Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 317 (всего у книги 331 страниц)

Глава 20

Френсис и Маша пошли танцевать. Журналистка Джейми Филлипс хотела увлечь Ренни на танцплощадку, но он, наклонившись к ней, прошептал на ушко:

– Подожди, мне надо сказать тебе что-то важное.

Она внимательно посмотрела ему в глаза:

– Ты меня заинтриговал.

Ренни, набравшись смелости, быстро произнес заранее заготовленную речь, которую долго репетировал перед зеркалом:

– Джейми, мы с тобой довольно близко знакомы, и я пришел к мысли, почему бы нам не узаконить наши отношения. Иными словами, я прошу твоего согласия стать моей женой. А в знак моей преданности и любви прошу принять этот скромный подарок.

Он достал из кармана красивую коробочку и протянул Джейми. Она открыла ее и увидела восхитительно красивое колечко.

– Боже, какая прелесть! – Филлипс, полюбовавшись кольцом, сказала: – Но это так неожиданно… Признаться, я не ожидала подобного сюрприза от тебя, Ренни. Все настолько неожиданно. Я, как воспитанная леди, не могу дать ответ тебе прямо сейчас. Я хочу подумать.

– У меня хотя бы есть шансы? – растерянно спросил он.

– Шансы всегда есть, – уклонилась от прямого ответа Джейми.

– И сколько тебе нужно времени, чтобы принять это решение?

– А сколько ты готов ждать?

– Я готов ждать всю жизнь, моя звезда.

– О Ренни, я никогда не видела тебя в столь возбужденном состоянии.

– Но я впервые в жизни решил жениться. А тебе раньше делали предложения?

– Ты бы мог меня не спрашивать. На каждом шагу.

– Потому что ты красивая и умная.

– Ренни, и тебе не страшно? Красивая и умная. Это же гремучая смесь. Обычно мужчины в страхе бегут от таких женщин.

– Но я же не обычный мужчина. Или ты иного мнения обо мне?

– Если бы я считала иначе, то не проводила бы с тобой так много времени.

– Лучшего времени в своей жизни, осмелюсь предположить.

– Возможно, – кокетливо ответила Джейми. – А вот и наша счастливая пара, – добавила она, увидев, что Роберт и Маша Стеклова пробираются к столику.

– Не скучали без нас? – спросил разгоряченный танцем Френсис.

– С Джейми не соскучишься, – сказал Стикс.

– Мне так здесь нравится! – восторженно проговорила Маша. – А Роберт прекрасно танцует, он удивительно чувствует партнершу.

– Это мне приносит огромное удовольствие… чувствовать партнершу, – рассмеялся явно довольный похвалой девушки Френсис. – Маша, ты просто чудо.

Все выпили по очередному бокалу вина.

– Ренни, я знаю у тебя есть кое-какие связи… – неуверенно начал Френсис. – А Маше нужен вид на жительство.

– Да, Ренни, помню, как ты хвалился, что имеешь большие связи в иммиграционной службе, – поддержала Френсиса хитро улыбающаяся Филлипс.

Стикс посмотрел в глаза Джейми. Мог ли он отказать ей в такой день?

– Ренни, – потянула его за рукав журналистка, – мы не слышим ответа.

– Если это так трудно, то лучше не надо, – по-своему истолковала его молчание Маша Стеклова.

– Нет-нет, – быстро проговорил он, – мне это не составит большого труда. Тем более когда об этом просят очаровательные женщины.

– Ренни, ты просто прелесть. – Джейми потянулась к нему, чтобы поцеловать. Она явно выпила лишнего.

Стикс подумал:

«А эта русская Маша свое дело знает. Только что путалась с Соболевым, а теперь окрутила журналиста. Держись, Роберт! Хотя тебя можно поздравить: твоя жизнь не будет скучной».

После ужина пары разъехались в разные стороны. Френсис предложил Маше посмотреть на его гнездышко и, естественно, получил согласие. А Ренни нанял такси для Джейми.

– Ты еще думаешь? – спросил он по дороге к ней домой.

– Я всегда думаю. В отличие от некоторых…

– Здесь отсутствующих.

– Да, именно это я хотела сказать.

– Итак?

Она придвинулась к нему:

– Конечно же, да, дурачок. Я это решила еще до того, как ты сделал мне предложение.

