Текст книги "Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Ирина Градова

Я дала ему пять минут форы, а потом тоже двинулась в сторону больницы. Даже если бы медбрат и увидел, что я возвращаюсь с улицы, у него не должно было возникнуть никаких подозрений. По дороге попыталась организовать свои впечатления. Чему я только что была свидетелем – передаче украденных медикаментов? Но я же не видела, что находилось в сумке, лишь догадывалась. Если все так, как выглядит, должна ли я сообщить об этом Лицкявичусу?

Я вернулась мыслями к пропавшим пациентам. Некоторые «переведены в корпус номер три». Найти их, даже при большом желании, возможным не представляется – особенно по прошествии времени. В любом случае руководство больницы всегда сможет посыпать голову пеплом, сказав: да, имели место ошибки и неточности в бумажной работе, виновные непременно понесут наказание. Кто эти виновные, никогда и никому не станет известно. Или в крайнем случае, если ОМР станет сильно давить, все свалят на регистраторов и медсестер. Часть пациентов выписалась, но так и не попала домой, однако больница за это ответственности не несет. Может, стариков сбила машина по дороге домой. Или им стало плохо в общественном транспорте. В конце концов, любой из них мог упасть в люк и сломать себе шею!

* * *

Рассказав все же Вике по телефону об увиденном в сквере, я спросила, что удалось узнать им. Оказалось, Лицкявичус пока молчит, но поручил девушке сходить в тот ночной клуб, куда частенько наведывалась покойная Наталья, и поговорить с ее парнем.

– Ой, Викусь, возьми меня с собой, а? – взмолилась я. – Ты не представляешь, каково это – столько времени не видеть никого, кроме коллег по работе, с которыми не очень-то и хочется общаться! К тому же мне кажется, что я просто собираю сплетни, но не представляю, как они могут пригодиться.

– Ну что вы, Агния! – воскликнула Вика. – Вы даже не представляете, как нам помогают сведения, полученные от вас! Если бы вы не рассказывали о том, что творится в Светлогорке, мы бы ничего не узнали ни об Урманчееве, ни об Антоне, ни о Наташе…

– Так я могу пойти с тобой? – перебила я девушку.

Вика явно замялась.

– Понимаете, – осторожно ответила она, – Андрей Эдуардович не одобрил бы…

– К черту Андрея Эдуардовича! – снова прервала ее я. – Мне необходимо чем-то заняться и хоть на пару часов вырваться из чужой жизни!

Вика сдалась: она не хотела со мной ссориться, а Лицкявичусу вовсе необязательно знать о нашей маленькой «вылазке». Так как девушка жила ближе к «Сфинксу», мы договорились, что я заеду к ней, а оттуда мы поедем на ее авто.

Несмотря на то что мы не собирались предупреждать Лицкявичуса, я все же решила сказать Никите правду. Утром, зайдя к нему в палату, я увидела, что парень еще спит, накрывшись газетой. Я убрала ее с его лица и подоткнула одеяло, стараясь не разбудить. Странное дело: впервые встретив его в доме Лицкявичуса, я подумала, что ему, должно быть, за тридцать. Наверное, меня обманула седина, кое-где проступавшая на черных волосах, и тонкая сеточка морщин под карими глазами. Теперь же, когда Никита находился в абсолютном покое и мышцы его лица были расслаблены, было понятно, что он гораздо моложе. Я тихонько вышла из палаты, прикрыв за собой дверь.

Дома я кинулась подбирать себе гардероб. Что сейчас носят в ночные клубы? Так как на квартиру Никиты перевезли далеко не весь мой гардероб, открыв створки икеевского шкафа, я с унынием осознала, что среди вещей нет ничего подходящего. В конце концов остановилась на черных джинсах и розовом топике без рукавов – на улице все еще стояла жара. Подобрав волосы и заколов их китайскими заколками-иглами, я немного подкрасилась – ярче, чем обычно на работу, но все же не слишком вызывающе. Примерив черные туфли на каблуке, решила, что выгляжу вполне как завсегдатай ночного клуба, хотя, честно говоря, я слегка нервничала, опасаясь, что почувствую себя старухой на фоне юных девчонок и мальчишек, которые обычно ходят «клубиться».

