Текст книги "Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Ирина Градова

– Я очень хорошо вас понимаю, Владимир Всеволодович, – кивнула Алла. – Ужасно, когда преступник уходит от наказания. Еще ужаснее, когда тебе кажется, что ты сделал все для того, чтобы он отправился на нары, и прокурору остается лишь зачитать обвинение, но злодей, как мокрая рыба, выскальзывает из рук правосудия!

– У вас такое случалось?

– И не раз. К счастью, чаще мы добиваемся успеха, но бывает и так. Я вам сочувствую: тяжело столкнуться с несправедливостью, но жизнь редко нас балует – обычно подсовывает сомнительные сюрпризы! Однако не стоит отчаиваться: в конце концов, кто такой этот Муратов – вор и негодяй, верно? Рано или поздно жизнь его накажет!

– А если нет? – спросил Мономах, глядя Алле в глаза. – Что, если он станет осторожнее, наученный горьким опытом?

– Знаете, я раньше часто задумывалась об этой проблеме, мучилась сомнениями, задавалась вопросами… А потом перестала.

– Почему?

– Потому что поняла, что такие люди сами отлично понимают, что поступают неправильно. Они все время боятся, что кто-то узнает об их преступлениях, поэтому никогда и ни с кем не могут быть до конца откровенными, не имеют права расслабиться и всегда ожидают, что их поймают. Это ли не наказание?

– Ну, в случае Муратова, может, оно и так, – нехотя согласился Мономах, снова переводя взгляд на озеро, у кромки которого резвился Жук: сам себя развлекая, он ронял палку в воду и, поднимая тучи брызг, прыгал за ней. – По крайней мере, он никого не убивал. А вот как быть с теми, кто отнимал жизни?

– Вы сейчас о ком-то конкретном говорите? – спросила Алла. – Например, об убитой медсестре?

– И о ней в том числе. Вы думаете, что таких тоже можно оставить «мучиться» на свободе?

– Нет, такие должны сидеть в тюрьме, и каждый человек, работающий в системе правосудия, обязан делать все, чтобы этого добиться. Беда в том, что никто не всесилен, Владимир Всеволодович! Вот вы можете спасти любого пациента?

– К моей большой удаче, Алла Гурьевна, в моем деле речь редко идет о спасении жизни, ведь чаще приходится оперировать плановых больных!

– Хорошо, давайте я перефразирую: вы всегда можете поставить человека на ноги после травмы или тяжелой болезни?

– Нет, конечно, ведь я не бог… Хотя Гурнов считает, что все хирурги болеют звездной болезнью, но опыт расставляет все по своим местам: мы учимся принимать неизбежное.

– Вот и мы тоже, – со вздохом сказала Алла. – Не всегда все зависит от нас, хоть мы и стараемся себя в этом убедить! К примеру, сейчас я занимаюсь делом одного онколога…

– Он кого-то убил?

– Она, – поправила Алла. – Это женщина. И – нет, она никого не убивала. Это ее преследует неизвестный, и она напугана, растеряна… Но я упомянула ее не поэтому, а потому, что ее профессия связана с большим количеством разочарований. Я права?

– Я никогда не понимал, почему люди идут в эту область медицины, – качая головой, ответил Мономах. – Слишком высокий уровень смертности, а человеческий геном изучен так мало, что ожидать больших прорывов в ближайшем будущем не приходится!

– И все же они работают, не позволяя неудачам вогнать себя в тоску. Не бросают все к чертовой матери, а продолжают кропотливо делать свое дело в надежде на то, что для кого-то их усилия окажутся не напрасными!

– Поэтому еще более странно, что кто-то желает ей зла, – заметил Мономах. – Может, она кого-то не спасла? Родственники пациентов обычно склонны винить врачей… Это, в сущности, понятно, ведь кого-то обвинить надо, а до бога далеко, да и верят в него не все!

– Я как раз хотела с вами кое о чем посоветоваться. Скажите, насколько разборчивым может быть врач при выборе пациентов?

