Текст книги ""Фантастика 2025-118". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Андрианова

Руслан Агишев
Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 1
Опять в трудах аки пчела

* * *

Псковская губерния, с. Михайловское

Тот разговор с Прасковьей Александровной, состоявшийся сразу же после празднования восьмого марта, еще долго не выходил у Александра из головы. Слишком уж много непонятного, странного он узнал о прошлом Пушкине, что не могло быть простой безделицей или даже шуткой. Соседка, относившаяся к нему с материнской теплотой, вряд ли бы стала так шутить.

– Какие-то масоны, тайные общества, политика… Хм, Саня, курчавая башка, куда ты, вообще, влез⁈ Чую, не к добру все это, точно не к добру.

Пушкин снова перевернулся с одного бока на другой, уже в шестой или седьмой раз, наверное. Сна, по-прежнему, не было ни в одном глазу. Мозг, взбудораженный тревожными мыслями, теперь до самого утра не даст уснуть.

– Черт, – вздохнув, поэт откинул одеяло и поднялся. – Подкинули вы, Прасковья Александровна мне задачку. Гадай теперь всю ночь… Масоны… Код да Винчи какой-то получается, – почему-то вспомнился характерный фильм с Томом Хенксом про всякие масонские общества, заговоры и вселенские секреты. – Подожди-ка, этот французик ведь тоже про какого-то рыцаря говорил… Как уж там было-то?

Вскочив с кровати, он заметался по комнате. Нужное, словно специально, никак не вспоминалось. Мысль бродила где-то близко, очень близко, но все равно никак не давалась в руки.

– Так… Он сказал… Сказал… – наконец, началось вспоминаться, отчего он даже глаза прищурил от предчувствия. – Кажется, рыцарь розы и креста. Да, точно, рыцарь розы и креста.

Сделал в сторону печи еще несколько шагов и замер, уткнувшись задумчивым взглядом в стенку. А затем, и вовсе, повел себя странно. Резко дернул головой из стороны в сторону, с силой почесал затылок, и медленно пошел к небольшому комоду. Пока шел, что-то усиленно бормотал. Посмотри кто-нибудь сейчас на него, точно бы креститься стал.

– Где-то я это видел… Точно видел… Черт, попадалось же на глаза совсем недавно, – оказавшись у комода, Пушкин вдруг резко опустился на колени и начал в нем рыться. Рыскающий вполной темноте, с выпученными глазами, выглядел, и правда, не очень здоровым. – Видел же… Не мог я ошибиться… Тогда еще подумал, что это такое… Вот же оно!

Что-то увидев, он быстро дернулся.

– Вот оно.

Схватил массивную серебряную печатку с искусно выгравированными на ней розой и крестом и стал внимательно ее разглядывать.

– Даже надпись какая-то есть… Не видно ничего… От свечи один огарок остался… Сейчас, новую достанем.

С новой свечой стало гораздо светлее. На внешней части перстня показалась витиеватая надпись английскими буквами.

– Рыцарь, во как… Значит, я все правильно запомнил. Дантес упомянул, что я рыцарь розы и креста… Интересно… Как-то все так странно закрутилось. Сначала Дантес, потом соседка с ее разговором, а теперь вот еще и перстень. Санька, куда же ты вляпался?

Получалась, и правда, малоприглядная картина. По всему выходило, что Пушкин состоял в каким-то тайном масонском обществе и теперь, похоже, конфликтовал с его членами. При этом Александр сам толком ничего не помнил ни про это тайное общество, ни про его членов, ни про их совместные дела.

– Кто они такие? Чем занимаются? А я им с чего сдался? Вопросов, больше, чем ответов… А что я, вообще, знаю о масонах?

Александр задумался, усевшись в кресло. Вопрос был очень не просто и требовал обстоятельного размышления.

– Хм… Похоже, немного, – недовольно хмыкнул он, понимая к своему неудовольствию, что его знания о масонах в России весьма обрывочны и во многом основываются на кинематографе и художественной литературе.