…До Вики я добралась минут за пятнадцать, на маршрутке. Открыв дверь, девушка придирчиво оглядела меня и авторитетно изрекла:

– Не пойдет!

– Что – не пойдет? – переспросила я удивленно.

– Ваш прикид никуда не годится, Агния! – возмущенно воскликнула Вика. – Вы оделись, как сорокалетняя старуха!

Черт, девочка, но ведь я и есть «сорокалетняя старуха»! Странное дело, но Вика, похоже, с самого начала не воспринимала меня, как человека старше ее. Видно, она считает, что я недавно соскочила с университетской скамьи. Такое мнение, разумеется, льстит мне, но не меняет реального расклада: мне тридцать девять, и тут ничего не изменить.

– Пошли со мной! – скомандовала пигалица, и я послушно, как Буренка из рекламы йогурта, последовала за ней.

Я в жизни не видала такого гардероба, как у этой девочки! Огромный встроенный шкаф до самого потолка был до отказа забит всевозможной одеждой – от строгих деловых костюмов до вечерних платьев. Я расширенными глазами посмотрела на Вику и растерянно пробормотала:

– По-моему, это не совсем твой стиль?

– Да вещи-то не мои! – тряхнула сине-зелеными дредами девушка. – Мама любит приодеться. Они же с папашей все по заграницам разъезжают. Выбирайте: по-моему, у вас один размер.

Я осторожно перебирала вещи, щупая добротную ткань. Вика терпеливо ждала минут десять, а потом, схватив с вешалки черную юбку-брюки и сиреневую шифоновую блузу с абстрактным рисунком, протянула их мне.

– Примерьте!

Похоже, приказной тон начинает входить у нее в привычку. Тем не менее возражать я не стала – и не пожалела: одежка сидела на мне как влитая.

– Распустить! – сказала Вика и одним движением вырвала из моего пучка заколки-иглы.

Волосы тяжелой волной упали на спину.

– О-о! – восхищенно протянула девушка, отступая на пару шагов и разглядывая меня, словно видела впервые. – Зачем вы прячете такую красоту?

– Я – врач! Ты забыла? Нам нельзя ходить патлатыми, нельзя носить длинные ногти и совершенно невозможно передвигаться в обуви на каблуках.

– Боже, какое счастье, что я вовремя бросила мед! – воскликнула Вика. – Могу ходить, в чем пожелаю… Да, и помаду поярче! – добавила она, подумав.

У клуба «Сфинкс» толпилась молодежь. К счастью, в общей очереди я заметила достаточно людей, годившихся в отцы и матери даже мне, и вздохнула с облегчением: мне еще рано на пенсию!

Очередь продвигалась быстро, и уже через десять минут мы с Викой оказались внутри. Обстановка в «Сфинксе» мне понравилась: полутьма мешалась с золотом стен и светильников, создавая своеобразную атмосферу. Музыка в фойе играла на удивление успокаивающая. Однако так продолжалось ровно до того момента, пока мы не вошли в зал. Здесь оглушительно гремел рок, и посетители – молодежь, вперемежку с, мягко говоря, не слишком молодыми людьми – тряслись в некоем подобии того, что, вероятно, считали танцем.

Я остановилась и стала озираться по сторонам, пытаясь понять, в каком направлении следует двигаться. Вика не стала терять времени и, остановив официантку в юбчонке-переднике и трапециевидном парике вроде тех, что встречаются на египетских фресках, принялась задавать ей вопросы, перекрикивая звуки музыки.

– Идем! – сказала она, закончив разговор, и потянула меня за руку. – Выпьем по коктейлю.

Девушка протащила меня через зал, расталкивая всех, кто попадался на пути: несмотря на свою внешнюю хрупкость, она сейчас походила на маленький, но суперсовременный танк, для которого препятствий просто не существовало. Свободными оказались сразу несколько столиков: большинство танцующих еще не устали, и сидячие места им пока не требовались. Мы уселись на высокие стулья, и Вика сделала заказ официантке – две «Маргариты» и несколько пакетиков соленых орешков.

