Текст книги ""Фантастика 2025-118". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Андрианова

Соавторы: Евгения Чепенко,Олег Ковальчук,Руслан Агишев,Анастасия Андрианова,Иван Прохоров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 140 (всего у книги 351 страниц)

С другой стороны прямо в ухо басил отец Гавриил, нахваливая новый роман. Александр как раз только что рассказывал им о его содержании и выборочно зачитал несколько глав. С пробником, так сказать, познакомил.

– … Это правильно, сын мой, очень правильно про русское воинство писать. Пущай все знают, что у нашего государя храбрые, верные воины, которые любого ворога и в хвост и в гриву… Еще бы про веру нашего Господа написать, сын мой, что православной верой наши воины крепки. Напиши, напиши…

Священник, как и городничий, тоже не пропустил ни одного тоста и наливки себе наливал в рюмку до самых краев. Оттого уже очень «хорош».

– … Благодаря вере наш русский люд и живет в благости, в человеколюбие и справедливости, – гремел его голос. – Возьми вот француза и погляди на него. Скотина ведь, шаромыжник. Мошенник на мошеннике сидит да мошенником погоняет. А на германца погляди? Как зверье живет друг с другом, грызутся по любому делу…

Задерживаться за столом Пушкин особо не стал. С делами, к счастью, удалось разобраться – городничий дал добро на печать в своей типографии, а отец Гавриил выкупил весь запас кофейного бейлиса. Еще хотел на ярмарку успеть и самолично посмотреть на то, как люди его новый товар воспринимают. Словом, совсем не было времени за столом рассиживаться.

– Вынужден откланяться, Илья Петрович, – Александр с печальным видом встал из-за стола. – Мое почтение, Ефросинья Николаевна, – он поклонился супруге городничего, которая, похоже, надеялась, что он останется до вечера, а может и заночует. – Неотложные дела требует моего присутствия. Да и, как человек, находящийся под надзором полиции, не должен надолго отлучаться от Михайловского. Вы извините меня.

– Какая жалость, Сашенька, какая жалость, что тебе уже пора уезжать. Но понимаю, ссылка… – совершенно искренне опечалился подвыпивший городничий, бросаясь к нему обниматься. – Сашенька, дай слово, что вскорости непременно снова приедешь к нам в гости! Мы хорошенько подготовимся, пригласим еще больше гостей… А про свои книги не изволь беспокоиться, – старичок то и дело кивал своему гостю. – Все сделаем в лучшем виде, напечатаем. Я ведь в твои годы тоже писал стихи. Да, да, Сашенька, писал и много…

– Сын мой, я сегодня же буду ждать сей чудесный напиток, которым ты нас изволил угостить, – с другой стороны Пушкина провожал священник, которому уж больно сильно понравился бейлис. – Я ведь очень кофею уважаю, особенно по утрам. Поэтому, изволь, все ко мне в обитель доставить. По цене не обижу, все возьму, сколько есть и будет. Никому больше не отдавай на сторону. Мне ведь много потребно. Знаешь, в обитель, сколько знатных гостей приезжает? Не сосчитать, – отец Гавриил тяжело вздохнул и вскинул руки. Мол, просто толпами ездят. – И каждого нужно потчевать чем-то особенным…

Раскланявшись и приняв коробку с ароматными гостинцами, Пушкин, наконец, покинул гостеприимный дом городничего. Время было чуть больше двух часов дня, и он как раз успевал на ярмарку, к самому ее разгару.

– Дела-то складываются, как нельзя лучше, – улыбался он, направляя коня вслед очередной скрипучей повозке. – А я переживал из-за плохого предчувствия. Глупости, суеверия эти плохие сны…

Действительно, все очень хорошо, а главное, вовремя устраивалось. В один день удалось пристроить весь запас кофейного ликера, и, какая удача, все будущие запасы! Отец Гавриил, судя по обуявшей его решительности, был готов еще больше ликера скупить и сразу же расплатиться наличными деньгами. Также решился вопрос с типографией. Благодаря доброй воле городничего [просто премилейший старичок] печать его нового романа, второй части Ивана-морехода и библии ему встанет в сущие копейки. Как такой удаче не радоваться?

