Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 169 (всего у книги 331 страниц)

Глава семнадцатая

Марку хотелось курить.

Куда подевалась Кэролайн? Он не помнил, обещала ли она встретиться с ним в салоне или гостиной. Няня присматривала за Ундиной во время ужина и давным-давно уложила ее спать. Да и самому Марку уже пора было ложиться. Однако кое-что задевало его за живое.

Во-первых, разговор со стюардессой, мисс Хеббли, и странная фраза, которую та произнесла. Человек всегда заключен в ловушке внутри самого себя. Марк не мог сосчитать, сколько раз Лиллиан говорила ему нечто подобное. Она считала душу истинной сущностью человека, но, в отличие от многих, иногда жаждала, чтобы ее душа сбросила смертную оболочку. «Разве не было бы чудесно освободиться от самого себя?» – неоднократно спрашивала Лиллиан; Марк, откровенно говоря, не понимал этого желания. У Лиллиан случались мгновения, когда она пылала ненавистью к себе, говорила о странной тяге избавиться от своего прекрасного тела и лица. Абсурд – особенно учитывая, сколь многие женщины все бы отдали, лишь бы заполучить такие волосы цвета воронова крыла и сверкающие глаза. Лиллиан иногда становилась ходячим противоречием. Так работал ее разум, странный и мрачный. Марк знал, что ему нельзя так обожать даже ее меланхолию, ее причуды, но увы. Он любил их. Ему нравилась та смута, которую он в ней ощущал, даже находясь на другом конце комнаты. Нарастающее напряжение, когда Марк знал, не понимая откуда – просто по выгнутой брови или постукиванию ноги, – что вот-вот грянет бой.

Лиллиан обожала битвы. И билась без пощады, ранила словами, словно когтями. Однажды она сказала Марку, что это неправда, это не она злобна, а просто он предпочитал верить любой жестокости, что срывалась сгоряча с ее уст.

Да, разумеется, он верил. Ее слово было для него Богом, а ведь он даже не верил в Бога. Он верил в Лиллиан. Жестокую, мрачную, странную, чудесную Лиллиан. Марк понимал, что любил ее слишком сильно – сродни тому, как любил азартные игры. Он любил слишком глубоко, и однажды это затянет его на дно.

Нужно перестать о ней думать. Что такого в этом морском путешествии, что заставляло его снова чувствовать такую близость к Лиллиан, словно она здесь, витает поблизости?

Марк покачал головой – он был как будто пьян, хотя после ужина выпил всего бокал бренди. Сегодня Марк вел себя хорошо. Он избегал игры, хотя руки отчаянно чесались, а в ушах словно стоял тонкий собачий вой, далекий, настойчивый, призывный. Марк взял с собой книгу и сидел, уткнувшись в нее носом, пока мисс Хеббли не заставила его вынырнуть.

Не важно.

Его чертова жена – вот чего он хотел. В чем он нуждался.

Но с тех пор, как они ступили на этот корабль, Кэролайн стала часто исчезать. А когда наконец появлялась, на ее губах играла лукавая улыбочка, и говорить об этом Кэролайн отказывалась, настаивая, что все отлучки Марк просто надумывает.

Теперь он знал, что еще отвлекло Кэролайн в ночь спиритического сеанса: Гуггенхайм. Она проговорилась, что той ночью они беседовали, и с тех пор миллионер с раздражающей периодичностью как бы случайно появлялся то тут, то там. Он занял за завтраком соседний столик, в тот же день подсел играть в бридж, и взгляд его все время возвращался к Кэролайн – и задерживался на ней.

Если уж начистоту, Марк мог понять, почему Кэролайн откликалась на знаки внимания человека столь знаменитого и богатого, как Бенджамин Гуггенхайм. Тот был больше похож на Генри, покойного супруга Кэролайн: немолодой, с таким отческим видом, который Марк, будучи почти ровесником Кэролайн, никогда не смог бы при ней на себя напустить. И уверенный в себе – Гуггенхайм излучал тот сорт самоуверенности, что всегда сопутствует огромному состоянию.