– Что, у кого-то есть выбор? – усмехнулся Мономах. – Видимо, ваша онколог работает в частной медицине!

– В точку, Владимир Всеволодович!

– Ну, тогда… Понимаете, я не специалист в онкологии, но есть области, в которых подбор «правильных» пациентов действительно имеет значение. К примеру, когда речь идет о различных экспериментальных методах лечения.

– Что значит «правильные» пациенты?

– Ну, такие, которые подходят для участия в испытаниях каких-то препаратов…

– Это законно?

– Вполне, если больные в курсе, что участвуют в эксперименте.

– И что, многие соглашаются?

– Представьте себе, что вы умираете – ну, чисто гипотетически. Государственная медицина от вас отказалась, так как испробовала все, что имелось в арсенале, и больше не осталось вариантов лечения, применяемых в случаях, подобных вашему. Вы отправляетесь домой, гадая, доживете ли до следующего дня рождения, и вдруг узнаете, что кто-то где-то набирает пациентов для участия в исследованиях новых методов лечения. Вы откажетесь от возможного шанса или стремглав броситесь к врачу, который этим занимается? Повторяю, вы – умираете!

– Наверное, брошусь, – медленно произнесла Алла. – Особенно если буду знать, что есть положительные результаты.

– В России это не очень развито, но в Европе и США – сплошь и рядом. Вы даже не представляете, Алла Гурьевна, сколько в мире разнообразных болезней, а ведь есть еще всяческие синдромы! К примеру, есть такой синдром Хатчинсона-Гилфорда, или проще – прогерия…

– Это, если не ошибаюсь, преждевременное старение? – перебила Алла.

– Верно. Или, допустим, витилиго. Никогда не слышали?

Алла качнула головой.

– Это такое хроническое заболевание, вызывающее появление белых пятен на коже. Им страдает всего лишь полпроцента населения Земли… Кстати, одна известная модель страдает этим синдромом, и это не мешает ей в карьере. Не мешало и Майклу Джексону…

– Джексону?

– Он это не афишировал, само собой. Возможно, его неистребимое желание «стать белым» как-то связано с этим: будь он просто черным, вполне вероятно, его бы это не беспокоило. Или, ближе к моей специфике, фибродисплазия – заболевание, влияющее на соединительную ткань – она, грубо говоря, постепенно превращается в кость. Его врожденным классическим симптомом является порок развития большого пальца, и какого-то одного способа лечения этого синдрома нет, поскольку операция по удалению кости заставляет организм еще интенсивнее превращать ткань в кость. А есть еще порфирия, синдром Туретта, аналгезия и так далее. Официальных методов лечения не существует в принципе – только экспериментальные! Онкология – малоизученная область медицины, и каждая опухоль индивидуальна, потому-то и невозможно придумать таблетку или инъекцию, которая лечила бы от всех видов рака. К счастью, наука не стоит на месте, и многие подходы, поначалу считавшиеся экспериментальными и не признаваемые официальной медициной, стали вполне себе обычными в наши дни!

– Спасибо за консультацию, доктор, – улыбнулась Алла. – Теперь мне все понятно!

– Что будете делать?

– Как обычно – искать тех, кому выгодно. Должен быть кто-то, ненавидящий врача так сильно, чтобы желать испортить ей жизнь!

– По крайней мере, не настолько, чтобы убивать… – мрачно процедил Мономах.

– Тьфу-тьфу-тьфу, Владимир Всеволодович: надеюсь, до этого не дойдет! Вообще все эти выходки больше похожи на… – она осеклась, зацепившись за мысль, неожиданно пришедшую в голову. Через минуту, не обращая внимания на вопросительный взгляд собеседника, Алла добавила: – Обещайте мне одну вещь, Владимир Всеволодович, ладно?

– Я не могу обещать, пока не узнаю, о чем речь.

– Обещайте, что встретитесь с адвокатом.

– Считаете, это необходимо?

– Боюсь, что да.

