Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 331 страниц)

Глава 113
Италия, 1944 г

Со временем привыкаешь ко всему, размышлял Родди, выбираясь из вагона для перевозки скота, спотыкаясь и щурясь на ярком солнце. Еще один лагерь в итальянских горах. Может, здесь условия будут хоть немного лучше, чем в предыдущем. Пересыльный лагерь – они называли его «Киностудия» – находился где-то в окрестностях Рима. Надо же, как близко от Священного города…

Попав в засаду, они сдались в плен. За этим последовал долгий переход по каменистым горным тропинкам под охраной собак, разрывающихся от лая. Еще повезло, что их не расстреляли на месте – немецкий командир оказался аристократом и приверженцем старой прусской военной школы, имевшим некоторое уважение к Женевской конвенции[33]33
  Женевская конвенция 1929 г. – подписана в Женеве 27 июля 1929 г. Официальное общепринятое название «Конвенция об обращении с военнопленными». Вступила в силу 19 июня 1931 г. Регулировала обращение с военнопленными во Второй мировой войне.


[Закрыть]. Тем не менее у них отобрали все ценные вещи – часы, зажигалки, кольца – и грубо гнали вперед, а потом погрузили в скотовозки. Без воды и пищи они проехали много миль и наконец, полумертвые от истощения, прибыли на место. Старые обитатели лагеря взирали на пополнение с ленивым любопытством.

Им устроили что-то вроде переклички с сортировкой на британцев, американцев, французов и прочих. Так загонщики разделяют овец по разным коралям. Родди ни о чем не мог думать, кроме воды и куска хлеба.

Вскоре их опять затолкали в вагоны и переправили на север, в следующий лагерь, довольно маленький. Из него открывался чарующий вид на горы, который загораживали заборы из колючей проволоки и караульные с винтовками, недвусмысленно дававшие понять, что самые дерзкие далеко отсюда не уйдут. Насколько Родди понял, лагерь располагался неподалеку от уничтоженного города Ареццо, известного своими шедеврами живописи. Впрочем, Родди просто радовался возможности дышать свежим воздухом и старался примириться с мыслью, что он теперь военнопленный.

Находиться во власти врага, во всем от него зависеть, подчиняться приказам и самым нелепым прихотям было постоянным унижением. Ходили слухи, что некоторые смельчаки пытались бежать и были расстреляны. Крестьян, которые оказывали пленным помощь, ожидала та же судьба. Все понимали, что эта мрачная перспектива не изменится, пока наступающие войска союзников не отбросят врага на север, за пределы Италии. Легче сказать, чем сделать, вздыхал Родди.

Лица товарищей по несчастью говорили о том же: загорелые до черноты, худые, изможденные, обтянутые задубелой кожей. Как справиться с унынием? Сколько времени пройдет, прежде чем они двинутся дальше, в Австрию или Германию? Родди крутил головой по сторонам, выискивая однополчан или солдат, знакомых по высадкам или боевой подготовке, силился услышать акронский акцент, но никого не находил. Никого.

Хорошо, что на родине у него не осталось девушки, которая проливала бы по нему слезы. Конечно, Уилл и мать скоро обо всем узнают, и этого достаточно. Она наверняка напишет сыну, получив открытку Красного Креста, в которой он сообщает, что находится в плену, жив и здоров. Ему действительно повезло. А вот его командир, сраженный пулей, до сих пор лежит на склоне горы и уже никогда не покинет Италию. Родди отдал бы что угодно, лишь бы ехать сейчас по широкому шоссе между штатами за рулем огромной фуры, перекусывать в небольших кафе стейками и жареной картошкой и чувствовать себя королем дороги. Уилл и «Фрахт экспресс» – за тысячи миль отсюда.

Пленных кормили густой похлебкой с макаронами, к этому прибавляли паек из банок с эмблемой Красного Креста. Странно, как быстро еда заполняет все твои помыслы, когда ты голоден. А еще надо как-то убивать время. Бесконечно тянущиеся часы и скука – нынешние враги Родди.

