносельского района, Алла не ждала. Она даже ожидала, что начальство начнет прятаться, убегать или запираться в кабинетах, только чтобы не встречаться с представителем органов следствия. Именно поэтому не стала звонить и предупреждать о планирующемся визите заранее.

Тем не менее, узнав, кто Алла такая, секретарь позвонила кому-то и через минуту кивнула:

– Проходите, пожалуйста. Варвара Сергеевна вас ждет. Кабинет номер двадцать пять, второй этаж.

Поблагодарив девушку, Алла поднялась по довольно крутой лестнице.

Еще полгода назад это «восхождение» доставило бы ей немало хлопот, вызвав одышку и боль в коленных суставах – конечно, ведь тогда она весила на десять кило больше! Зато сейчас Алла преодолела два длинных пролета легко, словно шла по прямой дороге, и сама собой восхитилась: нет, все-таки не зря она решила всерьез взяться за свое здоровье!

Наверху лестницы Алла уперлась в двадцать пятый кабинет и, постучав, получила приглашение войти. Она почему-то ожидала узреть здоровенную бабищу лет сорока – сорока пяти с выражением вечного недовольства и одновременно вселенской усталости на лице, однако увидела совершенно иное – немолодую сухопарую женщину со скромным пучком седеющих каштановых волос, одетую в добротный, но недорогой коричневый костюм.

Руководитель опеки поднялась навстречу Алле и первой протянула руку для приветствия. Ее пожатие оказалось сильным, почти мужским, чего трудно было ожидать от дамы столь субтильного телосложения.

– Знаете, Алла Гурьевна, – заговорила Кубанкова, когда они присели напротив друг друга у стола, – я удивлена, что самоубийством нашей сотрудницы заинтересовался Следственный комитет!

– К сожалению, выяснилось, что Лидия Ямщикова не убивала себя, – ответила на это Алла. – Она стала жертвой преступления, и мы опрашиваем всех из ее окружения, чтобы понять, кому было выгодно ее убить.

– Убить? – ошеломленно пробормотала Кубанкова. – Лидочку?! Да что вы такое говорите! У нее не могло быть врагов – во всяком случает таких, которые…

– Вы так хорошо ее знали? – перебила Алла.

– Нет, но я просто предположила, что у такой молодой девушки… – Кубанкова выглядела искренне расстроенной и растерянной – похоже, новость и в самом деле ее потрясла.

– Понятно. Скажите, Лида работала одна или в паре с кем-то еще?

– Обычно сотрудники работают в паре – это продиктовано исключительно необходимостью: мы наносим визиты таким семьям, в которых неадекватные родители могут даже напасть на представителей органов опеки, а ведь они в большинстве своем женщины! Правда, обычно их сопровождает сотрудник полиции или участковый. Но Лидочка была младшим специалистом и редко выезжала. Она в основном работала с документами, отвечала на звонки, принимала граждан и набиралась опыта.

– То есть люди к ней приходили?

– Разумеется. Надо сказать, Лидочка слишком близко к сердцу принимала каждую ситуацию. Я пыталась ей объяснить, что не стоит сразу доверять всему, что говорят родители, – надо сперва все тщательно проверить. Понимаете, бывают такие ушлые мамаши…

– Я понимаю, – перебила Алла. – Могу я получить дела, которыми занималась Ямщикова?

– Она работала у нас полгода. Вы хотите все или какие-то конкретные?

– Ну, раз всего полгода, то давайте уж все! В особенности меня интересуют те, в которых дети были изъяты из семей.

– Ну… думаю, это можно устроить. А зачем они вам, позвольте спросить?

– Хотелось бы узнать, не мог ли кто-то из родителей или других родственников, которым не понравились действия вашего ведомства, как говорят, точить зуб на Лидию Ямщикову.

– О, я вам и без того скажу: таких воз и маленькая тележка!

– Да что вы говорите?

– Наверное, вы слабо себе представляете, что это такое – изъять детей из неблагополучной семьи, Алла Гурьевна! Мало того, что наши сотрудники ежедневно рискуют если не жизнью, то физическим и моральным здоровьем, так они еще… Показать вам письма с угрозами, которые получают наши сотрудники? Вот, глядите сами! – Подойдя к старомодному шкафу с множеством ящиков, начальница отдела опеки выдвинула один и извлекла толстую картонную папку с надписью «Дело», но без номера.