Марк выгнал себя в курительную комнату. И только когда понял, что там никого нет – все уже наверняка ушли спать, – осознал, как бешено колотится его сердце. Стыд прокатился словно холодный пот. Марк явился сюда с иррациональной надеждой застать их вдвоем. Он хотел разобраться с этим миллионером, заставить его держаться подальше от своей жены. Чушь – Марк это понимал. Ничего же не случилось. Так почему он ведет себя как одержимый маньяк?

Марк никогда таким не был: ревнивым, мелочным. Только не с Лиллиан. С ней их страсть была взаимной, равноценной. Ему никогда не приходило в голову, что можно думать иначе. Это Лиллиан была ревнивой и беспокойной. И теперь… как будто воспоминание о ней стояло за плечом, нашептывая Марку завистливые мысли. Нужно вернуться в каюту. Кэролайн уже наверняка там и напевает Ундине колыбельные. Это ведь даже не Кэролайн пропала, правда? Это он сам. Это он скитался, потерянный, плывущий по течению.

Марк шагнул к двери, но его остановил едкий запах дыма.

Марк настороженно обернулся.

Искра из-за тяжелого отполированного стола.

Позади него жарко пылал камин.

Мерцание теней на стене, оранжевый свет, танцующий за мягкими креслами.

О господи.

Пожар.

Марк действовал не раздумывая. Он бросился через комнату прямо к камину, едва не споткнувшись о стоящий на пути стол.

Вокруг ни души. Ни экипажа, ни стюардов. Он должен был что-то сделать.

На стене рядом со входом для слуг висели ведра с песком. Марк снял два ведра с крючков и бросился обратно к огню, который уже вышел за пределы камина, пожирая край ковра. Марк высыпал содержимое ведер, и песок помог пригасить пламя. Прежде чем огонь полностью потух, ему пришлось сбегать еще дважды.

По лицу стекал пот. Ковер был весь в песке. Стена закоптилась. Казалось ужасно странным, что огонь в камине столь неконтролируемо вспыхнул – впрочем, на корабле уже произошла целая череда странных происшествий. Повинуясь чутью, Марк протянул руку проверить дымоход. Пальцы обожгло жаром, и пришлось их быстро отдернуть, но стало ясно, что заслонка закрыта. Чертовская безалаберность персонала.

Однажды пожар уже чуть не разрушил его жизнь. Лиллиан удалось избежать этой ужасной трагедии лишь божьей милостью. Фабрика, где она проводила большую часть дня, сгорела дотла, унеся с собой жизни почти всех женщин, с которыми Лиллиан работала.

Однако она оказалась спасена, ведь владелец фабрики отослал ее с поручением. Тогда Марк видел в этом подтверждение от самой Судьбы, что этой женщине, этому совершенному созданию, не суждено умереть.

А потом это чудо стало ироничной насмешкой, ведь она ушла от них спустя неполные девять месяцев.

Марк полез в карман за носовым платком, чтобы вытереть лицо, и краем глаза увидел клочок бумаги, засунутый в наполовину сгоревшую стопку дров. Бî́льшую часть листа поглотило пламя. Остался лишь почерневший, мятый уголок.

Марк его вытащил. И первым, что бросилось в глаза, было имя Энни Хеббли.

Остальное было не разобрать, лишь цепочку отчаянных слов, написанных мужским почерком.

Марк, пошатываясь, рухнул в мягкое кресло, позабыв про спасенный клочок. Эта ночь оказалась слишком долгой и тяжелой – огонь все воскресил, всю его прошлую жизнь. Жизнь, которую он намеревался провести с Лиллиан.

Марк знал, что не стоит, но все равно это сделал. Сунул руку в карман пальто и вытащил тонкий потрепанный дневник. Дневник Лиллиан. Саму ее суть, излитую на страницы.

Последнюю частичку ее души, оставшуюся в живых, – и даже мысль о том, чтобы с ней расстаться, была для него невыносима.

1916

Глава восемнадцатая

17 ноября 1916 г.

Неаполь, Италия

ГСЕВ «Британник»

Он принадлежит ей – и все же не принадлежит.

Он так и не не проснулся. Она не знает, проснется ли вообще.