Книги, которые присылали в лагерь, бережно передавали по рукам, однако это была учебная, религиозная, классическая литература, – в общем, не то чтение, какое предпочитает большинство. Тем не менее на безрыбье и рак рыба – приветствовалось все, что хоть как-то отвлекало от тоскливой действительности.

Родди определили в офицерский барак. Компания подобралась разная, каждому было что порассказать, но через неделю-другую эти истории навязли в зубах. Бежать собирались все, однако любой план побега упирался в незнание языка. В лучшем случае добежишь до конца дороги, а там тебя поймают. На самом деле, шансов на успех больше, если переодеться в немецкую форму, ведь многие офицеры, высокие голубоглазые блондины, вполне сошли бы за германских солдат, но и в этом случае риск велик: партизаны, скрывающиеся в горах, запросто могут перерезать горло «неприятелю» в каком-нибудь темном углу.

В лагере обучали самым разным предметам: шахматам, итальянскому, польскому языкам, ивриту, животноводству, пчеловодству, умению вязать морские узлы и запускать воздушного змея. Всякий, кто обладал знаниями в той или иной области, делился ими с остальными, лишь бы не броситься от отчаяния на колючую проволоку и не схлопотать пулю в затылок.

Родди ничего не мог предложить, кроме рассказов о поездках через всю страну, самых удобных местах остановок, производстве шин и истории резиновой промышленности в Акроне. Как ни странно, у него тоже находились слушатели. Для самых набожных проводили церковные службы, но в душе Родди они не вызывали отклика. После увиденного в сражениях он сильно сомневался, что война разразилась по воле какого-то вселенского божества. Выбраться бы как-нибудь из этой тюрьмы…

Он стал посещать уроки итальянского – вдруг да пригодится. Священник, который обучал желающих, был больше американцем, чем итальянцем, но уроки вел очень старательно.

Несмотря на свое предубеждение против религии, Родди испытывал симпатию к отцу Фрэнку. Невысокий, темноволосый, чуть младше его, спокойный и невозмутимый. Он спас двух бойцов, вытащив их с поля битвы. Даже немецкие солдаты прекращали огонь, когда священник соборовал умирающих. А недавно отец Фрэнк устроил музыкальный клуб при помощи старенького заводного граммофона и пластинок, присланных в лагерь. Музыка была в основном классическая, однако она поднимала настроение и пробуждала в памяти различные картины.

Сегодня падре поставил «Симфонию Нового Света» Дворжака, наполненную мотивами народной музыки и негритянских духовных гимнов. Слушая ее, Родди со светлой грустью вспоминал бескрайние просторы Огайо.

– Думаю, неплохо было бы организовать хор, – поделился мыслями отец Фрэнк. – Может быть, даже устроим концерт. Если удастся собрать десять-двадцать голосов, подготовим несколько номеров.

– Меня сразу вычеркивайте, – заявил парень, сидевший рядом. – Начисто лишен слуха.

Зачем он тогда слушает музыку? – удивился Родди.

– Не знаю нотной грамоты, – сказал другой офицер, вставая, чтобы уйти.

– А кто говорил про нотную грамоту? – засмеялся священник. – Просто будем петь все подряд по памяти, пока не пришлют какие-нибудь ноты. – Он повернулся к Родди. – Как насчет вас, капитан Паркс?

Уже почти в дверях, Родди в притворном ужасе поднял обе руки.

– В последний раз я пел на публике еще в коротких штанишках, – расхохотался он.

– Где же это было?

– В Личфилде.

– Это где, в Коннектикуте?

– Нет, в Личфилдском соборе, в Англии. До встречи, святой отец…

– Погодите, погодите. – Священник направился вслед за Родди. – Кажется, первый хорист у меня есть, да еще какой! Церковный певчий, ни больше ни меньше.