– Сергей вышел, – сообщила мне девушка, как только официантка отошла. – Он действительно работает здесь барменом, и нам повезло: сегодня как раз его смена.

С того места, где мы находились, бар прекрасно просматривался. Сейчас за ним стоял только один бармен, который, судя по всему, зашивался: народ валил валом, и парень едва успевал смешивать напитки. Одет он был в блестящий золотой костюм, представляющий собой длинную тунику, передник и головной убор фараона. Я преисполнилась жалости к несчастному бармену: пот градом катился по его лицу, костюмчик удобством не отличался, но он мужественно продолжал заниматься своим делом.

Напитки принесли, и мы медленно потягивали их в ожидании возвращения Сергея. Долго ждать не пришлось. Ошибиться не представлялось возможным: через маленькую заднюю дверь вошел парень, одетый точно так же, как и тот, что отдувался за двоих за стойкой. Он перекинулся парой слов с коллегой, и тот махнул рукой в нашу сторону. Парень взглянул в направлении жеста, но не сделал попытки подойти, а занял место рядом с приятелем и в течение нескольких минут помогал ему справляться с наплывом народа. Когда толпа несколько поредела, к стойке протиснулся еще один персонаж – немолодой мужчина в ковбойской шляпе. Шляпа эта, надо сказать, смотрелась весьма нелепо, особенно среди древнеегипетских декораций и костюмов. Мужчина явно был старым знакомым нашего Сергея. Даже, похоже, не просто знакомым: завидев его, парень просиял, перегнулся через стойку – и мужчины смачно поцеловались в губы.

– Ничего себе… – пробормотала Вика, едва не проглотив соломинку, торчавшую из бокала, через которую она тянула свой коктейль. – А как же Наташа?!

Да уж, видимо, мы чего-то недопоняли. Вернее, вообще ничего не поняли или поняли, но неправильно. По словам Кати, Наташа встречалась с Сергеем, хоть и не считала отношения с ним серьезным романом. Но теперь выходило, что парень – откровенный гей?

– Может, он из категории «и нашим, и вашим»? – предположила Вика, растерянно глядя на меня.

Минут через десять бармен в одежде фараона оказался у нашего столика. Я подняла глаза и обомлела: передо мной стоял тот самый парень, которого я видела в компании Антона Головатого! Поначалу я подумала, что ошибаюсь – дурацкий наряд мог ввести в заблуждение кого угодно, – но, присмотревшись повнимательнее, поняла, что права: те же светлые волосы и брови, те же овал лица, рост, телосложение… Какого черта вообще происходит?!

– Мне сказали, вы меня искали, – улыбнулся он, кладя локти на наш столик. Я невольно перевела взгляд на его ноги, ожидая увидеть сандалии, зашнурованные до колена, однако меня постигло разочарование: ниже передника Сергей был облачен в простые синие джинсы не первой свежести.

– Вы – Сергей? – спросила Вика недоверчиво.

– Ну, я, – пожал плечами парень.

– А вы тут один работаете с таким именем?

– А че надо-то?

Дружелюбие парня начало испаряться.

– Мы пришли поговорить о Наташе, – вмешалась я в разговор.

– О господи, опять! – воздев глаза к потолку, воскликнул Сергей. – Я же все уже рассказал вашему коллеге! Да и рассказывать-то не о чем. Ну, втрескалась в меня девчонка. Ну, пустил я ее пару раз в клуб через служебный вход, так что мне теперь – до пенсии расплачиваться за собственную доброту? Разве я виноват, что она вдруг возомнила себя Карлсоном и спикировала с крыши?

Видимо, Сергей принял нас с Викой за работников милиции, и мы не стали его разубеждать.

– Значит, – уточнила я, – вы утверждаете, что не состояли в романтических отношениях с Наташей?

– Если переспать с девчонкой разок означает «романтические отношения», то, наверное, состоял, – снова пожал плечами Сергей. – Но я с самого начала говорил Наташке, чтобы она губу-то закатала, ведь в мои планы не входит не только женитьба, но и вообще долгая связь с кем бы то ни было.

– То есть, – сказала Вика, – Наташа это знала?

