Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 283 (всего у книги 331 страниц)

В последний вечер в отеле они пообедали в номере, а потом долго сидели, болтали и играли в карты. Джордж временами смешил всех, с удивительной точностью изображая дядю Руперта.

– Ты к нему несправедлив, – попыталась укорить его Эдвина, хотя тоже не удержалась от смеха. – У бедняги подагра, а намерения самые добрые.

Но что поделаешь, если Руперт действительно был смешон, отчего и сделался легкой мишенью для язвительных острот Джорджа? Только Алексис не смеялась вместе со всеми и вообще не улыбалась, все больше погружаясь в себя, молча оплакивая родителей.

– Я не хочу домой, – тихо сказала она Эдвине однажды поздно вечером, когда они уже легли в теплую постель, а остальные и вовсе мирно посапывали.

– Почему? – удивилась Эдвина, но Алексис лишь покачала головой, глаза ее наполнились слезами, и она уткнулась в плечо старшей сестры. – Ты чего-то боишься, милая? Больше не случится ничего плохого…

Действительно, что могло быть хуже, чем потерять обоих родителей на этом проклятом «Титанике»? Случалось, Эдвина даже жалела, что не погибла. Жить дальше без родителей и Чарлза? У нее почти не оставалось времени, чтобы подумать о любимом, оплакать его, перебрать в памяти счастливые минуты, которые провели вместе. К тому же, у Эдвины разрывалось сердце, когда она вспоминала жениха, она едва не умирала от горя. Хорошо, что рядом были малыши. Ради них ей приходилось брать себя в руки. Следовало думать только о них и ни о ком более.

– Разве плохо опять оказаться в своей спаленке? – попыталась она успокоить сестренку. – Или ходить в школу вместе с подружками?..

Но Алексис решительно помотала головой, а потом воззрилась на сестру печальными глазами.

– Там не будет мамы.

Это правда, и все они эту правду знали, хотя в глубине души Эдвина все равно по-детски надеялась, что родители ждут ее дома, и вместе с ними Чарлз. Что все это жестокая шутка, потому что такого просто не могло случиться. Но Алексис оказалась мудрее, отказываясь от родного дома, чтобы не смотреть в лицо жестокой действительности.

– Да, не будет. И папы тоже. Но мы всегда будем их помнить. Они все – мама, папа, Чарлз – будут жить в наших сердцах. А когда окажемся дома, мы будем ближе к маме, чем здесь. Дом на Калифорния-стрит был словно частью мамы, ведь она столько трудилась, чтобы сделать его красивым и уютным. А сад, который цвел как по волшебству? Разве ты не хочешь взглянуть на розы в мамином тайном уголке? – Но Алексис лишь качала головой, в немом отчаянии обвивая руками шею Эдвины. – Не бойся, милая… не бойся… я с тобой… я всегда буду с тобой…

Обнимая сестру, Эдвина знала, что никогда не оставит своих братьев и сестер. Ей вспомнились слова мамы о том, как она любит их всех. Засыпая, она думала: а ведь это правда! Мама так любила ее! И не будет в ее жизни любви сильнее, чем любовь к этим детям. Уже в полусне она видела лица мамы, отца и Чарлза, и горькие слезы капали на подушку, на которой покоилась головка Алексис.

Глава 8

Уинфилды покинули Нью-Йорк 26 апреля, дождливым утром пятницы, через одиннадцать дней после гибели «Титаника». Машина доставила их из отеля «Ритц-Карлтон» на вокзал, и шофер помог Эдвине сдать багаж. Чемоданов было мало – они везли только то, что она купила для детей в Нью-Йорке. Игрушки и подарки неведомых доброжелателей были давно упакованы и отправлены багажом.

Оставалось только доехать до дому и научиться жить без родителей. Собственно, для малышей мало что изменилось, но Филипп чувствовал, что теперь в ответе за все, – непросто для юноши, которому нет и семнадцати! Джордж тоже стал другим. Эдвина перестала попустительствовать его диким выходкам, и он несколько присмирел, тем более что очень ей сочувствовал. На нее свалилась забота о младших детях, и она буквально не спускала их с рук. Фанни вечно плакала, Тедди нужно было все время переодевать, а Алексис если не цеплялась за ее юбки, то пряталась в дальнем углу или за шторами. Ей бы десять рук, чтобы со всем справляться! И Джордж, который не утратил любви к проделкам, не осмеливался развлекаться за счет старшей сестры.

