Текст книги ""Фантастика 2025-118". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Андрианова

– Настоящий атлант… На своих плечах держит целый мир а не как эти…

Его взгляд упал на валявшийся на полу гусарский ментик, расшитый сверкающими золотыми шнурами. Богато украшенная и бесполезная по сути куртка прямо кричала о неуемной роскоши, обвиняла в расточительстве и стяжательстве.

В памяти тут же услужливо всплыли воспоминания о вчерашней попойке, больше похожей на древнегреческую оргию с вином и гетерами. Перед глазами проплывали яркие живые картины с льющимся рекой шампанским, гогочущими пьяными гусарами, визжащими цыганками в цветастых сарафанах, кучей мятых ассигнаций на игральном столе. Лицо у Лермонтова в один момент вспыхнуло.

– А он обо всех нас думает, – стиснув зубы, прогудел Лермонтов. – О судьбе русской поэзии, о будущем…

И совсем «добила» его последняя страница послания, где Пушкин предлагал организовать всероссийскую премию по литературе и присуждать ее самым лучшим из лучших. Причем делать это нужно было в торжественной обстановке, с приглашением репортеров, важных персон столицы, чтобы премия особо ценилась.

– Грандиозно! Соберутся лучшие литераторы империи и совершенно открыто выберут того, кому и будет присуждена премия по литературе.

И чем больше поэт обо всем этом думал, тем больше у него захватывал дух от открывающихся перспектив.

– Это по-настоящему честно, справедливо.

Лермонтов облизнул внезапно пересохшие губы. Теперь-то он точно знал, чего хочет больше всего на свете. Хочет не эти гусарские золотые тряпки, не эту показную пьяную лихость и продажную любовь, а эту самую премию.

– Хочу… сам… всем докажу…

Глава 18
И где тут мой парадиз? Что это за ды…

* * *

с. Михайловское, Псковская губерния

Чем ближе оказывалось Михайловское, тем большее нетерпение охватывало Пушкина. Ведь, это было не просто село, место его повторной ссылки. Любой мало-мальски знакомый с русской поэзией знал, что именно здесь великим поэтом было написано более ста самых разных произведений, составляющих золотой фонд русской классической литературы. Среди них такие жемчужины, как драма «Борис Годунов», поэма «Граф Нулин», поэма «Цыганы», несколько глав романа в стихах «Евгений Онегин», стихотворения «Деревня», «Я помню чудное мгновение», «Пророк», «Под небом голубым».

– Господи, я же в Михайловском, – улыбка сама собой появилась на его губах. С каким-то мальчишеским нетерпением он метался от одного окошка повозки к другому, с жадностью вглядываясь в открывавшиеся виды. – Не будь его, не было бы и Бориса Годунова, Евгения Онегина бы не закончили. Про «Я помню чудное мгновение» и говорить нечего… Это же настоящие пушкинские места…

У него внутри все отзывалось детским восторгом, милыми сердцу воспоминаниями. В памяти проплывали такие пасторальные картинки, что аж слезу прошибало. Вот из трубы баньки к небу тянется узенькая струйка сизого дыма, пахнет горьковатым дымком, березовыми дровами, ароматным кваском. Где-то внизу у холма извивается синяя лента речушки, берега густо заросли ромашками, здесь же бродят пятнистые буренки.

На какое-то мгновение Александр стал тем самым Пушкиным, у которого с Михайловским были связаны очень светлые, теплые, а подчас и интимные воспоминаний. Устав метаться от окошка к окошку, откинулся на спинку сидений. Закрыл глаза, вновь накатили воспоминания… Дурманящий аромат пирожков с капустой, только что вынутых из печи. Необычный вкус теплого парного молока, белой каймой остававшегося на губах. Негромкий говор няни, что-то бормочущей у старинной закопченной иконы. Мягкие губы сенной девицы Ольги, обнимавшей его с неумелой страстью влюбленного. Гордый профиль Анны Керн, мелькавший в ветвях сирени. Пухлый блокнот с истрепанными страницами, густо исписанными обрывками стихов, рисунками.