– Тогда почему ты…

– Надо же тебя потерзать. Мне хотелось продлить этот сладкий миг… – Джейми не успела договорить. Ренни накрыл ее рот поцелуем.

Леонид переговорил с управляющим банком. Тот выслал легкий двенадцатиместный самолет. Шавуазье попрощался с медсестрами и доктором. На аэродром пациента отвезли в специальной машине.

– Ей сказочно повезло! – вздохнула молоденькая медсестра.

Леонид недоуменно посмотрел на девушку.

– Доктор Марлоу сказал, что вы спешите на встречу с любимой, – покраснев, пояснила медсестра. – Он удивился, что вы так быстро пошли на поправку. Пациенты с таким диагнозом обычно выписываются не раньше чем через неделю. Увы, доктор не понимает, что такое волшебная сила любви…

Медсестра помогла Шавуазье подняться по трапу самолета в салон, где для него было приготовлено большое уютное кресло с откидывающейся спинкой.

Леонид пожелал медсестре Мэри обязательно дождаться своего суженого. И никогда при этом не терять надежду.

– Спасибо, я обязательно дождусь.

– Да, Мэри.

Самолет, совершив короткий разбег, поднялся в воздух, помахав на прощание крыльями. Он сделал круг над островом и взял курс на американское побережье.

Леонид закрыл глаза и сразу погрузился в сон. На этот раз ему ничего не снилось.

Катя Шадрина то и дело поправляла прическу в ожидании самолета из Канады. Вот-вот должен показаться Леонид. Она ждала этой встречи и… боялась.

Катя примчалась в аэропорт, как только узнала, что за Шавуазье отправлен самолет. Стеклова куда-то пропала с Робертом, поэтому в аэропорт с ней поехала Таня Варламова. Она уже не пыталась успокоить Катю, поняв всю бесполезность этой затеи. Шадрина не могла усидеть на месте и ходила взад-вперед по небольшому аэровокзалу.

«Наверное, эти минуты тоже по-своему прекрасны, минуты, отделяющие тебя от встречи с любимым, – размышляла Таня. – Вскоре они встретятся, заключат друг друга в объятия и будут счастливы. Чувства проверяются разлукой. Только в разлуке начинаешь понимать, что без этого мужчины жизнь для тебя теряет яркие краски и становится серой и будничной. Говорят, расставание убивает слабые чувства и укрепляет сильные».

Мысли Тани обратились к маме, дочери и мужу. Она решила больше никогда не расставаться с ними, но тут же засомневалась, что сдержит свое обещание и через некоторое время не отправится в новое путешествие.

За полчаса до посадки чартерного рейса в аэропорт приехал управляющий банком Вуди Стоун.

Он подошел к Екатерине Шадриной и поздоровался. Девушка кивнула в ответ. На выручку ей пришла Таня:

– Мистер Стоун, Леонид Шавуазье должен прилететь через десять – пятнадцать минут.

– Мы отвезем его в гостиницу. Там у него будет личный доктор, – сказал Стоун.

Когда появился, пошатываясь, Леонид, Катя бросилась к нему, обняла, прижалась, словно не веря своему счастью.

– Лео, Лео, – шептала она.

– Все хорошо, Катя, все хорошо… – обнимая ее одной рукой, Леонид слабо улыбнулся.

К ним подошел Стоун.

– Очень рад снова видеть вас, мистер Шавуазье. Похоже, не обошлось без приключений?

– Без приключений жизнь скучна. – Леонид встретился взглядом с Катей. – Так же, как и без любви.

– Автомобиль ждет вас, мистер Шавуазье.

Катя взяла его за руку и не отпускала ее всю дорогу до гостиницы.

Стоун что-то говорил, объяснял, доказывал, но Леонид его не слушал. Он смотрел в глаза девушке и был счастлив.

Наконец банкир понял, что ему лучше отложить разговор о делах на другое время, и умолк.

Стоун проводил Шавуазье и Катю в номер, где их ждал доктор Хью Браун. Леонид лег на кровать, доктор осмотрел его.

– Мистер Шавуазье, вам необходим покой, – наконец вынес вердикт Браун. – Через несколько дней вы будете прыгать как зайчик.

