Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 218 (всего у книги 331 страниц)

Тем более, как прочел Ростовцев еще в гимназии в какой-то книге, у инквизиторов и такая пытка была, зеркалами. Человека запирали в комнате с зеркальными стенами, и он медленно сходил с ума, ощущая ужасные страдания среди призраков, таящихся в глубине стекла. А бывало, что и несколько дней превращали узника в безумца.

Зеркало… Он стал читать дальше.

«…Я, конечно, узнал Распутина сразу.

На нем была светло-голубая рубаха с дорогим поясом, лакированные сапоги бутылками, как у трактирщика, и синие шаровары. Он пристально окинул меня своими маленькими, пронзительными глазками под выпуклыми, как у орангутанга из лесов Голландской Ост-Индии, надбровными дугами. Черная, как смоль, шевелюра и такая же борода с серебристыми нитями. Было видно, что он появился передо мной прямо из постели – заспанный, всклокоченный, со специфическим амбрэ пропойцы-мужика. Глазки его беспокойно забегали, будто у волка.

Он спросил у Симановича:

– Зачем этот?

Тот подскочил и забормотал:

– Это поклонник вашего, отец Григорий, таланта, святости и прозорливости.

Распутин промолчал. Лакей принес ему на тарелочке яблоко и нож. Он ножом срезал верхушку яблока, а затем, отложив столовый прибор, пальцами разломил яблоко и принялся, хрустя, как кабан, его грызть.

Я стоял, молча ожидая, когда он начнет разговор, как мне объясняла мадам В-ва.

– Ты кто будешь? – наконец, осведомился он.

Я назвался, уже зная привычку Распутина всем говорить “ты”, включая и царственных особ.

– Флотский… – как бы в раздумье произнес он. – Добро, что не из гумагомарак. А то… Накатают, накатают в своих гезетах невесть чево, а все клевета… Ладно, я не к тому… Вижу, гордый ты. Нехорошо это! Смирись.

– Уж какой есть, батюшка Григорий Ефимыч…

– Какой я тебе батюшка?! – рассердился “старец”. – Я тебе поп, что ли?! Чего надоть-то?

Я стал рассказывать о своем северо-сибирском проекте, говоря о больших коммерческих выгодах.

– Насчет коммерциев… – забормотал он. – Это тебе к явреям надо… Да, к явреям! – заявил старец, как припечатал. – А я-то кто? Знашь? Так я возжигатель лампад дворцовой церкви буду, и до этих ваших коммерциев мне дела нет. А хошь, к Манусевичу или Андроникову пару слов чиркну?

– Манусевич как липку обдерет, – сказал я, вспомнив салонные разговоры. – А вы человек честный, Григорий Ефимыч.

– Ой, насмешил! – так ответил он мне. – Видать, большая нужда приперла, раз ты, фон-барон, перед мужиком темным гнешься… Это уж как водится… – Он усмехнулся. – Ежели дамочке чегой-то нужно, хоть самых дворянских кровей, так враз растелешиться готова… Покеда муж аль там брат в передней. Хучь на диване, а хучь – прям на ковре. А вот господа, те вежеством взять думают да политесом, да льстят, чисто лисицы! Лады, за вежество твое спасибочки, конечно, но не мой это околоток. Иди, говорю, к Манасевичу или Митьке Рубинштейну. Скажи, мол, старец послал! Ну, ступай, голубь! Недосуг мине-то… Аль чего еще надо?

Я вздохнул, думая, что дело не удалось. Чтобы встретиться с этим (строка оборвана на полуслове) мне пришлось потратить несколько дней в дамских гостиных, выпрашивая рекомендации – сперва не к нему, а к другой даме, что даст рекомендацию, к третьей, и вот…

Как вдруг он уставился на портфель в моих руках.

– А чего-й это у тебя там, флотский? – подозрительно осведомился. – А ну-кось покаж…

Я тогда понял, что все, что об этом человеке говорили, пожалуй, правда…

Возникла даже испугавшая меня до глубины души мысль, что он захочет забрать Ее, а вслед за ней желание – бежать отсюда прочь, куда подальше.

Но как виновный сын перед строгим отцом, я открыл портфель и достал дорогую мне вещь.

В последний момент я замешкался.

