Текст книги "Цикл романов "Все секреты мира" (СИ)"

Автор книги: Стив Берри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 271 (всего у книги 307 страниц)

– Когда?

– Давно, вскоре после первого письма Тибора. Поэтому я и пошел в хранилище. Она велела мне.

Сначала Папа говорил об отказе от догмы, существовавшей пять столетий. Теперь заявляет о явлении Девы Марии. Мишнер понимал, что разговор должен остаться между ними, но не мог забыть, что Климент сказал ему в Турине.

«Неужели ты веришь, что мы можем хоть на секунду почувствовать себя в безопасности?»

– Стоит ли об этом говорить?

Интонацией он пытался предупредить Папу. Но Климент как будто не слышал его.

– Вчера. Я видел Ее в часовне. Я посмотрел наверх, а Она пролетала надо мной в лучах голубого и золотистого цвета, и от Нее исходило сияние.

Папа помолчал.

– Она сказала, что Ее сердце исколото шипами и эти шипы – порождение человеческой неблагодарности и богохульства.

– Вы хорошо запомнили Ее слова? – спросил Мишнер.

Климент кивнул:

– Она произнесла их совершенно четко.

Климент сжал пальцы:

– Колин, я не выжил из ума. Я точно знаю, это было видение.

Папа опять выдержал паузу.

– Иоанн Павел Второй тоже Ее видел.

Мишнер знал об этом, но промолчал.

– Мы все глупцы, – произнес Климент.

Мишнера начинали раздражать бесконечные недоговоренности, но он продолжал молчать.

– Дева велела отправляться в Меджугорье.

– Поэтому вы посылаете меня туда?

Климент кивнул:

– Она сказала, что тогда мы все поймем.

На несколько минут повисло молчание. Мишнер не знал, что сказать. Трудно идти против божественной воли.

– Я разрешил Валендреа прочесть фатимские записи, – прошептал Климент.

– А что в них?

– Часть того, что прислал мне отец Тибор.

– Вы скажете мне, что именно?

– Не могу.

– А почему вы разрешили Валендреа их прочесть?

– Я хотел посмотреть на его реакцию. Чтобы прочесть их, он даже пытался шантажировать архивариуса. Теперь ему известно то же, что и мне.

Мишнер хотел еще раз спросить, что было в бумагах, но тут их разговор прервал негромкий стук у дверей террасы. Вошел один из дворецких со сложенным листом бумаги в руках.

– Монсеньор Мишнер, это только что пришло по факсу из Рима. Написано: сразу передать вам.

Он взял письмо, поблагодарив дворецкого, который тут же исчез. Мишнер развернул бумагу и прочел ее. Затем он посмотрел на Климента.

– Звонил нунций из Бухареста. Убили отца Тибора. Тело нашли сегодня утром, его вынесло на берег реки к северу от города. Ему перерезали горло и, видимо, сбросили со скалы. Его машину нашли около церкви, где он часто молился. Полиция подозревает ограбление. В тех местах полно разбойников. Одна из сестер в приюте рассказала нунцию о моем визите, поэтому мне и сообщили. Нунций спрашивает, почему я приезжал инкогнито.

Климент побледнел. Перекрестился и молитвенно сложил руки. Мишнер увидел, как его желтые веки сжались, морщины глубоко прорезали лоб и старик что-то забормотал про себя.

По лицу Папы текли слезы.

Глава XXIX

Кастель-Гандольфо

12 ноября, воскресенье

16.00

Весь день Мишнер думал об отце Тиборе. Ему постоянно представлялось, как из реки вытаскивают окровавленный труп старика болгарина, и, гуляя по дорожкам сада, он безуспешно пытался отогнать от себя эту картину. Наконец он решил навестить часовню, где веками у алтаря служили папы и кардиналы. Он уже больше десяти лет не служил мессы. Мишнер был слишком занят мирскими делами других, но сегодня он не мог не отслужить заупокойную мессу по старому священнику.

В полной тишине он надел облачение. Выбрав черную епитрахиль, он накинул ее на плечи и подошел к алтарю. Обычно перед алтарем лежал усопший, а все скамьи в церкви занимали его друзья и родственники. Это должно было подчеркнуть единство с Христом, единение со святыми, которое теперь испытывал покойный. Когда-нибудь, в Судный день, все вновь воссоединятся и вместе обретут покой во Христе.