Мальчики проявляли просто ангельское послушание, помогая Эдвине сесть в поезд и устроить младших детей. Эдвина взяла два смежных купе. После того как им трое суток пришлось спать на матрасах на палубе «Карпатии», никто не думал жаловаться на неудобства путешествия поездом. Нужно было радоваться – они в тепле и безопасности и едут домой! Поезд медленно отошел от платформы, и Эдвина почувствовала, как гора свалилась с плеч. Они снова едут домой, в родной город, где им не грозят никакие беды! По крайней мере, она на это надеялась. Странно! Она была так поглощена заботами, что у нее не оставалось времени на воспоминания. Но бывало – как тогда, ночью, рядом с Алексис или Фанни, – она могла думать лишь о Чарлзе: о последних поцелуях, прикосновениях руки… об их последнем вальсе… о том, каким веселым он был тогда, на «Титанике». Это был очень привлекательный, воспитанный и добрый молодой человек, из которого получился бы прекрасный муж. Но какая теперь разница? Она продолжала терзать себя воспоминаниями, и ей казалось, что сейчас, в поезде, она слышит, как быстрые колеса выстукивают по рельсам: «Чарлз… Чарлз… Чарлз… я люблю тебя… люблю тебя… люблю…» Ей хотелось кричать, когда она воображала, что слышит его голос. Наконец она закрыла глаза, чтобы не видеть лица, которое казалось ей таким живым в темноте. Эдвина знала, что никогда его не забудет, и завидовала родителям, которые оставались вместе до самого конца. Может, было бы лучше пойти ко дну вместе с Чарлзом? Тут она заставляла себя снова вспомнить о детях.

Пересекая Штаты, Эдвина читала газеты: везде «Титаник» был новостью номер один. Продолжались слушания в подкомитете сената. Перед отъездом из Нью-Йорка Эдвина выступила там с кратким сообщением, и хотя ужасно волновалась: на нее нахлынули тяжелые воспоминания, – ответить на их вопросы сочла своим долгом. По предварительному заключению подкомитета, «Титаник» затонул, получив пробоину длиной триста футов в правом борту. Казалось бы, какое это теперь имеет значение? Однако люди хотели знать правду, и нужно было установить причину катастрофы. Как будто от этого кому-нибудь стало бы легче! Эдвина знала точно – мертвых не вернешь. Подумать только, сколько людей расстались с жизнью! Всеобщее возмущение вызвал тот факт, что шлюпок не хватило на всех пассажиров. Члены комитета расспрашивали Эдвину и о действиях команды, и о том, как вели себя люди в шлюпках. А какой гнев вызвало сообщение, что никто не объяснил пассажирам, как пользоваться шлюпками, и даже команда не знала своих обязанностей. И самое отвратительное – шлюпки спускались на воду не до конца заполненными, но сидевшие в них отказывались брать на борт тех, кто барахтался в воде, из страха опрокинуться! Это происшествие непременно войдет в историю как вопиющая трагедия гигантского масштаба. Дача показаний совершенно опустошила Эдвину, но отнюдь не облегчила ее страданий. Людей, которых она любила, больше нет, и их не вернуть. Разговоры на эту тему становились для нее все более мучительными. И уж совсем невыносимо было читать в газетах, что уже найдены тела трехсот двадцати восьми погибших, но Эдвина еще до отъезда из Нью-Йорка знала, что среди них нет ни отца, ни матери, ни Чарлза.

Она получила трогательную телеграмму из Лондона, от родителей Чарлза. Выражая соболезнования, Фицджеральды заверяли Эдвину, что в их сердце она всегда будет оставаться любимой дочерью. Как странно! Отчего-то эта телеграмма заставила ее вспомнить про свадебную фату, которую леди Фицджеральд должна была привезти в августе. Что теперь будет с этой фатой? Кто ее наденет? Да какое ей теперь до этого дело… У нее нет права думать о пустяках, напомнила себе Эдвина. Свадебная фата лишилась для нее всякого смысла. Ночью в поезде она лежала без сна, устремив в окно невидящий взор. Перчатки Чарлза, которые он бросил ей перед посадкой в шлюпку и которые потом согревали ей руки, по-прежнему лежали в чемодане, но она не могла заставить себя даже взглянуть на них. Один их вид разбивал Эдвине сердце, хоть они и были ей дороже всего.

