Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 181 (всего у книги 331 страниц)

Глава сорок пятая

Кто-то схватил Энни за руку, когда она пыталась пройти мимо. Это оказался лейтенант Лайтоллер.

– Стюардесса, в этой лодке для вас найдется место.

Шлюпка была плотно набита пожилыми женщинами, одетыми в мешанину тканей и мехов. Спасательные жилеты неловко повязаны, волосы всклокочены, поверх вычурные шляпы. Все страшно напуганы, некоторые плакали.

Энни узнала человека у руля – тот кивнул, – но не двух матросов на веслах.

Она отодвинулась от лейтенанта.

– Но я не хочу уходить… Мне нужно найти одного человека.

Лайтоллер нахмурился, глядя на Энни как на упрямого ребенка.

– Это приказ, мисс. Мне нужна стюардесса в лодке, чтобы присмотреть за пожилыми пассажирками. Видите?

Он тайком кивнул в сторону двух хрупких женщин, сидевших в середине лодки. Они походили на призраков, ночные рубашки выглядывали из-под спасательных поясов, прозрачные белые юбки и рукава хлопали на ветру. Две старухи держались за руки как потерявшиеся школьницы. Как будто так они могли бы спастись.

Они уже мертвы, хотела она сказать Лайтоллеру.

Подхватив Энни, лейтенант перебросил ее через борт в лодку, прежде чем она успела вырваться, и спасательная шлюпка была спущена, не дав ей времени опомниться.

Мужчина у руля тоже боялся, но нахмурился, пытаясь это скрыть:

– Вы слышали мистера Лайтоллера? Садитесь рядом с этими пассажирками и делайте, что велено.

Но Энни стояла на месте и осматривала палубу в поисках Марка или Ундины. Ее сердце замирало с каждой секундой: на корабле было так много людей, больше, чем она думала. Она никогда не видела большинство из них раньше, ограничиваясь секцией первого класса. Она начала понимать, что, вероятно, никогда больше не увидит ни Марка, ни ребенка.

Энни отвернулась, смирившись, что придется занять свое место, когда произошло чудо. По другую сторону шлюпки стояла Кэролайн, держа на руках Ундину. Ребенок плакал и бился, как будто боролся, чтобы освободиться от матери. И на лице Кэролайн было выражение испуга, почти неописуемого – как будто она увидела привидение. Это из-за меня, с ужасом поняла Энни: она боится меня.

Потому что Энни знала, не так ли? Энни знала ее секрет. Она была виновна – теперь это стало ясно. Энни бросилась к ней, но в этот момент Кэролайн запаниковала, слишком резко повернувшись на своем месте. Она споткнулась о борт. Судно покачнулось от внезапного толчка.

Энни вцепилась в сиденье. На борту все перетасовалось и перемешалось, как костяшки домино, заставляя лодку снова накрениться (один из моряков неправильно управлял веревками, и шлюпка качалась), и тут же Кэролайн споткнулась. Она ударилась о борт лодки и упала назад через край.

Ундина была все еще у нее на руках.

Не переводя дыхания, Энни бросилась к борту как раз вовремя, чтобы увидеть белую пену там, где Кэролайн упала в черную воду. Запах соли разлился в воздухе как вздох моря.

Ундина.

Не было ни колебаний, ни раздумий. Энни прыгнула за ними через борт.

Ледяной холод. Пузыри дразнили ее, как будто кто-то дышал в шею. Вкус соли и грязи заполнил рот, как глубоко запрятанное воспоминание. На какое-то мгновение вода окутала ее, темная, похожая на утробу. Затем Энни всплыла на поверхность.

Кругом была кромешная тьма. Энни взмахнула руками. Волны продолжали плескаться над ней, поднимаясь вокруг во мраке ночи. Она прислушалась к звуку панических шлепков, попыталась определить направление, откуда они доносились, но повсюду слышался шум: движение других спасательных шлюпок, плещущихся в море, предметы, летящие с верхних палуб «Титаника».

Люди прыгали вниз, потому что больше не могли бороться со страхом. И над всем этим раздавалось какое-то низкое, чавкающее шипение – ужасающее и всеобъемлющее. Звук самого корабля, отяжелевшего и обреченного. Поддающегося зову глубины.

