Текст книги "Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Ирина Градова

Выпалив это, Вика с гордостью обвела взглядом присутствующих. Все, кроме Лицкявичуса и Кадреску, не сдержали улыбок.

– Нейтропения может быть обусловлена уменьшением образования нейтрофилов, – снова заговорил Леонид. – Или их перераспределением, или разрушением.

– Причины? – поинтересовался Павел, снимая тяжелые бифокальные очки и принимаясь тщательно протирать их специальным лоскутком.

– Например, химиотерапия, – пожал плечами Лицкявичус. – Или наследственность.

– Угу, – кивнул Кадреску, покачиваясь на своем стуле взад-вперед, как аутичный пациент или богомолец. – А еще употребление цитостатиков или иммунодепрессантов.

– Антимикробные средства? – предположил Лицкявичус. – Зидовудин?

– Это который применяется при ВИЧ? – уточнила я.

Он кивнул.

– Или видарбин, – добавил Леонид, – от герпеса. Или, скажем, фторцитозин, сульфаметоксазол… В общем-то, целая куча препаратов – даже пенициллины и цефалоспорины!

– Вы обнаружили следы присутствия каких-нибудь из этих препаратов? – спросил Павел.

– Нет, – ответил Кадреску. – Если они и применялись, то давно, и теперь обнаружить их невозможно. Однако я уверен, что мы имеем дело именно со спонтанной газовой гангреной, причем такой, с какой я еще никогда в жизни не сталкивался, развивающейся прямо-таки с космической скоростью и приводящей к смерти в течение нескольких часов!

– Думаете, развитие этой спонтанной гангрены может спровоцировать операционное вмешательство? – задал вопрос Лицкявичус.

– Или ранение, – кивнул Кадреску. – Во всяком случае, я могу говорить лишь о Ракитине, так как больше для исследования у нас ничего нет.

– Даже тела больше нет! – вздохнул Никита, грустно подперев рукой подбородок. Сейчас он напоминал мне печального медвежонка Гамми из мультиков, что так любил смотреть в детстве Дэн.

– Вы думаете, это все, что я выяснил? – приподняв правую бровь, спросил Леонид. Весь его вид говорил о том, что он перестал бы с нами разговаривать, подтверди мы его догадку.

– Что еще? – спросила Вика, подавшись вперед от любопытства.

– Ну, во-первых, как я и сказал Агнии сразу после вскрытия, – Кадреску кивнул в мою сторону, – Ракитину никак не могло быть столько лет, сколько написано в его паспорте. Судя по состоянию внутренних органов, он, по крайней мере, лет на двадцать моложе. Я не стал заострять на этом внимание, так как документы могли быть поддельными, да и в паспортном столе случаются ошибки, но… Есть еще кое-что. Я не обнаружил следов лекарственных препаратов, за исключением тех, что прописали Ракитину в больнице…

– Кстати, с чем его госпитализировали? – перебил Леонида Лицкявичус.

– Острый приступ аппендицита. Операция прошла прекрасно, в реанимации он провел всего несколько часов, потом был переведен в палату. Препараты, прописанные ему, включали щадящие обезболивающие и снотворное – больше ничего.

– Так что же с ним не так? – нетерпеливо спросил Никита.

– Я обнаружил некие бионеорганические соединения, – неуверенно ответил Леонид. – Причем в огромном количестве!

– Что за соединения? – нахмурился Лицкявичус.

– Понятия не имею, – пожал плечами Кадреску. – Похоже, какие-то бактерии, но в них присутствует и неорганика.

– То есть вы полагаете, они искусственного происхождения, что ли? – спросила я, не веря своим ушам.

– Похоже на то. И это еще не конец!

– Боже, что же еще-то? – развел руками Павел, до той поры не вмешивавшийся в разговор.

– Этих бионеорганических соединений в организме Ракитина присутствовало два вида. Те, что я взял с тканей, не пораженных гангреной, отличаются от тех, которые получены из поврежденных тканей.

– И как вы это объясняете? – поинтересовался Лицкявичус.

– Мутация. Или что-то в этом роде – не знаю. Бактерии мертвы, и понять механизм их действия не представляется возможным.