Вернувшись к столу, она положила папку перед Аллой.

Развязав завязанную «бантиком» тесемку, Алла заглянула внутрь. В течение нескольких минут она была занята чтением разнообразных примеров эпистолярного жанра. Здесь были жалобы, заявления, письма и записки, зачастую изобилующие огромным количеством орфографических и пунктуационных ошибок, не говоря уже о стиле, который показался Алле, привыкшей к хорошему русскому языку, прямо-таки из ряда вон выходящим.

– И это, заметьте, без учета электронных посланий, приходящих как на нашу официальную почту, так и лично сотрудникам – ума не приложу, где эти люди берут их адреса!

– Да уж… – пробормотала Алла, качая головой. – Кто-то реально пострадал?

– Слава богу, нет! – замахала руками Кубанкова, словно гоня от себя саму мысль об этом. – Но охраннику не раз приходилось отбивать наших сотрудниц от пьяных «папаш» и «мамаш», приходящих к нашим дверям, даже не удосужившись протрезветь и привести себя в порядок, и караулящих их на улице! К счастью, серьезных инцидентов не было… Видимо, мне следует добавить, «до сего дня», да? Но, как я уже упоминала, Лида по домам не ходила, а потому вряд ли кто-то мог всерьез на нее обидеться!

– Варвара Сергеевна, мы пока не вполне уверены, что гибель Лиды связана именно с ее работой, но необходимо проверить все версии, вы согласны?

– Разумеется, разумеется! – закивала та. – Я предоставлю вам любую информацию, какую вы сочтете необходимой.

– Отлично! Скажите, ваши сотрудники всегда уведомляют об инцидентах?

– Вообще-то они обязаны, но, думаю, если непосредственной опасности они не усматривают, то и не считают нужным сообщать. В иных случаях – да, конечно. Кроме того, все эти угрозы в дальнейшем могут послужить доказательствами правомочности действий органов опеки на суде, потому-то я и храню весь этот «компромат».

– А на каких основаниях вы имеете право изымать детей? В смысле, какие документы…

– Я поняла, – прервала Аллу Кубанкова. – На самом деле, существует два основных правоустанавливающих документа. Первым, само собой, является решение суда. Оно работает в том случае, если изъятие осуществляется планово, при многократных уведомлениях родителей или опекунов о возможности такой меры в случае злостного неисполнения наших рекомендаций. Второй документ – акт принудительного изъятия, и мы применяем эту меру, если дожидаться суда не представляется возможным. Однако существует и еще одна, крайняя, если можно так выразиться, мера – немедленное изъятие несовершеннолетнего из семьи. В таком случае мы имеем на руках лишь акт об изъятии, а с нами обязательно присутствуют представители полиции.

– А родители должны что-то подписать, прежде чем дети покинут семью?

– Естественно, они подписывают добровольное согласие на изъятие.

– А они могут отказаться?

– Могут. Правда, в последнем случае это не имеет значения, так как безопасность детей важнее всего, и мнение родителей в расчет не принимается. В других ситуациях есть варианты.

– Хорошо, а как насчет отобрания детей в отсутствие родителей дома?

– Это происходит крайне редко! – покачала головой Кубанкова.

– Когда, к примеру?

– Ну… допустим, когда мамаша, или папаша, не появляются в квартире несколько суток, а за дверями плачут дети, и соседи вызывают полицию, которая, в свою очередь, обращается к нам. Или если, скажем, соседи жалуются на дебоши и драки в семье, где есть несовершеннолетние, и это угрожает жизни и здоровью последних. Ну и все в таком духе. На самом деле, как я уже сказала, такие случаи редки, и мы нечасто прибегаем к крайним мерам!

– Я поняла, спасибо за разъяснения. Я, видите ли, раньше не сталкивалась с органами опеки…

– Ничего страшного, Алла Гурьевна, все когда-нибудь происходит впервые!