– Давай, кажи! – повысил он голос. – Аль там бутыль с вином господским каким? – грубо хохотнул этот конокрад. – Не боись, Оттыч, я только мадеру уважаю да казенку еще!

И я вытащил из портфеля завернутое во фланель зеркало, мимолетно прокляв привычку носить его всюду с собой, ибо без него я ощущал некую глухую тоску…

Он некоторое время рассматривал предмет в моих руках.

– Его я в Сибири в старом подземелье нашел… – начал было я, но старец жестом остановил мой рассказ.

– Нутка-нутка… – забормотал Распутин и стал внимательно изучать ЧЛ.

И вдруг…

– Вижу-у! – завыл он. – Зачем баб с дитями губил? У-у… вижу… во тьму адскую руки тя-янешь! Вижу-у, много мертвых, раненых, вдов, сирот, много разорения, много слез… Деревни, города – все горит! Мор и глад!.. Господи Боже! Калечные, безрукие, слепые! Двадцать-тридцать лет в Рассее-матушке будут только горе пожинать, а сеять мертвяков…

Неведомо, что было бы дальше, но тут в залу вбежал мальчик лет десяти. В обычном детском костюмчике, какие носят в Питере дети семейств средней руки. Он весело устремился к старцу. Я даже не сразу понял, кто это, хотя до того видел цесаревича дважды, пусть и издали. Но пока я раздумывал, Алексей Николаевич, не говоря ни слова, приблизился к нам и заглянул Распутину через плечо. Видимо, Л. его тоже чем-то привлекла. И вдруг тихо вскрикнул, зашатался, из носа потекла кровь, брызнув на пол и ковры.

Тут я поневоле испугался – о недуге наследника знала вся Россия…

Вмиг забыв о ЧЛ и обо мне, этот грубый мужик ловко подхватил цесаревича на руки и стал укачивать, бормоча какие-то молитвы или заклинания.

А из-за двери уже выбежало несколько человек – два ливрейных лакея, молодая девица с фрейлинским алмазным шифром на плече, другая, постарше, видимо, бонна, и высокий дородный мужик в матросской форме.

– Отчего за царевичем не уследили? – грозно прошипел на них Распутин. – Папа вам хвосты-то накрутит!

– Григорий Ефимович, – заблеяла бонна. – Его высочество еще не лег в кровать, бегал и прыгал по комнате, без вас ложиться не хотел…

Распутин взволнованно прошелся по комнате несколько раз, укачивая цесаревича, как младенца, а потом словно в первый раз увидел меня.

– Худо, что ты здесь, ой, худо! Не надо тебе здесь быть! – только и изрек он.

Потом передал уснувшего мальчика матросу, и вся компания удалилась. А сам Распутин подошел столику, на котором лежала Чер. Л. И… Он наклонился над ней…

Что уж там такого увидал старец, не знаю. Но вдруг он выпучил глаза и, схватившись рукой за грудь, принялся громко рыдать, лия обильные слезы.

– Нет, Господи, нет! – причитал Распутин. – Спаси Христос – нет!!!

Я подхватил Л., сунул в портфель и бежал прочь из флигеля. Через полчаса я уже уезжал из Царского Села на дачном поезде…

На следующий день меня вызвали в охранное отделение.

Сидевший в узком кабинете подполковник, не представившись, заявил:

– Не буду долго говорить. Вы сами все, наверное, понимаете. Вам, Отто Оттович, лучше уехать из Санкт-Петербурга…

– Куда? – только и спросил я.

– А куда хотите! – последовал раздраженный ответ. – Хоть в Америку, хоть в Париж, хоть на воды в Баден-Баден, подлечиться. А может, обратно в Сибирь – этот ваш метеорит искать. Да-да – можете его поискать, науке послужить!

Я увидел на столе перед ним листки знакомых отчетов Макаренко… И почти не удивился.