– Масоны, общество вольных каменщиков… Если верить Льву Николаевичу Толстому, то и Суворов, и Кутузов были масонами, причем самого высокого градуса посвящения… При матушке Екатерине их во власти было, как блох на бродячей собаке. Вроде и канцлер, и сенаторы, и среди военных очень много… Подожди-ка, а сейчас-то они вроде запрещены, – он точно не был уверен, но почему-то очень склонялся к этой мысли. – Прасковья Александровна, кажется, что-то об этом тоже говорила. Мол, хорошо, что перестал с ними якшаться, а то и в Сибирь попасть не долго…

Постепенно появлялась некоторая ясность. Скорее всего, Пушкин, по натуре сильно увлекающийся, как и все творческие люди, человек, входил в масонское братство. Наверное, его «подцепили» чем-то красивым, необычным – какой-нибудь идеей о всеобщем братстве, равенстве. Пообещали, что они все вместе будут строить царство всеобщей справедливости. Для поэта, сильно симпатизировавшего декабристам и откровенно недолюбливавшего императора, это могло стать прекрасной наживкой.

– Эх, Саня, Саня, тебе уже почти сорокет, а все в сказки веришь, – он печально улыбнулся, качая головой. – Знал бы ты, как часто нас этими сказками о справедливом обществе кормили. Сначала рассказывали о коммунизме и светлом будущем, потом – о человеческом капитализме с сытостью, достатком и демократией… И всегда, Санька, всегда простой люд не получал ничего кроме боли, страха и нищеты. Никогда не верь, если тебе говорят красивые слова… Не верь.

Тяжело вздыхал, вспоминая свое прошлое.

Горько усмехался, когда перед глазами всплывали одухотворенные сытые лица политиков, красиво и грамотно вещавших о наступлении скорого рая и всеобщего изобилия в отдельно взятой стране. Рассказывая о временных трудностях, о нашей лени, о необходимости усердного труда, через какое-то время они все оказывались откровенным ворьем и лжецами. Как же так можно, на голубом глазу рассказывая о морали и нравственности, призывая работать не покладая рук, воровать так, словно в последний раз? Никогда этого не понимал.

– Так-то Саня, может и зря ты на императора всех собак спустил, а заодно поверил непонятно кому… Ладно, подумаем. Как дома окажусь, нужно все вверх дном перевернуть. Должны же остаться какие-то бумажки об этих масонах?

Поворчав еще немного, походив из угла в угол, Александр ближе к утру затих. Присел на кровать и, сам не заметив как, задремал.

* * *

Псковская губерния, с. Михайловское

Собираться в дорогу Александр начал ближе к полудню. Сегодня предстояло заняться одним делом, к которому он готовился уже довольно давно.

– Александр Сергеевич, – в дверях его рабочего кабинета появился Дорохов. Свежий, бодрый, с застывшей решимостью в глазах, с такого только картину настоящего офицера писать. – Все готово. Прохора я еще утром послал в монастырь, чтобы игумена предупредил о нашем приезде.

Поездка в монастырь совсем не была увеселительной прогулкой, как это могло показаться. Мол, скучающий в ссылке аристократ устал развлекаться и решил вкусить немного духовной пищи. Отнюдь.

– Вроде бы я хорошо подготовился к этому делу…

Он давно уже задумывался над тем, чтобы устроить в Михайловском школу для крестьянских детей. В Свято-Успенском Святогорском мужском монастыре, как раз все для этого и было – хорошие помещения, грамотные учителя. Осталось лишь об этом договориться.

– Игумен Иона батюшка нормальный, понимающий, без лишних заскоков, как я помню. Должен понимать, что от грамотности лишь одна только польза. Время не стоит на месте – все меняется, все движется. Откроем образцовую школу с классами, спортзалом, хорошенько ее пропиарим. Глядишь, Прасковья Александровна тоже у себя откроет. Так постепенно на всю губернию прогремим…

Честно говоря, Александр смотрел гораздо дальше, и эта школа в его селе виделась лишь первой ласточкой. Сейчас, когда у него завелись кое-какие деньги, он заняться тем, в чем и видел свое настоящее призвание. Ведь, он учитель с таким багажом учебно-методических знаний, что на столетия обогнали все сейчас и здесь существующее.