Она лежала без сна и в то последнее утро в поезде, когда на фоне утреннего неба вдруг встали высокие очертания Скалистых гор, расцвеченные розовыми сполохами зари, и впервые за две недели ей стало немного легче. Каждодневные обязанности не оставляли Эдвине времени на размышления о собственном самочувствии, но сейчас она поспешила всех разбудить, чтобы они могли полюбоваться чудесными горными видами.

– Мы уже дома? – спросила Фанни, широко раскрыв глаза. Ей не терпелось поскорее вернуться домой, и она уже раз сто сообщила Эдвине, что больше никогда никуда не поедет и что первым делом испечет мамин шоколадный торт.

Кейт часто баловала детей и пекла что-нибудь сладкое. Эдвина обещала, что поможет сестре. Джордж сразу же заявил, что не пойдет в школу, потому что после такого потрясения, которое он пережил, необходимо как следует отдохнуть, прежде чем приступать к школьным занятиям. К счастью, Эдвина видела брата насквозь, поэтому на уловку не поддалась. Школьные дела очень беспокоили и Филиппа. Ему остался всего год учебы, а потом – Восточное побережье, Гарвард, где учился их отец. Сбудутся ли теперь его мечты? Ведь все изменилось. Сможет ли он учиться хотя бы в колледже? Уже в поезде Филипп терзался чувством вины: они пережили такую потерю, а он думает лишь о себе!

– Уини, – начала было Фанни, но Эдвина решила положить конец этому сюсюканью и отреагировала нарочито строго:

– Что, Френсис?

– Зачем ты так меня называешь? – удивилась девочка, с укором взглянув на старшую сестру.

– Давай договоримся: я – Эдвина, а ты – Фанни.

Девочка кивнула и спросила, глядя на нее невинными глазами:

– Теперь ты будешь спать в маминой комнате?

Эдвине показалось, что ее ударили в солнечное сплетение.

– Нет, конечно. Я, как всегда, буду спать у себя.

– Но разве ты теперь не наша мама? – Фанни была озадачена, и Эдвина заметила, как поспешно отвернулся к окну Филипп, чтобы скрыть слезы.

– Нет, никто не заменит нам маму. – Она грустно покачала головой и улыбнулась. – Я по-прежнему твоя старшая сестра.

– Значит, у нас никогда не будет мамы? И заботиться о нас будешь ты?

Что ей ответить? Как объяснить? Даже Джордж отвернулся – вопрос был слишком болезненным для всех.

– Конечно! – Эдвина усадила девочку к себе на колени и посмотрела на Алексис, которая сидела, забившись в угол, и смотрела в пол, стараясь не слушать, о чем они говорят. – Я буду делать все так, как делала мама, во всяком случае постараюсь.

Фанни со вздохом покачала головой, потом вспомнила, что не спросила о главном:

– Значит, теперь ты будешь спать со мной?

Эдвина растерялась, но потом с улыбкой сказала:

– Твоя кроватка маловата для меня, а в моей всем не хватит места. Ведь наверняка и Алексис захочет к нам присоединиться.

– А я? – ехидно поинтересовался Джордж, ухватив Фанни за нос и сунув в руку Алексис леденец.

Эдвина в который раз поразилась изменениям, которые произошли с мальчиком за эти две недели. Чем ближе они подъезжали к дому, тем сильнее становилась тревога. Вернуться в родные стены, где никогда уже не будет самых родных людей, очень горько.