На него опустилось какое-то наваждение, не поддаться которому было никак нельзя. Из головы уже давно вылетели те тщательно разработанные планы о будущем, которые он лелеял в дороге. Его грандиозные проекты о переустройстве России, о создании более справедливого общества, о воспитании «нового» человека просто растворились в воздухе. На миг все это затмилось прошлым, пусть и канувшим в Лету, но все еще таким живым, ярким и чувственным.

– Пошла, итить твою мать! – вдруг до него донесся громкий окрик откуда-то снаружи, тут же разрушивший все это наваждение. – Пошла! Пошла!

Повозка, мгновение назад катившаяся ровно, спокойно, внезапно взбрыкнула. Резко дернулась вперед, и сразу же встала колом, словно наехала на препятствие. Затем вновь дернулась, и с такой силой, что Александр кубарем полетел на пол.

– А-а… – простонав от боли, Пушкин встал на колени. Дотянулся до ручки, и, толкнув дверь, вывалился наружу. – Черт…

Хорошо руки успел вперед выставить, а то прямо лицом бы в грязную жижу воткнулся.

– Черт!

Ладони обожгло ледяной грязью! Пальцы иголками закололо.

От грязи вмиг намокли щегольские сапоги, место которым не здесь, а больше на блестящем паркете бального зала. В разные стороны летела черная жижа, покрывая пятнами и брюки, и полы пальто.

– Черт! – чертыхался снова и снова. – Черт. Февраль же… был.

Ошарашено оглядывался по сторонам, дико удивляясь переменам в погоде. Утром, как с почтовой станции выехали, мороз еще щипал лицо, на дороге была ледяная корка в три-четыре пальца. Сейчас же солнце глаза слепило, грело так, что впору было пальто скидывать. Под ногами грязная жижа чавкала, полозья повозки едва видны из лужи.

– Весна, господин, идить ее к лешему, – к нему подошел Архип, только что спрыгнувший с козел. Слуга с тяжелым вздохом пнул ледяной ком, и едва не грохнулся при этом в лужу. – Немного не успели. В ночь бы выехали, уже у печки пузо грели. Эх…

Вот такие гримасы весенней погоды. Сейчас чуть ли не по всей России на добрый месяц, а то и два, на дорогу не выехать. По такой грязи ни на карете, ни на санях, ни конному, ни пешему не пройти, не проехать. Все в болото превратилось, в момент увязнешь за милую душу.

– Архип, командуй тут, а я пешком пойду. До села всего ничего осталось, – Александр махнул рукой в сторону видневшегося на холме господского дома и креста над часовенкой рядом. – Мужиков на помощь пришлю.

Кивнув слуге, потопал по узкой тропке рядом с дорогой. Видно, что натоптали, оттого и не проваливался толком. Похоже, сельчане здесь за водой к роднику ходили.

– Точно, за водой, – пробормотал он, заметив в паре десятков шагов слева хлипкий навес из дранки. – А родниковая водичка – это очень хорошо. Проверить бы нужно, вдруг нарзан местный.

Шутки шутками, а зарубку себе в уме сделал. В его положении каждая мелочь важна, ничем разбрасываться нельзя.

– Обязательно загляну.

Бросив внимательный взгляд в сторону родника, Пушкин развернулся к деревне. Отсюда как раз хороший вид на Михайловское открывался.

– Михайловское… Райский уголок… – его шаг сбился. Он прошел еще немного и совсем остановился. – Б…ь!

Александр криво усмехнулся. Открывшееся его глазу совсем не походило на те пасторальные картины, что он себе только что воображал. Не походило от слова «НИКАК».

– Это Михайловское?

Он даже оглянулся, сначала в одну сторону, затем в другую. Может где-то в стороне находилось то самое село, где ему предстояло почти год «куковать» в ссылке?

– Точно?

В ответ молчание.

Лишь лицо обдувал теплый ветер. Под ногами хлюпала вода. Где-то над головой весело чирикали птахи, предвестники весны.

– Черт, как Мамай прошел.

Да, очень похоже, кивнул Пушкин, вышагивая дальше.

Рядом с дорогой в оплывшем сугробе утопало пепелище – обугленные остатки сарая. В сером снегу вывороченными ребрами чернели бревна, над которыми торчали остатки обвалившейся крыши.

– Может заблудились, и просто не доехали?