Энни держалась на холодной воде, медленно вращаясь. Кэролайн не могла быть далеко – если только она уже не ушла под воду. И тут она услышала его, самый отчетливый звук в этой какофонии: детский плач. Он раздавался прямо перед ней. Энни уверенно поплыла на звук: она рассекала океан словно тюлень. Вода была ее стихией, так было всегда. Прямо впереди качалась Кэролайн, посиневшие руки женщины держали ребенка над плещущимися волнами, хотя сама она тонула.

У Энни был выбор. Протяни руку, и через мгновение Ундина окажется в ее объятиях, а Кэролайн утонет в волнах. Или…

Энни потащила Кэролайн из воды, стараясь, чтобы ее лицо просто оставалось над поверхностью.

– Держите Ундину, миссис Флетчер, а я буду держать на плаву вас.

Она спасет их обеих.

Что бы Кэролайн ни сделала, она не заслужила смерти. А если и так, то судить об этом должна была не Энни, а Бог и закон. Но Кэролайн прочистила горло и закричала, едва удерживая равновесие. Она бросила ребенка Энни.

– Ты не сможешь. На мне нет спасательного жилета…

Сквозь клубящуюся темноту Энни увидела вихрь тяжелой ткани. Полотна пастельных цветов колыхались, как промокшие призраки. Одно из любимых платьев Кэролайн. Энни знала, что мокрая шерсть тяжелая, как мешок с песком; с таким же успехом она могла завернуться в якорную цепь.

Энни держала Ундину на плече; ребенок плакал ей в ухо, но она не слышала звука – мир погрузился в тишину. Кэролайн что-то говорила, но Энни не могла разобрать, что именно.

– Спаси ее, – одними губами повторяла Кэролайн. – Спаси ее.

Энни кое-что вспомнила, пока пыталась тащить Кэролайн за воротник, удерживая лицо женщины над солеными волнами. Кэролайн устала. Она выглядела измученной и наглоталась воды…

Главное правило выживания в море, Энни. Остерегайся тонущего человека. В панике он потянет тебя за собой. Она слышала это много раз, но когда это ей говорил Дес, он имел в виду совсем другое. Он имел в виду: «Я не могу спасти тебя, Энни».

Он имел в виду: Бог не может спасти нас всех.

Он имел в виду: либо ты, либо я.

И он выбрал.

Над головой внезапно вспыхнули и зашипели аварийные ракеты, осветив море, и на мгновение Энни показалось, что лицо Кэролайн изменилось. Вода, плескавшаяся над ней, искажала ее черты, так что трудно было сказать наверняка, но она выглядела совсем другим человеком. Хорошенькая девушка, чье лицо было изуродовано жуткими порезами. В голове всплыло имя: Лиллиан.

Узнавание настолько поглотило Энни, что она вскрикнула и выпустила Лиллиан.

Нет, Кэролайн.

И тут Энни поняла. Лиллиан преследовала их, потому что хотела вернуть свою дочь.

Вода заставила ее проснуться и ожить, казалось, впервые за несколько дней.

К этому времени шлюпка была уже на воде и направлялась к двум женщинам. Двадцать метров, пятнадцать… слишком поздно. Они не доберутся вовремя.

Лиллиан исчезла, и перед Энни была Кэролайн. Только она ушла под воду, выскользнув из рук. Ее глаза закрылись, и лицо оставалось полностью под водой. Энни ахнула, удерживая ребенка, и беззвучно кричала, пока развевающееся платье и темные волосы Кэролайн, кружась в чернильно-черной глубине, словно последний флаг капитуляции, не исчезли.

Глава сорок шестая

Уильям Стед перегнулся через перила. Было почти невозможно понять, что происходит. Он знал этих людей всего несколько дней, но чувствовал близость к ним, и теперь они были в опасности.