– Теперь ещё косметички бы пошли, вообще, хорошо было бы. Я бы уж тогда развернулся…

На ярмарке оказалось людно. Пришлось спешиться и вести коня в поводу.

– Красота… Всё бурлит, движется, кипит, – по пути Пушкин любовался развернувшейся во всю силу ярмаркой. – Настоящая стихия.

Подбираясь к месту, где заканчивались ряды, и велась торговля с возов, он замедлил шаг. Нужно было свое «хозяйство» высматривать, а то и пропустить немудрено. Сотни повозок, телег образовывали самый настоящий лабиринт, где с лёгкостью можно заблудиться.

– Хм, интересно. Уж не мои ли так кричат? – в ярмарочном гуле, к своему собственному удивлению, Александр вдруг разобрал весьма любопытные призывы, в которых отчетливо разбирались слова «красивиШный» и «косметиСка». – Точно мои, – аж поморщился, так резали слух исковерканные слова. – Креативят, молодцы.

И пошёл на голос.

– А вот и мои, красавцы… Смотри-ка, толпа какая, – Александр не сдержался и присвистнул, заметив бурление людей рядом со своими повозками. Десятки людей с разинутыми ртами галдели, размахивали руками, тыкая пальцами. – Видно, понравилось, раз такой ажиотаж поднялся…

Выставив в сторону локти, начал пробираться ближе. С каждым шагом толпа становилось все плотнее и плотнее, отчего приходилось еще энергичнее «работать» локтями. Естественно, на него «лаялись», тоже пытались ткнуть локтем или того хуже, ногой лягнуть.

– Куды прешь, как бык?

– Все ноги людям отдавил…

– Я тобе чичас…

Но едва увидев его дворянскую физиономию и богатое платье, быстро сникали и тут же исчезали в толпе.

– Ляксадра Сяргеич, Ляксандра Сяргеич! – заметив пробирающегося барина, Прошка подскочил на месте. – А мы уж вас обыскались. Товару-то почти не осталось…

Александр, сделав шаг, встал, как вкопанный. Лицо при этом вытянулось от искреннего удивления. Как это почти не осталось⁈ Там же товара было почти на десять тысяч рублей, и это по самым скромным подсчетами. Если же по нескромным подсчетам, то общий доход мог превысить и двадцать тысяч рублей. Они, что там перепились что ли?

Растолкав пару дюжих приказчиков, Пушкин оказался у своей повозки и первым делом стал высматривать ящики с товаром.

– Ни хрена себе, пусто! – не выдержав, ругнулся. В ближайшем ящике шкатулок с косметикой может две – три осталось, никак не больше. В двух других, вообще, ничего не осталось. – И по десять рублей купили? Это же большие деньги! Кто?

И неудивительно, что он сильно удивился. За десять рублей можно было хорошую дойную корову купить, да еще на теленка останется. Кого это так косметичка впечатлила?

– Все купили, Ляксандра Сяргеич! Только вот и осталось, – улыбающийся Прошка тряс парой шкатулок, что только что достал из коробки.

– Прошка не врет, Александр Сергеич, – рядом появился Дорохов с небольшим мешочком в руке. – Вы только уехали, к товару стал прицениваться один купец. По всему видно, что из староверов.

Выделив голосом слово «староверы» и одновременно многозначительно зыркнув глазами, товарищ замолчал. Похоже, намекал на что-то.

– Александр Сергеевич, вы что, про купцов из староверов совсем ничего не слышали? – с укоризной проговорил Дорохов. Лицо при этом такое «сделал», словно говорил о чем-то элементарном и известном всякому. – Про их капиталы, вообще, настоящие легенды ходят. Поговаривают, что в Сибири, куда их в свое время Петр Великий выселил, они тайно золотом промышляют, а потом его в торговлю и промышленность вкладывают…

Пушкин медленно качнул головой. Кажется, он что-то подобное припоминал. Вроде бы в свое время читал, что большая часть известных русских промышленников и купцов вышла из семей староверов. Кажется, старообрядческое происхождение имели такие известные купеческие семьи, как Морозовы, Рябушинские, Прохоровы, Марковы, Гучковы, Трятьковы [ главный герой также немного запамятовал, что в конце двадцатого века более половины российского капитала находилось в руках представителей старообрядчества, а примерно две трети всех миллионеров-предпринимателей были выходцами из старообрядческих семей].