В последнюю ночь в поезде они только об этом и думали. Никто не говорил ни слова, но и глаз не сомкнул почти до самого утра. Эдвина, хоть и спала меньше двух часов, встала в шесть утра и, умывшись, надела лучшее из своих черных платьев. Поезд прибывал на станцию в восемь с минутами, и Эдвина, несмотря на все тревоги, с радостью смотрела на знакомый пейзаж за окном. Она разбудила младших и постучала в дверь смежного купе, где спали Джордж и Филипп. В семь вся семья завтракала в вагоне-ресторане. Мальчики уплетали за обе щеки, Алексис возила по тарелке кусок омлета, а Эдвина нарезала кусочками горячие вафли для Тедди и Фанни. К тому времени, как с едой было покончено, и они вернулись в купе, чтобы умыться и привести себя в порядок, поезд уже медленно подъезжал к вокзалу. Эдвина проследила, чтобы все были аккуратно одеты и причесаны. Алексис и Фанни она завязала красивые бантики. Неизвестно, придет ли кто-нибудь их встретить, но что будут разглядывать – совершенно точно. Возможно, явятся даже фоторепортеры из папиной газеты, и Эдвина хотела, чтобы перед ними они предстали в самом лучшем виде. Она должна постараться – ради светлой памяти родителей.

Колеса, лязгнув напоследок, остановились. Взволнованная, Эдвина окинула взглядом подопечных. Не было сказано ни слова, но все замерли в предвкушении возвращения в родной дом, одновременно и радостном, и горьком. Они вернулись совсем другими: изменившимися и потрясенными до глубины души, – одинокими, но невероятно сблизившимися.

Глава 9

Все вокруг цвело, когда Эдвина с детьми вышла из поезда навстречу солнечному утру начала мая. Ей почему-то казалось, что город будет таким же, как в день отъезда, но она ошибалась. Все выглядело иначе – теперь, когда ее жизнь так страшно переменилась. Она уезжала счастливой беззаботной девушкой, с сестрами и братьями, с родителями, с возлюбленным. Пока поезд пересекал огромную страну, они переговорили обо всем на свете: о своих желаниях и о том, кто о чем мечтал и во что верили; о любимых книгах и увлечениях; даже о том, сколько детей хотели бы иметь. Теперь все изменилось, и больше всего сама Эдвина. Она вернулась безутешной сиротой: в черном платье, которое делало ее еще тоньше и выше и прибавляло десяток лет, в мрачной черной шляпке с черной вуалью, которую купила в Нью-Йорке. Едва они вышли из поезда, Эдвина, как и следовало ожидать, увидела репортеров – из отцовской газеты и из газет-конкурентов. И вообще было похоже, что встречать их вышел весь город. Она не прошла и двух шагов, как навстречу выскочил репортер, ослепив вспышкой фотокамеры. На следующий день ее фото наверняка появится на первой полосе, но Эдвине не было до этого дела. Главное – помочь детям выйти. Филипп взял на руки Фанни и Алексис, Эдвина схватила Тедди, а Джордж побежал за носильщиком. Они вернулись в родные края: здесь им было спокойно, невзирая на любопытные взгляды толпы, – но ехать домой – в их осиротевший дом – было страшно!

Пока Эдвина сражалась с чемоданами и сумками, к ней торопливо подошел Бен Джонс, поверенный в делах ее отца, которого связывала с Бертрамом Уинфилдом многолетняя дружба: двадцать пять лет назад делили комнату в студенческом общежитии в Гарварде. Это был высокий привлекательный мужчина с мягкой улыбкой и светло-русыми волосами, поседевшими на висках. Бен знал Эдвину с младенческих времен, теперь же видел перед собой не юную девушку, а раздавленную горем молодую женщину, на плечи которой свалился неимоверный груз. Джонс прошагал к ней сквозь толпу, и люди безропотно расступились, давая ему дорогу.

– Здравствуй, Эдвина. – Его глаза были печальны, а сама она и вовсе едва не плакала. – Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

Весть о крушении «Титаника» стала для Бена страшным ударом. Он сразу же связался с газетой в надежде разузнать подробности. Там как раз получили известие от Эдвины с борта «Карпатии», и все сотрудники погрузились в траур. Бен горько оплакивал потерю друга и его супруги, сочувствовал Эдвине и очень жалел детей.