Стед с трудом мог поверить в то, что только что увидел: его стюардесса отважно выпрыгнула из спасательной шлюпки, чтобы спасти Кэролайн Флетчер и ее ребенка. Вместе со всеми остальными людьми по левому борту он наблюдал, как Энни Хеббли пыталась удержать голову Кэролайн над водой, задерживая дыхание, когда волны снова и снова их накрывали. Он прищурился, чтобы сфокусироваться на лице Кэролайн, боясь за нее, желая ее запомнить… И был удивлен, когда ему показалось, что вместо нее он увидел Элизу Арм-стронг. Элиза покачивается в воде. Элиза выскользнула из рук Энни Хеббли…

Похоже, глаза сыграли с ним злую шутку – или это его разум. Там, в воде, Элиза, и она в опасности. По мнению Стеда, она всегда будет в опасности.

– Почему она не передаст ребенка в шлюпку? – проворчал мужчина рядом с ним. – Мать – безнадежное дело. Это чертовски безответственно с ее стороны. Они все могут утонуть.

Они все могут утонуть. Это была пощечина Стеду, заставившая его проснуться.

Отважная юная леди могла утонуть.

Неужели, кроме нее, на корабле не найдется героя?

Не думай о том, что собираешься сделать. Просто делай.

Спасательный жилет висел у него в руке, Стед не успел его надеть. Он сорвал с себя пальто и отбросил в сторону шляпу, затем накинул на плечи неуклюжий спасательный жилет. Стед перелез через перила и, прежде чем кто-либо из стоящих рядом с ним людей понял, что он делает, прыгнул.

Ты уже не юнец, Стед. Это безумие.

Он даже не мог сказать, когда в последний раз заходил в воду. Лет десять назад Уильям ездил в отпуск в Брайтон и поплескался у берега. Он все еще помнил свой серый купальный костюм. Стед никогда не любил отпуск, не говоря уже о морском побережье. Это нарушало привычный порядок вещей.

Вода была ледяной настолько, что он с трудом мог в такое поверить. Удивительно, что у него не остановилось сердце. Стед прыгал с открытым ртом и наглотался морской воды. Все это не имело значения. Двигайся, шевелись, или умрешь.

К счастью, он был недалеко от Энни Хеббли. Она отказалась от попыток спасти Кэролайн Флетчер и – Стед с ужасом осознал это – по какой-то непостижимой причине пыталась доплыть до «Титаника». Она могла грести только одной рукой, второй прижимая к плечу ребенка и удерживая голову над водой.

Она ни за что не справится.

Стеду удалось подплыть к девушке.

– Мисс Хеббли, что вы делаете? Меньше чем в десятке метров позади вас шлюпка – вы должны плыть к шлюпке.

На ее лице появилось странное выражение, которого он прежде не видел.

– Нет, я должна вернуться на корабль. Я должна добраться до Марка.

– Подумайте о ребенке. Ребенок умрет.

Стед видел, что девушка думает, усталая и ошеломленная.

Слушает. Он смог подтолкнуть ее к спасательной шлюпке, которая упрямо гребла к ним. Вдвоем они удерживали голову ребенка над водой. Но как только Стед передал девочку в протянутые руки людей в лодке, стюардесса отвернулась и снова направилась к «Титанику».

Глупая девчонка. От холода не соображает. Надо плыть за ней. Но холодная вода отнимала у него последние силы, а стюардесса гребла как одержимая.

Что-то мелькнуло над головой в свете с корабля – шезлонг. Кто-то сбросил его, возможно, думая, что Энни Хеббли сможет поплыть на нем, но шезлонг упал на нее сверху. Девушка явно такого не ожидала и исчезла под ним. На одно долгое, ужасное мгновение Стед затаил дыхание, ожидая, появится ли она снова. Но ничего не было, только деревянный шезлонг, покачивающийся на волнах.

Он поплыл к ней так быстро, как только мог. К тому времени, как он добрался, Энни уже всплыла на поверхность. Ему удалось сорвать с себя спасательный жилет и надеть на нее. Спасательный жилет быстро становился бесполезным, но он поможет ей некоторое время удержаться на плаву. Она была без сознания, поэтому Стед поплыл обратно к спасательной шлюпке, таща ее за собой.

Женщины перегнулись через борт лодки и втащили Энни к себе. Но когда Стед начал переваливаться через борт, матрос у руля его остановил:

– Боюсь, в лодке для вас нет места, – сказал он. – Она и так переполнена.