– Разумеется! Но девчонки… ну, вы знаете. И я не имею никакого отношения к тому, что случилось с Наташкой. Она всегда была немного… того. Кого угодно спросите! Наверняка наглоталась дури, вот и спрыгнула.

– Наташа принимала наркотики?

Парень посмотрел на нас, словно мы прибыли с Сатурна. Разумеется, в представлении большого количества людей, воспитанных на американских сериалах типа «Доктор Хаус», «Сестра Джеки» или «Скорая помощь», все работники больниц являются законченными наркоманами. Я не стала спорить с парнем, но мы с Викой знали от Лицкявичуса, что в крови Гаврилиной не нашли никаких следов наркотических средств. Если она и покончила с собой, то не под влиянием медикаментов. Неплохо зная характер медсестры и получив подтверждение Кати, я также сомневалась в том, что девушка могла покончить с собой «от разбитого сердца» – наша Наташа была вовсе не такой девчонкой, чтобы убиваться из-за парня. Кроме того, Сергей, несомненно, отдает предпочтение мужчинам, причем, видимо, тем, которые с деньгами, а потому его предполагаемая интрижка с медсестрой казалась еще менее вероятной. Так что же могло связывать этих двоих?

– А вы знаете кого-нибудь из коллег Наташи? – спросила я быстро, увидев, что Сергей собрался отчаливать: «фараон» за стойкой уже давно делал ему отчаянные знаки, сильно смахивающие на призыв о помощи.

– Я? Да с чего вдруг? – развел руками Сергей. – Я же говорю, мы пару раз переспали – и все! Пойду я, а то мой напарник взбесится окончательно.

С этими словами он двинулся к бару.

– Парень врет, – спокойно сказала Вика, как только бармен отошел на некоторое расстояние.

– Ты даже не представляешь как! – покачала я головой и коротко поведала ей о том, что видела сегодня в обеденный перерыв.

Когда я закончила, девушка тихонько присвистнула.

– Думаете, у него… как это… любовь с Антоном? – предположила Вика, вопросительно глядя на меня.

– Нет, сомневаюсь. Я считаю, что Антон ворует медикаменты в Светлогорке и передает их для продажи Сергею.

– Что ж, вполне логично, – согласилась Вика.

– Но вот чего я никак не могу понять, так это роль Наташи во всем нашем деле, – продолжала я.

– Может, она была соучастницей и как-то перебежала им дорогу? Ну, не знаю, может, попыталась потянуть одеяло на себя, потребовала больше денег…

– И они ее убили?

– Возможно.

– А Урманчеев? Думаешь, он тоже звено в их цепочке?

Честно говоря, мне в это как-то не верилось. Урманчеев – птица слишком высокого полета, чтобы опускаться до таких мелочей, как подворовывание с больничного склада.

– Ну, – вздохнула я, поднимаясь, – в любом случае мы сделали все, что могли. Разговор с Сергеем ничего не дал…

– Как не дал? – перебила меня Вика. – По крайней мере мы выяснили, что он врет.

Может, она и права, но у меня настроение упало. Я так рассчитывала на то, что встреча с таинственным Сергеем все прояснит, а разговор с ним наоборот только еще больше запутал дело.

В общем, успехи нашего расследования, несмотря на оптимистические заверения Лицкявичуса и Вики, представлялись мне весьма и весьма сомнительными.

* * *

Сидя на стуле у койки в отделении реанимации, Андрей смотрел на лежащую перед ним пожилую женщину, утыканную катетерами и трубками, словно существо из другого мира, персонаж из фантастического фильма типа «Джонни-мнемоник» или «Вспомнить все». Что он вообще здесь делает? Можно было просто позвонить по телефону и узнать то же самое, что он слышит уже на протяжении трех недель: пациентка в сознание не приходила, шансов на выздоровление очень мало, учитывая возраст и наличие хронических заболеваний. И все же Андрею почему-то казалось, что его личное присутствие способно что-то изменить. Вдруг, сидя здесь и размышляя, он сумеет понять, что именно произошло со старой актрисой? Для начала, ее доставили в худшую из всех больниц, какие только имелись в таком огромном городе, как Питер. Потом она оказалась в положении, из-за которого ей пришлось бежать оттуда в халате и тапках, одной, через весь мегаполис, не имея при себе ни денег, ни документов. И никто, ни одна живая душа не пришла ей на помощь?