Младшие обрадовались Бену как родному, а Джордж и вовсе расплылся в улыбке, впервые за эти недели, даже у Филиппа, казалось, гора свалилась с плеч. Первое дружеское лицо с тех пор, как они пережили катастрофу! Только говорить о ней они решительно не хотели, и Бен попытался отогнать репортеров. Вид у всех был грустный и усталый, и даже Джордж, по наблюдению Бена, был сам не свой, хоть и пытался отчаянно всех веселить. У Алексис личико было неподвижное и какое-то отрешенное. Еще Бен заметил, как исхудала Эдвина.

– А мама умерла, и папа умер, – сообщила Фанни, когда они стояли на залитой солнцем платформе в ожидании багажа. Слова сестренки были для Эдвины как удар в солнечное сплетение.

– Знаю, и мне тоже очень грустно, – тихо ответил Бен, присев перед девочкой на корточки. – Мне было очень горько, и я плакал, когда я об этом узнал. – Он взглянул на Эдвину, мертвенно-бледную под черной вуалью. По правде говоря, все они были бледны как призраки – непросто пережить такой кошмар. У Бена щемило сердце, когда он смотрел на бедных сирот. – Зато мы рады, что ты поправилась, Фанни. Все здесь за тебя очень переживали.

Фанни с серьезным видом кивнула и принялась рассказывать о собственных несчастьях.

– Мороз укусил меня за пальчики! – Девочка подняла ладошку и показала пальцы, которых едва не лишилась, и Бен сочувственно закивал. – А Тедди так сильно кашлял, но теперь поправился.

Было так забавно слушать комментарии малышки, что Эдвина улыбнулась.

Из редакции газеты отца за ними прислали машину: ту самую, в которой они иногда выезжали на пикники, – еще Бен заказал карету для багажа, только его у них почти не было.

– Как хорошо, что вы нас встретили, – сказала Эдвина, когда они уже ехали в сторону дома.

Бен отлично знал, каково им сейчас, потому что сам потерял жену и сына в страшном землетрясении 1906 года. Его сердце было разбито, и он больше так и не женился. Мальчику было бы сейчас столько же, сколько Джорджу, поэтому он занимал в сердце Бена особое место.

Всю дорогу до дома Бен с Джорджем болтали, пока остальные сидели в задумчивом молчании. У всех на уме было одно и то же: каким пустым покажется дом без мамы и папы! – но оказалось еще хуже, чем ожидала Эдвина. Розы, которые мама посадила перед отъездом, теперь вовсю цвели, и яркие их лепестки радостно приветствовали путников, отчего на глазах у них выступили слезы.

– Смелее! Заходите же, – мягко подтолкнула Эдвина детей, которые нерешительно топтались в саду.

Казалось, ноги не слушались их, и Бену пришлось на ходу придумать веселую историю, чтобы приободрить детей, но никто его не поддержал. Все молча вошли в холл, озираясь по сторонам, словно это был чужой дом, а не тот, в котором они жили с рождения. Эдвина невольно прислушивалась, пытаясь уловить звуки, которых здесь больше не было: шорох платья мамы, позвякивание ее браслетов, голос отца на лестнице… Ничего, кроме тишины. Напряженно вслушивалась и Алексис, но все понимали, что никаких голосов и звуков нет и не может быть. Напряжение становилось невыносимым, и вдруг малыш Тедди нетерпеливо дернул Эдвину за рукав и спросил:

– А где же мама?

Последний раз малыш видел мать на пароходе, и его двухлетний ум подсказывал, что она должна быть где-то здесь.

– Мамы нет, родной. – Эдвина присела на корточки перед братом.

– Она ушла?

– Да, малыш, ушла. – Эдвина сняла шляпку, бросила на стол в холле и встала, не в силах продолжать этот разговор.

Сжав ручку Тедди, она грустно оглядела остальных и срывающимся голосом произнесла:

– Печальное возвращение, правда?

Мальчики только кивнули, а Алексис молча начала медленно подниматься по лестнице. Эдвина знала, куда та направилась. Лучше бы ей туда не ходить… А может, и наоборот: легче будет понять и принять случившееся. Филипп вопросительно посмотрел на Эдвину, но та лишь покачала головой.

– Ничего… пусть идет…

Печальным было их возвращение, но здесь, в родных стенах, они по крайней мере в безопасности.