– Вот, Александр Сергеевич, вам передали. Этот купец сразу все, что осталось взял, – Дорохов протянул Пушкину небольшой кожаный мешочек, оказавшийся при этом довольно увесистым. – Здесь золото…

Александр осторожно развязал завязки мешочка и заглянул туда. Изнутри сверкнуло желтым цветом.

– Не сомневайтесь, Александр Сергеевич, это настоящий золотой песок. На Кавказе я много такого повидал, разбираюсь. Здесь золота почти на десять с лишним тысяч рублей… Он сказал, что у него есть хорошее предложение для вас. Мол, в накладе точно не останетесь.

Дорохов кивнул в сторону торговых рядов.

– Ждет вас у менялы Абрамки-жида.

Пушкин кивнул, пряча мешочек за пазуху. Похоже, намечалось неплохое торговое сотрудничество. У купца оказался хороший нюх на товары, которые могут стать очень и очень популярными.

– Хорошо, Мишка. Оставайся здесь и продолжай бдить, а я пойду поговорю с этим золотым мешком…

Махнув рукой, нырнул в толпу. До торговых рядов, где с товарами стояли купцы посолиднее, было рукой подать. Где-то там, значит, стоял и прилавок этого самого Абрамки-жида, промышлявшего разменом денег.

– Определенно, удачный день. Почти двадцать тысяч заработали, – мысленно потирал руки Александр, вышагивая вперед. – Причем на будущее уже есть договор с батюшкой Гавриилом на поставку кофейного ликера. Очень хорошо…

Когда до первого прилавка оставалось с десяток шагов, Пушкин внезапно стал свидетелем весьма безобразной сцены, с чем он еще ни разу не встречался.

– Обмануть решила, сучка⁈ – до него донесся сочащийся злобой голос. – Думала, не пойму, какого ты черта на ярмарку стала проситься? Хозяин, значит, тебе не по нраву, тварь?

Александр поморщился от этих воплей и решил свернуть, чтобы не портить себе настроение. Догадывался, что сейчас может увидеть что-то мерзкое, нехорошее. Тяжело вздохнул, повернулся и уже занес ногу, как воздух прорезал женский крик:

– Не подходи! Не подходи-и! Я убью себя! Слышишь, убью!

И столько в этом крике было отчаяния, жуткой безнадеги, что у Пушкина мурашки по спине побежали. Его шаг замедлился, а потом, и вовсе, остановился.

– Уйди, ирод! Не подходи-и…

Замерев на мгновение, Александр боднул головой воздух и решительно шагнул вперед. Отодвинув в сторону одного человека, второго, выйдя вперед толпы.

– Живо брось нож! Живо, я сказал!

В небольшом круге, образованном глазеющими на бесплатное зрелище людьми, друг против друга застыли двое. Один, здоровенный, кровь с молоком, мужчина в расстегнутом гусарском доломане на плечах. Явно дворянин, на поясе в ножнах сабля. Рыжая лохматая шевелюра и лихо закрученные усы довершали образ отставного военного, решившего заняться хозяйствованием в своем поместье. Второй была статная женщина с распущенными черными волосами, в смуглой коже и глубоком пронзительном взгляде которой явно угадывалась цыганская кровь. Она занесла над собой руку с ножом и уже готовилась вонзить его в грудь.

– Не бросишь нож, я твоего ублюдка на ремни порежу. Знаешь, как он визжать станет? – откровенно глумился гусар, даже не сомневаясь, что все равно его возьмет. – Как порося резать буду. Ну? Живо бросай нож! Я сейчас его приведу и…

После этих слов из женщины, словно стержень вынули. Только что сверкавшие безумием черные глаза потускнели. Руки, как плети, опали. Из ослабевших пальцев выпал нож.

– Не надо… хозяин, – глухо выдавила из себя женщина, опуская низко голову. – Не трогай сына, я все сделаю.

Широко улыбаясь и демонстрируя крупные желтые зубы заядлого курильщика, гусар медленно подошел к ней, схватил за волосы и с силой дернул на себя.

– Ты заплатишь за это, сучка.

Размахнувшись, с оттяжкой хлестанул ее по щеке. В сторону брызнула кровь.