Катя рассмеялась:

– Я с трудом могу это представить.

– Я вижу, сиделка вам не понадобится, – обратился к Шавуазье доктор. – Вот вам лекарства. Принимайте их три раза в день перед едой. Вы всегда можете найти меня по этому телефону. – Попрощавшись, доктор вышел.

– Что он говорил? – спросила Катя.

– Доктор сказал, что с такой сиделкой, как ты, в его услугах нет нужды.

– К тебе вернулась способность шутить, это значит, что самое страшное действительно позади.

– Я закажу обед в номер, и мы отпразднуем нашу встречу.

– Я не могу поверить, что мы снова вместе. У меня такое ощущение, что я не видела тебя целую вечность.

– Именно об этом я сказал врачу в Сент-Джонсе. Иногда и два дня – вечность. Для влюбленных.

– Да, для влюбленных…

– А для счастливых новобрачных?

– Не знаю, но я не против попробовать. – На ее щеках выступил очаровательный румянец.

– Значит, ты согласна?

– А ты сомневался? – спрятала она лицо на его груди.

– Мне не терпится познакомить тебя с моими стариками. Не сомневаюсь, они тебе понравятся.

– А я им? – вскинула голову Катя. В ее глазах он прочитал беспокойство.

– И ты им. Иначе быть не может. Потому что самое страшное позади.

– Я тебе верю. Никому я еще так не верила, как тебе. Странно… Мы встретились несколько дней назад, а мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь.

– Здесь нет ничего странного – это любовь. Итак, я звоню родителям?

– А можно сначала я? Мне не терпится огорошить свою подружку Сашу Гордиенко!

– Конечно, моя принцесса!

Катя взяла спутниковый телефон и набрала номер. На том конце ответили не сразу.

– Алло! – наконец раздался в трубке заспанный голос Саши.

– Сашка, привет, это я, Шадрина! – воскликнула Катя.

– Шадрина? – Александра Гордиенко пыталась сообразить, кто такая Шадрина, разбудившая ее посреди ночи. И тут до нее дошло. – Катька? Ты, что ли? Не может быть!

– Да, это я. И знаешь, откуда я тебе звоню? Из самого Нью-Йорка!

– Ну конечно, куда нам до вас. Мы тут за тебя все испереживались.

Катя в ответ рассмеялась.

– Я так рада слышать твой голос, – сказала она. – А у меня есть сенсационная новость.

– Заинтриговала. Не тяни Леопольда за хвост. Выкладывай поскорее, а то я тут босиком стою.

– Ты не поверишь, но на «Титанике» я встретила своего Лео.

– Но ведь этого смазливого парнишки не было на корабле.

– Ах, ты о Ди Каприо, – не сразу поняла Шадрина. И тут же восторженно произнесла: – Я встретила своего Лео, мужчину своей мечты.

При этих словах лицо Шавуазье осветилось улыбкой.

– Вот это да! – восхитилась Гордиенко. – Но ты не переживай за меня, я тебе, подруга, тоже сюрприз приготовила.

– Его зовут Кевин Костнер?

Девушки весело рассмеялись.

Закончив разговор, Катя повернулась к Леониду.

– А теперь моя очередь, – сказал маркиз Шавуазье. Он взял у нее телефонную трубку и начал набирать номер родового замка.

Подлинное чувство – неподвластно разбушевавшейся стихии…

Наивной очаровательной девушке из российской глубинки судьба преподносит удивительный подарок – путешествие на океанском суперлайнере. Она попадает в мир великолепия и богатства, в мир блестящих мужчин и элегантных женщин и встречает там героя своих грез.

Трагедия, разыгравшаяся на борту судна, грозит навеки разлучить влюбленных. Но настоящая любовь способна совершить чудо…

Марина ЮДЕНИЧ
«ТИТАНИК» ПЛЫВЕТ

 
Могучий сын Геи, сильнейший
из прочих великих, отправится
в славный поход.
Падет туман… Нерадивые юнцы
не сообщат важные вести.
Грозный Зевс сразит его, погрузив
в пучины Тартара.
Полторы тысячи людей обречены
на безвинную смерть во тьме.
По прошествии лет, наверное, ста —
возвращение к жизни.
Два безумца вознамерятся спорить
с богами…
Три скорбящие женщины.
Одна – несет погибель.
Гнев богов остановит тот,
Кто сумеет опередить время….
 