– А могли они или их неорганические составляющие стать причиной нейтропении?

– Одному богу известно, – ответил Леонид, вновь обретая безразличный вид: как только вопросы вышли за пределы его компетенции, патологоанатом, казалось, потерял интерес к беседе. Тем не менее спустя несколько секунд он добавил: – Что касается неорганики, я теряюсь в догадках: сами по себе элементы и даже их сочетания, по моему мнению, не имеют смысла. Очевидно, дело именно в бактериях.

– А как насчет пути попадания в организм? – задала я вопрос. – Каким образом эти штуки вообще оказались в теле Ракитина?

– Да кто ж его знает? – передернул плечами патологоанатом.

– Ну, думаю, одно очевидно: такое количество бактерий не могли занести во время операции, – вчитываясь в цифры в отчете Кадреску, пробормотал Лицкявичус. – Иначе скорость размножения… Нет, это невозможно!

– Значит, можно предположить, что Ракитин каким-то образом заполучил эти… бионеорганические соединения до госпитализации? – констатировал Павел.

– Пока будем считать так, – кивнул Лицкявичус. – Вот только где и при каких обстоятельствах? Полагаю, нелишним было бы опросить приятелей Ракитина, ведь должен же он был с кем-то общаться, хоть и жил практически на улице?

– Попросим Карпухина? – предложил Никита.

– Да, – кивнул глава ОМР, – но только выяснить, где обретаются эти ребятки. Разговор с ними придется взять на себя тебе, Паша.

Кобзев изобразил жест, который можно было истолковать примерно так: я, конечно, не в восторге, но дело есть дело.

– Кстати, – сказала я, поняв, что разговор на этом, скорее всего, закончится, – как насчет татуировки Полетаева? Вика, ты рассказала Карпухину о…

– Да, конечно, – ответила девушка, не дав мне завершить фразу. – Татуировка готической буквы «Р» и номер «6». Шесть – число Дьявола, между прочим… Карпухин прогнал мужика по милицейской базе, но на него ничего нет. Либо он вообще не сидел, либо не в Питере и не в окрестностях.

– А что, точно выяснить нельзя?

– Можно, но потребуется время. Беда в том, что у нас до сих пор не существует общей базы по стране. Если Полетаев сидел в другом регионе, то поиск займет несколько дней. Карпухин обещал напрячь все свои связи, так что ждем-с.

– Не думаю, что это нам что-то даст, – покачал головой Лицкявичус. – Даже если Полетаев и бывший зэк, что с того? Умер-то он не в тюрьме… В нашем положении со многими неизвестными, конечно, стоит проверить все варианты.

Неожиданно подал голос Леонид, о существовании которого мы все уже успели забыть, настолько тихо и неподвижно он сидел:

– А где, вы говорите, у Полетаева была татуировка?

Все мы удивленно взглянули в его сторону.

– В области запястья, – ответила я.

– Интересно… – пробормотал патологоанатом, устремляя мечтательный взгляд в окно. Он явно не собирался продолжать, поэтому я нетерпеливо спросила:

– Что интересно? Что вы хотели сказать, Леонид?

Он перевел взгляд с окна на какую-то точку за моей спиной.

– Когда я делал первичный осмотр тела Ракитина, – медленно, словно нехотя, проговорил он, – на запястье заметил след – то ли шрам, то ли… В общем, это могла быть и сведенная татуировка. Как она выглядела, сказать невозможно, так что, может, это не имеет значения…

Со времени нашего последнего разговора с группой ОМР прошло несколько дней. Никаких новостей не поступало, и я решила полностью сосредоточиться на двух вещах – Денисе и предстоящей свадьбе. По нашей договоренности со старшей медсестрой, она присматривала за мальчиком и докладывала мне обо всем. По словам Луткиной, Денис работал хорошо, отлынивать не пытался даже от самой грязной работы.

– Даже наоборот, – озабоченно хмуря брови, говорила старшая. – Знаете, Агния Кирилловна, у меня такое впечатление, будто парень специально старается зарыться в работу. Как будто… в общем, словно он сам себя наказывает, понимаете?