– И это только начало. Ты меня перед всеми унизила, показала, что я плохой, слабый хозяин. Такое нельзя простить… Поэтому сегодня босой домой пойдешь…

Не дослушав, она начала снимать сапожки. Аккуратно поставила сапожки рядом, ступая в ледяную грязь изящными ножками.

– И без полушубка.

Не поднимая глаз, женщина скинула с плеч овчинный полушубок, и осталась в простом черном платье.

– И без пла…

Вздрогнув, Пушкин уже понял, что сейчас произойдет. Крестьянка была полностью сломлена и, без всякого сомнения, сделает то, что ей прикажет хозяин. Можно ли было как-то ей помочь? Или нет, следовало пройти мимо? Что у него, дел было мало? В конце концов, гусар в своем праве и никто слова ему не может сказать против. Ведь, он хозяин, а она его крепостная крестьянка.

Александр скрипнул зубами, почувствовав солоноватую кровь от прикушенной губы. От вопросов едва не кипела голова.

Что он должен был сделать? Пройти мимо и уже завтра забыть обо всем, или сделать шаг вперед? Кто он, в конце концов, тварь дрожащая или право имеет?

Глава 3
Пора назад, домой

* * *

г. Энск

Ярмарочная площадь

Ситуация, однако…

Гусар на глазах у публики лупцевал крепостную крестьянку, и явно получал от этого искреннее удовольствие. Картинно широко замахивался, а когда та испуганно дергала плечами и старалась отвернуть лицо в сторону, с оттягом хлестал ее по щеке. От удара женская головка моталась из стороны в сторону, как тряпичная.

– Нравится, нравится? – с садистским блеском в глазах после каждого удара спрашивал гусар, при этом заглядывая ей в глаза. Она, конечно, пыталась отвернуться, но он цепко держал ее за подбородок. – Будешь знать, как позорить Витольда Вишневского! Поняла теперь, что ты моя душой и телом? Захочу, на коленях будешь передо мной ползать и прощения вымаливать. А захочу, за побег в Сибирь отправят или на конюшне на смерть запорят…

Вместе с галдящей толпой [ для многих такое зрелище было лишь обыденностью, правдой жизни, в которой не было ничего из ряда вон выходящего], смотрел на все это и Пушкин, с трудом сдерживая рвущие из себя ругательства.

– Саня, держи себя в руках, – бормотал он сквозь стиснутые зубы. – Терпи…

Понимал, что, если откроет рот, то только хуже сделает. Видно было, что гусар ждал чего-то эдакого. Специально ведь на виду у всех свою крепостную бил, власть показывал. Мол, смотрите все – я хозяин, что хочу, то и делаю.

– Садист, с…ка. Тебе бы самому рожу в кровь разбить, чтобы зубы прямо в горло врезались.

Гусар тем временем еще раз хлестанул по женской щеке. Женщина от удара упала, снег рядом с ней окрасился красным.

– Черт, не могу… – скрипнул зубами Александр, делая шаг вперед. Взгляды толпы тут же скрестились на нем. Развернулся в его сторону и гусар, удивленно вскинув брови. – Эй, сколько за нее хочешь? Купить думаю, как раз цыганки дома не хватает.

– Понравилась девка? – гусар тут же оскалился в ухмылке, показывая крупные желтые зубы. – Хорошо. Страсть, какая горячая в постели. Такая дорого встанет.

Сказал, а сам смотрит нагло, оценивающе. По-хозяйски схватил крестьянку за волосы, ставя ее на ноги.

– Очень дорого будет. Смотри, какое тело! Такую лошадку объезжать сладко… Поговаривают, господин Пушкин, что вы особенный знаток в амурных делах, – гусар подмигнулся, показывая, что узнал своего собеседника. – Настоящая цыганочка. Чай, не пробовал еще такую…

Пушкин всеми силами старался сохранить спокойствие и равнодушие, чувствуя, что нельзя и выказать и капли интереса.

– Сколько за нее? – снова повторил поэт, лениво похлопывая по карману. Мол, решайся скорее.– Деньги с собой, прямо сейчас расплачусь.

– Две тысячи дашь? – с хрипотцой в голосе спросил гусар, жадно глядя на карман.