Так говорила церковь.

Но, произнося слова службы, он ловил себя на мысли, что все это лишено смысла. Неужели действительно есть верховное существо, дающее вечное спасение? И можно ли заслужить эту награду, просто следуя указаниям церкви? Неужели можно искупить грешную жизнь несколькими минутами раскаяния? Неужели Богу не нужно больше? Разве не нужно пожертвовать Ему всю жизнь? Никто не совершенен, все совершают промахи, но цена спасения должна быть выше, чем обычная процедура раскаяния.

Он сам точно не помнил, когда у него начались эти сомнения. Может быть, еще тогда, когда он был с Катериной? Возможно, к таким мыслям его подтолкнули амбициозные прелаты из его окружения, твердящие о любви к Богу, но думающие только о карьере и богатстве. Зачем преклонять колени и целовать папский перстень? Христос не учил этому. Так почему же Его детям разрешено принимать такие почести?

Может быть, его сомнения просто дань времени?

Мир уже не тот, что был сто лет назад. Все тесно связаны друг с другом. Связь работает быстро. Люди пресыщены информацией. Бог уже не успевает за всем этим. Человек рождается, живет и умирает, и его тело разлагается в земле. Прах к праху, как сказано в Библии. И все. Но если это так, то твоя единственная награда – то, что ты успел сделать в жизни, и твое спасение – память о тебе.

Он достаточно хорошо знал вероучение, чтобы понять: большинство принципов Римской католической церкви не связано ни с ее же собственными интересами, ни с интересами прихожан. Время стерло грани между повседневным и божественным. К божественным законам прибавилось придуманное людьми. Священники безбрачны, потому что так повелел Господь. Священниками могут быть только мужчины, потому что мужчиной был Христос. Адам и Ева были мужчина и женщина, значит, любовь может быть только разнополой. Откуда взялись эти догмы? Почему они так живучи?

Почему он усомнился в них?

Мишнер пытался подавить голос разума и сосредоточиться на службе, но это давалось ему с большим трудом. Может быть, встреча с Катериной поколебала его веру? Может быть, бессмысленное убийство старика в Румынии заставило его задуматься, что ему уже сорок семь, а он почти ничего не сделал и всю жизнь только ходил по пятам за немецким епископом по коридорам Апостольского дворца?

Он должен сделать больше. Создать что-то. Помочь другим людям.

Он заметил движение у дверей. Подняв глаза, увидел Климента, который мелкими шагами вошел в часовню и опустился на колени у одной из скамей.

– Заканчивайте, пожалуйста, мне тоже нужно, – быстро сказал он, склоняя голову для молитвы.

Мишнер вернулся к службе и начал готовить Святые Дары. Он взял с собой только одну облатку,^[220] так что пришлось сломать кусочек пресного хлеба пополам.

Он медленно приблизился к Клименту.

Старик прервал молитву и посмотрел на него красными от слез глазами. На его лице лежала печать глубокой скорби. Горе Якоба Фолкнера было велико. Смерть отца Тибора потрясла его. Мишнер протянул ему облатку, и Папа покорно открыл рот.

– Тело Христово, – прошептал Мишнер и положил причастие на язык Климента.

Климент осенил себя крестом и молитвенно склонил голову. Мишнер вернулся к алтарю и продолжил мессу.

Но служить было нелегко.

Рыдания Климента XV, разносившиеся по всей часовне, разрывали его сердце.

Глава XXX

Рим

12 ноября, воскресенье

20.30

Возвращаясь к Тому Кили, Катерина презирала себя за это, но после ее возвращения в Рим кардинал Валендреа еще не давал о себе знать. Он запретил звонить ему, и это было кстати – ведь ей нечего было сообщить ему, кроме того, что уже знал Амбрози.

Она читала, что Папа отправился на выходные в Кастель-Гандольфо, и решила, что Мишнер тоже там. Вчера Кили осыпал ее двусмысленными насмешками на тему ее румынской авантюры, намекая, что на самом деле она успела пережить там гораздо больше приключений, чем рассказывает. Она преднамеренно скрыла от него кое-что из сказанного отцом Тибором.