Я покачала головой.

– Что вы имеете в виду?

– Остальные ребята – молодежь как молодежь. Ленивые, не любят подчиняться, спорят по каждому поводу. Этот мальчишка, Руслан, – ему вообще палец в рот не клади, чуть что вопит: «Это не входит в мои обязанности!» Утки и биксы ему, видите ли, носить не нравится – подумаешь, фифа какая… А Денис ваш – тот только зубы стиснет и делает, что сказано. И за Руслана делает, и за фотомодель эту – тоже.

– За Ляну?

– Ну да. Я вообще не понимаю, что девица тут делает: с ее длиннющими наращенными ногтями вообще в больнице появляться нельзя. Да что там в больнице, даже посуду не помоешь! Видели бы вы, как она в руках судно держит: поднимет двумя пальцами, остальные оттопырит и стоит, как будто ищет, куда бы его выбросить поскорее.

– А еще что-нибудь заметили? – поинтересовалась я. – В отношении Дениса, разумеется.

Вполне понятно, что другие практиканты до тех пор, пока они не нарушали порядок в отделении, мало меня занимали.

– Даже не знаю, имеет ли это значение… – с сомнением произнесла Луткина, задумчиво поджав губы. – Поругались они.

– Денис? – уточнила я. – С кем?

– Да с Русланом, с кем же еще?

– А из-за чего, не знаете?

– Так кто ж их разберет? – развела руками Луткина. – Разговаривали довольно тихо, но было ясно, что, дай им возможность, загрызут друг друга! Руслан этот – парень противный, скажу я вам, Агния Кирилловна. Вежливый, разговорчивый, а когда думает, что на него не смотрят, на волка становится похож.

– Да бог с вами, Дарья Борисовна! – воскликнула я, смеясь. От слов старшей мне стало как-то неуютно, и я попыталась перевести все в шутку. – Они же дети еще!

Вопреки моим ожиданиям Луткина не поддержала меня. Лицо ее стало еще более суровым, чем раньше.

– Зря вы так, Агния Кирилловна, – сказала она, поджав губы так, что они вытянулись в бледную тонкую нить. – Помяните мое слово: мы с этими ребятишками еще наплачемся. Дети не дети, а странные они какие-то! Вчера дедуля один помер, так этот Руслан так рядом и крутился, все выспрашивал, отчего да почему. По-моему, у него нездоровый интерес к смерти, вот что я скажу.

Разговор со старшей медсестрой меня взволновал. Руслан интересен лишь постольку, поскольку общается с Денисом. Если Луткина чувствует, что от него исходит опасность, нужно держать ухо востро.

В тот же день я столкнулась с Людиным сыном в коридоре. Дело близилось к вечеру, и парень выглядел уставшим и вымотанным. Его сопровождала Ляна, казавшаяся, напротив, свежей и бодрой, словно только что из спа-салона. Я заметила, что халатик на ней – не такой, как у остальных девочек, а специально укороченный и слегка расклешенный, чтобы были видны ноги. А там и вправду было на что поглядеть: длинные стройные ножки в колготках телесного цвета, обутые в ярко-красные туфельки на такой шпильке, что оставалось лишь удивляться, как девушка умудряется быстро и ловко передвигаться по скользкому линолеуму. Я невольно бросила взгляд на свои туфли на плоской подошве и представила себе, как носилась бы на каблуках по этажам целый день – вот это был бы настоящий цирк, да еще и с риском для жизни! Что ж, они еще молодые, настоящей работы не хлебнули. Хотя Денис вот, например, похож на человека, отработавшего пару смен в сталелитейном цехе.

Отозвав парня в сторонку, я спросила:

– Как ты справляешься, Дениска? Если тебе нужна помощь, ты только…

– В благотворительности не нуждаюсь! – внезапно отрезал молодой человек, и его глаза полыхнули злобой, на мой взгляд, абсолютно беспричинной. – Думаете, я не знаю, что эта практика – ваших рук дело? Отец со своими советами лезет, вы тут еще! Оставьте меня в покое, слышите? Я ни к кому не пристаю, и вы меня не трогайте, а то…

Что за «то» он имел в виду, Денис не пояснил, но выглядел весьма угрожающе, учитывая тот факт, что возвышался надо мной на полголовы (хотя я считаю себя довольно рослой!). Грубость застигла меня врасплох: вот уж не ожидала услышать упреки, да еще и высказанные с такой яростью!