Неторопливо, с ленцой, словно ему наплевать на все и всех, поэт вытащил толстую пачку ассигнаций, не так давно полученных от отца Гавриила, игумена местной церкви за поставки бейлиса, и начал выразительно отсчитывать нужную сумму.

– Стой, подожди, – облизнулся гусар, не сводя глаз с пачки денег. – Две тысячи мало за такую красоту. Давай, пять тысяч. Пять будет в самый раз.

Рука Александр, отсчитывавшая ассигнации, дрогнула. Две тысячи и без того были значительной суммой, на которую он особенно рассчитывал в своих делах. Про пять и говорить не стоило. Отдать столько за крепостную крестьянку даже из-за человеколюбия он просто не мог себе позволить.

– Что, господин Пушкин, денег жалко стало? Не хочешь человеческую душу спасти? Я ведь запорю эту стерву, если не заплатишь, – глумливо ухмыльнулся гусар, поигрывая плеткой. – А потом на тебя кивать буду. Мол, раззадорили меня, гусара, а я и разошелся. Чего с меня, дурака, взять? Про тебя же разговоры пойдут – «за копейку удавится», «жидовская душонка».

От таких слов Пушкину в момент кровь в лицо ударила. В висках застучало, словно крошечные молоточки заработали.

– Чего мнешься, господин поэт? Это, чай, не стишки пописывать да языком красиво трещать. Здесь настоящие яйца нужны.

Гусар уже в открытую его оскорблял, чего просто нельзя было не заметить. Пушкин едва сдерживался, чтобы не броситься на него с кулаками.

– Чего глаза пучишь? Кишка тонка с гусаром объясниться? Или только в Петербургах храбрость имеется?

Все, поэт не выдержал. Быстро снял с левой руки перчатку и с силой бросил ее в лицо своему обидчику.

– Вызываю…

– А вот это дело! – тут же расплылся в улыбке гусар. – Как вызываемая сторона, имею право на выбор оружия. Тогда выбираю саблю, а то засиделась она уже в ножнах.

– Где и когда? – глухо спросил Пушкин, уже понимая, что сглупил. Похоже, его просто спровоцировали, как обычного сопливого юнца, сыграли на чувствах.

– А чего ждать? Перед смертью-то не надышишься. Ха-ха-ха! – расхохотался гусар, даже не скрывая своей радости. – Сейчас и помашем сабельками-то. Выйдем только в поле, чтобы лишних глаз рядом не было, и помашем. Сойдет, или в отказ пойдешь?

Александр качнул головой. Такое не скрыть. От дуэли отказаться, значит, в чужих глазах прослыть откровенным трусом. В обществе сразу же станут косо смотреть, друзья перестанут подавать руку.

– Я как раз еще одну саблю с собой взял, как душа чуяла…

* * *

г. Энск

Городской пустырь

К ночи хорошо подморозило. Снег, еще днем больше похожий на кашу, сейчас хорошо схватился. Солнце медленно садилось, грозя вскоре скрыться за верхушками деревьев. Небо на западе окрасилось в багровые цвета, словно намекая на исход поединка – чью-то смерть.

На пустыре, куда редко кто сейчас заглядывает, стояли четверо – двое дуэлянтов и их секунданты.

– … Господа, готовы ли вы примириться? – Дорохов посмотрел на Пушкина, буквально умоляя его взглядом ответить утвердительно. Однако, бледный, как смерть, поэт холодно молчал. – Господа, вы же знаете, что дуэли сейчас под негласным запретом. Александр Сергеевич, Витольд Юрьевич?

Гусар оперся на саблю и скалил зубы в улыбке, всем своим видом показывая, что и не думает примиряться.

– Витольд Вишневский никогда не берет свои слова взад. Я сказал именно то, что сказал, и саблей готов подтвердить свои слова. Но если, господин Пушкин, попросит у меня прощения, извинится, то я, так и быть, соглашусь на примирение, – осклабился гусар, с нескрываемой насмешкой глядя на поэта.

Услышав такое, Дорохов потемнел лицом. Считай, было нанесено еще одно оскорбление. Теперь точно не решить дело миром.

– Господа, позвольте минуту. Мне нужно кое-что сообщить Александру Сергеевичу.

Провожаемый смешками, Дорохов подошел к Пушкину.