– Эти газетки и журналы, бейлис, косметика для барышень, все это баловство в историческом масштабе. Школа же, как часть современной системы образования, это самое настоящее будущее, плоды которого можно пощупать не через пятьдесят – шестьдесят лет, а уже через семь – восемь лет.

Пушкин грезил о полноценной реформе российской системы просвещения, из которой должно было вырасти нечто совершенно потрясающее для этого времени. Ведь, одна из главных бед страны – отсталость, причем во всех смыслах – была результатом именно убогого образования, которое было доступно лишь избранным, да и то в каком-то усечённом виде.

– Я подготовлю такие учебники, которые никто здесь и в глаза не видел. Поделюсь технологией организации полностью отработанного учебного процесса со всеми его четвертями, контрольными срезами и тестами, урочной системой и индивидуальным подходом. Школа, действительно, станет храмом науки… Мы новых Ломоносовых столько из сел надергаем, сколько никогда и не видели. Нового да Винчи сами вырастим.

Объем предстоящей работы, конечно же, потрясал. Александр прекрасно понимал, что многое может не получится, но надеялся на лучшее. Главное, считал, нужно запустить процесс: наладить работу пары-тройки образцовых школ и показать их миру, чтобы всем стала их неимоверная эффективность и польза для страны.

– Сложно, конечно… А что, лучше сидеть и клепать газеты и романчики на продажу?

Что греха таить, Александра немало тяготило то, что первые его здесь шаги были исключительно потребительскими. Умом он, конечно, понимал, что не мог поступить иначе и доложен был первым делом броситься зарабатывать деньги, чтобы помочь себе и своей семье. Но внутри довольно сильно корил себя за то, что за все это время даже не попробовал хоть что-то изменить к лучшему.

– Будем стараться, а то хорошо здесь устроился. Первый парень на деревне, знаменитость, жена красавица, дом полная чаща… А за околицей дети с голоду пухнут, в соседнем городе на базаре крестьянами, как скотиной торгуют, – во время своего знакомства с Михайловским и подворным обходом он много чего откровенно мерзкого и страшного видел – вареную лебеду в мисках и лепешки из толченой коры, гниющие чирьи на теле рожениц, где ползали желтоватые личинки, детей с громадными, словно надутыми животами. На фоне всего этого фривольная связь прошлого Пушкина с молодыми крестьянками казалась даже нормальной. – Ничего, начнем с малого, а там посмотрим. Москва тоже не сразу строилась… Главное, игумена убедить, а через него и разрешение у Церкви на открытие крестьянских школ выбить.

Одними деньгами такое не провернуть, поэтому Александр загодя приготовил пару очень серьезных аргументов – иллюстрированные азбуку и Библию для детей.

Довольно неплохо рисуя [что интересно, ему удавались как портреты, так и пейзажи], поэт подготовил детский букварь с красочными картинками под каждую букву. Со страниц смотрели улыбающиеся мальчишки и девчонки, премиленькие котятки с ушками торчком, грозные львы с клыками и пушистые елочки. Учиться по такому учебнику и малышу, и взрослому одно удовольствие. Можно было уже сейчас со сто процентной уверенностью предсказывать, что такой учебник вызовет полнейший восторг у ученика. Естественно, не увидеть этого игумен и другие церковные иерархи просто не могли.

С детской библией задумка была гораздо тоньше и еще более многообещающей по далеко идущим последствиям. Этой небольшой книжицей, самым настоящим комиксом из будущего с яркими раскрашенными картинками из Ветхого Завета, Александр хотел показать, как многое в церкви, в обычном богослужении можно сделать проще, доступнее для самых обычных людей от сохи. Такая Церковь станет гораздо ближе к людям, а вера – гораздо сильнее. Ведь, обычный крестьянин грамоту не знает, церковные тексты не читает, старославянский язык богослужения не понимает. Красочные же картинки о жизни Иисуса Христа, его буднях, его чудесах примет «на ура»: будет с блеском в глазах любоваться такой библией, доставать из сундука только по большим праздникам, рассказывать соседям с дрожью в голосе. Такое проявление веры ему особенно понятно и близко. А сколько в стране таких крестьян – темных, забитых?