Андрей считал: именно в этой женщине кроется разгадка того, что происходит в Светлогорке. Если бы она пришла в себя и смогла рассказать о том, что знает, фрагменты головоломки встали бы на свои места. А если она и правда не очнется? Агния все еще там, в больнице, что беспокоило Андрея больше всего. Ей давно следовало уйти и вернуться домой, но она ни за что не хотела сдаваться, пока не выяснит главного. Андрею стало известно, что Агния – вот несносная женщина – ходила в клуб вместе с Викой (конечно, девушка проболталась). Он, разумеется, не станет звонить Агнии и выговаривать ей за подобные выкрутасы, хотя именно так и следовало сделать. Вика же получила по полной – за них обеих. Какое отношение бармен из «Сфинкса» имеет к происходящему в Светлогорке?

Андрей провел рукой по лицу и откинулся на спинку стула. Благослови бог реанимационную сестричку: она принесла ему подушку под шею, какие выдают в самолетах, заметив, что посетитель растирает шейные позвонки. После проведенных пяти челюстно-лицевых операций доктор Лицкявичус чувствовал себя сейчас вымотанным донельзя. По-хорошему, сейчас ему надо идти домой, ведь все равно в ближайшие несколько часов ничего не изменится.

Так зачем же он все-таки здесь?

Снова неслышно приблизилась сестра. Ей было, наверное, чуть за сорок, и женщина знала его в лицо – посещала какие-то семинары, где он читал лекции.

– Кофе, Андрей Эдуардович? – тихо спросила работница больницы, склоняясь к нему. – У нас очень хороший.

Он заметил, что эта женщина – кажется, ее зовут Юлей – относится к лежащим здесь пациентам так, словно они могут ее услышать. Это означало, что она говорит лишь то, что им «слышать» разрешается, а для всего остального понижает голос практически до шепота. А может, больные и в самом деле могут все слышать? Состояние комы по-прежнему изучено чрезвычайно поверхностно, и никто не знает, что на самом деле испытывает человек, в нее погруженный.

– Да, спасибо, – согласился Андрей, поднимаясь.

– Пройдемте в комнату отдыха, пожалуйста.

Выходя из палаты в сопровождении Юли, Андрей заметил на узкой деревянной скамейке немолодую женщину. Он вспомнил, что уже пару раз видел ее здесь – в свои прошлые приходы сюда. Посетительница все время располагалась в одном и том же месте. Реанимация находилась в подвальном помещении и не была рассчитана на то, что родственники пациентов будут проводить здесь много времени, поэтому в длинном полутемном коридоре стояло всего две скамейки – по одной в противоположных концах. Женщина всегда сидела как раз напротив двери в реанимацию, а не рядом, словно для того, чтобы лучше видеть всех, кто входит и выходит.

– Юля, погодите! – сказал Андрей, притормаживая.

Медсестра остановилась и вопросительно взглянула на него:

– Да, Андрей Эдуардович?

– Та женщина на скамейке – она родственница кого-то из пациентов? Я вижу ее здесь не впервые.

– Ах, эта… Нет, не родственница, но приходит к Орбах. Каждый день здесь сидит. Даже деньги приносила на медикаменты, которых на складе нет, а они ведь дорогущие!

– Думаю, мне надо с ней поговорить, – пробормотал Андрей. – Не ждите меня.

– Я принесу кофе сюда? – предложила Юля.

– Две чашки, если можно, – кивнул Лицкявичус и двинулся в сторону незнакомки.

Подходя, Андрей заметил, что ей, должно быть, под шестьдесят. Полная, несуразная фигура с большой бесформенной грудью и толстыми икрами-столбиками. Тем не менее одежда не лишена некоторого кокетства: красивые туфли-лодочки, тонкие колготки, несмотря на жару, черное платье с большим бордовым цветком на лацкане ворота. На носу – толстые очки в роговой оправе, отнюдь не льстившие ей, расширявшие и без того круглое, полное лицо.