– Ну, тогда…

– Вам не придется никого искать, – быстро добавила Алла. – Адвокат – моя подруга Марина Бондаренко. Она опытный специалист, прокурорские ее побаиваются, а следователями она закусывает между основными блюдами.

– И как такой человек сумел с вами подружиться?!

– В обычной жизни она – чудо-женщина, нежная и ласковая. Но вам ведь не нужна ее ласка, верно? Вам требуется ее бульдожья хватка и умение защитить клиента. Все это есть в Марине, иначе я не стала бы вам ее рекомендовать.

– Но согласится ли она мне помогать? Вы уже нашли кое-что, способное выставить меня в невыгодном свете!

– Она в курсе. А еще Марина знает, что я вам верю – ей этого достаточно.

– Тогда и мне достаточно того, что вы верите ей, – усмехнулся Мономах. – И спасибо, что не бросаете – поверьте, я это ценю!

– Ну, а зачем же еще нужны друзья? – улыбнулась она, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло от сказанных им слов. – Ой, глядите, Жук кого-то поймал?!

Вскочив на ноги, Мономах кинулся к воде: пес и в самом деле тащил нечто, напоминающее птицу.

– Это же утка! – воскликнула Алла, подбегая к собаке сразу за Мономахом. – Бедная птица, он же ее слопает!

Неожиданно Мономах расхохотался и отступил. Алла подняла на него удивленный взгляд.

– Что тут смешного?! – воскликнула она, пораженная неожиданной жестокостью, которой раньше в нем не замечала.

– Это действительно утка, Алла Гурьевна, – все еще смеясь, ответил он. – Подсадная утка! Вернее, пластиковая, – видимо, кто-то решил украсить озеро или собаки с участка утащили!

Теперь и Алла увидела, что в пасти Жука зажата игрушка. Она так походила на живую птицу, что сразу было невозможно отличить подделку! Жук радостно вилял хвостом, переводя взгляд с Аллы на Мономаха, пытаясь понять, чем же так развеселил их, но определенно довольный тем, что ему это удалось.

* * *

Антон терпеть не мог медицинские учреждения: едва переступая их порог, он сразу начинал чувствовать себя больным! Отчасти виной тому был печальный опыт нескольких ранений, но больше – самые ужасные воспоминания детства, когда он угодил на больничную койку с аппендицитом. Белые халаты – если, конечно, они не принадлежали поварам, – вызывали у него легкое головокружение и желание спрятаться, он никогда не приходил в восторг от медсестричек, частенько вызывающих сексуальные фантазии у его коллег. Поэтому Антон обрадовался, узнав, что профессор Изварский, с которым ему порекомендовали побеседовать, находится в отпуске и обретается на собственной даче на берегу Ладожского озера.

– Инга – весьма способная девочка, – говорил Изварский, разливая по огромным, похожим на супницы чашкам черный, как деготь, чай. Он принимал Шеина на веранде с видом на соседний двор, где в этот самый момент его хозяин жег оставшуюся с осени опавшую листву и сухие ветки. Запах дыма врывался в открытое окно веранды, но Антон и не думал возражать: после городских выхлопных газов дым казался даже приятным. – Какое-то время я думал, что она разочаровалась в профессии, но потом, похоже, все наладилось!

– Вы давно знакомы? – спросил Антон.

– Давно, – кивнул профессор. – Видите ли, Инга проходила у меня ординатуру. Очень целеустремленная, знающая… Немного чересчур амбициозная, правда, но это нормально для молодого врача!

– В чем это выражалось?

– В уверенности, что она может вылечить всех. Как я уже сказал, для молодого специалиста, еще не похоронившего первый десяток пациентов, это в порядке вещей.

– Не похоронившего… – начал было Шеин, но профессор тут же его перебил:

– А чего вы хотите? Да, время не стоит на месте, наука развивается, и теперь мы можем спасти тех, кого еще десять лет назад сочли бы безнадежными, но мы не боги! Зачастую люди приходят к нам в запущенном состоянии, да и на препараты все реагируют по-разному… Чего уж говорить, у нас, у онкологов, в медицинском сообществе самые обширные кладбища!