– Мне необходимо представить, насколько тяжел этот процесс – чтобы понять, могла ли гибель Лидии Ямщиковой быть связана с каким-то из ее дел.

– Между нами, скажу вам так: по большей части родители легко подписывают добровольное согласие на изъятие. Это потом они начинают бегать по инстанциям и даже обращаются в СМИ, включая телевидение, плачутся, что их, дескать, заставили, обманули и так далее – как только сообразят, что вместе с детишками лишаются денежного пособия. Оно, конечно, невелико, но достаточно для того, чтобы, к примеру, пьянствовать, не думая о том, чтобы устроиться на работу: дети в такой ситуации являются главными кормильцами семьи, а вовсе не родители. А еще, по новому закону, их обяжут платить алименты – вот ужас-то! Согласитесь, такие ситуации недопустимы!

– Даже не стану пытаться спорить, – склонила голову Алла. – Получается, Лидия Ямщикова не рассказывала ни вам, ни кому-то из коллег об угрозах со стороны родителей?

– Да нет, что вы, она же всего лишь младший специалист, понимаете? С нее взятки гладки!

– А вы уверены, что не вполне адекватные люди это сознают?

Кубанкова неуверенно пожала плечами.

– Кто же сможет поручиться? – ответила она вопросом на вопрос. – Я вот, к примеру, не взялась бы… Но мне кажется, что Лида выглядела такой юной и неопытной, что…

– Что запугать ее казалось делом легким, – закончила Алла предложение совершенно не так, как планировала начальник опеки.

– Я даже не знаю, что вам сказать, – вздохнула та. – Я ведь до сегодняшнего дня была совершенно уверена, что девочка покончила с собой!

– Вас это не удивило?

– Потрясло, да. Но – не удивило!

– Как это?

– Видите ли, молодым психологически трудно выдерживать атмосферу постоянного напряжения, недоброжелательности и детского горя, с которым приходится иметь дело почти ежедневно. Так что молодежь у нас не задерживается – так, поработают годик, поднаберутся опыта и уходят. А еще, у Лиды же была какая-то трагедия с парнем, насколько я помню – по-моему, он погиб в аварии… Правда, с тех пор прошло довольно много времени, но, может, отсроченный эффект? Потому что я даже представить не могу, чтобы кто-то мог настолько на нее разозлиться!

– Ну, тогда у меня последняя просьба: могу я побеседовать с коллегами Лиды?

– Конечно – с теми, кто сейчас на месте.

– Прекрасно! Что касается отсутствующих, я попросила бы вас передать им мою настоятельную просьбу подъехать в СК вот по этому адресу, – и Алла протянула Кубанковой визитку.

* * *

Как водится, после последней операции Мономах проверил телефон. Там обнаружилось два звонка от Нелидовой – он решил, что она подождет, – а также сообщение от Гурнова, очень короткое, скромно гласившее: «Я – гений!»

Мономах сразу понял, что это означает и, заперев кабинет, рванул в «царство Аида».

– Ты выяснил причину смерти Протасенко? – выпалил он, едва завидев патолога, поднявшегося ему навстречу из-за стола, за которым заполнял формуляры.

– Типа того.

– Это поможет ее матери?

– Завтра станет ясно. Я сказал Олешину, что подозреваю, и он изменил схему лечения. Но, даже если я прав, не факт, что она поправится: заболевание чертовски тяжелое, и тетка может не выдержать лечения.

– Так что же это за зверь такой? – нетерпеливо спросил Мономах.

– По всему выходит, что мелиоидоз.

– Мелио… что, прости?

– Понимаю твое удивление – я и сам обалдел, когда анализ дал положительный результат!

– Да как, черт подери, тебе удалось?!

– Можно сказать, случайно – я действовал почти что наугад. У меня имелось несколько теорий, в том числе и эта (самая сумасшедшая), и я решил все их проверить… Нелидова убьет меня, когда узнает, сколько это стоило больничке!

– Не убьет – я об этом позабочусь, – пообещал Мономах. – Рассказывай, как тебе пришло такое в голову!

– Честно признаюсь, если бы совсем недавно не прочитал в «Ланцете» о вспышке мелиоидоза в Таиланде, даже не подумал бы о нем!