Стал коситься по сторонам в поисках таблички-указателя. Больно уж разительно все увиденное отличалось от его воспоминаний из прошлого, да, собственно, из будущего. Ведь, в другом времени он уже был в Михайловском, посещая эти места туристом.

– Настоящая же разруха…

Дорога под ногами потянулась вверх, на холм. По обеим сторонам начали появляться первые крестьянские избы. Небольшие, черные, косившие на один край, они сильно напоминали осиротевших галчат, сидевших под дождем. Солома на крышах изб повыдергана, во все стороны торчат кривые слеги. Чернели провалами окна, без единого намека на стекло, где-то затянутые рваным холстом, где-то закрытые доской.

– Нищета… Какая же нищета, вашу-то мать, – матерщина вырывалась сама собой от увиденного, и даже усилий к этому не пришлось прилагать. Слишком уж страшная открывалась картина безнадеги и беспросветного отчаяния. – Как они тут, вообще, живут-то?

Не слышно было звуков, без которых сложно было представить сельскую жизнь крестьянина. Пушкин даже замер, вслушиваясь в тишину. Может просто не услышал мычания коров, блеяния овец. Нет, тишина…

– А вот и жители.

У околицы первой избы появилась сгорбленная фигура, с испугом таращившая на него глаза. И едва Александр повернулся к ней, как человека тут же, словно ветром сдуло.

– Чудно…

Прошел еще немного. Избы стали чуть посправнее, добротнее что ли. Крыши уже не были похожи на разворошенный строг, солома лежала ровно, слои плотно перевязаны, сгнившие куски заменены на новой, оттого и блестят. Появились сараюшки, похоже, для живности.

Словно предупрежденные кем-то, к дороге начали выходить мужики. За ними с опаской брели женщины. Где-то в сторонке «роилась» ребетня, сверкая голыми чумазыми пятками… на снегу.

Снимали шапки и молча кланялись. Серые изнеможённые лица при этом у всех были настороженные, вытянутые, словно опасались чего-то, ждали плохого. У женщин это особенно было заметно: горбились, смотрели исподлобья, кутаясь в темную одежку. Видно, жизнь тут далеко не сахар, раз в воздухе витает такое.

– Как зомби, в самом деле…

Он, конечно, совсем не поклонник такого кинотворчества, рожденного, несомненно, каким-то больным разумом. Однако, кое-что успел посмотреть одним глазом, чтобы иметь представление о современном кино. Словом, все сейчас вокруг него до боли напоминало декорации для одного из таких фильмов – мрачные покосившиеся избенки, звенящая тишина с угрожающими зазываниями воздуха, угрюмые люди с лицами землистого цвета. Как есть зомби-апокалипсис в одном отдельно взятом селе.

Уже чувствуя, что впереди его тоже не ждет ничего хорошего, Пушкин тяжело вздохнул. Махнул рукой крестьянам, и пошел дальше. До барского дома – одноэтажного вытянутого строения – осталось всего ничего.

– Как там говорилось в одной рекламе – хорошо иметь домик в деревне… Ха-ха-ха, – зло хохотнул, вспоминая приторную до ужаса телевизионную рекламу из конца 90-х – начала 2000-х годов про молочную продукцию. Там добродушная бабуся с румяными щечками с улыбкой наливала молоко в глиняный кувшин, а рядом за столом сидели пухленькие довольные детки с ложками и «наворачивали» сметану и творог. После видеоряда слащавый голос за кадром объявлял, как хорошо иметь домик в деревне. – Я бы вытащил всех этих заочных любителей села и ткнул рожами прямо в эту жижу, а лучше вон в ту навозную кучу. Потом бы послушал про домик в деревне. Чертовы инфантилы…

Когда до дома осталось не более двух – трех десятков шагов, на крыльцо вылетел какой-то мальчишка в полотняной рубахе, задрал ее и прямо оттуда пустил желтую струйку. Но увидев Александра у околицы, тут же рванул обратно.

– Ну сейчас начнется представление, – вздохнул Пушкин, прибавив шаг. Жутко хотелось стянуть с ног мокрые насквозь сапоги, натянуть на ноги что-то шерстяное и сесть у огня с кружкой горячего чая. – Встреча любимого «барина»…

И правда, через пару минут на крыльцо высыпало с десяток человек дворни самого разного возраста. При виде него зашушукались, задергали головами, прикладывая к глазам ладони. Наконец, кто-то осенило.