* * *

Утренние звезды – оспы – отметины на чистом лике небес, мелкая месть поверженной ночи. Однако они недолговечны.

Розовое сияние еще только разливается в пространстве, предвещая восход, а бледные звезды уже едва различимы в вышине и с каждой минутой все более чахнут, растворяясь в лазури.

Утро.

Теперь уж оно окончательно воцарилось над миром, и значит, на сегодня работа завершена.

Великий Боже!

Сколько камней-обвинений брошено в него из-за одной только этой привычки – работать ночами. И каких тяжелых! Удар любого мог оказаться смертельным.

Впрочем, дело, конечно же, не в ночных бдениях!

Хотя – самого Господа он мог призвать во свидетели! – чудные и ужасные видения посещали его только ночами, и первое откровение пришло именно ночью.

Непростой была эта ночь. Едва часы пробили полночь и наступила Страстная пятница 1544 года, он, повинуясь странному, непреодолимому порыву, сверяясь с эфемеридами, начал строить гороскоп. Выходило так, что звезды благоприятствуют предсказаниям.

Тогда он развел огонь, бросил в медную чашу пучки трав, залил их водой. Когда вода закипела и пряный дух магического варева стал растекаться по комнате, охваченный сильным волнением, он вдруг понял, что именно надлежит теперь делать.

Медный треножник был установлен над кипящей чашей. Стоило только сесть на него – окружающий мир немедленно скрывался за пеленой горячего, остро пахнущего пара.

Пламя одинокой свечи проступало сквозь густую завесу слабым, едва заметным мерцанием. Казалось, еще немного – и он вообще потеряет из виду крохотный отблеск живого огня.

Но свершилось чудо.

Свечение становилось сильнее. Зыбкие контуры ширились, заполняя пространство. Пар же, напротив, рассеялся, и тогда, потрясенный, он увидел впервые то, чего никак не мог созерцать сквозь глухие ставни своего добротного дома. На улице Пуасосонье, в квартале Фаррьеру маленького города Солона.

Первое откровение посетило его в ночь на Страстную пятницу.

Он всегда помнил об этом и свято верил – чудный дар ниспослан Создателем. Но окружающие придерживались иного мнения. Слугой дьявола, а то и самим Люцифером звали его темные, невежественные люди.

Да если бы только они!

Отцы святой инквизиции исподтишка раздували свой страшный костер, и – будь на то их воля! – давно бы корчиться ему в объятиях карающего пламени.

Хвала Иисусу!

Заступничество королевы делало его неуязвимым. А предсказания, что сбывались почти всегда, принесли огромную славу и немалые доходы. Но – счастье?

Он страдал, содрогался от ужаса и корчился от бессилия, наблюдая картины ночных откровений, во многом – непонятные, но всегда – кровавые, жуткие, исполненные человеческих мук и смертей. Но – нес свой крест не ропща. Однако труд нынешней ночи ожидал завершения. Он вернулся к столу и внимательно перечитал написанное.

Семь катренов-четверостиший, начертанных витиеватой вязью на странной смеси французского, прованского, греческого, латинского и итальянского языков, – семь видений, посетивших его сегодня, семь предсказаний далекого будущего. Такого далекого, что он не всегда был уверен, о каком именно времени ведет речь.

Глаза быстро пробежались по первым четырем катренам.

Многое показалось расплывчатым и не совсем понятным, но в целом он остался доволен – впечатление было передано точно.

Он верил: далекие потомки будут людьми проницательными. А главное, диковинные явления, что приводят его в трепет и замешательство, для них станут так же обычны, как медная чаша.

Последние четверостишия он читал внимательно. Потом перечитал каждое еще несколько раз. И с каждым разом хмурился все больше. Видения, описанные в них, были очень странными. И описание вышло слишком туманным. Что такое была цифра «три»?

Три женских силуэта вроде бы проступили из густого тумана.

Туман?

Совсем не такой клубится над поверхностью чаши.

Тот был холодным и вязким, словно белый речной туман в осеннюю пору над сонным потоком вод.

Что проглянуло из сырого тумана?

Люди?

Да, люди.

Их было много, они гибли, взывая о помощи.