– Я не знаю, в чем тут дело, но происходящее совершенно ненормально, – приглушив голос, взволнованно проговорил он. – Александр Сергеевич, вы разве этого не видите? Почему Вишневский совершенно расчетливо снова и снова провоцирует вас? Он же не ваш личный враг? – поэт хмуро покачал головой, давая понять, что ничего не знает о каких-либо размолвках или ссорах между ними. – Он должен вам денег или вы ему? Может что-то амурное? – Пушкин снова качнул головой. —

Михаил бросил косой взгляд в сторону гусара, словно пытался прочитать его мысли.

– Он совсем не похоже на дурака. Профессиональным бретером, задирой тоже вряд ли назовешь. Это скорее игрок и пьяница, каких еще поискать, – быстро рассуждал Дорохов. – Тогда… Тогда Вишневский просто наемник. Александр Сергеевич, похоже, вы кому-то перешли дорогу. Слышите меня? Александр Сергеевич?

Поэт с совершенно отстраненным видов кивнул.

– Вы должны отказаться от дуэли. Я прошу вас. Давайте, скажем, что у вас сильная боль, приступ, в конце концов. Вам никак нельзя с ним выходить против него.

– Хватит, Миша. Я должен. Ты же сам все знаешь, не хуже меня. Таков заведенный порядок, и не мне его менять. Все знают, что Александр Сергеевич Пушкин всегда готов защитить свою честь.

И столько в голосе поэта было непреклонной решимости, что Дорохов заскрипел едва не застонал от отчаяния. С совершенной отчетливостью понял, что Пушкин ни за что не откажется.

– Я могу выйти вместо…

– Я сказал, хватит.

– Хорошо, хорошо. Тогда слушайте меня внимательно, – Михаил подошел вплотную, чтобы никто и ничего не услышал из их разговора. – Он гусар и, похоже, воевал, что по ухваткам видно. Я с такими встречался, было дело. У гусар одна и та же манера рубки – на скаку нанести очень сильный удар, чтобы развалить врага с плеча и до пояса. Если же завязывалась сшибка, то они чаще саблей колют, а на возврате стараются кисть отрубить. Слышите меня?

Видя индифферентность Пушкина, Дорохов схватил его за плечи и с силой встряхнул.

– Александр Сергеевич, соберитесь, от этого зависит ваша жизнь! Слышите, что я говорю⁉ Вишневский будет ждать, играть с вами, чтобы нанести один единственный сильный удар. Как увидите, что гусар начнет поднимать саблю, сразу же сближайтесь и ко…

Хотел еще что-то важное добавить, но позади него донесся насмешливый наглый голос:

– Господа, вы там заснули? Право слово, у меня нет никакого желания тут мерзнуть. Господин Пушкин, вы слишком долго собираетесь. Мне начинает казаться, что просто напросто… трусите.

Серость на лице Пушкина тут же сменилась алым цветом. Решительно оттолкнув товарища, он прошел вперед.

* * *

г. Энск

Городской пустырь

Настоящий гусар, чего тут говорить. Вишневский горделиво выпрямился, обхватив рукоять сабли. Красный доломан с золотым шитьем, как перчатка, обтягивал туловище, выгодно подчеркивая изрядную ширину плеч и узкую талию. Ментик, верхняя куртка, подбитая мехом, валялся на снегу ярким пятном.

– Может мне повернуться спиной, господин Пушкин? Ха-ха-ха!

Витольд громогласно загоготал, запрокинув назад голову. Видно, что чрезвычайно доволен собой.

А как ему не быть довольным? Еще неделю назад Вишневский после проигрыша в карты продавал свое родовое поместье и готовился стать босяком, как все волшебным образом переменилось. С ним встретился один пожилой господин, говорящий с откровенно французским акцентом, и предложил довольно плевое дело, за которое посулил решить все его проблемы. Надо было, как следует, проучить одну известную персону, борзого рифмоплета по фамилии Пушкин. И какой дурак от такого откажется? Витольд Вишневский, потомок гордого рода шляхтичей Вишневский, ни в коем разе не дурак.

– Ну, наконец-то, а то я уже начинаю замерзать.