– Черт… то есть, прошу прощения, падре, я – пас. С трудом представляю, что получится, если я открою рот.

– Никто не представляет, в этом-то и штука. Не волнуйтесь, капитан, я не буду придираться. Послушаю вас, а потом мы поработаем над голосом.

Значит, уже «мы». Родди застонал.

– Зовите меня Родди, падре.

– Увидимся на закате, капитан Родди, тогда и начнем. Кто знает, что принесет завтрашний день? Может, среди нас обнаружится второй Карузо, – со смехом проговорил отец Фрэнк, радуясь, что нашел новобранца.

И как это его угораздило? Родди недовольно бурчал себе под нос, хотя знал, что придет на репетицию. А чем еще заниматься в этой дыре?

* * *

Отец Фрэнк закончил обход больных. В лагере имелось что-то типа лазарета – оборудован он был бедно, местный доктор, как мог, растягивал средства из аптечки первой помощи, а потом добился, чтобы пленным выдавали положенные лекарства из посылок Красного Креста. Врач и сам еле держался на ногах от переутомления.

– Иди покури, – предложил Фрэнк. – Я тебя подменю, если покажешь, за кем надо приглядеть.

Радуясь, что может принести пользу, он исповедал нескольких солдат и написал короткое письмо родственникам солдата, у которого был сильный жар.

С гигиеной в лагере дело обстояло скверно. Уборные – одно название, просто дырки в полу. Несмотря на все старания соблюдать чистоту, экскременты все равно заносились на подошвах в бараки. Доктор опасался самой страшной инфекции – брюшного тифа.

Стояла жара, повсюду кружили мухи. Бригады, работавшие в поле, возвращались еле живые от усталости, обгорелые на солнце, и все же тем, кто еще сохранял силы, труд давал возможность хоть как-то избыть владевшее ими отчаяние. Главным врагом по-прежнему оставалась скука. Никто не знал, что происходит за стенами лагеря. Прибывающих извне засыпали вопросами о наступлении, однако союзные войска продвигались на север слишком медленно, и надежд на освобождение было мало.

Фрэнка очень интересовала окружающая местность. Это ведь совсем рядом с деревней, откуда родом отец! Наверняка до фермы Бартолини рукой подать. Он пытался вспомнить адрес на конвертах, что приходили отцу от родственников в Тоскане. Вроде бы отец говорил, что их небольшой участок примыкает к горным склонам у знаменитого города Ангьяри, обнесенного стеной. Где-то здесь родился и великий Микеланджело. Быть так близко и в то же время так далеко… Жаль, что он не уделял больше внимания семейной истории.

После того как в сентябре 1943 года Италия капитулировала и политическая коалиция фашистской Германии прекратила существование, местных жителей, работавших в лагере по найму, почти не осталось. На некоторое время режим ослабел, однако вскоре пришли немцы и усилили охрану. Между итальянцами и пленными солдатами союзных войск установился нейтралитет. Среди местных был старый священник, который обратился к коменданту лагеря за разрешением пообщаться с Фрэнком. Узнав, что его фамилия Бартолини, священник пообещал передать весточку родственникам через тайную цепочку связных. Старик при этом сильно рисковал собственной жизнью.

А что толку? – вздыхал Фрэнк. Если союзники не освободят лагерь в ближайшее время, пленных увезут на север, и он никогда не познакомится с родней отца. Радует хотя бы то, что удалось набрать голоса для хора – правда, на некоторых пришлось немного поднажать, – и репетиции уже дают первые плоды. У капитана Родди, к его удивлению, обнаружился прекрасный бас; также Фрэнк подобрал теноров. Ему доставляет удовольствие работать с этой разношерстной компанией, готовить ее к выступлению, добиваясь банальной гармонии. Они поют «Неси меня, легкая колесница» и номера из мюзикла «Регтайм-бенд Александра». Пошловато, конечно, зато мелодии всем знакомы.