– Только захватите с собой сами знаете какой предмет. От греха подальше. Старец, – веская пауза, – особо на этом настаивал…»

Ниже этой записи была картинка. Все те же черти… Однако же! Целое семейство чертей. Папаша с аккуратной бородкой узнаваемого фасона, длинная тощая мадам-чертиха с выдающимся бюстом и высокой прической, четыре юных чертовочки в аккуратных платьицах и маленький чертенок в матроске. Словно для того, чтобы не было сомнений, кто имеется в виду, здесь же был изображен сидящий у ног матери семейства волосатый коренастый бес с огромной черной бородой и косматой гривой, при этом голый и с фаллосом почти до колен. Видимо, пером Нольде водила черная обида. Как же, власти задвинули его, героя Цусимы и подавления революции!

Юрий ощутил вдруг какое-то глухое отвращение. Конечно, в юности ему приходилось видеть карикатуры на царя, но эта была уж больно гаденькой. Как дохлую лягушку в руки взял!

Больше записей не было. Лишь дата – день смерти барона и пара фраз:

«Какой-то бред… Сегодня за ужином я увидел вместе с двумя американцами не кого иного, как…»

И все. Видимо, как раз тогда в дверь каюты постучал убийца.

Ростовцев отложил дневник.

Интуитивно он чувствовал: где-то там, на этих страницах разбухшей конторской книги, и прячется отгадка.

Дьявол!

Он опять принялся лихорадочно перелистывать страницы. И заподозрил, что барон все ж тронулся умом.

«…Я посмотрел на небо и не поверил своим глазам. Прямо надо мной было на некотором, впрочем, отдалении друг от друга, два солнца. Одно, как ему и полагалось, слегка клонилось к западу – было около шести пополудни. Второе стояло прямо посреди небосклона, как будто в полдень. Я зажмурил глаза и снова посмотрел на небо – ничего не изменилось – солнц было по-прежнему два! Тогда я обратился к возчику с просьбой посмотреть наверх. Он как-то подозрительно взглянул на меня, но, видимо, не заметив во мне ничего неблагонадежного, возвел очи в небеса. Сказать, что на его грубом свиноподобном лице, или, лучше сказать, роже отразилось смятение – не сказать ничего. Мне даже стало его жаль, настолько глупо и растерянно он выглядел…»

Еще пара быстро пролистнутых страниц – подозрения укрепились.

«Все быстрее и быстрее бьет в свой бубен шаманка, быстрее и быстрее танец смуглых ног, все грознее и мрачнее пение, все стремительней мечутся факелы. И в такт им танцует мое сердце…

И вот уже я ничего не вижу, кроме этих причудливых огненных ручьев, перетекающих один в другой, а пение становится торжественным и зовущим куда-то…»

* * *

Интерлюдия шестая. ВОЗВРАЩЕНИЕ «ЧЕРНОЙ ЛУНЫ»

Июль 1908 года от Р.Х. Река Подкаменная Тунгуска (Катанга)

– Тама енто, яво благородие пришли… – чуть поклонившись, сообщил выглянувший из сеней Селиван.

– Проси! – раздраженно бросил Макаренко проводнику.

– Вот, Отто Оттович, сами видите, – поздоровавшись, взял он быка за рога, глядя на молчаливо устроившегося напротив гостя. – Долго рассусоливать толку нет. Тут такое событие, а кроме нас, в окружности пары тысяч верст нет никого из ученых. Пока дело дойдет до Петербурга, пока там в столицах разберутся, пока все решат да подпишут, пока наши, – хмуро поджатая губа, – господа-начальники выделят деньги… Нам с вами выпала честь прославить российскую науку, первыми отыскав уникальный метеорит. Я, сами понимаете, приказать вам не могу…

– И когда и с кем мне следует выступать? – справился собеседник, и Алексей Алексеевич не смог отделаться от ощущения плохо скрытого высокомерия в его голосе.

– Ну… – улыбнулся Макаренко, – выбора-то и не имеется. Пойти можем или я, или Богоявленский, или Васенцов.

– Доктор будет нелишним, – как бы в раздумье ответил Отто Оттович. – И еще, само собой, проводники. Уж, вне всякого сомнения, возьму Елисея, ему я доверяю больше, чем прочим…

«Ишь!» – злобно подумал географ и пробарабанил пальцами по корявому столу.

На Елисея у него самого были виды, но сам же предложил выбрать…

Устроила судьба каверзу ему, бывшему ссыльному и не имеющему чина ученому! В последний буквально момент его экспедиции был придан целый старший лейтенант Российского императорского флота да еще барон – Отто фон Нольде.