Мишнер не ошибался в отношении Кили. Ему нельзя доверять. Поэтому она лишь вкратце говорила о поездке, ровно столько, сколько было нужно, чтобы понять из разговора с ним, чем именно занимается Мишнер.

Они с Кили сидели в уютной остерии. Бутылка дорогого красного вина была полупуста. На Кили был светлый костюм и галстук – видимо, он уже привыкал находиться на людях без сутаны.

– Я не понимаю, откуда вся эта шумиха, – сказала она. – Католики строят свою доктрину на откровениях Марии. Почему же столько шума из-за третьего Фатимского откровения?

Кили подлил себе вина.

– Это странно даже для церкви. Послание получено прямо с небес, а папы один за другим скрывали его, пока в двухтысячном году Иоанн Павел Второй наконец не раскрыл его.

Она помешивала суп, ожидая продолжения.

– В тридцатые годы церковь официально признала, что Фатимские явления достойны доверия. То есть католикам разрешалось верить в них, если они того пожелают.

Он улыбнулся:

– Обычное двуличие. Рим говорит одно, а делает другое. Церковь разрешает паломникам приезжать в Фатиму и приносить миллионные пожертвования, но не находит в себе силы признать, что это событие действительно произошло, и не хочет, чтобы верующие узнали, что сказала Дева.

– А зачем скрывать это?

Он сделал еще глоток бургундского и провел пальцами по длинной ножке бокала.

– А когда Ватикан поступал продуманно? Они уверены, что на дворе все еще пятнадцатый век и все, что они скажут, будет безоговорочно принято. В те годы, если кто-то осмеливался спорить, его отлучали от церкви. Но сейчас другие времена, и это уже не проходит.

Кили жестом подозвал официанта и попросил принести еще хлеба.

– Не забывай, что суждения Папы о вере и морали непогрешимы. Этот перл выдал в тысяча восемьсот семидесятом году Первый Ватиканский собор. А представь себе, что в один прекрасный день выяснится, что слова Девы противоречат догме? Вот это было бы здорово!

Похоже, Кили понравилась эта мысль.

– Может, мы напишем об этом книгу? – оживился он. – О третьем Фатимском откровении? Разоблачим лицемерие, расскажем о делах пап и кардиналов. Может, даже о самом Валендреа?

– А как же твое дело? Или тебе уже все равно?

– Неужели ты серьезно думаешь, что трибунал может закончиться в мою пользу?

– Они могут ограничиться предупреждением. Тогда и они сохранят контроль над тобой, и ты не лишишься сана.

Он усмехнулся:

– Ты слишком переживаешь из-за моего сана. Для атеистки это странно.

– Да пошел ты.

Действительно, она слишком много рассказала ему о себе.

– Опять сердишься. Такая ты мне нравишься.

Он сделал еще глоток вина.

– Вчера звонили из Си-эн-эн. Хотят, чтобы я освещал следующий конклав.

– Рада за тебя. Здорово.

Она подумала, что же ожидает теперь их проект.

– Не волнуйся. Книгу мы напишем. Сейчас мой агент ведет переговоры с издателями о ней и о еще одном романе. Мы сработаемся.

Она удивительно быстро поняла, что надо делать. Это был случай, когда решение осознаешь мгновенно и ясно. Они не сработаются. Перспективный вначале проект стал пустым и пошлым. К счастью, у нее еще осталось несколько тысяч евро из данной Валендреа суммы, этого хватит, чтобы вернуться во Францию или в Германию и устроиться в какую-нибудь газету или журнал. Теперь она будет вести себя примерно и работать как полагается.

– Катерина, ты слышишь меня? – спросил Кили.

Она вспомнила, что он сидит рядом.

– Ты как будто где-то далеко отсюда.

– Да. Знаешь, Том, книги не будет. Завтра я уезжаю из Рима. Придется тебе поискать другого автора.

Официант поставил на стол блюдо со свежим хлебом.

– Найду, – спокойно сказал он.

– Я думала, ты отреагируешь не так.