Пока я стояла как вкопанная и соображала, что же произошло, Денис уже удалялся в сторону палат. Его спина, широкая, как у атлета, и прямая, будто он проглотил швабру, показалась мне самым печальным зрелищем из всех, когда-либо виденных в жизни.

Дверь открыла высокая женщина, вероятно, чуть за пятьдесят, в спортивном костюме и кедах на босу ногу. Ее короткие волосы явно нуждались в стрижке и окраске, но в целом она выглядела вполне прилично – как дама, ведущая благополучный образ жизни, который нисколько не соответствовал образу жизни ее мужа, гражданина Полетаева. Формально, кстати, она являлась вдовой покойного, так как ни один из супругов не потрудился официально оформить развод.

Карпухин предъявил свое удостоверение, и зрачки женщины расширились от неприятного удивления.

– Это из-за Сергея, да? – подозрительно спросила она. – Господи, да когда же это закончится? Почему вы никак не можете понять, что нас с Сергеем больше ничего не связывает…

– Он умер, Антонина Петровна, – прервал ее Карпухин.

– Ч-что? – с запинкой переспросила она и отступила в глубь коридора.

Майор счел это за приглашение и вошел, плотно прикрыв за собой дверь. Квартира Полетаевой оказалась совершенно обычной, практически без ремонта, но чистенькой. Опытный глаз майора одним махом охватил те небольшие перемены, которые, как он предположил, женщина осуществила после того, как ее муж «переехал» жить на улицу. Она сменила несколько комнатных дверей и поклеила обои в коридоре. В остальном, судя по всему, жилье осталось в том виде, в каком находилось при супруге.

Они прошли в гостиную, обставленную в лучших традициях советского периода: большую ее часть занимала огромная стенка. Стеклянные полки полупусты – кажется, с тех самых времен, как хозяева приобрели этот вожделенный в свое время предмет мебели, они так и не придумали, чем бы его занять.

– Вы сказали, Сергей умер, – тихо сказала Антонина Полетаева. – Как это случилось?

– После операции. Он попал в больницу после перелома ноги, операция прошла успешно, а ночью он скончался. От гангрены.

– Боже мой! Он умер от гангрены – в больнице? Такое возможно?!

– Мы пытаемся выяснить, поэтому необходима ваша помощь.

– Но мы не общались очень давно! – воскликнула женщина.

– Просто расскажите все, что знаете, – посоветовал Карпухин. – А выводы будем делать мы, хорошо?

Антонина задумалась ненадолго. Натруженные руки теребили край спортивного костюма, но женщина, казалось, этого даже не замечала.

– Что вам сказать? – начала она неуверенно. – Мы с Сережей прожили больше двадцати лет, и все это время мне казалось, что у нас все не хуже, чем у других, – ну, квартира, там, дети… Мы же оба спортсмены, знаете?

Карпухин покачал головой. Он лукавил: перед своим визитом к Полетаевой майор неплохо подготовился и сумел выяснить, что много лет назад Сергей Полетаев считался чрезвычайно перспективным биатлонистом. Он завоевал множество наград и вполне мог бы стать олимпийским чемпионом, если бы не тяжелая спортивная травма как раз накануне европейского чемпионата. Долгие месяцы в больнице – и неутешительный прогноз врачей, для него, должно быть, прозвучавший сродни приговору: с биатлоном придется кончать. Были попытки вернуться в спорт хотя бы в качестве тренера, но не вышло.

– Сергей считал, – говорила Антонина тихо, словно разговаривая сама с собой, – что тренеры – неудачники. У них, мол, ничего не вышло со спортом, не добились они никаких значимых результатов, вот и обратились к преподаванию, как к последней возможности остаться в знакомой с детства среде. Сергей считал их жалкими… Да, он так и говорил – «жалкие они люди, тренеры». А я вот так не считаю!