Шофер внес их прискорбно немногочисленные чемоданы, и тут появилась пожилая экономка, миссис Барнс, вытирая руки о накрахмаленный белый передник. Милая добрая женщина, которая обожала Кейт, горько заплакала, обнимая Эдвину и детей. Нелегко им придется, поняла Эдвина. Десятки людей станут выражать им соболезнования, ожидая душераздирающих описаний и выспрашивая подробности. При одной только мысли об этом ей стало дурно.

Спустя полчаса Бен собрался ехать. Эдвина проводила его до двери, и он попросил дать ему знать, когда она сочтет возможным переговорить о делах.

– А когда нужно?

– Чем раньше, тем лучше. – Бен старался говорить как можно спокойнее, чтобы не волновать ни саму Эдвину, ни детей. Впрочем, они вряд ли бы его услышали. Джордж уже был наверху и чем-то стучал в своей комнате; Филипп разбирал почту и раскладывал книги; малышка Фанни с миссис Барнс пошла на кухню за печеньем; Тедди следовал по пятам за сестрой, то и дело оглядываясь, будто ожидая вот-вот увидеть маму и папу. – Вам предстоит принять кое-какие решения, – добавил Бен.

– Речь о газете? – Ей нужно было знать, ведь она думала об этом всю неделю. Хватит ли у них средств на жизнь? Ей всегда казалось, что денег у них достаточно, но что, если она ошибалась?

– Не только. Нужно решить, что делать с домом, обсудить кое-какие нюансы. У вашего отца были вложения… Должен вас предупредить, сэр Хикам считает, что вам следует все продать и переехать жить в Англию, но об этом мы можем поговорить позже. – Бен не хотел ее расстраивать, но лицо Эдвины вдруг вспыхнуло, глаза гневно сверкнули.

– А при чем тут мой дядя? Разве он мой опекун? – Она даже ужаснулась такой возможности, но Бен покачал головой, успокаивая девушку.

– Нет, по завещанию вашей мамы опекуншей назначена ее сестра Элизабет, но лишь пока вам не исполнится двадцать один год.

– Слава богу! – Эдвина улыбнулась. – До этого события осталось три недели, как-нибудь доживу. Надеюсь, мне не придется продавать газету?

Бен покачал головой.

– Может, когда-нибудь и возникнет такая необходимость, но сейчас там отличные ребята, так что газета обеспечит вам доход. Потом, через несколько лет или ею займется Филипп, или вам придется ее продать. А может, сама попробуешь, а, Эдвина?

Оба рассмеялись: только этого ей не хватало.

– Мы можем поговорить обо всем на следующей неделе, однако я могу сказать вам прямо сейчас, что никуда не поеду и ничего продавать не буду. Пусть все останется так, как есть… ради детей.

– Ты взваливаешь на себя непосильную ношу.

– Пусть так. – Помрачнев, Эдвина направилась к двери. – Я постараюсь, чтобы все оставалось так, как было при маме и папе.

Бен не сомневался, что Эдвина настроена серьезно. Ее решимость заслуживала восхищения, но справится ли она? Воспитывать пятерых детей и без того непростая задача для двадцатилетней девушки, но Бен знал, что она унаследовала отцовский ум и доброе сердце и упорство матери. Она найдет применение этим качествам, чего бы ей это ни стоило. Может, она и права… Может, и справится…

Эдвина со вздохом закрыла за ним дверь и огляделась. Сразу видно, что в доме давно никто не жил: ни цветов в вазах, ни радостных голосов, ни дуновений свежего воздуха. Похоже, ей предстоит потрудиться, но сначала нужно пойти взглянуть, что делают дети. Она слышала, что двое младших на кухне с миссис Барнс, а на втором этаже братья о чем-то спорят. Алексис в комнате не было, что неудивительно. Миновав собственную спальню, Эдвина медленно поднялась наверх, в залитые солнцем комнаты, где некогда жили ее родители.

Путь этот дался ей нелегко. Она понимала, что родителей там нет. Наверху было совершенно нечем дышать, словно многие месяцы там не открывали окна, но светило солнце и открывался чудесный вид на Восточную бухту.