При его приближении женщина подняла голову от книги, которую читала.

– Простите, – сказала она извиняющимся тоном, – но мне сказали, что здесь можно сидеть. Я ведь никому не мешаю?

Очевидно, белый халат Андрея ввел ее в заблуждение, и она подумала, что доктор пришел прогнать ее.

– Все в порядке, вы нисколько не мешаете, – заверил ее Лицкявичус. – Не против, если я присяду?

Заинтригованная женщина подвинулась и поставила сумочку, до того лежавшую на скамейке, к себе на колени.

– Меня зовут Андрей Эдуардович Лицкявичус, – представился Андрей. – Я возглавляю Отдел медицинских расследований.

– Расследований? – растерянно переспросила женщина. – Ой, простите, я – Римма Анатольевна Гасюк, – покраснела она, и Андрей отметил, что способность краснеть удивительно редка для человека старше двадцати лет. – Вы сказали, что занимаетесь расследованием? Но разве с Александрой Глебовной произошел не несчастный случай? Она же под машину попала…

– Мы еще ни в чем не уверены, – прервал женщину Андрей. – Мне необходимо знать, кем вы приходитесь Орбах.

– Да никем, собственно, – снова покраснела Гасюк, опуская глаза и теребя сумочку. – Я – ее поклонница, наверное, самая старая из всех и, возможно, теперь уже единственная.

– Вы знакомы лично?

– Разумеется! Сначала я просто ходила на все спектакли Александры Глебовны, носила ей цветы. Потом, по прошествии нескольких лет, она впервые пригласила меня в свою гримерную, и мы стали общаться время от времени. Иногда я прибиралась у нее, – особенно в последнее время. Она часто болела, а родни никакой, вот я и приходила – готовила, пыль вытирала. Ей очень мои пироги нравились… Конечно, у такой звезды, как она, и у меня не могло быть много общего, но она всегда по-доброму ко мне относилась.

«Да уж, по-доброму, – подумал Андрей. – Батрачила ты на нее, милая, как папа Карло, а она наверняка принимала это как должное!»

Он слегка тряхнул головой. Что-то его занесло куда-то не туда: почему он решил, что у Орбах имелись одни только корыстные мотивы в отношении поклонницы? Может, актриса чувствовала себя одинокой и покинутой, а тут все-таки живая душа, давно знакомая, с которой и поговорить можно, и за помощью к которой обратиться не зазорно – та только рада будет…

– Значит, только вы двое у нее и остались, – проговорил Андрей. – Печально, нечего сказать!

Гасюк удивленно уставилась на него.

– Двое? – переспросила она. – А кто еще-то?

– Ну как же, а Элеонора?

– Кочетова, что ли? При чем тут она?

– Актрисы же вроде бы приятельствовали, – осторожно ответил Андрей.

– Александра Глебовна – и Кочетова?!

Неожиданно Гасюк откинула голову и рассмеялась тихим булькающим смехом. Успокоившись, женщина заметила:

– Простите, просто… просто это так нелепо – то, что вы только что сказали! Элеонора и Александра всегда были врагами – с самой юности. Соперницы во всем – в театре, в кино… Хотя в кино, пожалуй, соперничества не получилось, ведь Элеонора снялась в одном-единственном фильме, а Александра Глебовна со съемок не вылезала. И с мужчинами у них было то же самое: Элеонора хотела все то, что принадлежало Орбах, и наоборот. С другой стороны, надо признать, что и Александра Глебовна тоже вела себя не слишком порядочно в этом смысле.

– Вы о чем? – насторожился Андрей.

– Ну, – с видимой неохотой ответила Гасюк, – был один мужчина, художник, довольно известный по тем временам. Сначала он вроде бы влюбился в Элеонору, женился на ней. Но Орбах он тоже нравился, вот актриса и решила, как говорят, «отбить» мужчину у вечной соперницы.

– И отбила? – поинтересовался Андрей.

– А как же! Вы же понимаете, ей было чуть за тридцать, красавица, знаменитость, талантлива невероятно – кто бы устоял? Художник ушел к Александре Глебовне, оставив Элеонору в ее обычном состоянии – кусающей локти от обиды и ярости.