Внезапно от апатии Антонины не осталось и следа, глаза засверкали, она как будто помолодела сразу лет на десять.

– Я нашла себя именно как тренер. Может, в чем-то Сергей, конечно, и прав: я не была хорошей спортсменкой. Однако всегда старалась, возможно, даже больше других. Видимо, Бог не наделил меня тем, что необходимо настоящему чемпиону. Зато из моих рук теперь выходят чемпионы, а Сергей опустился на самое дно, спился, стал отвратительной пародией на самого себя. Вообще пародией на человека. Я долго терпела – все-таки нас многое связывало, но, когда дети выросли и разбрелись кто куда, я решила: хватит! У меня были кое-какие сбережения, я взяла кредит и купила Сергею комнату в коммуналке. Все честно, ведь нашу однушку, сами понимаете, продавать смысла не имело. Он не возражал. Несмотря на то, что Сергей здорово пил, мозги он тогда еще не пропил, да и совесть… Совесть у него всегда была, ничего не скажу.

Она посмотрела на Карпухина, и ее взгляд отчего-то вдруг стал подозрительным.

– Вы вот, наверное, считаете, что я поступила плохо, да? – спросила она. – Думаете, надо было лечить его, по врачам таскать, делать все возможное?

…На мгновение перед его глазами встало лицо женщины. Оно имело сине-фиолетовый цвет. Человек незнакомый вообще вряд ли смог бы определить половую принадлежность этого существа, если бы не старенький халат с надетым поверх него передником, заляпанным кровью из носа и рассеченной в нескольких местах губы. Но Карпухин точно знал – женщина. Потому что это была его мать, а тот, кто сотворил с ней такое, его отец, лежал на диване в гостиной в стельку пьяный, уже позабыв о том, что сделал…

Сморгнув, чтобы прогнать непрошеное видение, Карпухин покачал головой.

– Нет, я так не считаю. Каждый строит свою жизнь так, как считает нужным. И разрушает ее по тому же принципу.

Антонина недоверчиво взглянула ему в глаза. Очевидно, не увидев там того, что ожидала, она тяжело вздохнула и продолжила:

– Я тоже так думаю. Мне тоже нелегко приходилось в жизни, знаете ли, но мне никто не помогал, все сама. И Сергей, он ведь взрослый человек, тоже понимать должен был. В общем, съехал он. Расставались мы без скандалов, как сейчас говорят, «цивилизованно»! Он перевез вещи, я отдала ему один телевизор и холодильник. Оставила маленький кухонный телик, а холодильник мне сын старший купил. Так и живем врозь, восемь лет уже… Жили, вернее, теперь получается.

Женщина замолкла и уставилась на свои руки, лежавшие на коленях.

– А как получилось, что Сергей на улице оказался? – спросил майор, поняв, что она закончила и теперь придется задавать наводящие вопросы.

– Да как получилось? Как всегда получается – пропил он комнатушку-то. Вернее, надули его риелторы. Как обычно, подсунули генеральную доверенность вместе с бутылкой, обещали купить ему домик под Питером, но, естественно, обманули. Я об этом ничего не знала. Знала бы, ни за что не дала бы Сергею так себя подставить!

– Он приходил к вам потом?

– Только через полгода пришел – стыдно ему было на глаза мне показываться. Кстати, тогда даже словом о потере жилья не обмолвился, только взаймы денег попросил. Правда, я и сама поняла, что дело нечисто: запах от Сергея шел… как от бомжа, понимаете? Этот душок ни с чем не спутаешь.

– Денег-то вы ему дали? – поинтересовался майор.

– Дала, конечно, как не дать? Жалко мне его стало.

– А потом он еще приходил?

– Каждые пару месяцев, как штык. Я подкидывала ему помаленьку, сколько могла, но могла не много. Правда, Сергей всегда приговаривал, что берет в долг и при первой же возможности отдаст. И знаете что? Ведь отдал!

– Неужели? – удивился Карпухин.

– Правда, не все сразу, но принес большую сумму – двадцать тысяч. Сказал, что остальное тоже скоро вернет.

– И что, неужели вернул?