– Барин… – вскрикнул один голос.

– Господин… – сипло подхватил другой.

– Ляксандр Сяргеич… – выдохнул третий.

Один момент, и к Пушкину рванул сразу трое мужиков. Впереди всех, спотыкаясь и едва не падая, бежал пухленький мужичок без шапки и в тулупе нараспашку.

– Ляксандр Сяргеич, батюшка! – кричал он, задыхаясь от бега. – Милостивец! Родненький, что же ты пехом-то? Али разбойники напали?

Подбежал, и брык в ноги вцепился, словно повалить хотел борцовским приемом. Оказалось, обнимал.

– Мы же и не ждали… Как же так? Самолично по полям, по грязи своими белыми ноженьками, – квохтал он, словно наседка возле птенца. В ноги так вцепился, что и шагу сделать нельзя. – Сапожки мокрые! – жалобно с надрывом причитал, хлопая по голенищам сапог своего барина. Лицо при этом такое горестное сделалось, что впору было в церковь идти, и священника звать. – Ведь так и до хвори совсем недалеко. Ой, что я, старый дурень, такое говорю⁈ Совсем из ума выжил! Эй, Митька с Петькой, берите нашего батюшку на руки и несите в дом, к печи. Что встали, буркалы вылупили? Живо Ляксандра Сяргеича взяли!

Пушкин и опомниться не успел, как его на руках внесли в дом. Правда, от усердия парни на своем пути едва косяки с дверью не своротили.

– Сюды, сюды, нашего милостевица, кладите! – покрикивал пухлый мужичок, тут же бросаясь стаскивать с Пушкина сапоги. – Вот, Ляксандра Сяргеич, все ужо будет хорошо. Чичас все высушим, на ноженьки валенки оденем. А чтобы быстрее согреться, пуншу сделаю. Батюшка вам, Сяргей Львович, очень уже охоч до пуншу. Как приедет, так обязательно прикажет нести. Мол, живо неси, Михайла, пуншу…

Наконец, мужичок с мокрыми сапогами куда-то умчался, оставив Александра одного и давая ему осмотреться.

– А в комнате бодрит… Похоже, не во всех комнатах топят. Дрова экономят… Точно, полы ледяные, стены влажные, да и в воздухе сыростью тянет, – поэт недовольно потянул носом. В воздухе, действительно, отчетливо пахло грибами. – Тут бы протопить все хорошенько, прежде чем спать.

Качнул головой, разглядывая обстановку в комнате. Все ему более или менее было знакомо. Вон его письменный стол, подвинутый ближе к печи. У самой стены стояла книжная полка с его любимыми книгами. Чуть дальше аляпистый диван с фигурными ножками в виде львиных лап. На седушке промятое место, похоже, его любимое место.

– Бр-р-р, холодновато все же… Как бы, и правда, не простыть, а то с местной медициной запросто туда отправишься, – с этими словами скосил взгляд на потолок. – Хм, честно говоря, с нашей медициной тоже лучше не болеть… Черт, не таким я себе представлял Михайловское, совсем не таким. Вот тебе и пушкинский парадиз. Да тут дыра дырой! Если не от простуды, то от скуки точно помрешь.

Зябко кутаясь в плащ, Пушкин недовольно качал головой.

– А планов-то громадье… Как бы не надорваться.

* * *

с. Михайловское, Псковская губерния

Михайла Калашников, приказчик в Михайловском, уже с ног сбился. Почитай уже цельный день носится по дому так, как и в молодости не бегал. Сам в мыле, спина мокрая до самых порток. Присесть бы на минутку, чтобы дух перевести, а нельзя. Ведь, барина надо привечать, чтобы ничего лишнего не спросил, ничего плохого не увидел.

– … Принесла же его нелегкая, – шепотом бурчал мужичок, с хрипом вдыхая и с таким же хрипом выдыхая воздух. В сенях встал, где никого не было, и дух переводил. Еще вдобавок в дверной косяк вцепился, чтобы не упасть. – Чево же в самую грязь приперся-то? Чичас никто же ездит. Грязищи по пояс, а этот поперся… Не дай бог, чаво теперь заметит. Эх…

Метнув взгляд в сторону икон [из сеней их, конечно, не видно, но находились они где-то там], приказчик шустро перекрестился. Подумав немного, еще раз перекрестился. Ведь, провинностей за все время столько накопилось, что лучше и не вспоминать.