Все дело в том, что Географическое общество решило вместе с этнографическими работами и описанием местности и приобретением коллекций для Русского музея императора Александра III в Санкт-Петербурге произвести съемку берегов Катанги и сделать промер ее глубин на тему возможного судоходства. Этим и занимался Нольде. Да только он был не подчинен Макаренко, а лишь «придан». У барона свое начальство в Петербурге – господин Вилькицкий, одержимый, как все русские моряки, идеей отыскать Северный морской путь. Будто еще Норденшельд не доказал, что за одну навигацию его пройти невозможно! Правда, барон ему не докучал. Занимался своей гидрологией и порогами, пока Макаренко переезжал со стойбища на стойбище, не пренебрегая ничем и избрав своей базой село Кежма.

Он сводил разбросанные сведения о шаманских святилищах, «онангах», идолах и прочем в единую систему. Мало-помалу у него набирался материал о шаманстве у тунгусов Катанги и весьма интересные исторические данные. Ведь здесь проходил древний кочевой путь тунгусов-орочон – от Бодайбо до Аннабара и далее, до побережья. Он даже добыл ценные экспонаты, форменным образом похитив их с тунгусских мольбищ и гробниц.

Но еще далеко даже до приблизительного результата. Не узнан еще состав туземного олимпа и преисподней, их значение, и не описано ни одного шаманского радения. Не пришлось даже толком побеседовать с шаманом. А камлание видел лишь одно. Причем шаман был пьян.

А между тем…

Сказания, мифы, легенды – они переживают целые цивилизации, и кому, как не ему, это знать? Но хранители мифов предпочитают не открывать священную историю своих племен чужакам, вот почему науке известна, да и то отрывочно, мифология в основном давно ушедших народов. Как знать, какие загадки можно отгадать, если к этим мифам прислушаться.

Скажем, по эскимосским преданиям, прародители этого народа когда-то прилетели на север на железных птицах – и записаны они были задолго до этих новомодных аэропланов. Нелепость? Но ведь следуя поэмам Гомера, Генрих Шлиман обнаружил Трою![181]181
  Подобные упоминания зафиксированы в этнографических отчетах еще второй половины XIX века.


[Закрыть]

Да, но теперь ему, похоже, не до местных гомеров и эсхилов. Случившееся три дня назад неслыханное происшествие поломало все планы.

…С раннего утра все жители таежного селения ощущали какое-то смутное беспокойство.

При зловещей тишине в воздухе чувствовалось, что в природе происходит какое-то необычайное явление. Затем вдруг раздались откуда-то страшные удары, сотрясая воздух, и невидимость их источника внушала какой-то суеверный страх. Буквально брала оторопь… Лошади и коровы начали рваться из хлевов и конюшен. А потом по небу с юга на север пролетело странное светящееся тело. Полет сопровождался адским громом.

Земля под ногами качнулась, раздался грохот, многократно повторившийся, как громовые раскаты.

Гул и грохот сотрясали все окрест. Как подкошенные падали деревья, из окон вылетали стекла, в реках воду гнало мощным валом. Обезумевшие животные метались по встревоженной тайге. Дрожала земля, ломались оконные рамы в избах.

Услышав дьявольский грохот, в суеверном ужасе строители падали со стропил, гребцы бросали весла и начинали неистово молиться. И даже лошади валились наземь, опрокидывая телеги. Одного из сельчан отбросило с крыльца избы на три сажени.

На мгновение на землю пала тьма, ее раскололи удары грома, и через минуту стало тихо и снова ясно.

Затем над хребтами встал дым огромного лесного пожара.

…Весь тот день прошел в разных толкованиях об этом явлении. Среди жителей Кежмы высказывались самые невероятные гипотезы.

Старообрядцы – беглецы от власти, обосновавшиеся в этих холодных бесприютных краях уже век с лишним, лишь крестились и вполголоса говорили, что это сам Илья-пророк летит по небу на своей золотой колеснице, и, значит, наступают последние дни и скоро нужно ждать конца света.

Тунгусы же говорили про страшного бога Огду и тоже делали вывод, что конец света не за горами. Однако относились к этому с воистину дикарской непосредственностью.