– Да нет, – покачала головой Антонина. – Не успел.

– А когда приходил, не подскажете?

– Чуть меньше полугода назад, – ответила женщина не сразу, очевидно, мысленно подсчитывая время.

– Значит, раньше он приходил часто, а потом вернул деньги и пропал на полгода? – уточнил майор.

– Получается, что так, – кивнула Антонина, кажется, и сама удивившись этому факту. Видимо, раньше ей в голову не приходило задуматься. Оно и понятно: не беспокоит муженек – и слава богу.

– А вы не спрашивали, откуда такие деньги у человека, не имеющего жилья? – задал следующий вопрос Карпухин.

– Спрашивала, а как же! Но он что-то неопределенное пробурчал. Я говорю: «Пристукнул, что ли, кого?» А он разобиделся, отвечает: «Не боись, все законно, деньги мои!» Честно говоря, не думаю, чтобы мой Сергей кого-то убил, не такой он человек! Одно дело выпивать, даже дебоши устраивать, а другое… А он что, все-таки?..

– Нет, не волнуйтесь, – поспешил успокоить Антонину майор. – Ни о чем таком нам не известно. А вы, случайно, не подскажете, где Сергей обретался с тех пор, как комнату потерял?

– Да он постоянно менял место обитания. Насколько я знаю, иногда жил в приюте, где-то в районе улицы Кораблестроителей.

Карпухин записал это в своем блокноте. Это была просто старая привычка, потому что на самом деле майор не нуждался ни в каких «склерозниках»: его исключительной памяти могли бы позавидовать молодые. Услышав или увидев что-то единожды, Карпухин уже никогда не забывал. Это был и дар, и проклятье.

– И последний вопрос, Антонина Петровна, – сказал он, пряча блокнот в задний карман брюк. – Ваш муж сидел когда-нибудь?

– Сидел? В смысле – в тюрьме? Нет, что вы! Сергей никогда не имел проблем с законом… ну, если, конечно, не считать его образа жизни.

– А татуировки у него имелись? Может, сам нанес, по молодости?

– Татуировки? Да бог с вами, Сергей такими вещами никогда не баловался! Не было у него никаких татуировок, это я вам точно говорю… А что, может, и не Сергей это вовсе? – спросила вдруг Антонина. – Если на том мужике татуировки обнаружились, то… Как вы считаете?

В голосе женщины Карпухину послышалась робкая надежда. Это показалось ему странным. Муж и жена прожили врозь много лет, вроде бы их ничего не должно связывать. Полетаев пил, вел себя отвратительно, дебоширил, и она, по ее же собственным словам, почувствовала огромное облегчение, когда удалось наконец выпихнуть супруга из квартиры. И все же, похоже, Антонина Полетаева и в самом деле не желала зла Сергею и его смерть сильно ее расстроила.

Странные все же бывают люди, подумал майор, прощаясь с ней на пороге.

Павел отнюдь не испытывал восторга по поводу поручения Андрея. В силу своей специальности ему приходилось общаться с разными людьми, многие из которых не вызывали симпатии, а некоторые даже откровенно пугали. Тем не менее с отбросами общества Павлу встречаться доводилось редко, учитывая тот факт, что он предпочитал передвигаться по городу на собственном автомобиле, в общественный транспорт заходил редко и посещал лишь определенные заведения общепита, к которым людям, подобным Ракитину, не подойти за версту.

Однако же дело есть дело, поэтому Павел не стал спорить, когда Андрей попросил его поговорить с приятелями Ракитина. Кобзев предвидел, что разговор получится нелегкий, продолжительный и малопродуктивный, потому что даже и не надеялся застать кого-то из этих людей трезвыми.

Предусмотрительно оставив свою «Вольво» за пару кварталов до ночлежки, Павел прошелся пешком. Единственный на весь огромный город приличный приют располагался в бывшем индустриальном центре, в ныне заброшенном районе, где простаивали заводы-гиганты, при советской власти знаменитые на всю страну. Большинство зданий вообще не функционировало, в некоторых располагались торговые точки, маленькие фирмы или сдавались помещения под офисы и склады. И среди всего этого «великолепия» находилось небольшое двухэтажное здание из красного кирпича. К удивлению Павла, оно, единственное из всего окружения, было прилично отремонтировано. Новые двери, на окнах – симпатичные шторы, за оградой – несколько столов для домино, столик для пинг-понга и беседка, где на лавочке сидел пожилой мужчина в лохмотьях, курил дурно пахнущую сигарету и читал позавчерашний выпуск «Комсомольской правды».