– Борис Лаврентьевич, а почему вы сказали, что Инга в какой-то момент разочаровалась в профессии? – задал отвлекающий вопрос Антон: кладбища, по понятным причинам, привлекали его еще меньше, чем больницы.

– Вот сразу видно, где вы работаете – каждое слово запоминаете! – усмехнулся профессор. – Да, было такое время, сразу после стажировки в Штатах.

– Инга ездила в Америку?

– Да, по программе обмена между медицинскими вузами. Было это лет… да, пожалуй, лет двадцать пять тому. Ей посчастливилось попасть в огромную частную клинику, очень дорогую и прекрасно оборудованную – нам тогда такой уровень и не снился! Вернулась Инга вдохновленная, и тогда у нее появилась идефикс: уехать жить и работать в США.

– Чего ж не уехала?

– Думаете, это так просто? Нет, найти возможность просто уехать можно, но вот работать по профессии – весьма проблематично! Вы представляете себе, сколько учатся на врача в Штатах?

– Очень долго?

– Пятнадцать-двадцать лет, если мы говорим о специалистах в конкретной медицинской области.

– Ого! – присвистнул Шеин. – А работать-то когда?

– В том-то и дело! Наш медицинский диплом в Америке не действителен, и это означало, что, даже если Инга сумеет уехать, то свою профессиональную деятельность ей придется начинать практически с нуля!

– К этому ваша ученица, как я понимаю, готова не была?

– Нет. Инга трезво смотрела на вещи: исследовав проблему, она пришла к выводу, что переезд невозможен. Но ей глубоко в душу запала та клиника с ее новейшими разработками, оборудованием и, чего уж скрывать, деньгами. Думаю, ни для кого не секрет, что врачи в Штатах – не только уважаемая, но и весьма высокооплачиваемая профессия! А в нашей стране, к сожалению…

– В частных клиниках врачи имеют возможность зарабатывать, – заметил Антон.

– Согласен, – кивнул профессор. – Но в тот момент, когда Инга посетила Америку, дела обстояли иначе. А еще она всегда отстаивала разнообразные нетрадиционные методы лечения онкологических заболеваний, так как обычно возможности врачей нашей специальности весьма ограничены…

– Простите, а что значит «нетрадиционные» методы лечения?

– Видите ли, молодой человек… вы уж извините, но, думаю, мой возраст позволяет вас так величать?

– Само собой, – согласился Антон, подумав, что в последнее время все меньше людей могут так к нему обратиться, ведь он не молодеет. Так что, пожалуй, это даже приятно.

– Так вот, – продолжал профессор, – медицина, опирающаяся на традиционную, признанную науку, предлагает три основных вида лечения онкологии: это оперативное вмешательство, лучевая терапия и химиотерапия. Многие пациенты, испробовавшие на себе все эти методы и не получившие желаемого результата, вынуждены обращаться к экспериментальной клинической медицине. Экспериментальными методами терапии мы считаем те, которые на сегодняшний день не до конца апробированы и не включены в протокол Всемирной организации здравоохранения. Они находятся на стадии клинических испытаний и требуют дальнейшего изучения.

– И что же это за методы?

– Ну, во-первых, генная терапия. Она разработана для людей, у которых можно предположить генетическую предрасположенность к развитию злокачественных опухолей, и основана на введении в опухоль генов, побуждающих раковые клетки погибать или, как минимум, препятствующих их размножению.

– И что, помогает?

– Одним помогает, другим – нет. Понимаете, все индивидуально, и не только в онкологии. Вот, к примеру, обычные лекарства – скажем, от гипертонии: кому-то помогают одни, кому-то другие. То же и с обезболивающими… Потому-то и существует столько разнообразных подходов.

– Есть и другие?