Он несколько раз крутанул саблей восьмерку, как всегда делал на службе перед фехтованием. Хорошее упражнение, неплохо разгонявшее кровь и согревающее мышцы. Хотя он и без этого погоняет по полю этого напыщенного штафирку.

– Начали, – громко крикнул один из секундантов, давая сигнал к началу дуэли.

Витольд сразу же сделал резкий выпад вперед, пытаясь нанести удар-укол. Хороший прием, когда у противника мало места для маневра. Но здесь на поле все было иначе – места много, хоть танцы устраивай. Вот и этот рифмоплет неуклюже отпрыгнул назад, едва не свалившись при этом.

– Вы не ушиблись, господин поэт? – издевательски ухмыльнулся Витольд, снова крутанув восьмерку саблей и медленно двинувшись влево. – Право слово, фехтование – это не ваша стезя. Вам бы пописывать стишки, да ухлестывать за дамами. Кстати, поговаривают, своей должностью при дворе вы обязаны вашей супруге, а точнее благосклонности к ней императора, – естественно Вишневский не мог не вспомнить об этом слухе, который гулял среди дворян.

Тут же довольно гоготнул, отметив, что лицо у Пушкина залилось багровым цветом. Видно, что издевательская острота достигла своей цели.

– А может быть вы и свечку держали при этом? Ха-ха!

Вишневский очень любил такие грязные приемчики, сходясь с кем-нибудь на саблях. Главное при этом знать, куда бить. Противник сразу же начинает злиться, а значит терять концентрацию.

– Значит, все это правда. Не зря говорят, что вы, господин Пушкин, весьма предусмотрительны и обстоятельны, особенно, когда это касается своей женушки…

Улучив момент, Витольд сделал новый выпад, и снова неудача. Каким-то чудом, этот курчавый доходяга снова ушел от удара. Юркнул в сторону, и клинок прошел мимо.

– Может хватит скакать, как африканский макак?

Витольд уже и сам начал терять терпение. Дуэль, должная закончиться на второй – третей минуте, затягивалась. Каким-то невероятным странным образом этот поэтишка, никогда не служивший в армии, всякий раз ускользал от его удара.

– Пора заканчивать этот цирк…

Он отвел руку назад, чтобы при замахе клинок набрал скорость и удар оказался неотразим. В свое время Витольд так с легкостью располовинивал противника в конной сшибке, разрубая и кость, и плоть от шеи и до самой поясницы.

– На-а!

Заорал и рванул вперед, стремительно опуская саблю.

Время, словно замедлилось. Вишневский видел, как расширились от испуга глаза у противника, и как он вновь попытался отпрыгнуть назад. Но самую малость промедлил, оттого клинок и прошелся по его груди. Сюртук и сорочка поэта тут же окрасились красным цветом, быстро переходящим на брюки.

Витольд уже готовился расхохотаться, как почувствовал резкую боль в животе. Опустил взгляд и с удивлением увидел и у себя под ребром кровавое пятно. Этот штафирка его все-таки задел.

– Повезло… – зажимая рану, гусар медленно опустился на снег. Ноги его почему-то не держали. – Ничего, ничего, заживет, как на собаке. А вот у этого…

Он отмахнулся от суетящегося рядом секунданта, пытавшего осмотреть рану. Вишневский хотел увидеть, как его противник корчится от боли, как стонет и зовет лекаря.

Но услышал совсем другое…

– Александр Сергеевич, господи, сколько крови! Ранили в живот⁈ Скажите, ранили в живот⁈ У вас весь сюртук, брюки в крови! Господи…

– Успокойся, Миша, успокойся. Это всего лишь красные чернила. Представляешь, я забыл передать оба этих бутылька в типографию. Оставил во внутреннем кармане сюртука…

* * *

Петербург

Зимний дворец

В тишине дворца раздавались гулкие шаги. Кто-то шел уверенно, размашисто, а, значит, имел такое право и явно был вхож к императору. Оба высоченных гренадера из особой Золотой Гвардейской роты, занимавшейся охраной императора и его семьи, встрепенулись и еще сильнее вытянулись. Затянутые в шитые золотом роскошные мундиры, они сейчас выглядели античными статуями древних богов-воинов.

Звук приближающихся шагов усилился, все находящиеся в зале замолчали, с напряжением вглядываясь в сторону дверей. Явно, гадали, кто же так уверенно вышагивает по направлению к кабинету императора.