– Конец мира, однако? Однако, все кончается, мир тоже…

Охотники из чалдонов и крестьяне-переселенцы времен Столыпина говорили иное. Мол, не началась ли новая война с Японией? Вдруг да коварные японцы выпустили снаряд из какой-то неимоверно гигантской пушки, долетевший сюда из самой Маньчжурии.

– Да, – вздохнул Макаренко, – дорого стал японец матушке-России, а Сибири – в особенности!

Образованных людей в селе было раз, два, да и обчелся. С дюжину политических ссыльных, приказчик меховой фактории Махров из недоученных гимназистов и их экспедиция. И для них все было ясно – из ледяных глубин космоса прилетел огромный аэролит. И вот сейчас они отправятся его искать…

– Я, с вашего позволения, начну готовиться к экспедиции? – между тем бросил барон, поднимаясь.

Макаренко закивал, но старший лейтенант, не удостоив его взглядом, покинул избу.

– Тьфу ты! – дал бывший харьковский мещанин волю чувствам. – Эка фря.

 
Немец-перец-колбаса,
Кислая капуста.
Съел мышонка без хвоста:
Говорит, что вкусно!
 

На мгновение любопытство и ревность ученого кольнули сердце. Впрочем, в конце концов, пусть Нольде достанется (если достанется) слава открывателя метеорита. А он будет заниматься своим делом – историей и этнографией.

А вот каково Васенцову с ним придется, с этаким сухарем и педантом. Доктор-то у нас мало что добряк и либерал, так еще спиритизмом балуется…

* * *

Первая ночевка у них была у безымянной речушки. На прибрежной террасе, немного не доходя до устья, они отыскали ровное место, расчистили его от камней, и вот уже установлены палатки, а в костре весело горит плавник.

Им предстояло дойти до Байкита водой и, взяв в деревне Кузьмовка проводника и лошадей, выйти к месту падения метеорита. От Кежмы до Байкита было примерно сотня верст по прямой и двести по воде.

Быстрое течение донесло лодки до устья Чамбы – правого притока Подкаменной Тунгуски.

Иван Борисович Васенцов покачал головой. Сюда его откомандировало Общество русских врачей составить доклад о возможностях обеспечения здешних туземцев медицинской помощью. За четыре месяца пребывания тут в составе экспедиции Макаренко тридцатилетний земской врач из Омска понял одно: с таким подходом. как сейчас, дело это невозможное, точнее, займет столько времени, что здешние народцы благополучно вымрут от сифилиса, чахотки и водки. Так он и напишет в докладе…

Васенцов от нечего делать любовался берегами. Дикий и суровый пейзаж, мрачные, грозно шумящие пороги, нагроможденные вдоль русла валуны и бесчисленные следы диких зверей на отмелях. Чуть не каждый час попадались свежие следы медведя, как будто он только что был здесь, легкие следы лисиц, отпечатки лосиных копыт… Особенно были многочисленны следы росомах, которые, как это ни странно, по левому берегу шли все время вверх, вдоль воды, а по правому – вниз… Рай для охотника. Жаль, он охоту не любит. Васенцов поправил пенсне и зачем-то проверил двустволку – ее ему в буквальном смысле навязал Нольде перед выходом.

«От медведя обороняться будете тоже клятвой Гиппократа?» – едко осведомился барон, когда доктор сказал, мол, убивать живых существ – это не его дело.

Нольде мало с кем говорил и все больше молчал. Спутники его, одетые в старые вытертые парки, давно отслужившие свой век, напряженно озирались.

Маленький, тощий Селифан Короедов со злым лицом, украшенным остроконечной бородкой, состоял переводчиком при местном торжище.

Был он сыном индигирского казака и дочери чукчанки и юкагира и, несмотря на свою столь смешанную кровь, а может, благодаря ей, считал себя вправе с презрением смотреть на туземцев. Долговязый Прохор Луков, торговец-неудачник, пытающийся прокормиться рыбалкой, за пять рублей согласился сопровождать их маленький отряд. Люди, честно сказать, не особо стоящие, но на скудноватые средства, выделенные Русским Географическим обществом, как других нанять?