– Разумеется. Допустим, криоабляция, заключающаяся в замораживании пораженной ткани и введении ее в состояние некроза. Беда в том, что прилегающие здоровые клетки при этом тоже страдают, поэтому такой метод подходит далеко не всем. Существуют также лазеротерапия, ангиостатические препараты, направленные на препятствование образованию капилляров в опухоли. В некоторых случаях хорошо работают анаэробные бактерии, уничтожающие центр опухоли, до которого не добраться обычными способами. К последним и высокотехнологичным методам экспериментальной терапии относятся нанотерапия и таргетная терапия.

– А это что за звери?

– В организм вводится наногильза с микроскопическими частицами золота. Эта гильза способна обнаружить и уничтожить злокачественный очаг.

– Золото? Наверное, дороговато выходит!

– Противоопухолевое лечение редко бывает дешевым, особенно за границей, зато там предлагается широкий спектр различных экспериментальных программ, дающих отчаявшимся людям надежду. Впереди всех в этой области находятся Штаты, Израиль и Германия. Проблема в том, что в России практически отсутствуют подобные программы, и врачам нечего предложить пациентам, прошедшим все традиционные стадии. И каков результат? Больные обращаются к магам, волшебникам и прочим мошенникам, надеясь получить то, чего не может предоставить медицина. А потом… потом они умирают.

– А почему же у нас с этим так плохо? – спросил Антон. – В смысле, с экспериментальной медициной?

– Ну, во-первых, считается, что к ней можно прибегать лишь в том случае, когда традиционные клинические способы уже испробованы и не дали результатов. На нее решаются лишь люди с обильно метастазирующей опухолью и те, кому предписано не радикальное, а паллиативное лечение. Сами понимаете, что на этой стадии мало у кого есть шанс выздороветь, ведь обратить слишком далеко зашедший процесс вспять невозможно! Во-вторых, по мнению некоторых специалистов, эффективность экспериментального лечения злокачественных опухолей составляет примерно двадцать два процента, что считается незначительным.

– Незначительным?! – возмутился Антон, вопреки собственному желанию, захваченный рассказом специалиста. – Если из ста человек, которые все равно бы умерли, выживут двадцать два…

– Вы правы, молодой человек, – с улыбкой прервал его профессор. – Для пациентов и их родных это очень приличный результат, но вы же знаете, как медленно движется бюрократия! Российская медицина, вынужден признать, чрезвычайно неповоротлива, и для того, чтобы внедрить что-либо инновационное, приходится пройти такие круги адовы, что это мало кому по плечу! Ну, а еще давайте посмотрим на эту проблему с точки зрения тех, от кого все зависит: экспериментальная медицина отнюдь не безопасна! Она требует персонифицированного подхода, то есть лечение должно подбираться в зависимости от молекулярно-генетических особенностей конкретного пациента. Но персонифицированная медицина только-только зарождается, а значит, нет никаких гарантий, что химиотерапия, к примеру, вместо лечения не убьет пациента, малоизученная таргетная терапия не вызовет появления новых опухолей и так далее! Даже в Европе и Америке существует всего несколько крупных центров, занимающихся последними разработками в экспериментальном лечении онкологии, причем каждый из них специализируется в чем-то одном. Скажем, Мемориальный онкологический центр Слоуна-Кеттеринга проводит процедуры химической и термической абляции, а немецкий центр изучения рака при университете Гейдельберга применяет облучение тяжелыми ионами. Некоторые, как известный частный медицинский центр Топ Ихилов в Израиле, предлагают узкий спектр различных подходов – иммунотерапию, генотерапию и тому подобное. В России, надо сказать, тоже есть кое-какие экспериментальные программы, однако их слишком мало, и значимых отечественных разработок практически нет. Вы можете себе представить, что в то время, как у нас ученые работают примерно со ста пятьюдесятью лекарственными молекулами, в мире их разрабатывается более двух с половиной тысяч?! Проблема в том, что их просто-напросто не протолкнуть через «Великую Китайскую стену» отечественной бюрократии…

– Да уж, – хмыкнул Антон: за полчаса беседы с профессором он узнал об онкологии больше, чем за всю жизнь до этой встречи. И слава богу, если подумать! Никто не застрахован от болезни – как говорится, от тюрьмы да от сумы… И все же как-то не хочется думать о плохом, когда ты здоров!