– Но он герой, – сказала одна женщина. – Мы должны его взять.

– Держитесь за борт, – сказала ему другая женщина. – Вы будете в безопасности.

Стед знал, что женщина понятия не имела, насколько холодна вода. Она была не права, до смешного не права. Его зубы неудержимо стучали, пока он барахтался. Разум начал затуманиваться. Было так холодно, тело ослабело, что Стед не чувствовал собственного тепла. Начало клонить в сон. Он потерял счет времени, которое провел в воде. Десять минут?

Если я засну, то утону. Но он не мог понять, как ему вообще удается бодрствовать.

Он пытался наблюдать за событиями, разворачивающимися на корабле. Спускали спасательные шлюпки. Борьба на «Титанике» все больше ожесточалась по мере того, как начиналась паника, когда люди понимали, что в последнюю минуту спасения не будет.

В конце концов смотреть на это стало слишком больно, и ему пришлось отвернуться.

Он держался за спасательные тросы, свисавшие с борта лодки, пока она стремилась прочь.

– Вы же не хотите, чтобы нас засосало под воду, когда корабль пойдет ко дну, не так ли? – раздраженно рявкнул мужчина у румпеля женщинам, которые решили, что следует остаться и спасти еще больше прыгунов, когда два члена экипажа взялись за весла.

Спор продолжался. Пальцы Стеда соскользнули со спасательного троса, и никто не заметил, как он отстал и погрузился под воду.

«Я любил тебя, Элиза», – была одна из его последних мыслей.

И еще: «Я бы защищал тебя вечно. Я всегда хотел, чтобы ты это знала».

Дневник Лиллиан Ноттинг

8 января 1912 года

Моя дочь.

Наконец-то ты здесь.

И теперь, когда ты здесь, я могу только удивляться, как я могла так бояться тебя, бояться того, что ты значишь в моей жизни. Моей и твоего отца.

Как ты прекрасна. Ты заслуживаешь большего. Я знаю, что подумают о тебе люди, если я оставлю тебя у себя. Ты проведешь остаток своих дней, опозоренная клеймом незаконнорожденной, и к тебе будут относиться по-другому из-за этого. Это так ограничит твои возможности. Твой мир будет настолько меньше и сложнее.

Как несправедливо, и все из-за меня.

Как я, твоя мать, могла так поступить с тобой?

Вот почему я соглашаюсь на свою часть Сделки.

Ты заслуживаешь быть в лучшем месте, чем это.

Я надеюсь только на то, что прошлое, которое привело тебя сюда, не запятнает тебя. На то, что ты всегда останешься невинной, в безопасности – чего не смогла я.

1916

Глава сорок седьмая

20 ноября 1916 г.

ГСЕВ «Британник»

Руки Энни дрожат, когда она несет дневник Лиллиан Ноттинг к краю перил. Под ней мерцает темное море. Она прочитала все записи, вплоть до последней, датированной январем 1912 года. Всего за три месяца до того, как «Титаник» отправился в свое первое плавание.

Энни не вынесла бы смену после ссоры с Марком, по-этому сказала сестре Меррик, что плохо себя чувствует, и попросила отгул на вечер, прежде чем выскользнуть из палаты под подозрительным и настороженным взглядом надзирательницы.

Энни подумывает перелезть через перила и прыгнуть в море.

Стоя без плаща, она обхватывает себя руками, чтобы согреться. Как она могла быть такой глупой, чтобы питать какие-то надежды? Очевидно, Марк никогда ничего к ней не чувствовал. Я ошиблась? Но все казалось таким настоящим. Казалось – в то время, – что его действительно тянет к ней. И ощущение этого теплого притяжения было самым искренним чувством в ее жизни.

А без него она чувствует себя потерянной. После прочтения дневника все потеряло смысл. Мир перевернулся с ног на голову. Она открывает дневник и в тусклом свете одного из ближайших окон еще раз просматривает отрывки.

17 мая 1911 года

Судьба пощадила меня, хотя я и не знаю почему.

Всех моих самых близких подруг больше нет. Бет, Тэнси, Маргарет. Я все время думаю о маленьком сыне Маргарет. Теперь он остался без матери. Думаю о том, как, должно быть, кричала Тэнси. Она была такой робкой, боялась всего. Она говорила, что в здании небезопасно. Но я всегда считала, что она не права.