Энни сидит на раскладном стуле у койки Марка. До сих пор нелегко поверить, что Марк рядом – так близко, что его можно коснуться. Живой – а ведь она годами считала, что он погиб. Он лежит в постели, его голова плотно забинтована. Он изменился, хотя и не настолько, чтобы Энни его не узнала. Она изучает его. Он постарел сильнее, чем должен был за минувшие четыре года. Таким он должен был стать в среднем возрасте. Волосы, насколько их видно под бинтами, подстрижены по-военному коротко – ему очень идет, но Энни скучает по его прежней прическе. Чуть длинновато, и это придавало ему богемный вид, как у какого-нибудь знаменитого британского художника, живущего в Париже и загубленного абсентом и сифилисом.

И все же возраст, болью и страданиями запечатленный на лице, делает его лишь красивее, мужественнее, чем прежде. Ему едва за тридцать, а он уже видел немыслимое. Был на передовой. Рисковал жизнью.

Выжил.

Энни вдруг понимает, что в последний раз видела его еще тогда. До всех этих ужасных событий.

Воспоминания о той ночи на «Титанике» возвращаются слишком легко: крики и паника, члены экипажа, хватающие за руки, когда Энни пробегает мимо, зовущие сесть в спасательную шлюпку. Черная вода, несущаяся по наклонной палубе, впивающаяся ледяными когтями…

Энни содрогается. Руки Марка сложены поверх одеяла. Покрытые шрамами, бледные – и без кольца. На «Титанике» Марк носил обручальное кольцо, а сейчас его нет.

«Проснись, проснись», – хочет сказать ему Энни. Она хочет встряхнуть его за плечи, увидеть, как распахнутся голубые глаза. У нее для него есть новости, и они его обрадуют. И он будет так благодарен: он подхватит ее на руки, прижмет к груди и, наверное, даже…

В глубине сознания вспыхивает образ – очередное видение, или воспоминание, или что-то еще. Его губы прижаты к ее губам. Его руки в ее волосах – и ее волосы намного длиннее, чем сейчас. Она чувствует, как пряди оплетают его пальцы, а его лицо и тело так ей знакомы, как… Не может быть. Этот голод не нов, но он острый и точный, как лезвие ножа.

Энни трясет головой, развеивая этот образ, это желание. Жаль, на ней так и нет крестика, способного удержать ее в реальности. Стать ее якорем.

Но есть брошь – брошь по-прежнему на лацкане, и Энни поглаживает украшение, чтобы успокоить себя, обводит пальцем сердечко и стрелу. Чтобы напомнить себе.

У нее есть подарок для Марка. Он должен проснуться хотя бы для того, чтобы она могла ему рассказать.

В ту ночь его дочка, Ундина, не умерла.

Она все еще жива.

Вайолет написала об этом в письме, заверяя Энни, что ее прыжок в воды океана не был напрасным. Вайолет держала Ундину на руках всю ночь, пока спасательная шлюпка не подошла к борту «Карпатии». Однако во время хаотичной высадки ребенка кто-то выхватил. Вайолет предполагала, что кто-то из экипажа судна действовал по приказу свыше. Как только они прибыли в Нью-Йорк, вновь воцарился хаос: на выживших обрушилась пресса, и Вайолет потеряла след Ундины в водовороте празднеств и речей. Главный офис «Уайт Стар Лайн» заверил ее, что все осиротевшие в результате потопления дети либо воссоединились с семьей, либо были переданы под опеку соответствующих административных органов. Сделать больше Вайолет уже не могла.

Энни смотрит на неподвижное лицо Марка, спокойное, пустое. Он словно призрак. А она будет той, кто вернет счастье в его безрадостную, полную боли жизнь.

Энни тянется, берет его за руки.

– Марк, я должна сказать тебе кое-что очень важное, – говорит она, будто он может услышать.

Так проходят часы. Часы сливаются воедино, «Британник» отплывает из неаполитанского порта, и все же Энни остается рядом с Марком.

Лишь глубокой ночью, не раньше, она вдруг чувствует какое-то шевеление.

Наклоняется ближе.

– Марк? – шепчет она так тихо, так осторожно.

Его глаза открываются.

Она так поражена, что чуть не вскрикивает.

– Отче наш, сущий на небесах… – шепчет Энни, когда Марк моргает, глядя на нее.

Он пристально смотрит. Его взгляд скользит по ней, будто он видит призрака. Марк отмечает ее улыбку, руки, даже блестящую золотую брошь на лацкане.