– Спаси и сохрани, – рука опять потянулась перекреститься, чего он тут же и сделал. – Не дай господь, барин про дела прознает…

И правда, грехов и грешков хватало. Как год назад барыня, матушка Ляксандра Сяргеича, дух испустила и в землице упокоилась, так он, Михайла Калашников, и стал тут полновластным хозяином. Барин далеко, никакого надзора от него нет. Что хочешь, то и делай.

– А может и пронесет, – опасливо шептал мужичок, перебирая в памяти самые большие свои провинности. Получалось слишком много, отчего он в сердцах сплюнул прямо на пол. – Дай-то господь, дай-то господь.

Сельцо, маленькое, на два десятка дворов и почти девяносто душ, дохода вроде бы особого не приносило. Однако, к рукам у него все равно денюжка прилипала. В одном месте урожай яблок и груш с господского сада продаст заезжим торговцам, в другом месте крестьяне на базар лапти, корзины, ложки и всякую такую дребедень свезут, в третьем месте пару возов рыбы с речки наловят. Постепенно рублики и набирались, пополняя его заветный сундучок.

– А ведь будет спрашивать… Как пить, будет, – мрачнел Калашников, все еще прячась в сенях. Все никак не мог успокоиться, снова и снова себя накручивал. – Или все расскажут, доброхоты…

Место под ним ощутимо зашаталось. Михайло, мужик тертый, многое за свои почти шесть десятков лет испытавший, прямо шкурой почувствовал неприятности.

– Спаси и сохрани, – рука уже заученно положила крестное знамение, потом еще одно и еще одно. – Богородица, спаси и сохрани… Чаво же делать-то? Эх, дела мои скорбные…

Кряхтел, сопел, все думая, что теперь делать. Каким бы барин не был далеким от всего сельского и земного, но рано или поздно все равно задаст нужные вопросы или ему подскажут. Тайное все равно станет явным, как не скрывай это.

– Подожди-ка…

Жалобное постанывание вдруг стихло. Скрюченный мужичок шустро разогнулся и, словно ищейка вставшая на след, куда-то в сторону уставился. Возбужденный. Ноздри раздуваются. Рот кривится. Придумал, как от себя угрозу отвести.

– Богородица, заступница, оборонила… Матушка, надоумила, – горячо зашептал, быстро-быстро осеняя себя крестом. – Надо скорее дочку вызвать. Чай, Оленька, по-своему по бабье-то все решит, все как надо сделает. Барин вмиг про мои прегрешения забудет…

Быстро выбежал во двор в поисках одного из дворовых мальчишек. Нужно было срочно послать кого-нибудь за дочкой, что теперь жила в соседнем селе. Давняя зазноба барина точно бы отвлекла его от ненужных и опасных мыслей и дел.

– Пусть лучше милуются, как раньше, – ухмыльнулся мужичок, потирая руки. – Оленька моя шустрая, быстро его в оборот возьмет. Помнится, раньше как за течной с…ой за ней бегал…

Глава 19
В заботах, в непрестанных заботах. Мне может за работу молоко бесплатно давать нужно

* * *

с. Михайловское, Псковская губерния

С наступлением утра Михайле Калашникову впору было выдохнуть. Почитай, почти два дня с приездом барина, словно по лезвию ножа ходил. Боялся лишний раз вздохнуть, рот раскрыть, чтобы чего-нибудь эдакого не сказать.

Цельными днями вокруг Ляксандра Сяргеича прыгал, стараясь каждому желанию угодить. Зябко в доме – сейчас печи как следует протопим. Хочется чего-нибудь солененького – их кадки молоденьких груздей вытащил. В спину вступило – значит, баньку затопим и веничком березовым как следует отпарим. Совсем, барчук, его заездил. Аж ночами спать перестал, все про свои грешки думал.