– Чем могу помочь? – раздался звонкий приветливый голос с сильным акцентом, едва Кобзев толкнул ворота и вошел во дворик.

Очевидно, женщина увидела его из окна и поспешила выйти. В ее глазах Павел прочел удивление: внешне он никак не походил на обычных посетителей ночлежки.

– Меня зовут Полин Драммонд, – улыбнувшись немного встревоженно, представилась женщина. – А вы…

Павел представился. Он старался говорить медленно, чтобы собеседница поняла его. По акценту Кобзев определил, что она, скорее всего, американка. Женщина подтвердила его догадку.

– Не трудитесь, – снова улыбнулась Полин. – Я в России давно и хорошо понимаю, хотя говорю не так отлично. Я начинала в таких местах, какие вам, наверное, даже не спались… То есть не снились. Здесь – просто курорт, если вы понимаете, о чем я.

Павел с тоской подумал о том, что за питерскими сирыми и убогими присматривает чужестранка. Она могла бы спокойно сидеть дома, есть гамбургеры и смотреть телевизор, но Полин Драммонд почему-то предпочла приехать в далекую Россию, где далеко не каждый оценит ее самопожертвование по достоинству. Что могло заставить эту женщину так поступить? Кобзев не смог удержаться от психоанализа, хотя и обещал себе этого не делать. Полин Драммонд была некрасива, но никто не назвал бы ее уродиной: полная, даже дебелая, слегка за сорок. Светлые волосы не красит, поэтому видны седые пряди. Стрижется, видимо, нечасто. Никакой косметики на лице, зато часто появляется улыбка, открывающая хорошие зубы натурального, желтовато-белого цвета. На пальце нет кольца, но Павел и без того мог бы поклясться, что Полин не замужем. Хорошая, одинокая женщина с нерастраченным чувством любви и нежности, дарящая его людям, которые в нем нуждаются.

– Что я могу для вас сделать? – поинтересовалась тем временем женщина. – Ищете кого-то?

– Да вот, хочу выяснить, знаком ли вам человек по имени Олег Ракитин?

– Ракитин… Олег… Знаете, мне нужно свериться с листами… списками то есть, – неуверенно пробормотала американка.

– Вы всех записываете?

– Это обязательное условие: мы не прячем у себя тех, кто скрывается от закона.

– Вы верите этим людям на слово? – недоверчиво спросил Кобзев.

– Нет, что вы! Они обычно пред… показывают ID.

– Паспорт?

– Любой документ, в котором есть имя и фото. Мы запускаем их в листы («заносим в списки», перевел машинально Павел), чтобы знать.

Они прошли в помещение. Ночлежка показалась Кобзеву довольно уютным местом: было очевидно, что Полин немало потрудилась, чтобы на маленькие деньги создать здесь некое подобие дома для нуждающихся в крыше над головой. Полин достала из письменного стола внушительного вида папку и принялась листать ее.

– Нет, – покачала она головой через несколько минут. – Ракитина нет.

– А у вас здесь сведения какой давности? – поинтересовался Павел.

– Вы правы! – воскликнула женщина. – Посмотрим в других.

Достав еще несколько папок, Полин бегло, как человек, привычный к такого рода делам, просмотрела все.

– Вот! – сказала она, разворачивая последнюю папку к Кобзеву. – Олег Ракитин. Был тут раз, два… одиннадцать. Мы предоставляем постель, питание, возможность помыться и привести себя в порядок. В сдачу… взамен наши «гости» помогают с уборкой территории и делают мелкие поручения.

Кобзев внимательно пролистал папку и записал все даты, когда Ракитин приходил в ночлежку. На папке стояли даты, и он увидел, что в последний раз мужчина был здесь несколько месяцев назад, хотя раньше, судя по записям, заходил чаще. Значит, внезапно перестал нуждаться в жилье и пище?