А потом… у него случается какой-то приступ.

Он болен. Нездоров. Что-то не так. Что происходит? Энни хочет позвать врача, но уже так поздно, ей сказано не беспокоить их, разве что в экстренных случаях… Но они же наверняка захотят узнать, что пациент вышел из комы?

Марк сам не свой, он практически отползает назад, съеживается при виде нее. Глаза вращаются, как у испуганной лошади. На мгновение грудь Энни будто сдавливает огромная тяжесть – почему он не рад ее видеть, как рада она? Но его реакция нормальна. Может, потому, что очнулся в незнакомом месте? Вот он в неапольском госпитале, а в следующую минуту вдруг плывет на корабле. Да, все так. Он сбит с толку. Он не понимает, что с ним происходит.

– Марк, это я. Это Энни, мисс Хеббли с «Титаника». Ты меня помнишь, правда? – говорит она, пытаясь его успокоить, растирая его руки, поглаживая его по щеке, но как будто лишь усугубляет ситуацию.

Марк отдергивает руки. Он дрожит. Бедняга.

Почему он так ничего и не произнес? Он не может, хоть бинты и не мешают. У него травма головы, так что это, наверное, плохой знак. Повреждение мозга, инсульт. Энни видела солдат, впавших в кататонию, неподвижно сидящих в инвалидном кресле, несмотря на совершенно здоровые ноги, глядящих в никуда пустым взглядом. Очень плохой знак! Нет, пожалуйста, Боже. Ты только что нас воссоединил. Я была хорошей девочкой. Пора меня вознаградить.

– Жди здесь, Марк, – говорит она, поворачиваясь, чтобы уйти. – Я позову врача.

Сейчас уже все равно рассвело, скоро придет следующая смена.

– Я быстро. Все будет хорошо. С тобой все будет хорошо. Обещаю. Теперь мы вместе. Это самое главное.

Глава девятнадцатая

19 ноября 1916 г.

ГСЕВ «Британник»

В радиорубке по ночам нарочно царит полумрак. Горит только одна лампочка – и то слабо. Чарли Эппингу так больше нравится.

Этот час, перед самым рассветом, – его любимое время. Никакой суеты. Все тихо, только мягко постукивает случайная телеграмма, ритмично, убаюкивающе. Море похоже на раскинувшееся впереди огромное серебряное поле.

Чарли работает один. Тоби Салливан, второй радист, должен был дежурить вместе с ним, но Эппинг сказал ему отдохнуть этой ночью. Дел не так много, а Чарли предпочитает не сидеть сложа руки. А еще: уж лучше тишина, чем слушать нервную болтовню скучающего Тоби.

Эппинг разбирает вчерашнюю пачку депеш из штаба командования, подготавливает их на утро для помощника командира Дайка. Там есть и обыденные, такие как смена часов работы столовой и новые правила использования мест отдыха, и важные. Он перечитывает каждую и раскладывает их в примерном порядке срочности на свой выбор, а что достойно внимания командира, дальше уже будет решать Дайк. Все знают, что капитан Бартлетт поручает повседневные задачи Дайку. Бартлетт мнит себя человеком высокого полета и не любит отвлекаться на мелочи.

За спиной Эппинга раздается стук. Странно: в такой час приходит не так уж много телеграмм. Чарли записывает. Через несколько сообщений в передаче он понимает: шифровка. Отчет разведки. Значит, все не так просто. Нужно будет расшифровать, а затем все напечатать, чтобы Дайк прочитал, когда встанет. Командование отправило бы отчет с утренней почтой, но «Британник» уже вышел в море, чуть позже запланированного, когда шторм достаточно поутих.

Прежде чем сесть за расшифровку, Эппинг опускает жалюзи. Таким образом, пока он будет записывать секретное сообщение простым текстом, в рубку не заглянет никто из проходящих мимо – правда, не то чтобы кто-то был на ногах, за исключением ночной смены. Тем не менее того требует протокол. Такова работа Чарли – защищать секретную информацию, и он относится к ней очень серьезно.

Затем он отпирает ящик, достает шифровальную книгу и смотрит ключ на этот день. Ключ определяет расстановку букв и меняется каждый день, и если использовать не тот, получится белиберда. Потом Чарли берет заточенный карандаш и лист миллиметровки и начинает записывать.