– Так Инга хотела внедрить какие-то новые методы здесь? – задал он вопрос после довольно длинной паузы.

– Поначалу хотела попробовать, но потом поняла, что на осуществление своей мечты ей придется потратить всю жизнь. Инга оказалась к этому не готова.

– И она ушла в частный сектор?

– Честно говоря, мы с ней не виделись с тех пор, как она ушла из онкодиспансера, где проработала около десяти лет. Она надолго пропала, а потом вдруг позвонила поздравить с каким-то праздником. И на этот раз она казалась удовлетворенной, даже счастливой: и следа не осталось от былой депрессии! Видите ли, молодой человек, существует такой термин – профессиональное выгорание. В какой-то момент я почувствовал, что эта беда случилась и с Ингой, ведь в нашей профессии разочарований гораздо больше, чем радостей, и хоронить пациентов приходится чаще, чем врачам других специальностей… К счастью, я ошибся!

– Инге нравится работать в частном медицинском центре?

– Насколько я понял из нашей беседы, благодаря ей там появилось онкологическое отделение, а раньше был всего лишь консультирующий онколог. Теперь есть даже стационар, в котором проводят хирургическое вмешательство, и куча диагностических и лечебных процедур, включая гамма-нож!

– А Инга занимается…

– Раком молочной железы. А в этой области, надо сказать, произошел настоящий прорыв в последнее время: женщины теперь редко умирают от болезни, они ведут совершенно нормальный образ жизни после лечения и имеют все шансы дожить до старости! Я давно убеждаю Ингу выступить на конференции или хотя бы написать статью в «Ланцет» о своем успешном опыте лечения инновационными методами, но она, видимо, слишком скромна.

– Неужели не соглашается? – поднял брови Антон. – Она что, лишена честолюбия?

– Я бы так не сказал… Инга говорит, что у нее пока недостаточно данных, но, сдается мне, дело в другом.

– В чем же?

– По-моему, она просто суеверна, как большинство врачей: ей кажется, что стоит только выйти со своими результатами на широкую аудиторию, как везенье закончится!

– Так это все-таки везенье, а не высокие технологии и инновационные подходы?

– И то, и другое, молодой человек! – усмехнулся профессор. – И то, и другое…

* * *

Войдя в кабинет Нелидовой, Мономах сразу заметил незнакомую даму. Честно сказать, чтобы ее не заметить, надо было быть слепым: создавалось впечатление, что она занимает большую часть пространства, довольно, кстати сказать, обширного. И дело не только в том, что незнакомка весила добрых полтора центнера, а в том, что вся ее внешность производила неизгладимое впечатление, заставляя окружающие предметы и других людей как-то стираться, отходить на второй план и казаться незначительными. Высокая полная блондинка, облаченная в брючный костюм василькового цвета, удивительным образом гармонирующий с ее тщательно завитыми белокурыми локонами, она взглянула на Мономаха из-под длинных, подведенных голубой тушью ресниц большими карими очами, похожими на глаза лесной лани, и с улыбкой, демонстрирующей потрясающей белизны зубы, произнесла:

– Так вот он какой, доктор Князев! Что ж, примерно так я вас себе и представляла, – и, поднявшись со стула, она решительно протянула Мономаху белую холеную руку. Пожимая ее, он отметил броский маникюр и несколько золотых перстней, которые на любой другой женщине выглядели бы нелепо, однако на этой смотрелись органично. Мономаху пришлось глядеть на нее снизу вверх, так как впечатляющая незнакомка оказалась на полголовы выше его.

– Почему вы не сказали мне, что вляпались… то есть попали в неприятную историю, Владимир Всеволодович?

Голос Нелидовой заставил его вспомнить о том, что кабинет принадлежит ей, а не той, что на какое-то время полностью завладела его вниманием. Голос звучал спокойно, однако Мономах неплохо успел изучить любовницу и видел, что она раздражена.