Теперь ничего не осталось от фабричных девушек, чьи голоса когда-то наполняли мои дни. От мельницы не осталось ничего, кроме обугленного кирпича.

23 мая 1911 года

Сегодня я кое-что поняла: я жива благодаря азартным играм Марка. Если бы не та его ужасная ночь – рыдания, просьбы простить, волны ярости, – я бы не осталась в таком отчаянии и без гроша в кармане. Пока у меня оставались скудные сбережения, у меня, возможно, никогда не хватило бы смелости попросить увеличить зарплату, а если бы я не попросила больше денег, меня бы не привели к самой хозяйке. Она не сочла бы меня достаточно «презентабельной», чтобы встречаться с клиентами, и не отправила бы в дом Кэролайн Синклер на примерку.

Я бы не стояла на коленях, подбирая подол миссис Синклер, когда на старой фабрике вспыхнул пожар. Я бы не сидела в ее гостиной, смеясь над ее остроумными замечаниями и жадно принимая подарки в виде конфет и похвал. Я бы не держалась за ее руку, пока она тащила меня по своему просторному особняку, демонстрируя покупки, сделанные во время европейского турне: огромное количество платьев всех цветов, сшитых по последней моде, о которых можно только мечтать.

Я бы не пила чай и не слушала с восторгом, как она излагает свою теорию о том, что жизнь нужна для того, чтобы жить, и что женщины имеют такое же право на жизнь и свободу, как и мужчины. Она сказала мне, что каждый предмет, который она заказала для себя, – это утверждение, что она имеет значение в мире. Я бы не смотрела на нее в зеркало, пока измеряла ей талию, не думала бы, что у встречи с Кэролайн Синклер был некий смысл, не ловила бы свое отражение рядом с ней, видя двух женщин, таких разных, но сразу же тянущихся друг к другу.

Вот так и Марк, и Кэролайн меня спасли.

14 июня 1911 года

Кэролайн снимает дом в Хэмпстед-Хит, на холме с видом на парк. Иногда мы часами сидим в гостиной, из которой открывается прекрасный вид на Кенвуд-хаус, – просто наблюдаем за людьми, приезжающими навестить знаменитую русскую пару, живущую там, и разговариваем.

Постоянно говорим: о любви, о жизни и о всех наших испытаниях. О ее покойном муже. Даже о сексе. Конечно, я тоже рассказала ей все о Марке. Мне нравится проводить с ней время. Мы даже не утруждаемся притворяться, что я шью для нее платья. Это простая формальность, крошечная часть того, что действительно нас объединяет.

И я влюбилась в этот дом, потому что это место, где живет она. Надеюсь, она никогда не вернется в Америку. Я уже запомнила все свои любимые места для отдыха, все ее лучшие платья – по одному каждого цвета, чтобы отпраздновать, по ее словам, современное вдовство.

Она может показаться грубой, но она совсем не такая. Сама по себе наследница, а теперь и наследница состояния покойного мужа, я знаю, что она, должно быть, невероятно богата, но в ней есть какая-то сладость, свежесть, которая кажется такой чистой, такой приятной. Так не похоже на светских дам, которых я знала в Лондоне. Я не могу отделаться от мысли, что одного из ее платьев хватило бы, чтобы погасить долг Марка. Не то чтобы я когда-нибудь говорила ей об этом. Мне не нужна ее жалость.

1 июля 1911 года

Это была моя судьба – выжить, говорит мне Кэролайн каждый день. Я не должна испытывать вину за то, что живу, когда умерли мои подруги. Но если это правда, то почему у меня каждое утро такие изнурительные боли? Болит голова, ломит кости, живот сводит спазмом. Я верю, что это вина, но Кэролайн не приемлет подобного. Она хочет, чтобы меня осмотрел ее врач, и настаивает, что все оплатит. Я должна отнестись к этому серьезно, убеждает она.

Итак, я сдалась. Завтра я должна встретиться с ее врачом.

5 июля 1911 года

Я еще не рассказала Марку. Произнесенное вслух только сделает все реальнее.