Наконец, створки широко распахнулись и на пороге появилась внушительная фигура священнослужителя, затянутая в роскошную бархатную черную сутану. На его голове располагался митрополичий белый клобук с вышитым золотом крестом и ниспадающим на спину длинным белым шлейфом. На груди, что говорило об очень многом, сверкали ордена драгоценными камнями высшие ордена империи – Святого апостола Андрея первозванного, Святого Александра Невского и Святого Владимира I степени.

– Митро… Митро… Митрополит… Митрополит… Митрополит Серафим… Его Высокопреосвященство…

Бежали еле слышные шепотки по придворным, ожидающим приема. Люди тут же склонялись в поклонах. Причем глубоко кланялись придворные, как в малых, так и в больших чинах. Ведь, славу митрополит Серафим имел весьма грозную, прямо под стать славе шестикрылых серафимов, высших ангелов, наиболее приближенных к Богу. Уличенного в хуле на церковь мог и самолично отходить тяжелым митрополичьим посохом. Сам государь прислушивался к словам митрополита, возглавлявшего Святейший Правительствующий синод, высший в империи орган церковно-государственного управления, больше трех десятков лет. Государыня же, вообще, почитала его за своего духовника, высоко превознося твердую волю и чистую веру в Бога священнослужителя.

Митрополит еще только подходил к дверям кабинета императора, а секретарь уже распахнул перед ним двери. По всей видимости, Николай Павлович был заранее предупрежден об этом визите, оттого и никакого промедления и не случилось.

– Доброго здравия, государь.

– И вам доброго здравия, батюшка…

Наедине оба общались запросто, без излишних титулований, так как давно знали друг друга и хорошо общались. Николай Павлович не раз и не два раза обращался к отцу Серафиму за советом в особо щекотливых ситуациях.

– Смотрю, государь, все в трудах, в заботах, – митрополит показал на письменный стол, заваленный разнообразными документами, справками, книгами.

– Да, батюшка, дел, и правда, много, – развел руками император, показывая, что никуда от этого не деться. – Империя огромна, за всем нужен глаз да глаз.

Одобрительно кивнув, священнослужитель подошел ближе:

– Пришел до тебя с важной просьбой, государь. Вчера из Псковской губернии мне прислали две особенные книги, с которыми я всю ночь глаз не сомкнул. И сегодня сразу же к тебе явился по поводу них, а точнее их автора поговорить.

Поставив на письменный стол принесенный с собой бумажный сверток, митрополит начал развязывать на нем тесьму. Николай Павлович, заинтересованно дернув бровями, тоже встал рядом.

– Опять поди какое-нибудь вольнодумство или ересь нашел, батюшка, как в прошлый раз?

Император намекал на тот случай, когда митрополит Серафим увидел в философских письмах Чаадаева «хулу на веру, нравственность и общественное устройство» и настоял на их запрете.

– Нет, государь, ныне я с хорошей вестью. Вот, принес тебе показать, что меня так взволновало.

Серая пергаментная бумага, служившая оберткой, была отложена в сторону, и на столе остались лишь две довольно крупные книги в скромных коричневых обложках, но с весьма говорящими названиями – Библия для детей и Азбука. Заинтересованно хмыкнув, император сразу же потянулся к ним:

– Хм, занятно, Библия для детей, – в голосе поначалу слышалось сомнение, но едва он открыл книгу, как у него вырвался изумленный возглас. – Вот это да!

В книге очень живо и невероятно понятно излагалось содержание Ветхого завета, к тому же сопровождавшееся огромными яркими картинками. Последние при этом сразу же притягивали взгляд, никак не давая его отвести. Каждая из картинок представляла собой совершенно цельный сюжет, который говорил едва ли не больше, чем текст на листке рядом.

На том месте, где он открыл книгу, изображалась сцена с египетскими казнями, а именно с саранчой и гибелью всех первенцев мужского рода. И так все было ярко и натурально нарисовано, что у Николая Павловича крупные мурашки по спине поползли. Каждая из людских фигурок была прорисована тщательно, со знанием дела, сразу верилось, что все было именно так, а никак иначе. Глядя на того же фараона с умершим сыном на руках, вообще, становилось не по себе.