– Должно же до вас дойти, что с людьми, даже с темными мужиками в глухих мордовских или татарских селах нужно работать – по-настоящему, с огоньком, засучив рукава… Поймете, а не поймете, подскажу, носом ткну…

Прежде чем положить иллюстрированную библию в сумку, Пушкин снова открыл ее, полюбоваться на свое творение напоследок.

– А хорошо все-таки получилось… Венька, стервец, настоящим художником оказался. С красками и кистью так наловчился, что диву даешься. И не скажешь ведь, что еще месяц назад стадо пас и коровам хвосты крутил…

Самый обычный пацан лет пятнадцати, которого Александр однажды приметил, и правда, оказался настоящим самородком. Рисовал так, что завидно было. Страшно было подумать, что могло из него получиться, если его отдать в обучение хорошему художнику. Новый Репин, Айвазовский?

– Все, пора…

* * *

Псковская губерния, Свято-Успенский Святогорский мужской монастырь

Игумен Свято-Успенского Святогорского мужского монастыря отец Иона несмотря на свою неказистую, нисколько не степенную внешность – низенький рост, излишнюю полноту и простоватое лицо – имел славу жесткого, властного руководителя. Все его приказания выполнялись едва ли не бегом, а накладываемые им послушания – с особенным старанием. Когда он выходил из кельи во двор монастыря, то незанятые монахи тут же начинали изображать усиленную деловитость, а прихожане, вообще, старались ему на глаза лишний раз не попадаться. Словом, был особенно грозен к грешникам и беспощаден к праздности.

– Ваше Высокопреподобие, – к игумену подбежал худенький монашек и низко поклонился. – Ваше Высокоподобие, – пролепетал монашек, отчаянно труся перед игуменом. – У ворот господин Пушкин, до вас про…

– Так чего встал, как столб? – не дав ему договорить, тут же рявкнул отец Иона. – Зови немедля!

Монашка, как ветром сдуло – со всех ног понёсся к воротам обители, только ряса за ним парусом развевается.

– Одни бездельники да нахлебники… В святую обитель не Господу приходят молиться, а ряхи наедать, – недовольно ворчал он, скользя строгим взглядом по сторонам. Все, в чью сторону поворачивался игумен, немедленно начинали трудиться с удвоенной силой. Снег чистили – лопаты аж над головой взлетали. Воду ведрами тащили – с испугу половину выплескивали. – Ты как снег кидаешь? Шибче, шибче! Заснул что ли? А этому вольнодумцу чего ещё нужно? То не дозовешься его, то сам бежит… Чего приперся, не ясно. Тут дел столько, что не продохнуть – крышу в овчарне чинить надо, забор в курятнике покосился, картошку перебрать не грех…

С Пушкиным у игумена были не самые добрые отношения. Скорее натянутые, если так можно сказать. Не очень любил поэт церковь и её служителей, что особо и не скрывал. При редких встречах любил язвительные вопросики задать, посетовать на неграмотность и жадность сельских батюшек. Естественно, Иона отвечал ему взаимностью. Словом, каждая их встреча превращалась в поединок: поэт упражнялся в остроумии, то и дело испуская язвительные комментарии; батюшка в ответ читал пространные проповеди-нравоучения, призванные пристыдить зарвавшегося поэта. Получается, не очень хорошо общались.

– Явился – не запылился, – недовольно сверкнул глазами игумен при виде незваного гостя. – Пришел? Опять будешь нашу церкву хулить и всякую напраслину на святых отцов возводить?

Обычно Пушкин сразу же начинал артачиться, бросаться в спор, а тут, к несказанному удивлению священника, смиренно слушал и грустно улыбался.

– По делу пришел, батюшка, по делу. Благословите…

– Ну-ну, посмотрим, – удивленно пожевал губами игумен, качая головой. – Посмотрим, по какому такому делу… Пошли в келью, там поговорим, коли не шутишь.