И, кроме того, я боюсь, что он догадается о той темной мысли, которую я постоянно прокручиваю в голове, о мысли, которой я поделюсь только на этих личных страницах. Мысль о том, чтобы от этого избавиться.

Я слышала о подобном. Знахари и им подобные, которые могут дать эликсир, небольшую дозу яда, достаточную, чтобы заставить нерожденный плод истечь из тела кровью. Болезненно, но пройдет через несколько недель. Хотя иногда говорят, что это может стоить жизни матери. Нет никакой уверенности, что это безопасно.

Кэролайн, милая Кэролайн. Она говорит, что поможет мне. Поможет нам. Она попросила Марка и меня переехать к ней. У меня будет лучший уход. И хотя это необычно – даже безумно, – я испытываю искушение согласиться.

2 сентября 1911 года

Все это очень из ряда вон. Я знаю. Но последние месяцы были похожи на лето из очаровательного романа. Кэролайн беспокоится, что, как только ребенок родится, я могу передумать, но она ошибается. Она может дать ребенку жизнь, которую мы не смогли бы дать. А взамен у нас будет достаточно денег, чтобы жить вечно в комфорте, чтобы расплатиться со всеми долгами Марка и навсегда оставить позади безобразное прошлое. Это Сделка, на которую мы согласились. Я не откажусь от своего слова.

Марк тоже расцвел. Он уже больше двух месяцев не заходил в игорный дом. И хотя он пытался противиться проживанию под одной крышей, но наконец отказался от идеи возвращения в свою унылую квартиру по вечерам. Он оставался с нами, и это делает меня такой счастливой. Наши прогулки по саду. Поздние вечера в гостиной, полной диковинных произведений искусства, выходящей окнами на запад. И хотя Кэролайн выделила ему собственные комнаты, ночи он обычно проводит у меня.

Иногда мне кажется, что на лице Кэролайн мелькает что-то похожее на зависть, и я ее не виню. Купаться в такой любви, как наша, – это благословение. Я знаю, что это не похоже на то, что она испытывала с Генри, ее покойным мужем. Я знаю, что она тоже жаждет этой любви. Но в каком-то смысле у нее это уже есть, потому что я чувствую, как сердце Марка с каждым днем обращается к ней все больше и больше, как и мое. Мы любим друг друга и любим ее. Это прекрасно.

1 ноября 1911 года

Тяжко. Не знаю, с чего начать. Во-первых, мое тело мне не принадлежит. Я ненавижу это гигантское существо, в которое я превратилась. Я жажду Марка больше, чем когда-либо, но мое тело отказывается от него. Я все время чувствую себя ограниченной и больной.

И легкость Кэролайн, то самое, что всегда заставляло меня так ее любить, теперь заставляет мое сердце страдать от ревности. Я не могу сказать, к чему именно. То ли к ее совершенному, безупречному телу, то ли к улыбке, которая никогда не знает сомнений и тревог, которые выпали мне. Или к тому вечному оптимизму, от которого несет избранностью. Или к тому, что Марк тоже все это видит, только с блеском в глазах и животной похотью. Всегда предупреждала, что могу читать его мысли, и я могу. Я знаю, чего он хочет.

Он хочет того, чего хочет каждый мужчина, – азартной игры, риска, острых ощущений от того, что рискует потерять все.

Он хочет того, чего не может получить.

Он хочет ее.

12 декабря 1911 года

Они думают, что я не знаю. Это абсурдно, возмутительно. Марк говорит, что просто беременность выводит меня из себя. Он хочет, чтобы я сомневалась в себе. Как он посмел? После всего, через что он заставил меня пройти в прошлом? После того, как я соглашалась доверять ему снова и снова, независимо от его прошлых поступков, его пороков? Как я обнимала его, когда он плакал и извинялся. После того, как он потратил все мои деньги. После того, как он умолял меня принять его обратно. После того, как он бросался на пол и целовал мои колени. После того, как мы занимались любовью тысячу раз – в его квартире, в его офисе, когда остальные уходили на ночь, даже в парке один раз, в прошлом году. Своей любовью мы завоевали весь Лондон. Мы смеялись, держась за руки, и бежали по улицам, озаряя понравившиеся местечки нашей любовью. Он знает каждую частичку меня. Каждую своевольную, яростную, дикую и гордую вспышку в моем существе. Он видел мои лучшие и худшие стороны. Я буду любить его до конца света, и он это знает. Даже если он меня сломит. Не важно, что он сделает.