Откуда взялись женщины? От их силуэтов веяло смертельной тоской.

И все же опасной по-настоящему показалась только одна…

Он напряг память, пытаясь вспомнить еще что-либо. Тщетно.

– Нет! Это слишком невнятно. Я не вправе… Быть может, позже…

Он решительно обмакнул перо в чернильницу и жирным крестом перечеркнул три последних катрена.

Через несколько минут тяжелая дверь кабинета распахнулась, и хозяин появился на пороге, щурясь в лучах яркого солнца. Оно было дерзким, радостным и царствовало безраздельно. И только в его убежище всегда царил полумрак.

«Чтобы не распугать мои видения – они боятся света. И теперь, наверное, попрятались в темных углах, укрылись в складках пыльных тканей», – подумал он, внезапно усмехнувшись.

Молодому человеку, ожидавшему его внизу, усмешка показалась довольной улыбкой.

– Доброе утро, мсье! Хорошо работалось сегодня?

– Здравствуй, Жан. Не могу сказать, что я очень доволен.

– Но все же мне есть что переписать, мсье?

– Да. Ты найдешь мои записи где обычно. Переписать начисто следует четыре катрена, они уместились на трех листах. Четвертый лист перечеркнут. Его следует сжечь, дабы не вводить никого в заблуждение и не обрекать на тщетные поиски истины, мне до конца не ясной. Ты понял, мой мальчик?

– Разумеется, мсье!

Тот, кто был назван Жаном, легко взбежал по лестнице и растворился в таинственной полутьме кабинета. Отсутствие света не стало для него помехой. Жан-Эмэ де Шавиньи уже не первый год работал секретарем в этом доме и привык ко всем причудам великого учителя.

Первым делом молодой человек бросился к столу и жадно схватил несколько листов, испещренных знакомым почерком.

Он быстро прочел написанное, испытав, как всегда, благоговейную дрожь от сознания того, что первым из смертных читает великие пророчества. В том же, что откровения учителя являются величайшими, божественными посланиями, обращенными в будущее, юный де Шавиньи ни секунды не сомневался.

Внимательно перечитав три последних катрена, волею автора обреченных на сожжение, молодой человек, как и следовало ожидать, ничего не понял.

Смысл пророчества – или пророчеств? – был упрятан слишком глубоко.

Тем не менее юноша аккуратно сложил тонкий лист бумаги и бережно убрал его во внутренний карман скромного камзола.

– Сжечь пророчество великого Нострадамуса?! Никогда! Уж лучше я потеряю работу.

17 января 2001 года

Великобритания, графство Глостершир

– «Титаник»? Но с какой стати? Здесь нет ни слова! Ты спятил, Алекс, ей-богу, старина, ты спятил!

Сэр Энтони Джулиан поднялся из плетеного кресла, в котором восседал, а скорее – возлежал, до этого в своей излюбленной позе: голова – на уровне подлокотников, ноги – далеко вытянуты вперед.

Сделал это он так быстро, что стакан, зажатый в тонкой смуглой руке, дрогнул, и янтарная жидкость расплескалась, забрызгав светлый ковер.

– Diavolo. Porca miseria! [237]237
  Черт побери! (ит.)


[Закрыть] – выругался он по-итальянски и, немедленно позабыв о случившемся, снова перешел на английский, продолжая начатую тираду. – Спятил, говорю тебе, вместе с твоим полоумным Нострадамусом.

– Если Нострадамус полоумный, а я спятил вслед за ним, то какого черта вы, благоразумнейший сэр Джулиан, выложили на «Sotheby's» сотню тысяч долларов за черновики безумца, а потом целый год платили мне щедрое жалованье за то, чтобы я в них разобрался?

– Зачем купил?.. То есть как это – зачем?! Их хотел купить Фрэнк.

– Лорд Франклин, между прочим, известный исследователь Нострадамуса, автор многих трудов и обладатель одной из самых завидных коллекций…

– Все это чушь собачья! Мы с Фрэнком учились в Итоне [238]238
  Привилегированная школа для мальчиков.


[Закрыть], потом в Кембридже, потом… Господи, где мы только с ним не учились! Мы всегда – слышишь, малыш! – всегда играли за разные команды, а наши колледжи находились в состоянии лютой вражды с 1748 года. Или – с 1478-го. Никогда не мог этого усвоить. Его лошадь дважды обходила мою на «Ascot» [239]239
  Ежегодные скачки в Великобритании.