Уже в келье они сели за стол и с выжиданием уставились друг на друга.

– Ну? – Иона в нетерпении пристукнул посохом по деревянному полу. – Дел много, говори чего пришел.

– Э-э, отец Иона, с просьбой о помощи пришел.

– Что? – у игумена аж челюсть вниз поползла. Никак не ожидал от такого известного вольнодумца, как Пушкин, просьбу о помощи услышать. От поэта более привычно какую-нибудь нехорошую шутку услышать. – О чем просить хочешь?

Пушкин, чуть замявшись, продолжил:

– Хочу школу для крестьянских детей открыть, чтобы учить их грамотности, чтению и закону Божьему. Думаю, такая школа большую пользу может государству принести. Ведь, неграмотные люди темные, дремучие, падкие на всякое непотребство. В такой же школе можно с самого детства учить правильному, что единственно верным бывает. Вот…

Тут он снял с плеча сумку, и вытащил из нее небольшую пачку листков, скрепленных на манер рукописной книги.

– Я даже азбуку написал для деток и взрослых, которые грамоту не разумеют.

Опешивший от такого начала игумен осторожно принял книгу из рук гостя. Держал ее одними пальцами, словно так было что-то опасное, нехорошее.

– Азбука, говоришь?

Медленно открыл первую страницу, потом вторую, третью, и застыл. Такого он еще ни разу не видел.

– Это азбука для крестьянских детей? – переспросил он вдруг дрогнущим голосом, оглаживая красочную невероятно притягательную картинку. – Такого даже у цесаревича нету, а ты для крестьян…

Иона даже взгляда не отрывал от ярких картинок. Вот под большой буквой «Б» красовался угрюмый черный бык с крутыми роками и вывернутыми ноздрями, в которых было вдернуто кольцо. На другой странице, где стояла буква «В», было нарисовано самое обычное деревянное ведро с изогнутой ручкой. Перевернул еще одну страницу и увидел рисунок крупного гриба с толстой ножкой и бурой шляпкой.

Все было очень красочно, и главное, совершенно понятно. Один раз взглянул, и сразу же все стало ясно.

– Хорошее дело, отрок, хорошее, – наконец, выдал Иона, смотря на Пушкина совершенно другими глазами. Недавний вольнодумец, ярый атеист вдруг задумался об общественной пользе – не чудо разве? – Наверное, хочешь у нас свою школу делать? Хорошо, подумаю над этим. Дело очень хорошее, полезное. Думаю, можно разрешить. А с эту азбуку, уверен, нужно знающим людям показать, чтобы большим числом напечатать…

Выдав это, игумен кивнул гостю. Мол, доволен тобой.

– И у меня для церкви есть один подарок, – Пушкин вдруг снова полез в сумку. – Я тут подумал, что некоторые люди в силу разных причин не очень хорошо понимают православную веру. Темные, что тут говорить… Поэтому вот нарисовал библию в картинках…

В полной тишине положил новую книгу из пачки листов на стол и подвинул ее к игумену, раскрыв на середине.

– Что ты сказал? Библию? – возмутился Иона, зло сверкнув глазами. – Это же возмутите…

Но не договорил, замолчал, громко клацнув зубами.

– Иисус…

На большом листе был искусно изображен черноволосый молодой мужчина с длинными распущенными волосами в белоснежном одеянии, ниспадающем ниц волнами. Его лицо излучало такую доброту и всепрощение, что нельзя было оторвать глаз.

– Господь Всемогущий…

С благоговением игумен перевернул страницу и снова окаменел. Прямо на него смотрел мускулистый римский воин с чрезвычайно злым лицом, который копьем подгонял Христа с тяжеленным крестом.

– Это же Голгофа…

Иона медленно переворачивал одну страницу за другой, одну страницу за другой, а перед ним раскрывалась яркая живая летопись жизни и смерти Господа Иисуса Христа. Все очень живо и просто.