Что бы он сейчас ни делал. Я сделаю все, что угодно, – откажусь от всего. Отдам своего ребенка.

Я бы даже делила его с другой.

Так как же он смеет лгать мне?

Я знаю, что происходит.

И я знаю, что на месте Кэролайн я бы тоже не смогла устоять перед ним.

Это уже слишком. Энни снова захлопывает дневник и прижимает его к груди, чувствуя, что ей трудно дышать. Что с тобой случилось, Лиллиан?

Ребенок родился в январе. После этого записей нет, но Энни чувствует ярость, страх и любовь этой женщины, как если бы они были ее собственными, и это невыносимо. Лиллиан, возможно, заключила сделку с Кэролайн, возможно, пообещала отдать своего ребенка по доброй воле, но что-то изменилось. Она умерла, желая вернуть этого ребенка. Энни в этом уверена. Вот что держит ее здесь, возле Марка, все эти годы.

Она уже готова пустить страницы по ветру над Атлантикой, когда чувствует чье-то приближение и быстро засовывает дневник обратно в карман фартука. Энни оборачивается и видит Чарли Эппинга, радиста, который бочком подходит к ней, как обычно непринужденный и доброжелательный.

– Вышли подышать свежим воздухом, сестра Хеббли? – спрашивает он.

Радист бросает сигарету через перила, затем пристально смотрит на Энни, пытаясь понять выражение ее лица.

– Тяжелый день в отделении? Хотя, я полагаю, они все нелегкие.

Он приглашает ее выпить в радиорубку. Беспомощно, с пустотой внутри, она следует за ним. Возможно, призрак Лиллиан не сможет найти ее здесь. Возможно, ей просто нужен мужчина, который защитит ее от всего этого – даже от нее самой. От темноты и страха, которые окружают со всех сторон, когда она остается наедине со своими мыслями.

Радисты живут в радиорубке; это она тоже помнит по «Титанику». Особенность должности: кто-то должен все время находиться рядом с оборудованием. На госпитальном корабле есть только один радиотелеграфист, и поэтому Эппинг – единственный человек, кроме офицеров, у которого есть свое собственное жилище. Они быстро, молча идут через шлюпочную палубу в маленькую комнатку за первой трубой, в двух шагах от мостика. Чарли достает бутылку из одного из шкафов – в комнате явно имеется множество мелких тайников, в которых хранится всевозможное оборудование, трубочки, провода и тому подобное, – и наливает в два крошечных стакана янтарную жидкость.

Она принюхивается и морщится от лекарственного запаха, похожего на спирт, которым она обтирает пациентов и чистит столы и оборудование. Эппинг поднимает свой бокал, прежде чем одним махом его опрокинуть. Она делает то же самое.

Через несколько минут Энни кажется, что она плывет. Когда она поворачивает голову, вид меняется не сразу, а отстает. Все неестественно, отстраненно и абстрактно. Вес, который она обычно чувствует, который давит на грудь каждую минуту, исчез. Она начинает смеяться без причины.

Восхитительное чувство.

Эппинг наливает еще выпить.

Час спустя комната кружится. У Энни проблемы с крошечным откидным сиденьем рядом с рабочим столом Эппинга, и она внезапно соскальзывает с него, как будто корабль качается. Ей трудно расставлять слова в правильном порядке и выталкивать их изо рта, не хохоча. Кроме того, ей жарко. Пришлось снять фартук, расстегнуть воротник и стянуть накрахмаленный чепец. Волосы падают на плечи.

Чарли сидит по другую сторону стола, в пределах досягаемости. Его лицо покраснело, он вспотел, но улыбка широкая, свободная и непринужденная.

На нее давно никто так не смотрел. Не замечал ее. Не ценил. Не хотел. В течение четырех лет в Морнингейте она была невидима, как призрак. Она была не человеком, а тенью. Здесь, с Чарли Эппингом, она вышла на свет.