Фрэнк неплохо ладит с Родди Парксом. Они встретились на лекции о «Титанике», которую читал парень, чей дядя был очевидцем трагедии. Рассказчик сыпал и реальными фактами, и домыслами. Большинство слушателей давно забыли о катастрофе гигантского лайнера и слушали скучную лекцию вполуха, до тех пор пока со своего места не встал Родди. «Моя мать была на «Титанике», – сказал он и поведал, что в спасательной шлюпке она подружилась с женщиной, на руках у которой была маленькая дочурка, что в конце концов они все поселились в Англии и что в Вашингтоне он видел «непотопляемую Молли Браун». Солдаты принялись обсуждать несправедливое отношение экипажа к пассажирам третьего класса, которых лишили малейшего шанса выжить в катастрофе, тогда как пассажирам первого класса была оказана вся возможная помощь.

Фрэнк вставил и свою историю.

– Я тоже здесь из-за «Титаника». Первая жена моего отца, Мария, погибла в этой катастрофе. И она, и их новорожденная дочь, – прибавил он. – Впрочем, отец до сих пор убежден, что девочка выжила, потому что нашел вот это. – Фрэнк вытащил из кармана пинетку, грязную и мятую, и пустил ее по кругу. – Он говорит, раз башмачок пересек Атлантический океан, то и мне поможет от морской болезни. – Фрэнк умолк, потом рассмеялся. – Не помог. Меня тошнило всю дорогу. Надо бы выбросить эту безделицу, но у меня рука не поднимается, ведь ее носил какой-то малыш.

– Башмачки – сильные амулеты. Их прячут под крышей дома для защиты от всего дурного. Не спрашивайте меня, в чем их сила, они просто действуют, – сказал один из солдат.

Все заговорили о легендах и мифах, связанных с «Титаником», – о том, что на борту, по слухам, везли таинственную египетскую мумию, на которой было проклятье, а еще – сейф, набитый крадеными бриллиантами. Вспомнили и призраков белфастских клепальщиков – якобы несколько человек случайно оказались заперты в грузовом отсеке, а потом по ночам на пароходе слышали стук их молотков.

После лекции Фрэнк обнаружил, что опять шагает рядом с Родди.

– Какое совпадение – у нас обоих жизнь связана с «Титаником», – заметил он. – Моя мать – ирландка; ее сестра, тетя Лу, тоже утонула тогда. Мои родители встретились в церкви в одну из годовщин трагедии.

– А моя мать бросила все и увезла меня в Англию. Можно сказать, мы сбежали, – признался Родди. – Она говорила, что зрелище той катастрофы заставило ее прозреть и уйти от мужа. Знаю, католическая церковь запрещает разводы, но мой отец был тираном.

– Да, в теории церковь против разводов, но вряд ли я мирился бы с тем, что мой отец бьет мать. Мне хватило и того, что фотография первой жены и дочери отца висела на стене вместо иконы. Много лет я считал, что мы для него на втором месте. Можно ли быть дороже умершего ребенка?

– Вы потому и пошли в священники? – спросил Родди, удивленно подняв брови.

– Кто знает… Возможно. Я о другой стезе не думал. Моя сестра нашла отдушину в танцах и выступает на Бродвее, пока только в кордебалете. Джек, наоборот… Впрочем, это другая история. Между нами совершенно ничего общего. Кому-то из двоих пришлось стать «хорошим» братом. В последний раз, когда я слыхал про Джека, он был где-то на Тихом океане.

К своему собственному удивлению, в лагере Фрэнк делился с солдатами такими подробностями личной жизни, о которых никогда не рассказывал прихожанам. Родди Паркс – его соратник, человек, во многом похожий на него; как и Фрэнк, он оказался в трудной ситуации, однако в его глазах не угас блеск, он полон решимости выжить.