Уходит большая часть часа, но Эппинг расшифровывает всю передачу. Пока он этим занят, он не обращает внимания на слова, которые у него складываются. Все дело в охоте на буквы. Только теперь, закончив, он откидывается на спинку стула и перечитывает отчет, желая убедиться, что все сделал правильно и послание несет смысл. А еще ему просто любопытно.

Немецкий осведомитель сообщил британцам, что пролив Кея заминирован. Эппинг сверяется с навигационной картой, приколотой к стене, хотя в этом нет необходимости. Они уже проделали пять рейсов к Мудросу, где забирали раненых, и каждый раз проплывали через этот пролив. Слухи о его минировании ходили и раньше, но капитан решил рискнуть. Возможно, немцы распространяли дезинформацию в надежде обманом заставить Англию перебросить часть тральщиков, которые держат Ла-Манш открытым.

Чарли проводит пальцем по потертой бумажной карте, прослеживая линии долготы и широты в отчете разведки, к усеянному островами проходу, проливу Кея. Предполагаемые мины лежат прямо на пути, по которому должен пройти «Британник». Уставившись на точку на карте, Эппинг, обычно не склонный нервничать, чувствует, как его пробирает дрожь. Как будто кто по твоей могиле прошелся, как сказала бы мама.

Он садится за пишущую машинку, вставляет чистый лист бумаги и начинает печатать. Дайк захочет увидеть это с самого утра.

1912

ВЕСТЕРН ЮНИОН,

12 апреля 1912 г.

Кому: мистеру и миссис Райерсон,

пассажирам первого класса

Позвольте заверить Вас, что в соответствии с Вашими требованиями были приняты меры для похорон Вашего сына, Артура-младшего. Похороны запланированы на 19 апреля в 15 часов, в епископальной церкви Святого Марка на Локуст-стрит. Как прискорбно, что Вам пришлось прервать свое путешествие, дабы принять участие в этом душераз-дирающем событии. Город был потрясен и опечален этим трагическим происшествием. Примите наши глубочайшие соболезнования.

«Уайт Фьюнерал Парлор», Куперстаун, Нью-Йорк

Кому: Кристоферу Митчеллу

Южная Седьмая авеню, Нью-Йорк

Хотела бы заручиться Вашими услугами для конфиденциальной консультации. Общие знакомые заверили меня в Вашей осмотрительности. В настоящее время я на пути в Нью-Йорк и должна приплыть 18 апреля, после чего вскоре свяжусь с Вами. Дело касается крайне беспокоящего меня вопроса. Еще раз – рассчитываю на абсолютную конфиденциальность.

Миссис Мадлен Талмедж-Форс-Астор

Кому: Бенджамину Гуггенхайму,

пассажиру первого класса

Рекомендую соблюдать осторожность при высадке в Нью-Йорке. Адвокат Вашей супруги сообщил, что та начнет процедуру развода, если в газетах появится имя мисс Обер. Возможно, сейчас самое подходящее время отправить мисс Обер отдохнуть за городом. Предположим, две недели на курорте в Пенсильвании? А у причала ее будет ждать частная машина? Если Вы согласны, мы немедленно все устроим.

Джозеф Себринг, Адвокатские конторы Манчестера и Коутса

Глава двадцатая

12 апреля 1912 г.

«Титаник»

Вверх и вниз.

Земля вздымается под ней, вверх, вверх, пока на мгновение не замирает…

Легкий наклон…

И спуск, плавно вниз, вниз, вниз.

Ритмично, словно движение корабля.

Как езда верхом на лошади. Вздымается мощный вал из мышц.

Рядом с Энни тело. Теплое, крепкое, сильное. Они поднимаются и опускаются вместе, сталкиваются, ударяются, а затем сцепляются вместе, их тела переплетены. Пальцы, руки, ноги. Их кожа липкая от пота. Жар пронизывает ее, словно огонь в печи.

Но есть в ней еще нечто, столь глубокая тоска, что она чувствует внутри пустоту. Господь любит хороших девочек, Энни.

Энни моргнула, туман перед глазами наконец прояснился.