Остальное как в тумане. Его руки дергают за пуговицы, а она его не останавливает.

Его губы находят ее шею.

Даже когда он стонет, все, что она слышит, это голос Деса.

Что мы наделали, Энни? Что мы наделали?

Она не уверена, сколько часов прошло. Энни просыпается от шепота Десмонда Фланнери, который все еще звенит в голове.

Где я? В тесной комнате пахнет мускусом и потом. Рядом спит молодой человек, и тут она вспоминает. Чарли Эппинг. Дешевый виски. Неуклюжие поцелуи.

Она соскальзывает с койки и собирает свою одежду. Эппинг спит глубоким удовлетворенным сном. Энни медленно одевается, как будто с трудом вспоминает, как это делается. Ей нехорошо. У нее жар и ломота, даже подошвы ног болят.

Она делает шаг или два, опираясь на мебель, и ее рука падает на бумагу. Большой лист занимает четверть стола. В тусклом свете, льющемся из коридора, она видит, что это карта.

Это напоминает Энни о той ночи четыре года назад. Карты и координаты, а также точное знание того, где что находится, были очень важны. Она видела цифры, но не знала, как найти эти координаты на карте, поэтому, как только цифры забылись, знание тоже ушло… Энни все еще может представить себе эти крошечные белые квадратики, исчезающие в черноте Атлантического океана, и она все еще сожалеет о том, что сделала.

Ей кажется, что она все еще плывет по течению в опасном море, и что-то в карте заставляет Энни чувствовать себя в безопасности. Это защита, талисман вроде кроличьей лапки или четырехлистного клевера, поэтому она сворачивает карту, разглаживает ее ладонями, а затем складывает, пока карта не уменьшается настолько, что поместится в кармане ее фартука.

А потом она уходит.

До кают сестер милосердия еще далеко, когда Энни осо-знает, что у нее что-то вроде жара. Голова кружится, и девушка боится, что упадет в обморок, прежде чем доберется до своей комнаты, так что утром ее найдут распростертой на полу недалеко от радиорубки. Энни боялась не смерти, а скандала. Боялась, узнают, что она сделала.

Рядом ванная комната, где пациентов погружают в воду, чтобы промыть раны и снять лихорадку. Внутри большая металлическая ванна и бочки с водой.

Обычно для пациентов воду нагревают, но Энни не утруждается этим: займет слишком много времени, и, кроме того, она вся горит. Меньше всего ей нужна горячая вода. Она снимает с себя мокрую от пота одежду и залезает в ванну. Вдруг вспоминает, как входила в воду дома, как море вгрызалось холодом в ступни, в лодыжки. Она опускается в воду, сначала медленно, потом рывком.

Сперва она чувствует себя хорошо, лихорадка отступает. На минуту она ощущает себя в идеальном равновесии. Но затем холод проникает в ее конечности, холодит пальцы рук и ног, покусывает ягодицы, щекочет подмышки.

Энни мечтает, чтобы холод забрал ее. Все кажется странно знакомым, как будто находишься в объятиях любовника.

Энни закрывает глаза и уплывает. Вокруг проступают обрывки воспоминаний. Мерцающая поверхность воды в ванне напоминает чашу для гадания, которую мистер Стед использовал для сеанса, ее блестящая перламутровая изнанка сверкает серебром и белизной… Серо-стальные и голубые раковины выбрасывало на берег возле дома ее детства… Ребенком она, казалось, мили могла проплыть с толстыми серыми тюленями, мимо крошечных скалистых выступов, которые усеивали побережье Баллинтоя.

Следующее, что Энни осознает, – она стоит, вода льет с нее, как дождь через водосточную трубу, капли ударяются о поверхность воды в ванне так громко, что болят уши. Зубы яростно стучат, губы онемели. Как долго она спала в холодной воде? Она могла замерзнуть насмерть.

А потом она видит свое отражение в стекле шкафчика, настолько хорошо отражающем, что это застает врасплох и солдат, когда они вылезают из ванны. Только в отражении не Энни. В отражении женщина с изрезанным лицом, ее волосы коротко острижены, как у заключенной или кающейся грешницы. Разъяренная девушка с жаждой убийства в глазах.