– Это же каждый поймет… даже дремучие горцы, лесная мордва… Вот она помощь для проповедника, для батюшки в сельской церкви… Очень нужная книга, отрок, очень нужная, – игумен говорил быстро-быстро, то и дело вытирая внезапно выступивший на лбу лоб. – Это нужно показать… нужно обязательно показать… его святейшеству.

Глава 2
Хороший, черт его дери, день!

* * *

Псковская губерния, г. Энск…

А как хорошо начинался этот день…

К ярмарке, что традиционно в Энске проводилась за неделю до Святой Пасхи, дороги уже более или менее просохли. Местами, конечно, было самое натуральное болото и колеи в человеческий рост, но по большей части мест можно было проехать.

Ближе к сроку в город потянулись купеческие обозы с товаром, который после долгой зимы, как горячие пирожки разлетался. Везли зерно, цена на которое перед посевом завсегда к небу взлетала. Возами продавали капусту, морковь, репу, моченые яблоки. На прилавки все выставляли, даже подмоченное, подгнившее и порченное, потому что знали, что все, как метлою сметут. Ведь, рачительный хозяин и гнилье в дело пустит: одни господа берут для кормежки свиней, другие – для своих крестьян.

Пару телег с товаром собрали и в Михайловском. Пушкин как раз в Энск собрался, чтобы у местного городничего печатный станок арендовать для печати своего нового романа и азбуки с картинками. Заодно решил и рыночной спрос на свои придумки – кофейный ликер и косметички – проверить. Если их хорошо примут, то денег, вообще, море будет. Можно будет в селе и школу нормальную построить, и свою собственную типографию открыть.

– … Ты, Прошка, уши раскрой и слушай внимательно, как свои коробочки с пудрой и тушью продавать будешь, – Пушкин тронул поводья, заставляя жеребца идти рядом с повозкой. Среди коробов с товаром как раз сидел Прошка Сиплый, знатный умелец по дереву, который в Михайловском и делал шкатулочки косметички. – Твои шкатулки, конечно, огонь – красивые, глаз не отвести, но реклама еще никогда никому не мешала. Понимаешь?

Шкатулки, из которых решили сделать косметички, и правда, выглядели по особенному нарядно, и, главное, дорого. Коробочка аккуратная, ладная, без огрехов, так и просится в руки. Вся покрыта черной краской, настоянной на березовой саже. Яркие красочные рисунки – диковинные красные цветы и золотистые жар-птицы – словно живые проступают из под прозрачного лака. Крошечные петельки и небольшая застежка сверкают бронзой.

– Дык, барин, а чего тут понимать-то. Товар пригожий, точно возьмут. А бабы с нами на кой черт? – Прошка ткнул заскорузлым пальцем в сторону двух девицы, тихо, как мышки, сидевших на краю повозки. – Чаво они там забыли? От баб одно только разоренье. Как сороки, ей Богу. Чаво блестящее увидят, сразу же лезут тудыть…

Крестьянин с таким скорбным видом махнул рукой в сторону девиц, что Пушкин невольно улыбнулся. Получается, страсть к шопингу у женщин имела весьма и весьма глубокие корни, раз даже тут про это говорят.

– Проша, – повысил голос Александр, спрятав улыбку. С этим Прошкой Сиплым надо ухо востро держать. Кадр, конечно, ценный, но очень своевольный. – Твоя задача продавать, а девицы своим делом займутся. Будешь дурачка из себя строить, я тебе розгами ума быстро через задние ворота добавлю. Михаил, прошу тебя, проследи за тем, чтобы все было в порядке, пока я с городничим дела обсужу.

Скакавший рядом, Дорохов тут же показал крестьянину ручку плетки.

– А вы, красавицы, – Пушкин повернулся к девицам. – Делаете, как и договариваетесь. Если продажи пойдут, получите по новому сарафану и по колечку.

У девчонок тут же глазки заблестели. Обе живо засопели и стали так кивать, что чуть не с повозки не вылетели.

– Еще раз напоминаю, – хохотнув, глядя на такое усердие, Пушкин продолжил. Я вас взял с собой не просто так. Товар новый, никому еще не знакомый. Вот вы и поможете людям все увидеть…

Косметички, то есть удобные наборы самой простенькой косметики для повседневного использования, товар хороший, но и грамотный маркетинг никто не отменял.