– Они поженились?

– Да куда там! – развела руками Гасюк. – Александра Глебовна всегда была несемейным человеком. Постоянно на съемках, для семьи времени не было. Художник ревновал ее со страшной силой, устраивал сцены, а она этого терпеть не могла. Ей была необходима свобода, возможность творить, а мужчина, по ее мнению, стоял на пути ее карьеры. В один прекрасный день Александра Глебовна упаковала его чемодан и выставила на лестничную площадку.

– И он так просто ушел?

– Кто сказал, что просто? – удивилась поклонница Орбах. – Художник как с цепи сорвался! Сидел под ее дверью, приходил в театр и закатывал сцены…

В тот момент появилась Юля с пластмассовым подносом и такими же чашками, от которых исходил аромат горячего кофе, смешанный с запахом пластика. Андрей взглянул на медсестру так, словно не понимал, кто она такая и что здесь вообще делает – настолько его увлекли откровения Гасюк о жизни Орбах. Наконец в его глазах промелькнуло узнавание: Лицкявичус вспомнил, что сам попросил Юлю принести две чашки, имея в виду себя и поклонницу Орбах.

– Спасибо, – улыбнулся он, принимая поднос, – вы очень добры.

Медсестра, которая собиралась уже обидеться, увидев пустой взгляд Андрея, тут же растаяла и улыбнулась в ответ.

– Черный, правильно?

– Абсолютно!

Она удалилась с явной неохотой, оглядываясь через плечо. Юле было очень странно, что Андрей Лицкявичус заинтересовался столь неприметной женщиной, как посетительница, – пожилая, некрасивая… Черт, если бы Юля знала, что он сегодня придет, то уж привела бы себя в порядок!

Андрей тем временем протянул Гасюк чашку, которую та приняла с благодарностью: несмотря на уличную жару, здесь, в подвале, всегда было холодно, и она сильно продрогла.

– Мы говорили о художнике, – напомнил Лицкявичус женщине. – Как, кстати, его зовут?

– Звали, – поправила Гасюк, с наслаждением делая большой глоток кофе и жмурясь от удовольствия. – Еремей Левицкий. Он умер, очень давно. Говорили, что в его смерти виновата Александра Глебовна.

– А почему так говорили?

– Он очень хотел ее вернуть, – вздохнула Гасюк, – но Александра Глебовна была непреклонна: чувства ушли, она снова погрузилась в работу и хотела забыть все, что их связывало раньше.

– И что же с ним случилось?

– Спился он, – с осуждением покачала головой женщина. – И года не прошло, как умер – печень отказала. А у Александры Глебовны осталась только одна картина Левицкого. «Женщина в лиловом», так она называлась. Вообще-то Левицкий прославился не портретами, а так называемыми «социальными» сюжетами, и эта картина выбивается из того, что он обычно делал. Левицкий написал ее с Александры Глебовны, но портрет ей никогда не нравился: она даже отказалась вешать его на стену, полотно просто стояло за шкафом и пылилось. Ей предлагали продать его, но она, странное дело, отказалась. Представляете?

– Действительно, странно, – согласился Андрей. – А вы в курсе, кто именно просил продать картину?

– Да многие, – пожала плечами Гасюк. – Коллекционеры хотели иметь ее уже потому, что портрет – единственная работа в этом жанре, вышедшая из-под кисти Левицкого… Я знаю, что его хотела купить Кочетова, но, во-первых, у нее не было таких денег, а во-вторых, Александра Глебовна все равно не собиралась продавать. Думаю, хоть «Женщина в лиловом» ее и не устраивала, но ей все же льстило то, что такой знаменитый художник изменил своим принципам только ради нее.

– А что, Кочетова такая любительница искусства? – поинтересовался Андрей.

– Да нет, – покачала головой Гасюк. – Может, ей хотелось иметь память о бывшем муже?

– Интересно… – пробормотал Андрей задумчиво. – А вот журналисты почему-то упустили тот факт, что актрисы являлись скорее соперницами, нежели подругами!