Иное дело Елисей Усов – кряжистый основательный кержак – охотник на соболя, которого судьба занесла сюда аж с Урала. Бродя по лесу в поисках дорого зверя, он столкнулся с медведем-шатуном и выстрелил слишком поздно. Помереть бы ему в диком лесу рядом с трупом медведя, да подобрала его тунгуска Сонголик, искавшая травы. (Была она знахаркой, хотя все считали ее ведьмой.)

Она перевезла его к себе в балаган, одиноко стоящий в тайге на берегу Катанги, и выходила, и тот прижился у нее и нажил с ней троих детей, став знатоком этих мест.

Взяли его, однако, не из-за этого. Неподалеку отсюда жил старший брат его жены Хучтутан, хорошо знавший дорогу на Ванавару, куда, по прикидкам, и упал метеорит.

Седьмым должен был стать геолог, точнее, не окончивший курса ссыльный студент Николай Богоявленский. Он прибыл сюда, на Катангу, с Колымы и Индигирки, где несколько лет занимался описанием тех диких мест, чтобы сдать отчеты, и присоединился к партии Макаренко. (Он-то и рассчитал место падения.)

Но Нольде распорядился оставить его в Кежме. Богоявленского мучил застарелый туберкулез.

Молодой человек было порывался идти с ними, мол, такое событие и наука не простит.

– Николай Федорович, – вежливо и твердо осадил его Нольде. – Как капитан нашей маленькой команды я приказываю вам остаться, ибо капитан по всем морским законам отвечает за свою команду, так что я отвечаю за вас. И не будет пользы науке, если вы сляжете где-нибудь в середине нашего анабазиса.

Васенцов покачал головой.

Барон, положим, мог заботиться больше не о чахоточном ссыльном, а о том, что больной в самом деле будет задерживать их в походе. Хотя, может быть, Нольде в самом деле и не такой уж плохой человек? Вдруг и в этих глухих краях он оказался не просто так. После Цусимы и Мукдена о том, что в державе не все ладно, задумались даже вчерашние верные слуги престола. Вот Руднева, командира героического «Варяга», «вывели за штат», когда он в присутствии великого князя на требование больше расстреливать недовольных матросов сказал, что нельзя расстрелять всю Россию…

На третий день с востока и запада к реке подступили высокие хребты Буракана.

Уже ближе к закату путники добрались до стойбища.

В устье речки Гаингда от массива скал отделился столб причудливой формы, как бы с головой, который охранял вход в лесистое ущелье. Из сплошного массива тайги по левому берегу реки вырастали скалы, а сама она стремительно, с грохотом впадала в Подкаменную Тунгуску.

А вот стойбище усовского свояка…

У огня среди чумов копошилась небольшая женская фигура в коротком меховом кафтане, а к путникам уже неслись надрывающиеся лайки.

– Хурья! Хурья! – послышался голос, унимавший собак.

Появился невысокий тунгус с редкой бородкой и в старой фетровой шляпе, заменявшей ему обычную шапку.

– Здорово, Хучтутан, – обратился к нему Елисей.

– Здорово, братка! – ответил удивленный и чрезвычайно обрадованный Хучтутан. – Откуда ты взялся? Я думал, ты ушел на Чуню!..

Елисей покачал головой.

– Не успел, брат… А как вы тут всю эту чепуху пережили?

Рассказ занял десять минут.

…Неожиданно рано утром завыли собаки и заплакали дети. Спавшие в чуме пробудились и почувствовали, как кто-то стал колотить по земле как будто великан топотал и качать чум. Когда Хучтутан выскочил из мешка и стал одеваться, некто сильно «толкнул землю», да так, что он упал.

– В чуме с шеста упал медный чайник, раздался сильный гром, как если б кто-то шибко стрелял из ружей. Когда я очнулся, вижу: кругом падает, горит. Ты не верь, братка, что там бог летел, там летел дьявол. Сам дьявол как чурка, светлого цвета, впереди два глаза, сзади – огонь. Испугался я, стал молиться. Не языческому богу, молиться Иисусу Христу и Деве Марии стал. Молился, молился, а когда очнулся, ничего уже не было.

Он вздохнул.

– Сам дьявол, Огда! Тут сверху люди прошли из рода Баяргар! Ой, у них жуть была! Деревья падали, чумы улетели, а людей много раз от земли подбрасывало. Без сознания до вечера были. Которые умерли даже. А нас Огда живыми оставил… А здесь зачем, братка? Людей ведешь? Куда?