Она стояла в коридоре у кают первого класса. В темноте, словно светлячки, сияли крошечные электрические лампы. На Энни была лишь тонкая хлопковая ночная рубашка, ни халата, ни тапочек. Светлые волосы, распущенные, ниспадали по плечам. Кожа покрылась мурашками, зубы стучали от холода. Этот стук, должно быть, ее и разбудил.

Энни потерла глаза. Наверное, ходила во сне. Такого с ней еще никогда не случалось.

Она скрестила руки, прикрывая грудь. Где же?.. Энни попыталась рассмотреть номера на дверях в скудном свете, но была почти уверена, что знает, где находится: у каюты Флетчеров.

Из-за двери доносились звуки. Энни их узнала: пара занималась любовью. Она узнала даже голоса, хоть они и не произнесли ни единого слова, узнала по тембру и тону, когда они рычали и хихикали, вздыхали и стонали. Марк ублажал жену так, как ублажал Энни в ее снах.

Холод исчез, сменившись смущением, от которого она вся вспыхнула. Энни не могла отрицать своего влечения к Марку, столь глубокого, что оно овладело ею во сне и привело, шаг за шагом, к его двери. И хуже всего было то чувство, от которого Энни, услышав этих двоих, не могла избавиться. Что она поймала Марка на измене ей.

Энни поспешила прочь, спрятав руки под мышками; лицо холодили ручейки слез. Она молилась, чтобы никто не заметил, как она бродит по коридорам, словно призрак безумной жены. Может, никто еще и не видел, но Энни поймала себя на мысли, что корабль знает. Корабль знает и теперь во мне разочарован. Он поймет, что я не такая хорошая, как он думал.

Направляясь к каютам экипажа, Энни бормотала себе под нос обещания. Она больше не будет думать о Марке. Она с ним покончила. И с Кэролайн. Единственная Флетчер, которая нуждается в ее помощи, единственная Флетчер, о которой она позволит себе заботиться, – это Ундина. Бедная беспомощная Ундина. Энни знала – чувствовала, – что малышка нуждалась в ней с того момента, как она ее увидела. Эти невинные глаза изучали ее лицо, словно пытались что-то ей сказать. Защити меня. Спаси меня. Ты мне нужна. И разве в последнее время малышка не выглядела хуже, бледнее, угасая на глазах? Нет, Энни никогда не смогла бы отказать Ундине.

* * *

Некоторое время спустя под веки Энни ворвался белый свет, пытаясь их открыть.

Это был холодный свет раннего утра, она знала это как служанка, которой каждый день приходилось вставать рано.

Которая должна просыпаться до рассвета.

Она проспала.

Энни резко села. Машинально бросила взгляд на узкую койку Вайолет в другом конце комнаты. Пусто. Вайолет встала и даже не потрудилась ее разбудить.

Энни сбросила одеяло и побежала к умывальнику. Вода была ледяная, но в кои-то веки Энни была этому рада: бодрящий холод помог проснуться. С зажмуренными глазами она нащупала полотенце и энергично растерла лицо, снова его согревая.

Когда Энни открыла глаза, ее внимание привлек маленький белый прямоугольник на полу. Судя по всему – сложенный лист фирменной бумаги, подсунутый под дверь. Энни его подхватила. Почерк был незнаком. Дрожащий и легкий, он выглядел так, будто принадлежал очень больному человеку. И написанное не имело никакого смысла:

Ты знаешь, кто я.

Ты знаешь, чего я хочу.

На мгновение все, о чем Энни могла думать, стало лицом женщины, которую она однажды увидела на пляже в детстве. Обнаженная, прекрасная, она грелась в лучах солнца у скалы, а ее тело и волосы были опутаны водорослями. Как она смотрела на Энни темными, бездонными глазами. Как Энни сразу поняла, кто и что эта женщина – дубеса. Госпожа из бабушкиных сказок. Темный дух моря – она забирала невинных девочек и заботилась о них глубоко под волнами, о своих бессмертных дочерях.

Энни содрогнулась.

Она повертела записку, ища, не написано ли там что-нибудь еще, но нет, больше ни капли чернил. Разум силился понять, что происходит. Может, послание предназначалось кому-то другому, а Энни его подсунули по ошибке? Нет, это неудачная шутка – наверняка все так и есть. Кто-то из экипажа дразнил Энни за ее застенчивость. Некоторые парни, работающие в котельной, были сущими детьми, как школьники. Одевшись, Энни сунула записку в карман передника. Надо докопаться до сути.