– Сядете прямо тут, на особый стульчик. Рядом на раскладной столик постелите белую скатерть, на которой разложите пару наших шкатулок. Обязательно поставите то зеркальце, что я дал, – обе девицы жадно слушали, то и дело кивая головками в платочках. – Затем будете медленно, со вкусом прихорашиваться… Чего покраснели? Хотите сарафаны и бусики? – головки тут же синхронно дернулись.– Улыбайтесь, можете друг с другом разговаривать. Ведите себя просто, как будто на посиделки с подружками собираетесь. Смотрите в зеркальце, пудрите щеки, носики…

Пока ехали, Александр снова и снова проговаривал с ними то, что в будущем назовут продвинутым видом маркетинга – продавать, не продавая. Девицы должны были всем своим видом показывать, как удобно, хорошо пользоваться косметичками из Михайловского. Каждый, кто будет проходить мимо повозки, своими собственными глазами, увидит это сокровище, и, скорее всего, захочет купить.

– Прошка, а теперь твоя очередь… Повторим, о чем мы вчера говори. Здесь четыре вида шкатулок для разных покупателей, – Александр поочередно тыкал пальцами в ящики с товаром. – Это самые простые косметички, будешь продавать по рублю. Здесь лишь пудра и карандаш-контур. Шкатулки с пудрой, карандашом и тенями стоят уже по пять рублей. Вот эти по десять. А вон тот ящик даже не вытаскивай – там самый дорогой товар для особых покупателей… Миша, будь добр, проследи.

За этими наставлениями они не заметили, как и добрались до Энска, который, честно говоря, совсем не впечатлял.

Первыми показались неказистые крестьянские избенки с покосившимися изгородями. Кое-где стояли домишки посолиднее – из толстых бревен, с добротными сараями, крытыми свежей соломой. По извилистым тропам, протянувшимся между избами, бродили коровы с выпирающими от бескормицы боками, голодные псы [ весна – самое тяжелое голодное время для крестьянина и его скотины, когда от накопленных запасов уже мало что остается; даже корову, главную ценность в хозяйстве, уже нередко кормят соломой с крыш].

Вдалеке виднелись золоченые маковки Свято-Михайловского храма. Рядышком сверкали на мартовском солнышке черепичные крыши редких каменных зданий, образующих всего лишь пару улиц. Сами дороги, разбитые повозками и каретами, больше напоминали болото. Ближе к домам и заборам жались деревянные тротуары с хлипкими поручнями, по которым ловко пробирались горожане.

Повозки, что двигались перед ними, начали сворачивать вправо, к большому пустырю. Отсюда уже видны были громадные качели, на которых кто-то с радостными визгами раскачивался. Возвышались пара ярких шатров то ли заезжих циркачей, комедиантов, то ли цыган.

– Слав тя Господи, добрались, – Прошка поднялся и, посмотрев в сторону храма, истово перекрестился. – Думал, ужо утопнем тутась…

Со всех сторон тут же тянулись самые разные запахи, сплетаясь в нечто совершенно невообразимое. Справа тянуло ароматными пирожками с капустой, мясом, рыбой, отчего рот сразу же наполнялся слюной. Слева пахло пряными мочеными яблоками, красовавшимися желтыми боками прямо в дубовых бочках. Сзади догонял особо ядреный запах конского навоза, тут же перешибавший все остальные запахи и ароматы.

Причудливую картину ярмарки особенно дополняли разнообразные звуки, то и дело прорезавшие воздух.

– … Яблоки моченые, хрустящие, сочные! За гривенник два ведерка отдам, – зычно кричал румяный мужик в распахнутом полушубке и заячьей шапке набекрень. – Подходи, а то все раскупят!