– Мы к Буракану идем… – начал было Елисей. – На Ванавару…

– Огду ищешь?! Нельзя к Огде! – вскричал Хучтутан.

– Нам можно! – вдруг произнес Нольде.

Под взглядом «русского начальника» тунгус привычно сник и покорно кивнул.

Огда Огдой, но обитатели становища, зарезав для гостей оленя, сейчас же под навесом из корья начали готовить ужин.

Подали огромный котел с похлебкой и кашу из запасов экспедиции, и все тут же вповалку улеглись у костров.

* * *

На следующий день, навьючив все снаряжение на лошадей, взятых в становище за весь чай, банку с порохом да еще полста рублей, экспедиция по оленьей тропе вышла в тайгу.

Когда лучи солнца разогнали туман, вдали на востоке показался двуглавый хребет, закрывавший собой проход из ущелья. На востоке горизонт просвечивал чеканкой дальних хребтов, еле просвечивающих в задымленном воздухе.

Воздух был насыщен дымом, от которого горчило во рту и слезились глаза. Где-то на хребтах еще догорала тайга – там, куда пришелся удар с небес. Солнце стояло низко – большое, тускло-красное, как огромная медная сковорода.

На том берегу реки голые места от поваленного леса видны были лишь по склонам вершин и горок; в долинах же лес уцелел.

Тунгус приложил ладонь к глазам, пристально всмотрелся и торопливо забормотал, мотая головой:

– Там не надо ходить… Тайга нет, Огда был, все губил…

Нольде, ведя коня в поводу, ухмыльнулся уголкам рта и поднял бинокль. Тунгус не соврал. На хребте была тайга, но она лежала, поваленная страшной космической силой. Он повернулся к тунгусу:

– Куда же?

Туземец махнул рукой в сторону:

– Дорога, однако, есть. Через долину… плохое место. Но сейчас тут везде плохое место…

Тунгус опасливо, не чувствуя под собой ног, двинулся вслед за экспедицией. Сердце его замирало в груди: он нарушил священное табу.

Все чаще бросались в глаза вывернутые с корнем деревья, никак не напоминавшие таежный бурелом. Как ни странно, поваленные деревья лежали вершинами в одну сторону. Иногда их верхушки были как будто слегка опалены огнем, осыпаясь рыжей хвоей.

Люди шли молча, не обмениваясь ни словом, словно смутно ощущали нечто разлитое в воздухе.

Но неожиданно деревья разошлись в стороны.

Все ошеломленно остановились, рассматривая странный пейзаж.

На десяток верст, насколько хватал глаз, до самых хребтов, сжимавших с двух сторон этот дьявольский прогал, безжизненно лежала выкорчеванная как будто неслыханным ураганом тайга. Над этим гигантским кладбищем деревьев висел ужасный покой. В небе не было ни единой птицы. Ни одно движение не нарушало страшную тишину. Слышно было, как бьется сердце и гудит кровь в висках.

И внезапно молчание нарушил Хучтутан.

– Смотри! Смотри! – выкрикнул он. – Огда приходил, все убивал, все кончал! Так уже было в старые годы, когда предки предков не родились. Огда весь мир сжигал! И скоро опять придет мир сгубить!

Не отвечая, предводитель смело шагнул вперед, а за ним, как волки за вожаком стаи, потянулись остальные.

Секунду-другую туземец пребывал в раздумье – идти вперед или повернуть назад и с молитвой Христу и духам предков бежать прочь от страшного места? Но обреченно двинулся вместе со всеми.

Страна злого бога Огды молчаливым, мертвенным спокойствием встретила пришельцев.

С этого пейзажа, подумал Васенцов, можно вполне рисовать картины на тему мира после Страшного Суда. Воистину апокалиптическое зрелище: повсюду валялись могучие сосны, ели и лиственницы – надломленные и обрубленные. Неведомой чудовищной силой вековые деревья буквально расшвыряло по сторонам.

Леса не осталось ни на одной из гор! Лишь огромные залежи обожженных, точно бритвой сбритых деревьев, как рыжие заплаты на зеленой шкуре леса.