– Алексис? – тихо позвала Эдвина, не сомневаясь, что сестра где-то здесь. – Дорогая, пойдем вниз… нам всем без тебя плохо.

Она понимала, что бедной девочке сейчас еще хуже. Эдвина знала, где искать сестру. Ее сердце сжалось, когда она вошла в обитую розовым атласом мамину гардеробную. Аккуратные ряды флакончиков с духами, шляпки на полках… Многочисленные пары туфелек, которые мама больше никогда не наденет. Эдвина избегала на них смотреть. На глаза опять навернулись слезы. Как не хотелось ей сюда приходить! Но нужно же было отыскать Алексис.

– Лекси? Выходи, малышка… пойдем вниз. – Тишина, лишь безжалостное солнце да аромат маминых духов. – Алексис!

Эдвина осеклась, наконец увидев сестру. Сжимая любимую куклу, та сидела в мамином шкафу и беззвучно рыдала, вдыхая знакомый запах духов. Совсем одна, в солнечный майский день. Эдвина опустилась на колени, обхватила ладонями личико малышки и принялась целовать мокрые от слез щечки.

– Я люблю тебя, дорогая… Я очень тебя люблю… Может быть, не так, как любила мама, но я с тобой, Алексис, поверь!

Эдвина едва могла говорить: сладкий аромат маминых духов, исходивший от одежды в шкафу, проникал ей в душу, навевая мучительные воспоминания. Было невыносимо сознавать, что они здесь, а мамы больше нет. По другую сторону коридора она видела гардеробную отца и аккуратно развешанные на плечиках костюмы. И впервые в жизни им с Алексис вдруг показалось, что они здесь чужие.

– Я хочу к маме, – заплакала девочка, прижимаясь к Эдвине.

– И я тоже, родная, я тоже… – заплакала Эдвина, покрывая поцелуями личико сестры. – Но она ушла… ее больше нет… а я с тобой. Обещаю, что никогда тебя не покину…

– Она тоже обещала… а сама ушла.

– Она не хотела… так вышло. Тут уж ничего не поделаешь.

Разве? Эдвина гнала от себя мысли об этом страшном дне с того самого момента, как сама покинула «Титаник». Почему мать отказалась садиться в шлюпку с ней и остальными детьми? Или потом, когда думала, что Алексис в шлюпке со старшей дочерью? Шлюпки отправлялись одна за другой… она могла сесть в одну из них, но предпочла остаться на тонущем корабле вместе с мужем. Филипп ей сказал, что мать сама приняла это решение… Как она могла так поступить с ними: с Алексис, Тедди, Фанни и мальчиками? Эдвина вдруг с ужасом осознала, что гневается на мать, но не признаваться же в этом бедной Алексис!

– Я не знаю, Лекси, почему так вышло, но ничего исправить нельзя! И теперь мы должны заботиться друг о друге. Нам всем ее не хватает, но как-то нужно жить дальше… ради нее.

Алексис некоторое время обдумывала ее слова: даже лобик наморщила, – а потом, когда Эдвина поставила ее на ноги и попыталась вывести из комнаты, заартачилась, в панике озираясь по сторонам, как будто боялась, что больше никогда не увидит мамину комнату, не прикоснется к ее одежде, не вдохнет тонкий аромат ее духов:

– Я не хочу идти вниз.

– Нам не надо здесь больше оставаться, Лекси, от этого только хуже. Я знаю, что она здесь, что всегда будет с нами, в наших сердцах. Мне все время кажется, что она рядом, смотрит на нас и радуется или грустит вместе с нами.

Алексис застыла в нерешительности, и Эдвина, подхватив ее на руки, понесла вниз. Сестра больше не выглядела такой испуганной и несчастной, она вернулась домой. Они и ждали, и страшились этого момента. Правда была ужасна: они стали сиротами. Остались только воспоминания, как мамины цветы в саду. В ту ночь Эдвина оставила флакончик духов, которые прихватила из комнаты Кейт, на столике в спальне Алексис. Отныне пахнуть этими духами будет миссис Томас, любимая кукла девочки. Слабое дуновение, смутное напоминание о женщине, которую они так любили и которая предпочла умереть вместе с мужем.