Он взял кусок хлеба.

– Я бы на твоем месте держался меня. Я намерен пойти далеко.

Она встала из-за стола.

– Просто мне в другую сторону.

– Все еще ждешь его?

– Я никого не жду. Просто не могу больше тебя видеть. Мой отец говорил, что чем выше обезьяна залезет на шест, тем лучше видно ее задницу.

Уходя, она впервые за последние несколько недель почувствовала облегчение.

Глава XXXI

Кастель-Гандольфо

13 ноября, понедельник

6.00

Мишнер всегда обходился без будильника, обладая каким-то внутренним хронометром, позволявшим ему вставать точно в назначенное время. Будучи архиепископом, а затем и кардиналом, Якоб Фолкнер объездил полмира, участвуя в заседаниях всевозможных комитетов, и всегда полагался только на способность Мишнера вставать вовремя. Пунктуальность не входила в число достоинств Климента XV.

Как и в Риме, спальня Мишнера находилась рядом с апартаментами Климента и была соединена с ней прямой телефонной связью. Через два часа они должны на вертолете вернуться в Ватикан. Папа еще успевал помолиться, позавтракать и просмотреть все накопившиеся за два дня дела. Накануне вечером по факсу прислали несколько деловых писем, и Мишнер уже подготовил их для рассмотрения Папы. Он знал, что остаток дня пройдет в бесконечной деловой суете, поскольку на все послеобеденное время до самого вечера запланировано еще несколько папских аудиенций. Предстоит даже часовая встреча с кардиналом Валендреа для обсуждения международных дел.

Мишнер не переставал думать об отслуженной им утром заупокойной мессе. После нее Климент проплакал в часовне не меньше получаса. Они возвращались к этой теме. Не стоило говорить о том, что не давало покоя его старому другу. Может быть, в другой раз. Наверное, возвращение в Ватикан к рутинной работе сможет отвлечь Папу от тяжких мыслей. Смотреть на эти переживания тяжело.

Он принял душ, надел черную выглаженную сутану и покинул комнату. Проходя по коридору мимо апартаментов Папы, увидел у дверей камергера и одну из монахинь-горничных. Мишнер глянул на часы. Без четверти семь. Он указал на дверь:

– Еще не вставал?

Камергер покачал головой:

– Ничего не слышно.

Каждое утро прислуга ждала у дверей Папы, внимательно следя за каждым звуком. Обычно Климент поднимался между шестью и половиной седьмого. Услышав в комнате движение, камергер негромко стучал в дверь, и начинались обычные утренние процедуры – душ, бритье и одевание. Климент не любил, чтобы ему помогали мыться. Он принимал душ сам, пока камергер застилал кровать и готовил его облачение. Горничная прибирала комнату и приносила завтрак.

– Может быть, он просто еще спит, – сказал Мишнер, – даже Папа может иногда позволить себе поваляться в кровати подольше.

Камергер и горничная улыбнулись.

– Я буду у себя. Когда он встанет, позовите меня.

Через полчаса в его дверь постучали. На пороге стоял камергер.

– Монсеньор, там все еще тихо, – сказал он.

На его лице была тревога.

Никому, кроме Мишнера, не разрешалось без разрешения входить в спальню Папы. Его личные апартаменты считались неприкосновенными. Но уже почти полвосьмого, и Мишнер понял, чего от него хочет камергер.

– Хорошо, – сказал он, – я посмотрю.

Они снова подошли к дверям, у которых стояла горничная. Она шепотом произнесла, что за дверью по-прежнему не слышно ни звука. Мишнер негромко стукнул в дверь и подождал. Затем постучал громче. Молчание. Он повернул ручку, дверь открылась. Он вошел и закрыл ее за собой.

Просторная комната. Высокое французское окно, выходящее на балкон, с которого открывается вид на сад. Старинная, потемневшая с годами мебель. В отличие от папских апартаментов в Апостольском дворце, которые каждый последующий Папа обставлял по своему вкусу, обстановка этого не менялась со времен Средневековья, напоминая о той поре, когда папы были королями и воителями.

Свет не горел, но сквозь оконные занавески проникали лучи утреннего солнца, освещая безмолвный сумрак комнаты.