– Я не думал, что для вас это имеет значение, – ответил он. – А откуда, собственно…

– Это моя вина, Владимир Всеволодович, – широко улыбнулась дама-гренадер. – Дело в том, что я – ваш адвокат, и я решила, не теряя времени, разобраться кое с какими неувязками в вашем деле. Собственно, и дела-то пока никакого нет, и, думаю, нам всем бы понравилось, чтобы так все и оставалось, верно?

Ее вопрос был адресован главным образом Нелидовой, которая кивнула, выражая полное согласие с ее словами.

– Кстати, меня зовут Марина, – запоздало представилась адвокат. – Марина Бондаренко. Алла Суркова должна была…

– Да-да, она мне говорила, – пробормотал Мономах. Он не рассчитывал, что знакомиться с адвокатом придется в присутствии любовницы и, по совместительству, непосредственной начальницы.

– Честно говоря, я планировала встретиться с вами, а не с главным врачом больницы, – снова заговорила Бондаренко. – Просто так уж вышло, что вы, Владимир Всеволодович, были на операции, а я не хотела откладывать дело с медсестрами в долгий ящик…

– На самом деле, было не совсем так, – вмешалась Анна. – Мне сообщили, что по вашему отделению ходит какая-то дама и задает среднему и младшему медицинскому персоналу странные вопросы. Тогда я решила выяснить, что происходит…

– И мы встретились, – закончила за главврача адвокатесса. – Пришлось объяснить, кто я такая и зачем кручусь в отделении. Надеюсь, вы не в обиде, Владимир Всеволодович?

– А зачем вы опрашивали медсестер? – спросил он вместо того, чтобы ответить на ее риторический вопрос.

– Пыталась выяснить, действительно ли вы сексуальный маньяк, бегающий за каждой юбкой, – фыркнула Нелидова. – Вот уж глупость!

– И… как много людей вы успели опросить? – пробормотал Мономах, представляя себе, что теперь подумают о нем подчиненные.

– Всех, кого намеревалась, – спокойно ответила Бондаренко. – Больше всего информации мне предоставили две ваши девочки, сейчас… – она стукнула по экрану навороченного смартфона красивым розовым ногтем. – Вот, Алина Руденко и Татьяна Лагутина.

Ну конечно, Лагутина, куда же без нее! Уж эта наговорит…

– Они очень удивились, что я задаю такие вопросы, – продолжала адвокатесса.

– И что сказали? – осторожно поинтересовался Мономах.

– Что никогда не видели, чтобы вы преследовали кого бы то ни было настойчивыми ухаживаниями. И даже не слышали о таком!

– Марина Павловна попросила меня вызвать сестру, которая обвиняет вас, Владимир Всеволодович, – сказала Нелидова. – И знаете, что интересно?

Он молча устремил на нее вопрошающий взгляд.

– Выяснилось, что Мутко в отпуске…

– Причем уже три дня как, – встряла Бондаренко. – А вот с Капустиной вообще странная история. Я позвонила ей, представилась и попросила о встрече. Она сказала, что будет разговаривать только со следователем, и ни с какими адвокатами общаться не обязана!

– И что теперь делать?

– Я найду способ встретиться с этими милыми дамами, которые, судя по всему, вовсе не горят желанием ответить за свои слова. В конце концов, потребую, чтобы Никифоров вызвал девиц для беседы в моем присутствии, это не проблема!

– А в чем тогда проблема? – спросила Нелидова.

– На мой взгляд, проблемы нет, – беспечно пожала пышными плечами адвокатесса. – То, что якобы пострадавшие не могут подтвердить свои слова, нам на руку! Между прочим, Татьяна Лагутина сказала, что доктор Князев не обратил бы внимания ни на одну медсестру, даже если бы они стояли голые под прожектором.

– Даже так? – усмехнулась главврач. – Почему?

– Лагутина не уточнила, но, полагаю, это о многом говорит. Сдается мне, если допросить девиц по отдельности, кто-нибудь из них, если не обе сразу, откажутся от первоначальных показаний. Но то, что они лгут, не означает, что вам, Владимир Всеволодович, нечего опасаться.