Энни увидела Вайолет позже тем же утром, когда они работали в отведенных им каютах.

– Это что? – прошипела она, потрясая запиской. – Это что значит?!

– Не понимаю, о чем ты, – отозвалась Вайолет, бросив беглый взгляд на бумагу.

– Это не ты написала? – Энни посмотрела на тонкие, словно паучьи лапки, каракули; желудок задергался, словно вода на раскаленной сковородке.

– Впервые вижу.

Прибираясь в каюте Стеда, Энни снова уставилась на записку, как вдруг вошел сам Уильям Стед. Он кивнул на листок в ее руках.

– Что там, дорогая? Здесь обнаружили?

Он говорил достаточно любезно, однако явно посчитал, что Энни рылась в его вещах. От мысли о том, что ее примут за воровку, желудок сжался еще сильнее.

– Нет, сэр. На полу своей каюты.

Стед одарил ее ласковой улыбкой, будто родной дедушка.

– Любовное послание, м-м? Кто-то из экипажа проникся симпатией?

– Нет, сэр. Вовсе нет… Но, честно говоря, я не знаю, как это понять. – Смешавшись, Энни машинально протянула ему записку.

Стед прочитал, и его улыбка сменилась хмурой миной. Он сунул листок обратно в руки Энни.

– Бессмыслица. Наверняка мистификация.

– Кто же мог так поступить?

– Бумага корабельная, так что мог кто угодно. – Стед проследил, как Энни убрала записку в карман. – Враг среди персонала?

Она покачала головой. Она чувствовала себя виноватой: вряд ли мистер Латимер одобрит подобные разговоры с пассажирами, однако довериться Стеду вышло так естественно, будто само собой разумелось.

– Мне было интересно, сэр… Вы так много знаете об этих вещах… Как вы считаете, это может быть дух, который пытается со мной связаться?

– Дух?

Энни отступила на шаг, нервно сплетая пальцы.

– Говорят, тот мертвый мальчик слышал женщину, зовущую его из воды, и это напомнило мне историю, которую моя бабушка Эшлин рассказывала мне в детстве. О духе моря…

– Моя дорогая, – ласково произнес Стед, – как местный эксперт по духам, я могу заверить вас, что они сущности бестелесные…

– Бестелесные?

– У них нет плоти, они невесомы. Они призраки. Они не способны удержать ручку или подсунуть записку под дверь. Следовательно, никакой дух не мог написать вам это послание, мисс Хеббли. Если, конечно, не нашел, в кого вселиться.

Энни снова стало жарко, на этот раз настолько сильно, что ей показалось, будто у нее лихорадка.

– Как я упомянула, бабушка рассказала мне историю… И-и я знаю, что в океане есть духи, потому что однажды одного повстречала. Величайшую из всех, ведьму-королеву моря, она была…

Стед покачал головой.

– Королева моря, говорите?

– Это случилось, когда я однажды чуть не утонула возле дома бабушки…

– Тонула? Ну, вот и все: галлюцинация, вызванная травмирующим опытом. – Тон Стеда был доброжелательным, но отстраненным – как у опытного журналиста. – Однако разве вы не говорили, что отлично плаваете? Что в детстве каждый день проплывали много миль? Так где же правда, мисс Хеббли? Тут одновременно никак.

Энни отшатнулась. Из-за лихорадки ее охватила слабость. Каюта закружилась перед глазами. Энни говорила как безумная, да? Даже известный оккультист счел ее страхи необоснованными, глупыми. Ей хотелось с ним поспорить: она знала наверняка, но англичанин все перевирал, заставлял ее сомневаться в себе, даже когда говорил мягко и ласково, словно она испуганный зверек…

Энни коснулась своего лба; он был липким от холодного пота. Ведьма-королева моря… Откуда это взялось? Кто-то рассказал или она где-то прочитала? Призрачная фигура танцевала в памяти, безликая и расплывчатая, но почему Энни была так уверена, что она реальность, а не галлюцинация? Чем больше Энни об этом думала, тем больше все казалось сном.