Климент лежал на боку, укрытый простыней. Подойдя к нему, Мишнер тихо позвал:

– Святой Отец.

Климент не ответил.

– Якоб.

Тишина.

Голова Папы была повернута в другую сторону, его немощное тело наполовину прикрыто одеялом. Нагнувшись, Мишнер легко потряс спящего. И сразу ощутил холод. Он обошел кровать и заглянул в лицо Климента. Безжизненная мертвенно-бледная кожа, рот открыт, на простыне засохло пятно слюны. Мишнер перевернул Папу на спину и сдернул одеяло. Руки Климента безжизненно свисали по бокам, его грудь была неподвижна.

Мишнер проверил пульс.

Пульса не было.

Он хотел позвать на помощь. Нужно начать делать искусственное дыхание. По инструкции ему, как и всем членам папской свиты, полагается в подобных случаях действовать именно так, но Мишнер знал – все бесполезно.

Климент XV умер.

Мишнер закрыл глаза Папы и произнес молитву, чувствуя, как его захлестывает волна безмерной скорби. Он как будто еще раз потерял родителей. Друг. Его единственный друг. Он с трудом взял себя в руки. Надо еще многое сделать, очень многое. Протокол есть протокол. Предстоят долгие формальности, и Мишнер обязан проследить за строгим соблюдением церемониала.

Вдруг он заметил что-то необычное.

На ночном столике Климента стоял желтовато-коричневый пузырек. Несколько месяцев назад личный врач Папы прописал ему успокоительное. Мишнер проконтролировал исполнение рецепта и лично положил пузырек в ванной комнате Климента. Там было тридцать таблеток. Мишнер на днях пересчитал, их оставалось столько же. Климент всегда пренебрегал лекарствами. Даже чтобы заставить его принять таблетку аспирина, нужно было выдержать целую битву, так что странно видеть этот пузырек с таблетками здесь, у его кровати.

Мишнер заглянул внутрь.

Пусто.

В стоявшем рядом стакане оставалось лишь чуть-чуть воды, на самом донышке.

Мишнер перекрестился.

Глядя на Якоба Фолкнера, он размышлял о душе своего доброго друга. Если существует место под названием рай, то он отчаянно молил Господа, чтобы душа старого немца оказалась там. Как священник он пытался найти в себе силы понять, простить. Но простить может только Бог – если Он есть.

На протяжении истории пап убивали. Травили, душили, морили голодом.

Но ни один из них сам не лишал себя жизни.

До сих пор.

Часть III

Конклав

Глава XXXII

Кастель-Гандольфо

13 ноября, понедельник

9.00

Из окна спальни Климента Мишнер наблюдал, как на взлетную площадку приземляется ватиканский вертолет. Он так и не отходил от тела Папы и звонил кардиналу Нгови в Рим, воспользовавшись телефоном, стоявшим здесь же на прикроватном столике.

Африканский кардинал носил титул кардинала-камерленго, камерария Римской католической церкви, и его полагалось в первую очередь оповестить о смерти Папы. Согласно каноническому праву, теперь именно Нгови управлял делами церкви во время Sede Vacante, вакантного престола. Верховного понтифика не было.

Делами Святого престола Нгови управлял в сотрудничестве со священной коллегией кардиналов. Был создан специальный комитет, полномочия которого продлятся две недели, пока не будут завершены все приготовления к погребению и проведению следующего конклава. Титул кардинала-камерленго не давал Нгови папских полномочий, это была всего лишь временная должность. Тем не менее он обладал существенным влиянием на дела Ватикана. Это было на руку Мишнеру. Хорошо, что хоть кто-то сможет сдерживать Альберто Валендреа.

Лопасти вертолета перестали вращаться, открылась дверь кабины. Первым из вертолета выбрался Нгови, за ним Валендреа. Оба – в алом облачении. Присутствие Валендреа, государственного секретаря, было обязательным. Следом вышли еще два епископа и личный врач Папы, на приезде которого особенно настаивал Мишнер.

Он не стал оповещать Нгови об обстоятельствах смерти Климента. Не сообщил ничего и служащим резиденции, просто попросив горничную и камергера не впускать пока в спальню посторонних.