– Я должен выбраться отсюда, прежде чем нас перевезут на север. Хочу вернуться к своим. Я еще собираюсь повоевать. Если двину в сторону юга, надеюсь, удастся уйти, – сказал капитан как-то после репетиции.

– Сомневаюсь, – ответил Фрэнк. – Местные не спешат переходить на нашу сторону. Далеко ты не уйдешь – выглядишь слишком по-американски, хотя, если кто-то решится на побег, это поднимет общий моральный дух.

И все-таки не исключено, что Родди помогут спрятаться в безопасном месте, а Фрэнку – встретиться с родственниками, пусть всего на час или два. Покидать лагерь ему нельзя, да он и не оставит свой пост, но… быть так близко и в то же время так далеко… Когда солдат отправят на работу в поле, те сумеют ненадолго прикрыть его. Чтобы вывести Родди, потребуется подкуп и молитва, однако, если рассчитывать на помощь извне, это вполне возможно. Фрэнк обязательно попытается, но, чтобы не возбуждать напрасных надежд, будет молчать до самого последнего момента.

Глава 114

Этим ноябрьским утром ученики Эллы никак не могли сосредоточиться и совершенно не понимали ее объяснений. Все только и говорили о чудовищном взрыве, который потряс Центральные графства два дня назад. В домах вылетели стекла, люди в страхе предположили ракетную атаку. Кто-то говорил, что разбомбили арсенал, другие утверждали, что на воздух взлетел целый город. Личфилд содрогнулся, словно ощутив эхо землетрясения, однако в новостях ничего не сообщали.

Элла посмотрела в слуховое окно школьной студии, из которого лился поток света. Странно – она больше не чувствует себя уютно ни здесь, ни в своей мастерской, хотя раньше оба этих места служили ей и убежищем от всех проблем, и источником вдохновения. Мастерская в Ред-хаусе превратилась в пустой, холодный и темный сарай. Недоделанные работы резали глаз, но Элла просто не смотрела на них. Она больше не хотела тут задерживаться, ну а когда из-за ударной волны большая часть скульптур упала на пол и разбилась, это лишь укрепило ее чувства.

Вот чем она должна заниматься – учить студентов основам кладки и резьбы по камню. За это платят, и можно не отклоняться от программы: приемы обращения с инструментом, виды камня, копирование и создание простейших мотивов. Элла объясняла теорию, вела практические занятия, поправляла ошибки новичков, а сама глядела на часы, желая поскорее сбежать домой. Она считала дни до летних каникул, когда можно будет больше времени проводить с Клэр.

Прошло уже много месяцев с того дня, когда ей принесли весть об Энтони и вернули его личные вещи, аккуратно сложенные в коробку. Все они до сих пор хранили запах его сигарет: фотографии в серебряных рамках с отпечатками пальцев там, где он их брал; книги, носки, бритвенный набор. Что за жалкая коллекция предметов, характеризующих человеческую жизнь… Элла до сих пор не находит в себе сил прочесть два письма, которые оставил Энтони: одно – для нее, второе для Клэр.

Ей продолжают слать соболезнования – родители друзей Энтони, старые школьные учителя. Она старательно отвечает на каждое словами благодарности.

Тяжелее всего дался ответ на письмо Мел Рассел-Кук, дочери капитана Смита. Ее сын, Саймон, погиб в ходе воздушной операции – такого же вылета, на который отправился Энтони, – в марте. Его мать проявляла невероятное мужество и стоицизм, сознавая, что шансов спастись после падения в ледяное зимнее море у сына практически не было.

Нам остается только черпать силы в труде, не сидеть без дела. Я вожу карету «Скорой помощи» в Лондоне, копаюсь на грядках ради нашей победы и работаю в деревне. Уверена, моя дорогая, ты и сама знаешь, как справляться с болью от страшной потери.