– … Пирожки с мясом, с капустой, с грибами! – с другой стороны его старался перекричать другой торговец, тащивший в руках здоровенную корзину с пирожками. Накрытые свежей тряпицей они источали просто умопомрачительный аромат, заставляя тянуться людей живо принюхиваться и облизываться. – Копейка два пирога! Две копейки – четыре…

– … Подайте, люди добрыя! Подайте, Христа ради, увечному сиротинушке! – звенел тонкий голосок попрошайки, неопределенного возраста и пола, тянувшегося ко всем и каждому с грязной шапкой. – Цельную неделю и маковой росинки по рту не было! Кушать страсть, как хотца. Не дайте пропасть, люди добрыя…

– … А-а-а-а! Украли, украли! Ловите, паскуду! – ревел, как оглашенный какой-то купчина, мчавшийся через толпу за юрким пацаненком. – Убью, убью!

Рынок, настоящий, без всяких прикрас, что тут сказать…

Пушкин дернул поводья, заставляя жеребца встать. Махнул рукой, подзывая товарища.

– Надеюсь на тебя, Миша. На этот товар я возлагаю большие надежды. Поэтому, пока я у городничего буду, бди.

Пригрозив пальцем остальным в обозе, Александр направил коня вверх, к храму. В той стороне был и дом городничего, где его как раз ждали к обеду.

– … Значит, городничего у нас зовут Воронов Илья Петрович, – бормотал он себе под нос, пока конь выбирал дорогу среди глубоких луж. – Отставной майор, коротает свой век городничим в захолустном уездном городке, звезд с неба никогда не хватал… Интересно, что ты за человек такой? Можно ли с тобой вести дела? Вдруг откажется печатать, испугается вести дело тем, кто в опале. Будет не хорошо.

К счастью, городничий, низенький плешивый старичок, оказался просто милейшим человеком. Вышел самолично встречать своего гостя, при этом еще смущался, краснел, бормотал про близкое знакомство с отцом Пушкина.

– Какая радость, дорогой Александр Сергеевич, что вы смогли к нам заглянуть. Молим Господа, чтобы государь-батюшка явил к вам милость, простил. Ведь, прегрешение-то и не сказать что большое, – городничий взял Пушкина за локоть и заговорщически прошептал. – Сказывают, что вы здорово этому лягушатнику поддали. Вроде все зубы ему выбили, до сих пор оклематься не может. Я ведь тоже, когда Наполеона гнали, французов в хвост и гриву…

Его супруга оказалась под стать городничему. Такого же роста, шустрая, улыбающаяся бабуся. В старинном платье с кружевными оборками, точно помнящими того самого Наполеона, она сразу же повела гостя к столу.

– Не слушайте вы его. Опять поди про французов разговор завел. Давайте лучше к столу пойдем… Вот рядом с нашим батюшкой отцом Гавриилом вас посажу… Батюшка, позвольте вам представить нашего гостя из Михайловского, а до этого из самого Петербурга. Господин Пушкин Александр Сергеевич, тот самый… – многозначительно добавила она, внимательно посмотрел на священника.

– Тот самый? – удивленно воскликнул батюшка, вставая из-за стола и оказываясь весьма высоким крупным мужчиной. Особой солидности и степенности ему добавляла окладистая темная борода, густые брови, и внушительный золотой крест на груди. Под стать почтенной внешности оказался и голос – густой бас, от которого мурашки по спине бежали. – Наслышан, сын мой, наслышан о твоем подарке отцу Ионе. Весьма похвальное, богоугодное дело ты сделал. С такой библией Слово Господне даже самому дремучему мордвину или татарину станет понятно. А, значит, много новых душ к Господу придет и спасется…

За сладкой наливкой и богатым столом хорошо посидели. И библию с картинками подробно обсудили, и новую азбуку, и сказку про Ивана-морехода, и его героический роман. В основном, конечно же, хвалили.

– … Скажу вам начистоту, Сашенька, – городничий, раскрасневшийся, довольный, уже хорошо принявший на грудь, близко наклонился к Пушкину и звал его по-простому, по-свойски. – Этого Ивана-морехода даже я теперь почитываю, оторваться не могу. Больно уж у него все ладно выходит: он и шашкой рубится, и лихо из пистолей палит, и говорить мастак, и по женскому делу ходок. Прямо, как я в молодости…