Спустя три минуты дверь спальни открылась и на пороге появились два кардинала в сопровождении врача. Мишнер приветствовал прибывших кивком головы. Нгови запер дверь и проверил задвижку.

Врач приблизился к кровати. Мишнер оставил в спальне все как было, в том числе и включенный ноутбук Климента, соединенный с телефонной линией. На экране компьютера светилась заставка, специально разработанная для Папы, – тиара и два скрещенных ключа.

– Как это произошло? – спросил Нгови, положив на край кровати небольшой черный саквояж.

Ровным тоном Мишнер объяснил, как он нашел тело, и указал на стол. Пузырек с таблетками.

– Там пусто.

– Вы хотите сказать, что верховный понтифик Римской католической церкви совершил самоубийство? – спросил Валендреа.

Мишнеру не хотелось сейчас начинать этот разговор.

– Я ничего не хочу сказать. Просто несколько дней назад он был полон, здесь было тридцать таблеток.

Валендреа повернулся к врачу.

– Что скажете, доктор?

– Он умер давно. Часов пять-шесть назад, может быть, больше. Внешних повреждений нет, что стало причиной остановки сердца, не ясно. Ни потери крови, ни ушибов. Похоже, он умер во сне.

– Это могло случиться из-за таблеток? – вкрадчиво спросил Нгови.

– Сказать можно будет только после вскрытия.

– Об этом не может быть и речи, – сразу заявил Валендреа.

Мишнер спокойно взглянул на государственного секретаря:

– Но мы должны знать.

– Мы не должны ничего знать. – Валендреа повысил голос: – Нам лучше ничего не знать. Уничтожьте этот пузырек. Вы представляете себе последствия? Какой это окажется удар для церкви, если узнают, что Папа совершил самоубийство? Одна лишь мысль об этом кощунственна, одно лишь предположение этого может нанести непоправимый вред!

Мишнер уже думал об этом, но он твердо решил избежать повторения ситуации 1978 года. Когда на тридцать третий день своего правления неожиданно умер Иоанн Павел I. Волна домыслов и противоречивой информации, распространяемой тогда с единственной целью скрыть, что тело обнаружил не священник, а монахиня-горничная, привела к появлению самых невероятных слухов об убийстве Папы.

– Согласен, – уступил Мишнер. – Нельзя сообщать о самоубийстве. Но мы должны знать правду.

– Чтобы лгать другим? – спросил Валендреа. – Так мы ничего не узнаем.

Странно было слышать осуждение лжи из уст Валендреа, однако Мишнер промолчал. Нгови повернулся к доктору:

– Анализ крови сможет чем-то помочь?

Тот кивнул.

– Тогда возьмите кровь на анализ.

– Вы не имеете права, – решительно запротестовал Валендреа, пухлая рука взлетела вверх. – Нужно разрешение священной коллегии. Вы пока не Папа.

Лицо Нгови осталось бесстрастным.

– Прежде всего я хочу знать, как умер этот человек. Мне небезразлично, что станет с его бессмертной душой.

Нгови снова повернулся к врачу:

– Проведите анализ сами, а образец уничтожьте. О результатах сообщите только мне. Ясно?

Доктор кивнул.

– Вы много на себя берете, Нгови, – сказал Валендреа, переводя дыхание.

Мишнер молча наблюдал за происходящим.

– Хорошо, передайте это дело священной коллегии.

Перед Валендреа встала непростая дилемма. Он не мог отменить распоряжение Нгови и не мог – по понятным причинам – вынести дело на обсуждение кардиналов. Тосканец явно находился в замешательстве, но молчал. Может быть, с тревогой подумал Мишнер, он просто хочет загнать Нгови в ловушку?

Нгови открыл свой черный кейс и вынул оттуда серебряный молоточек, затем подошел к изголовью кровати. Предстоящий ритуал обязателен, всем это превосходно известно, и камерленго должен его совершить, как бы он ни был бессмыслен.

Нгови слегка ударил молоточком по лбу Климента и задал вопрос, веками задававшийся трупам понтификов:

– Якоб Фолкнер, вы мертвы?