Нет, она не справляется, вздыхала Элла. Она просто старается не думать, притворяется, что ничего не случилось, что это – дурной сон и муж с минуты на минуту вернется домой. Она нервно мерила комнату шагами, стараясь не раздражаться при виде слабых усилий, которые предпринимают другие. Работать, работать, работать – да, это единственный способ не сойти с ума. Хорошо хоть Родди жив, пусть и находится в лагере для военнопленных где-то в Италии. От него пришло только две открытки, но они все равно отправляют в Красный Крест посылки так часто, как могут.

Когда закончится проклятая война? Разве недостаточно все уже настрадались? Союзные войска высадились в Нормандии, в Италии, на юге Франции, однако жестокие бои продолжаются. Душу переполняли горечь, злость и отчаяние: жизнь утратила цвета, счастье взаимной любви оборвалось. Это несправедливо! Ее сердце никогда не оттает.

Арчи вернулся к Селесте из Портсмута. Селвин развлекался по-старому: пил. Хейзел считала дни до возвращения мужа с Дальнего Востока. Элла завидовала им всем черной завистью.

Случайно поймав свое отражение в стеклянной дверце буфета, она пришла в ужас. Ну и страшилище! Она вздохнула, понимая, что состарилась от горя. Под глазами залегли темные круги, на лбу – морщины. В буйной шевелюре, по привычке собранной в тугой узел, виднеются первые седые волосы. Какой смысл следить за собой? Прихорашиваться больше не для кого, а Клэр все равно, как она выглядит. Элла перестала навещать статую капитана Смита в Музейном саду. В конце концов, это лишь кусок бронзы. Глупо возлагать на монумент все свои надежды и чаяния, как делала мать.

Ох, мамочка, я знаю, какие муки ты переносила, потеряв Джо и Элен. Ты лишилась обоих, а у меня осталась дочь, но все равно мне невыносимо тяжко. Теперь я понимаю, почему ты так поступила.

Смерть – это смерть, тут ничего не изменишь. В отличие от Селесты, Элла не посещала собор. Она все еще была слишком зла, чтобы молиться. Нет, отражение в зеркале определенно ей не понравилось. Казалось, будто никто в мире, кроме нее, не испытывал ничего подобного. Она чувствовала себя испуганной маленькой девочкой, которая, столкнувшись с утратами, в отчаянии топает ножками и не знает, что делать дальше.

– Мисс, мисс, с вами все в порядке? – прервал ее раздумья чей-то голос.

Это оказался Джимми Броган, студент Бирмингемской художественной школы, невысокий, худенький ирландец со впалыми щеками. Элла забыла взглянуть на его работу. Он вырезал в камне кельтский крест, и для новичка произведение отличалось большой точностью и изяществом.

– Очень хорошо. Мне нравится отделка, – улыбнулась Элла. Ну, хоть кто-то прислушивается к ее словам.

– Как вы думаете, мне разрешат забрать крест домой? – робко спросил студент.

– Сомневаюсь, – строго проговорила Элла. – Если ты не платишь за обучение, то обязан оставлять школе свои работы, разве не так?

– Что вы, мисс, я сделал это для Пег, на могилку, – пробормотал Джимми, не поднимая глаз.

– Пег – твоя собака? – удивилась Элла.

– Нет-нет, мисс, Пег – моя сестрица. Во время светомаскировки ее переехал автобус. Она всего-то и пошла к молочнику. – Юноша еще ниже опустил голову, пряча слезы. – Я хотел отдать крест мамаше.

– Хорошо, хорошо, забирай. Я сама возмещу расходы. Как твоя мама? – спросила Элла, прекрасно понимая, что должна чувствовать несчастная женщина.

– Плохо, мисс. Как нас разбомбили, мы переехали к мамашиной сестре, а они не больно-то ладят. А папаша мой – в Восьмой армии, в Италии. Тяжко нам сейчас.

Элла с восхищением оглядела работу Джимми.

– Для таких ребят, как ты, всегда найдется возможность и дальше обучаться бесплатно, – сказала она, подозревая, что одаренный ученик может бросить школу.