– Почему? – удивился он. – Если все это – наглая фальсификация…

– Is fecit cui prodest!

– Ищи, кому выгодно? – машинально перевел Мономах с латыни. – Что вы имеете в виду? Разумеется, выгодно следователю, ведь на этих показаниях он строит обвинение!

– А вот я бы не была так уверена на вашем месте, – покачала головой Бондаренко. – Похоже, у кого-то еще на вас зуб, вот и «нарисовались», очень кстати, две «обиженные» девицы! У вас есть предположения, кто бы это мог быть?

Нелидова и Мономах быстро переглянулись и почти одновременно покачали головами.

– Что ж, тогда я, пожалуй, пойду, – сказала адвокатесса, поднимая свой внушительный зад со стула. – Будем держать связь, Владимир Всеволодович!

– Я тоже пойду, – поспешил вскочить и он, не желая оставаться в кабинете и обсуждать ситуацию с Нелидовой. Конечно, рано или поздно придется это сделать, но лучше не сейчас, когда он и сам в тупике.

Распахнув перед Бондаренко дверь, он вышел следом.

– Проводите меня до лифта, если не возражаете, – попросила она. – У вас тут настоящие катакомбы, и без гида легко можно потеряться!

Мономах подумал, что столь яркая и корпулентная дама вряд ли смогла бы потеряться где бы то ни было, но кивнул и, держась чуть впереди, повел ее по извилистому коридору к служебному лифту: ожидать общего слишком долго, а он не хотел продолжения разговора – по крайней мере, до тех пор, пока не обмозгует все сам, в одиночестве. Завернув за угол, он едва не налетел на Гурнова, направлявшегося куда-то с сосредоточенно-задумчивым видом.

– О, Вовка! – обрадовался он. – Ты чего…

Патолог осекся при виде большого, облаченного в васильковый костюм тела, маячившего за спиной приятеля.

– Добрый день, – поздоровалась Бондаренко, очаровательно улыбнувшись.

– До… брый, – выдохнул Иван, восхищенно таращась на нее, словно школьник-подросток на грудастую училку.

– Дальше я сама, спасибо, – обратилась адвокатесса к Мономаху; действительно, они уже почти дошли. – А вы все-таки подумайте над моим вопросом, Владимир Всеволодович, – неожиданно добавила она. – Is fecit cui prodest…

И, покачивая полными бедрами, двинулась прочь.

– Ну, Вовка… – пробормотал патолог, провожая взглядом ее фигуру, занимающую, казалось, почти все пространство узкого коридора. – Кто эта жар-птица, черт подери?!

– Мой адвокат, – ответил Мономах: было забавно наблюдать, как худое, остроносое лицо приятеля наливается краской. – А ты зачем вылез из своего подвала – неужели Нелидова вызвала?

– Какая еще Нелидова? – бесцветным голосом отозвался Иван, не сводя взгляда с угла, за которым только что скрылась Бондаренко.

– Твой начальник, Нелидова!

– А-а… Слушай, а как ее зовут?

– Нелидову? Ты что, забыл – ее зовут Анна…

– Да при чем тут Нелидова, Мономах, я про адвокатшу твою! – нервно перебил друга патолог.

– Кажется, Бондаренко… Марина, да. Тебе-то что?

– Познакомь нас!

– Чего?

– Меня и ее. Лады?

– Зачем?

– Не тупи, Вовка!

Мономах во все глаза смотрел на Гурнова, совершенно его не узнавая. Приятель любил женский пол, недаром он был женат несколько раз, но ни разу он не видел его в состоянии столь сильного возбуждения. Ни одна из многочисленных жен Ивана не вызывала у Мономаха теплых чувств, однако он смирялся с неизбежным и старался не общаться с ними без особой надобности. Все они походили друг на друга, словно горошины из одного стручка – невысокие, худенькие брюнетки со стервозным характером. Так почему же при виде женщины, абсолютно не соответствующей его идеалу внешности, патолог вдруг лишился дара речи и пустил слюни, как щенок?