Минута прошла в молчании, затем Нгови повторил вопрос. Еще одна минута тишины. Вопрос прозвучал в третий раз.

Выдержав паузу, Нгови, как и полагается и подобных случаях, объявил:

– Папа умер.

Он наклонился и поднял правую руку Климента. Безымянный палец украшал Перстень Рыбака.

– Странно, – тихо вымолвил Нгови, – обычно он не носил его.

Мишнер знал, что это правда. Громоздкий золотой перстень, как правило, служил не украшением, а печаткой. Он изображал святого Петра в образе рыбака, вокруг шла надпись с именем Климента и датой его восшествия на престол. После прошлого конклава его надел на палец Климента тогдашний камерленго. Обычно им запечатывали папские бреве.^[221] Как правило, папы его не носили, а Климент особенно пренебрегал им.

– Может, он знал, что мы будем искать его, – предположил Валендреа.

Наверное, так оно и есть, пронеслось в голове у Мишнера. Видимо, он готовился заранее. Это было так похоже на Якоба Фолкнера!

Нгови снял перстень с желтого скрюченного пальца и положил его в черный бархатный чехол, лежавший тут же на столе. Потом в присутствии всех кардиналов он разобьет молоточком и перстень, и свинцовую печать Папы. До избрания нового Папы никто не сможет поставить его печать ни на какую бумагу.

– Готово, – сказал Нгови.

Мишнер понял, что процедура передачи власти завершена. Тридцатичетырехмесячное правление Климента XV, двести шестьдесят седьмого преемника святого Петра, первого немца на папском престоле за последние девятьсот лет, окончилось.

И он уже не папский секретарь. Теперь Мишнер простой монсеньор, временно находящийся в распоряжении кардинала-камерленго Святой римской церкви.

Глава XXXIII

Рим, аэропорт Леонардо да Винчи

13 ноября, понедельник

12.25

Катерина бежала по зданию аэропорта Леонардо да Винчи к стойке регистрации авиакомпании «Люфтганза». Она заказала билет на франкфуртский рейс в час дня. Куда она полетит оттуда, она не знала, но об этом она будет думать завтра или послезавтра. Главное – что и Том Кили, и Колин Мишнер остались в прошлом и пора уже подумать о себе. Ей очень стыдно, что она обманула Мишнера, но поскольку она больше не встречалась с Валендреа, а Амбрози почти ничего не сказала, то, наверное, ее обман простителен. Так, во всяком случае, она объясняла происшедшее самой себе.

Она рада, что с Томом Кили покончено. Хотя уверена, что он о ней и не вспомнит. Он теперь идет в гору, и ему не требуется нахлебница, которой она себя ощущает последнее время с ним. Правда, ему нужен кто-нибудь, кто делал бы за него всю работу, которую он впоследствии станет выдавать за свою. Но он, вне всяких сомнений, без труда найдет себе заместительницу на ее место.

Терминал был переполнен, но она вдруг заметила, что вокруг установленных в зале телеэкранов собираются люди. Какая-то женщина заплакала. Катерина задрала голову вверх. Монитор показывал сейчас панораму площади Святого Петра, вид с высоты птичьего полета. Подойдя ближе, она расслышала слова:

«Здесь царит всеобщая скорбь. Смерть Климента Пятнадцатого оплакивают все, кто любил понтифика. Нам будет его не хватать…»

– Папа умер? – произнесла она вслух.

Рядом какой-то мужчина в шерстяном пальто, не отрывая взгляд от экрана, ответил:

– Умер сегодня ночью во сне в Кастель-Гандольфо. Упокой Боже его душу.

Она была потрясена. Умер тот, кого она много лет ненавидела. Она не знала его лично – Мишнер пытался однажды их познакомить, но она отказалась. Тогда Якоб Фолкнер был архиепископом Кёльнским. Он воплощал для нее все то, что она так презирала в традиционных религиозных культах, не говоря уже об их борьбе за Мишнера. Она проиграла то сражение и с тех пор возненавидела Фолкнера. Не за то, что он сделал или не сделал, нет. За то, что он для нее символизировал.

Теперь он мертв. Колин, должно быть, места себе не находит.