– Вот и моя кровиночка едет, – с облегчением выдохнул приказчик, завидев на пригорке всадника на знакомом вороном жеребце. Такой на все окрестные сёла только один был, да и то у его дочки. – Таперича пойдет дело. Хоть выдохну немного.

Кряхтя, спустился с крыльца, и пошел к ней на встречу. Хоть и дочка родная, а теперь стала птицей совсем другого полёта. Ведь, Ляксандр Сяргеич, как прошлый раз миловался с ней, так Олечке вольную выправил и замуж за цельного дворянина выдал. Теперь она дворянка, замужняя женщина с настоящим домом в городе. Словом, поговорить с ней с особой вежливостью нужно, в ножки хорошенько покланяться.

– Олечка, солнышко, приехала! Светло сразу стало, ясно, – несколько раз поклон ответил. Знал, что дочке нравится такое обхождение. – Ты уж, кровиночка, папке родному подмоги, поспособствуй в его беде. Займи Ляксандра Сяргеича, как ты можешь, по-бабьи…

Та бросила на него внимательный взгляд, прищурилась, словно прицеливалась, и следом расхохоталась.

– Опять воровать вздумал, старый черт! Когда-нибудь тебя точно прищучат, закроят в холодную, и сгниешь там. Ха-ха-ха.

– Хи-хи-хи, – угодливо подхихикивал мужичок, заглядывая дочке в глаза. – Чай, поможешь папке, не бросишь одного. Помоги, доча. Христа ради, помоги.

Ольга снисходительно фыркнула. Бросила ему поводья, и легко спрыгнула на землю. Гибкая, фигуристая, кожа чистая, белая, притопнула сапожком, с довольной улыбкой оглядела себя. Хороша чертовка, как была спелой ягодкой, так и осталась.

– Веди, а то я поиздержалась немного. Вот пусть Ляксандра Сяргеич и потрясет мощной ради своей девочки.

Михайла быстро-быстро закивал головой. То и дело кланяясь, шел рядом. Рукой показывал на дверь. Мол, милости просим.

– Ну и славотя господи, – перекрестился Михайла Калашников, когда дочь скрылась за дверью. – Таперича и чарочку принять можно. У Олечки-то хватка ого-го. Коли вцепится, никогда и ни за что не отпустит.

Чуть выждав для верности, он юркнул в людскую избу – длинное одноэтажное строение, где проживали дворовые люди. Там у него всегда хранился запас сладкой наливки, которую еще для старого барина делали.

– Так-то лучше, – опрокинув несколько рюмочек, приказчик заметно повеселел. – Уж Олечка-то подмогнет… Так подмогнет, что Ляксандра Сяргеич точно про все забудет. Как говориться, по-своему, по-бабьи все сладится…

Потянулся за третьей рюмкой, но так и застыл с ней в руках. На его глазах с силой хлопнула дверь барского дома и с крыльца пулей вылетела его ненаглядная дочка, «секретное» оружие для барина. Следом на крыльце появился и сам барин с красными лицом, выражение которого явно ничего хорошего не предвещало.

– Ой, – у которого Калашникова все внутри упало от нехорошего предчувствия. – Не сладилось, видать… Спаси и сохрани…

* * *

с. Михайловское, Псковская губерния

Выскочив из дома на крыльцо в одном халате, Александр, и правда, выглядел не очень. Не очень добрым, точнее злющим, как сто чертей! Лицо кривилось, заставляя двигаться бакенбарды, словно живые. В глазах плескалась злость. В правой руке дергался ремень, будто бы в нетерпении.

– Вы, что совсем меня за дурака держите⁈ – от его крика с недовольным карканьем сорвалась с деревьев стая ворон. – Отец тут в конец проворовался, а его дочка решила одним местом подзаработать. Совсем ошалели⁈ Семейка, черт вас дери…

Да все он про местного приказчика понял еще в день приезда. Достаточно было одного взгляда на деревню – на едва теплящиеся хозяйства, на исхудавших, черных от недоедания крестьян, на заброшенный барский дом, в конце концом, чтобы сложилась вполне понятная и однозначная картинка – воруют!

Окончательно уверился в этом Пушкин уже при встрече с приказчиком – Михайлой Калашниковым. Этот пухлый, розовощекий колобок, с пузиком, с бегающими из стороны в сторону глазками, стоя перед ним, так нещадно потел, что не было просто никакой возможности не заметить этого. Логическая цепочка сразу же выстроилась: потеет – волнуется, переживает – боится – ворует.