Их вершины глядели на юг, обнаженные корни – на север.

Но лучше всего о силе взрыва говорили останки мощных лиственниц, переломанных на высоте трех-четырех аршин. Так ломает спичку рассеянный курильщик. При этом слом был не обломчатый, с торчащими щепками и заусенцами, как обычно, а мягкий, смазанный – стволы словно расплющил гигантский пресс. Они лежали, выкорчеванные без счета, обчищенные дочиста, словно некий ураган повалил их как спички, содрав при этом сучья и хвою.

– Верст тридцать в поперечнике, – опустив бинокль, сказал лейтенант.

Главным, однако, было не это. С высоты отрогов не было видно ничего похожего на метеоритный кратер. Несколько огромных проплешин поваленного леса, выгоревшая котловина, гладкая, как тарелка, старая уже холодная гарь в воздухе над ней – и больше ничего.

– Может быть, мы ошиблись, и метеорит рухнул дальше к северу, а здесь упали второстепенные осколки? – печально спросил Васенцов.

Ему никто не ответил. Лишь на лице Хочбутана отразилась почти детская радость. Тунгус не понял почти ничего из сказанного русским шаманом-лекарем, кроме одного, что Огда не стал оставаться на земле, а улетел обратно в Верхний мир, и, значит, он пришел не погубить смертных, а лишь навести на них ужас…

* * *

Сумрак сгущался, косые и кровавые закатные лучи зловеще освещали погибшие деревья и уцелевшую в распадках тайгу.

На ночлег экспедиция остановилась у крошечной порожистой речушки, и когда Елисей стреножил лошадей, Нольде выдал свое решение.

– Мы поворачиваем на Кежму, – хмуро подергал он бороду. – Я астрономию знаю постольку поскольку – в Пажеском корпус да еще в мореходных классах малость изучал, но не углублялся. Вижу дело таким образом, что метеорит, какого бы размера он не был, взорвался в воздухе и рассыпался, не оставив, к сожалению, кратера. Может, он состоял изо льда, а может, просто из рыхлого камня и развалился в полете, но так или иначе осколки его, если они есть, разлетелись на десятки верст.

Я однажды видел, как на подъездных путях в крепости Або взорвался вагон с бездымным порохом для фортов. Ударной волной сорвало листву ветки с деревьев, а ближайшие даже повалило… вот почти так, как здесь…

Он поводил рукой перед собою.

– Мы можем кружить по этой чертовой котловине еще месяц и не найти ничего. Для поисков обломков аэролита в таком случае нужна особая экспедиция, подготовленная для продолжительных работ. С запасами продовольствия, обозом, ручными бурами, насосами для откачки воды из раскопов и не меньше чем десятка два рабочих – бить шурфы. Вероятно, потребуется разбить лагерь с рассылкой разведочных партий в разные стороны. И, само собой, нужны люди, разбирающиеся в этом деле больше нас… Все это я изложу в рапорте господину Вилькицкому, а пока констатирую неудачу.

…На костре варилась похлебка из копченого оленьего окорока. По случаю окончания похода Нольде распорядился достать из вьюков бутыль водки. Каждому досталось по полкружки «огненной воды», и она расслабила тела и души и развязала языки.

Разговор по какому-то странному капризу не касался метеорита. Зато говорили о всякой чертовщине, заставляя Васенцова внимательно слушать…

– Сейчас шаманов сильных нет, – рассуждал Хучтутан. – А когда я малый был, был у нас такой Гилял. Вот был страх! Как погасят огонь в чуме, а он сейчас уйдет неведомо куда. Тело тут, в жилище, а самого нет! А мы прижмемся друг к другу и дыхнуть боимся. То ли живой он, то ли нет.

Уйдет и ходит в надземных странах. Потом слышим голос, высоко-высоко…

Это он возвращается, а с ним и те. Да, много! Страх! Всякие! И надземные, и подземные, и из-за моря, из-за камней, из тундры, из южных гор, и речные озерные… Кричат! Перекликаются!.. То влетят в чум, то вылетят вон. И он с ними. А только Гилял сильнее всех духов. Так и слышалось: бранит их, как господин исправник, когда ясак не заплатишь. А они все плачут или говорят: «Да-да-да!»