Она должна идти к стойке регистрации и лететь в Германию. Мишнер справится без нее. Но скоро выборы нового Папы. Новые назначения. В Рим устремятся новые священники, епископы и кардиналы. Она достаточно хорошо знает политическую кухню Ватикана, чтобы понять, что время соратников Климента прошло. Их дни в Ватикане сочтены.

Ей все это безразлично. Безразлично. Однако не совсем. Как же трудно избавиться от старых привязанностей!

Она поколебалась еще несколько мгновений, решительно развернулась и с чемоданом в руке направилась к выходу из терминала.

Глава XXXIV

Кастель-Гандольфо

13 ноября, понедельник

14.30

Валендреа внимательно разглядывал собравшихся кардиналов. В воздухе чувствовалось необычное напряжение. Многие нервно расхаживали по залу. Всего в зале резиденции собралось четырнадцать кардиналов, в основном служащие Курии или занимавшие посты неподалеку от Рима. Все те, кто отреагировал на сообщение, разосланное три часа назад всем ста шестидесяти членам священной коллегии.

КЛИМЕНТ XV УМЕР. НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙТЕ В РИМ.

Тем, кто находился в радиусе ста миль от Ватикана, было разослано еще одно сообщение с требованием явиться в Кастель-Гандольфо к 14.00.

Начинается междуцарствие – время между смертью одного Папы и избранием следующего. Время неопределенности, когда бразды папского правления ослабевают. В минувшие столетия в такие периоды все старались прибрать к рукам кардиналы, стремящиеся заручиться поддержкой на конклаве ценой либо посулов, либо угроз.

Валендреа тосковал по тем временам. Побеждать должен сильнейший. Слабым не место на вершине. А современные выборы Папы больше похожи на игру. Борьба ведется перед телекамерами, с использованием опросов общественного мнения. Важнее избрать не самого компетентного, но самого популярного кандидата. Что в первую очередь и объясняло, не раз думал Валендреа, почему Якоб Фолкнер смог совершить такой стремительный взлет.

Он вполне доволен составом аудитории. Почти все собравшиеся – на его стороне. По его последним подсчетам, он не уверен, что наберет две трети плюс один голос, необходимые для победы в первом туре. Но с помощью собственных усилий, Амбрози и магнитофонных записей он рассчитывал за предстоящие две недели обеспечить себе требуемую поддержку.

Как поведет себя Нгови? Последний раз они разговаривали в спальне Климента. Остается надеяться, что африканцу хватит благоразумия. Валендреа поискал его глазами. Нгови стоял в дальнем конце длинного зала у изящного камина из белого мрамора среди других князей церкви.

– Ваши преосвященства, – произнес Нгови, – чуть позже я раздам вам поручения, касающиеся подготовки похорон и проведения конклава. Необходимо обеспечить достойное погребение Климента. Верующие любили его, и надо дать им возможность проститься с ним подобающим образом. Поэтому сегодня вечером мы отправим тело обратно в Рим. В соборе Святого Петра состоится торжественная месса.

Многие кардиналы закивали.

– Известно ли, отчего умер Святой Отец? – спросил один из них.

Нгови в упор посмотрел на спрашивающего.

– Сейчас это устанавливается.

– А разве что-то не так? – спросил другой.

Нгови держался невозмутимо.

– Похоже, он мирно почил во сне. Но я не врач. Причину смерти установит его личный доктор. Мы все знаем, что здоровье Святого Отца постоянно ухудшалось, так что его кончина не стала для нас полной неожиданностью.

Валендреа понравилось выступление Нгови. Но в душу закралась тревога. Сейчас Нгови оказался во главе собрания, и было заметно, что ему нравится эта роль. За последние несколько часов африканец уже успел распорядиться, чтобы папский церемониймейстер и Апостольский совет приступили к управлению Святым престолом. По традиции именно эти учреждения возглавляли Курию во время междуцарствия. Кроме того, Нгови начал хозяйничать в Кастель-Гандольфо. Он уже успел приказать охране без его разрешения не впускать в резиденцию никого, включая кардиналов, а также распорядился опечатать папские апартаменты в Апостольском дворце.