Не в пользу Калашникова был и его внешний вид по сравнению с остальной дворней, одетой чуть ли не в рубище. На нем же прекрасно сидел серый костюмчик из теплой дорогой материи, не перешитый из чужого платья, не перелицованный, не штопанный, а явно пошитый на заказ у хорошего портного. Такой гардероб даже для дворянина обходился в большую копеечку, а что тут говорить про приказчика из крепостных людей. Не прибавила доверия к мужичку и торчащая из нагрудного кармашка серебряная цепочка от часов, которые ему должны были быть и по карману, и по статусу не положены.

– Что встали, как вкопанные! – рявкнул Пушкин на парочку парней, что с испугом выглядывали из дворницкой. Видно, ничего понять не могли. – Держите этого вора! Да не пса, черт вас дери! Оставьте собаку в покое! – один из слуг тут же бросился ловить здорового лохматого кабысдоха, решив почему-то, что пес что-то с кухни украл. – Приказчика ловите! Уходит же гад! К забору, к забору!

Мужичок же удивил, так удивил. Не смотря на довольно почтенный возраст несся по двору, как самый настоящий сайгак. Брызги грязи, ледышек летели в сторону фонтаном, разбегались в стороны перепуганные свиньи, визжала Ольга, дочь приказчика.

– Молчать! – от женского визга аж уши закладывало. Скривившись, Александр махнул в ее сторону рукой. Мол, ее тоже хватайте.

Честно говоря, именно приезд этой визжащей бабенки, его бывшей «музы», и стал для Пушкина последней каплей. Похоже, давние чувства, знаки внимания со стороны поэта, ей изрядно вскружили голову. Ольге почему-то втемяшилось, что бывший барин, едва ее увидев, снова потеряет рассудок от чувств и бросится к ее ногам. То-то она сильно удивилась, когда этого не случилось. Вся изогнулась, задрала головку, носик и изображая, по всей видимости, невероятное сладострастие и возбуждение. Даже язычок из рта вытащила.

Непонятно было, что между ними когда-то случилось, но ему нынешнему такая вольность нравов не особо пришлась по вкусу. Калашникова, конечно, была хороша, но, кто знает, что от нее было ждать. Александр ни на грамм не верил во внезапно проснувшуюся любовь, с которой она вновь к нему воспылала. И оказался прав…

– А ты чего устроила⁈ Совсем чувство меры потеряла? Какие еще деньги, крестьяне? – Ольга от такой отповеди и визжать перестала. Рот закрыла и удивленно хлопала ресницами. – Ты кем себя возомнила⁈ Барыней с сотней крепостных⁈ Может тебе за красивые глазки еще и дарственную на поместье отписать?

У нее хватило наглости и ума просить у него не просто денег, а еще и крепостных крестьян в придачу. Это было просто поразительно, если не сказать больше! Сама бывшая крепостная, на своей шкуре испытавшая весь ужас рабского состояния, тоже захотела владеть людьми. Каково⁈

– Вот уж, и правда, яблоко от яблони не далеко падает, – удивленно качал головой Пушкин, поражаясь таким нравам. Ведь, даже подумать не мог, что бывшая крепостная крестьянка с такой лютой силой захочет помыкать людьми. – Барыня, б…ь! А-а-а, поймали!

Двое мордастых парней все же изловили приказчика, которого и вели через двор. Присмиревший, тот уже, похоже, смирился со своей участью. Даже не вырывался.

– А всыпьте-ка ему ремня, как следует! По заднему месту, да чтобы пару дней сидеть толком не мог! – Александр кинул свой ремень. – С ним закончите, и ей пару раз отвести для памяти и перевоспитания. Ну⁈

С Калашникова живо стянули портки, порвав между делом дорогой пиджачок. Разложили на колоду и начали.

– Что за страна? Веками ничего не меняется, – качал головой поэт, все еще поражаясь происходящему. – Ворье и шалавы, ворье и шалавы… Наверху и внизу, наверху и внизу… Только названия другие, а содержание то же. И смех, и грех, черт побери.