Все какая-то бессмыслица. Наверное, Энни в самом деле заболела. История вырвалась откуда-то изнутри ее струйкой пузырьков, маленькая и озорная, словно воздух из подземной лагуны. Ладонь нашла в кармане смятый листок бумаги. Ты знаешь, кто я.

Энни вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони, шатко присела в книксене.

– Простите, мистер Стед, сама не знаю, что говорю. Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, заболела…

Стед взял ее под локоть и попытался усадить в кресло.

– У вас нездоровый вид, моя дорогая. Не хотел ничего говорить, но… Возможно, вам следует показаться корабельному врачу…

– Нет, я…

Энни отстранилась.

– Мне просто нужен воздух.

Она бросилась в коридор и припала к стене, чтобы не рухнуть на колени. Энни пока не могла позволить себе визит к врачу: приколотые к переднику часы говорили, что пришло время нести Флетчерам теплое молоко.

Энни, спотыкаясь, спустилась на кухню. Там, то и дело пригибаясь, чтобы не попасть под руку занятому главному повару, принесла и осторожно, чтобы не свернулось, подогрела молоко в маленькой кастрюльке. Проверив его мизинцем, сняла кастрюльку с огня. Немного задержалась, чтобы молоко самую малость остыло. Вытащила брошь Кэролайн из кармана, где она теперь постоянно лежала. Провела пальцем по гладкой поверхности. Потом убрала, пока молоко не успело совсем остыть.

Энни бросилась в каюту Флетчеров, едва способная удержать поднос. Постучала в дверь сильнее, чем хотела, и встала, нервно ожидая, когда ее впустят. Прислушалась к звукам по ту сторону, к бормотанию и тихим шагам по ковру. Больше не было стонов и вздохов, хотя от воспоминаний о них снова сдавило в груди, бросило в жар и закружилась голова.

Энни ворвалась, не дожидаясь приглашения, как только дверь распахнулась. Она знала, что делать: поставила поднос на то же место, что и прежде, сняла с кастрюльки крышку, повернулась за стеклянной бутылочкой.

Кэролайн уложила ребенка на кровать, в центр белого покрывала. Ундина как-то изменилась. Энни сразу это заметила. Ребенок был ненормально тихим. Вялым. И под глазками виднелись жуткие синяки. Малышка больна. Что-то явно не так. Марк не зря беспокоился.

Энни окинула внимательным взглядом Кэролайн, которая прилегла рядом с дочерью. Вряд ли мать должна так смотреть на свою новорожденную малышку, на столь беззащитное существо. В ее взгляде было нечто расчетливое. Изучающее. То, что заставило Энни вновь испугаться за Ундину.

– Энни, вы меня слышите? Мисс Хеббли? – говорила ей Кэролайн. – Вы можете идти. Дальше я сама.

В ее голосе звучал холод. Она стала другим человеком – уже не той жизнерадостной болтушкой, которая поднялась на борт два дня назад.

– Да, мэм, конечно.

Энни медленно побрела по коридору, прижимая к груди металлический поднос. Внезапная перемена в Кэролайн очень пугала, а в голове звенели слова Стеда. Призраки бестелесны.

Или нет.

Подменыш. Каждая мать в Ирландии знала о подменышах. О том, как феи пробирались по ночам в детскую, вытаскивали младенца из колыбели, забирали невинное дитя и оставляли свое. Считалось, что больные дети – это подменыши. Уродливые, в чем-то нечеловеческие малыши. Отец называл это невежеством. Не более чем предлогом, чтобы избавиться от ответственности за появление на свет несчастной крохи.

Корабль резко качнулся под ногами, взбрыкнул, словно дикая лошадь, отбрасывая Энни к стене. Она вцепилась в перила, чтобы удержаться на ногах, пока мир вокруг вращался.

Все стало для нее полной бессмыслицей.

Что, если подменышем был не ребенок, а мать? Могли феи – или недобрый дух – утащить Кэролайн и оставить вместо нее кого-то из своих? Потому что Кэролайн вела себя иначе: за то короткое время, что Энни ее знала, она превратилась из умной, теплой, заботливой в холодную и уклончивую. Она выглядела иначе – бледнее, настороженнее; когда она думала, что никто не смотрит, у нее дрожали руки. Даже супруг сказал Энни то же самое… Или, во всяком случае, намекнул.