– Нет, это не для меня, – замотал головой паренек. – Я устроился на работу в плавильню к моему дяде Пату. Ну а учиться буду на вечерних курсах. Рад, что вам понравилось, мисс.

– Твое произведение создано сердцем, Джимми. Хорошая работа всегда начинается вот здесь, – она приложила руку к груди, ощущая, как поднимается новая волна скорби. – Главное – не голова, а сердце. Помни об этом, и ты не ошибешься. Удачи.

Да как она смеет сетовать на судьбу, когда этот мальчик лишился крыши над головой, потерял сестру и не знает, вернется ли отец! Теперь его талант останется без огранки. А у нее есть и кров, и чудесная дочка, и заботливые друзья, а в придачу – работа и кое-какие способности. Нельзя допустить, чтобы Джимми зарыл свой дар в землю. Нужно ему помочь. Может быть, определить парня в ученики к личфилдским каменщикам, в компанию «Бриджман и сыновья»? А что, хорошая мысль.

Элла резко развернулась, ощутив за плечом неуловимое присутствие. Знакомый голос бодро произнес: Молодчина, детка! Я знал, что ты встанешь на верный путь, родная. Только не останавливайся, не давай таланту угаснуть. Она слышала Энтони так отчетливо! Его голос пробил все защитные барьеры, которые она возвела. Я всегда буду с тобой.

Боль узнавания нестерпимо жгла душу, однако деваться было некуда. Элла стояла посреди класса и смотрела поверх склоненных голов учеников – совсем еще юных парней и девушек, у которых впереди столько надежд. По счастью, в следующую минуту прозвенел звонок. Она велела ребятам убрать инструменты и поспешно выпроводила всех из класса, а потом рухнула за свой стол и разрыдалась, уронив лицо в ладони. Энтони никогда не вернется, но его частичка осталась у нее в сердце, и если она прислушается, то сможет услышать любимого.

Элла ехала домой в автобусе и смотрела в окно, ощущая странную легкость. Она думала о кельтском кресте, который Джимми вырезал с любовью и гордостью. В голове вновь зазвучал голос мужа: Ты можешь помочь этому мальчику! Энтони почувствовал ее горе и пришел утешить. Пока Элла жива, у нее есть возможность соприкасаться с ним душой.

После ужина она метнулась наверх и вытащила коробку с вещами Энтони, среди которых лежало и драгоценное письмо. Прежде чем вскрыть конверт, Элла прижала его к груди. Сквозь слезы она разглядела строчки:

Я надеялся, тебе не придется прочесть это письмо, но если ты сейчас его читаешь, значит, случилось худшее. Я ни о чем не жалею и тебя прошу о том же. Мне было даровано счастье встретить тебя и знать, что часть меня осталась с тобой вместе с Клэр. В детях наше бессмертие. Когда сочтешь, что Клэр достаточно подросла, прошу, отдай ей письмо, которое я написал для нее. Нам с тобой не было дано знать своих родителей, но наша дочь избежит этого.

Не горюй о моей смерти. Как гласит поговорка, лучше прожить один день львом… а мы, летчики, – воздушные львы. Кто-то должен остановить этого безумца из Германии.

Мне хотелось бы написать стихотворение или сонет, чтобы выразить, как сильно я тебя люблю. Жаль, не умею. Я думаю только о том, как мне повезло узнать тебя и твою любовь. Никто не отберет у меня воспоминания о чудесных днях, проведенных с тобой в лесном домике, о поездках верхом по холмам вокруг Торп-Кросс и прогулках вдоль канала, о том, как мы занимались любовью на нагретых солнцем камнях и как ты в белом платье шла по проходу в церкви. Когда пройдет время, не бойся расстаться со мной и найди другого мужчину, который будет о тебе заботиться. Я не хочу, чтобы ты была одна.

Выше голову.

Прощай, моя любимая.