* * *

с. Михайловское, Псковская губерния

То, что он здесь за целый год с тоски руки на себя наложит, Александр уже понял. Следовательно, нужно было «нагружать» себя по-максимуму. Каждый день должен был стать кирпичиком в фундаменте его нового будущего, а не просто еще одним обычно прожитым днем в северной сельской глубинке. Вот и старался, из кожи вон лез, чтобы претворить в жизнь все свои идеи.

– … Я настоящий жаворонок, оттого в утренние часы лучше заниматься романом. Если как следует поднатужусь, то и за месяц справлюсь. Не на «Войну и мир» же замахнулся. Вместо романа в некоторые дни утром можно газетой и журналом заниматься. Например, поработать над стилем, структурой журналов, сделав их поинтереснее, необычнее. Моя печать должна быть такой, чтобы все на нее, как на сладкое подсели, – Пушкин размашисто чиркал гусиным пером, планируя свой график. – Все оставшееся светлое время суток лучше всего заниматься хозяйством. Кто-то должен же село из болота поднимать. И кто, если не я⁈

Это его увлечение экономическими проектами тоже взялось не с потолка. Александр, как человек старой, еще коммунистической закалки, совершенно искренне считал, что одним лишь искусством искоренить зло, победить бедность, жестокость в мире нельзя. Ведь, голодный, разутый и раздетый человек вряд ли проникнется красотой слога гениальных стихов, глубиной переживания героев прекрасного романа. Вот и надо было прежде дать бедному крестьянину поесть досыта, одеться, обуться, вздохнуть немного. Словом, нужно дать подзаработать.

– … Ясно, что в этих местах пшеницу на продажу выращивать не получится. Землицы мало, да и не того она качества. Чернозема почти нет. Со скотом тоже ничего не выйдет. Чтобы разводить скот на мясо, нужны богатые травой пастбища и еще раз пастбища. А взять их, как можно понять, не откуда.

Наследство у него, и правда, было скудноватое. Крестьяне в Михайловском жили, как «при царе Горохе», то есть ничем особо не отличаясь от своих предков сто и двести лет назад. На тридцать – сорок дворов было лишь десять или пятнадцать коров, что прямо совсем скудно. Земляные наделы крошечные, с них едва-едва прокормиться одной семье можно. О каких тут излишках, вообще, можно было вести роль? Естественно, ни о каких.

– Для крестьян нужно придумать какое-то дело, небольшой, пусть и кустарный бизнес. Например, плетение лаптей, резьбу ложек, сундуков и тому подобное, – раздумывая, он то и дело покусывал кончик гусиного пера. Дурная привычка, от которой, как выяснилось, страдал и о прошлый Пушкин, и нынешний. – При этом дело должно быть необычное и, главное, невероятно прибыльное. Ведь, плетением тех же лаптей еще пол страны занимается. Таким особо не заработаешь, только пальцы в кровь сотрешь. Нужно что-то другое… Черт, не проституцией и торговлей наркотиками же заниматься⁈ Одна шалава уже есть, конопля, похоже, тоже найдется…

Насколько Александр помнил, в его настоящем именно проституция и торговля наркотиками были одними из самых прибыльных и быстро окупаемых занятий. Там, каждый вложенный в дело рубль давал тысячу, а то и две-три тысячи рублей дохода.

– Черт, что за глупости в голову лезут⁈ Какая проституция, какие наркотики? Бред же, в самом деле! Нужно что-то совершенно другое, полностью выходящее из пределов обычного для этого времени! Так…

Ясно было, что дело для крестьян Михайловского должно быть эксклюзивным, брендовым. С той же самой газетой у него ведь все получилось. Ее необычность, невероятная дешевизна и доступность сделали свое дело, мгновенно сделав ее сверхпопулярной. Теперь оставалось лишь поддерживать ее на самой вершине некоторыми косметическими мазками. Значит, и здесь должно все получиться.

– Сначала разберемся с тем, что имеем, – в его голове, наконец, определились некоторые действия. План на следующие пару дней постепенно начал вырисовываться. – Посмотрим для начала, а кто и что у нас умеет. Собственно, от этого и будем плясать. Проведем, как там по-модному звучит, свот-анализ Михайловского и его жителей…