– Наверное, потому, что они одного возраста и служили в одном театре, – предположила Гасюк. – Актрис того времени осталось не так много, и естественно, что они могут друг о друге рассказать много такого, чего никто другой не знает. Обидно, что интерес к ним возник только потому, что с Александрой Глебовной произошло несчастье! Они ведь были никому не нужны, пока…

Женщина не закончила фразу, замолкнув на полуслове.

– Вы же врач? – вдруг спросила она.

– Да. А что такое?

– Как думаете, Александра Глебовна поправится?

Андрей, разумеется, не знал ответа на вопрос. В других обстоятельствах он, скорее всего, сказал бы правду. Однако ему не хотелось разочаровывать эту женщину. Он видел, что она, скорее всего, одинока, что своеобразная, несколько потребительская со стороны знаменитой актрисы, но все же дружба очень важна для Гасюк. Поэтому ответил так, как обычно не отвечал родственникам и друзьям пациентов:

– Надежда всегда есть, Римма Анатольевна. То, что Орбах не умерла сразу, говорит о возможности выздоровления.

– Спасибо! – тихо произнесла Гасюк, и ее глаза за толстыми стеклами очков подернулись слезой. – Мне было очень нужно, чтобы кто-то сказал, что я жду не напрасно.

* * *

Понедельник в больнице – всегда тяжелый день. После выходных начинается прием больных, и медсестрам ни присесть, ни чаю попить, ни в туалет сходить. Пациенты идут косяком, и их всегда больше, чем может принять отделение – с учетом доставляемых по «Скорой». После выходных количество последних увеличивается в разы. Это не афишируется, но больных в приемном, поступающих в неврологию, сразу делят на две категории. К одной относятся алкаши, наркоманы и бомжи, к другой – все остальные. Таким образом, в первой и второй неврологиях лежат две разные категории больных, и первая является настоящим проклятием для любой медсестры. Сейчас, когда Наташа погибла, а на ее место желающих пока не нашлось, оставшимся приходилось брать ее работу на себя, то есть – проводить больше времени с пациентами первой неврологии.

Поэтому у меня почти не было времени думать о том, как проникнуть в кабинет Урманчеева и стянуть оттуда кассету с записью моего гипнотического «сеанса». Но мысль о необходимости это сделать беспрестанно билась у меня, как надоедливый дятел по слишком крепкому дереву.

Сегодня ночью я надеялась наконец осуществить свой план. Для этого мне пришлось воспользоваться своим знакомством с бывшим маминым учеником, а ныне следователем по особо важным делам Василием Родиным и добыть так называемый универсальный ключ – проще говоря, отмычку, которой пользуются слесари, а также профессиональные воры. Я понятия не имела, как ею орудовать, но Вася показал, и я не сомневалась, что как-нибудь справлюсь. Разумеется, Родин стал расспрашивать, зачем мне понадобилась отмычка, но я отговорилась тем, что испытываю сексуальные домогательства на работе, а потому мне просто необходимо добыть компромат на одного подонка. И Родин тут же предложил свою помощь, возмутившись, что я не хочу написать на мерзавца заявление. Я же резонно заметила, что без доказательств меня никто и слушать не станет, и Васе пришлось со мной согласиться.

Мы с Родиным познакомились не при самых приятных обстоятельствах. На самом деле, он пришел к нам домой, чтобы задержать меня по подозрению в убийстве моей парализованной соседки: я врач и в качестве любезности колола ей уколы, а она, как выяснилось, умерла от передозировки лекарства. Василий был огорошен тем, что я оказалась дочерью его бывшей учительницы и директора школы, и чувствовал себя полным идиотом, забирая меня в отделение на глазах у мамы. Однако потом, к счастью, все выяснилось, меня отпустили, и с тех пор нас связывает нежнейшая дружба, правда, несколько омраченная неприятными воспоминаниями[54]54
  Подробнее читайте в романе И. Градовой «Окончательный диагноз». Издательство «Эксмо».


[Закрыть]. Если бы не это обстоятельство, думаю, мне ни за что не удалось бы «расколоть» Василия на отмычку, но он до сих пор чувствовал себя виноватым из-за того случая, вот я и решила воспользоваться его чувством вины в собственных целях.