– Вы не в курсе, почему Ракитин перестал приходить в приют? – спросил психиатр у терпеливо ожидавшей американки.

Она только пожала плечами.

– Мы никого не держим, – ответила она. – Люди приходят и уходят. Мы не спрашиваем, откуда они пришли и куда идут – это не входит в наш бизнес. (Не наше это дело, другими словами!)

– Скажите, Полин, а могу я поговорить с кем-нибудь, кто лично знал Ракитина?

Она задумалась. Потом начала снова просматривать папки.

– Тут одно имя встречается вместе с этим человеком, – заметила она, указывая пальцем в нужные строчки. – Может, если они находились здесь в одно и то же время, то смешивались (общались)?

Павел подумал, что Полин вполне могла бы стать частным детективом, так быстро она сообразила, что нужно искать.

– А он сейчас здесь?

Женщина снова вернулась к изучению документов. Раскрыв первую папку, где, очевидно, отмечались и сегодняшние «гости», она сказала:

– Вот, Георгий Лазарев, сегодня пришел в восемь утра. Не уходил. Значит, либо спит, либо где-то на территории работает. Поискать его?

– Сделайте одолжение.

Полин удалилась и появилась минут через десять в сопровождении невысокого юркого мужичка лет пятидесяти, хотя ему вполне могло быть и меньше, ведь ничто не старит человека так, как жизнь на улице. Глаза у мужичка бегали, словно он чего-то опасался, но это вполне нормально: как старые уличные дворняги, бездомные обычно не ждут ничего хорошего от тех, кто считает себя добропорядочными гражданами.

– Я ничего плохого не делал! – заявил Георгий Лазарев, прежде чем Кобзев успел открыть рот. – Меня оговорили. Сумка эта лежала на газоне, из нее все документы вытащили и деньги, а сама сумка хорошая, дорогая. Чего, спрашивается, добру пропадать? Мне вообще в жизни не везет, всегда не везло…

– Да погодите вы! – прервал его Павел, поняв, что сейчас начнется длинная жалостливая история о «тяжелом детстве и деревянных игрушках». – Не о вас речь, Георгий. Мне нужно поговорить об Олеге Ракитине.

– О Спортсмене? – расслабился Лазарев, поняв, что его никто не собирается ни в чем обвинять, но вдруг снова насторожился: – А что? Спортсмен – он мухи не обидит, мужик что надо!

– Я и не говорю, что он кого-то обидел. Совсем наоборот. Георгий, вы близко общались?

– А что? – снова спросил Лазарев. Его руки беспокойно бегали по карманам лохмотьев, словно в поисках чего-то, что можно повертеть в пальцах.

– Олег умер.

– У-ух ты, ексель-моксель! – выдохнул Георгий Лазарев, и его бегающие глаза сфокусировались наконец на одной точке – на лице Кобзева. – Неужто порешили его, а? – спросил он внезапно охрипшим голосом.

– Порешили? Почему вы так думаете?

– Да было дело тут с одними… придурками, – нехотя пояснил мужичок. – Слушай, закурить есть?

Павел полез в карман за сигаретами.

– «Аль Капоне»? – с восхищением протянул Георгий. – Крутой, значит?

– Врач я, – пояснил Кобзев. – Психиатр.

– А-а, – протянул мужичок, и это могло означать все, что угодно. – А можно две?

– Бери все, – милостиво предложил Павел, понимая, что после того, как пачку повертел в руках Лазарев, он уже вряд ли захочет курить эти сигареты.

– Ух, спасибо! – обрадовался Георгий, хватая пачку и поспешно запихивая ее в карман брюк. – Ты мужик ничего себе, я это сразу понял. Лицо у тебя такое…

Павел вовсе не собирался выслушивать замечания Лазарева о собственной внешности, поэтому поспешил вернуть его к предмету разговора, ради которого, собственно, тот и был приглашен.

– Олег Ракитин, – напомнил он. – Что можешь о нем рассказать?

– А что надо? Что нужно, то и расскажу.