[Закрыть]. И – вот еще, чуть не забыл! – он увел у меня из-под носа сорок первую «Bugatti Royale» [240]240
  «Bugatti Royale Type 41» в 1927 г. признана самой дорогой машиной в мире. Выпущено всего 6 экземпляров.


[Закрыть]. Впрочем, прости, я знаю, ты не увлекаешься ни лошадьми, ни машинами. И презираешь снобов.

– Именно так, мистер Джулиан.

– Ну и черт с тобой. Я не голливудская попка, чтобы всем нравиться. Так будешь излагать свою сенсацию? Или предпочитаешь прежде известить о ней лорда Франклина?

– Если вы намерены слушать.

– Я – само внимание, Алекс.

Прежде чем начать говорить, Алекс Гэмпл выдержал довольно длинную паузу, внимательно вглядываясь в собеседника.

Он все еще плохо понимал этого человека, а вернее всех тех людей, которые волшебным образом умещались в одной телесной оболочке и носили одно, правда, громкое и длинное имя – Энтони Брайан Грегори Джулиан.

За именем, а быть может, перед ним – Алекс никогда не разбирался в аристократических премудростях и действительно жестоко презирал снобов – следовал еще более длинный перечень титулов, которыми Тони наделили родители, а также многочисленные бездетные дядюшки и тетушки-девственницы, почившие в бозе.

Самым забавным было то, что все они представляли разные народы.

Отец Тони был сыном разорившегося итальянского графа и столь же малообеспеченной, но знатной гречанки, притом – стопроцентным американцем, типичным южанином и бессменным сенатором США от штата Техас на протяжении десяти с лишним лет.

Семейный бизнес, возложенный на крепкие плечи трех дядюшек (двух итальянцев и одного грека), держался на нефтяных промыслах, торговле, высоких технологиях и процветал пышным цветом, особенно десять последних лет.

Надо полагать, старик не дремал в своем Вашингтоне.

Единственной крупной неудачей сенатора Джулиана и темным пятном его биографии, в которое всегда упирались злобные персты конкурентов, был поздний брак, в одночасье распавшийся через десять лет после свадьбы.

Сенатор Джулиан имел честь взять в жены младшую дочь лорда Бромлея, пэра Англии, женатого, в свою очередь, на Сюзанне де Бурбон, француженке, принадлежащей к императорскому роду.

Леди Элизабет была красавицей – в мать, и холодным, педантичным тираном – в отца. Притом она была настоящей леди, из тех, что некогда вдохновили сказочника поведать миру историю несчастной принцессы, вынужденной целую ночь провести на ужасной горошине.

Возможно, сенатор Джулиан никогда не опускался до такой низости, как горошина, подложенная под дюжину перин на супружеском ложе, но, отправившись однажды в Европу купить немного приличной одежды и навестить родителей, Лиз Джулиан не пожелала вернуться за океан.

Лорд Бромлей допросил ее, но в ответ услышал глубокомысленное замечание дочери о том, что не все американские сенаторы – джентльмены.

Возможно, подобный лаконизм не вполне удовлетворил любопытство лорда. Но к тому времени уже счастливо существовал на свете мальчик по имени Энтони. И, следовательно, никакая сила во Вселенной не могла оборвать нить, связующую леди Элизабет с отвратительными нефтяными фонтанами и целым десятком непонятных компаний, принадлежащих клану Джулианов.

Старый лорд, сдержанно вздохнув для порядка, успокоился и затих в уютном кресле у камина.

Таким образом, Тони Джулиан являл собой экзотический сосуд, в котором дивным образом перемешались горячая кровь южных народов, игривая – галльская и пресная – британская.

Но все они, как одна, были исключительной чистоты и голубизны, спорить с которыми могли разве что голубые бриллианты. Камни, как известно, очень редкие, к тому же – необыкновенно дорогие.

– В тот миг, когда мои родители, охваченные пароксизмом страсти, подарили мне жизнь, Господь Бог явно подумывал о хорошем коктейле, – заметил он однажды, рассуждая о своем происхождении.

Алекса покоробил цинизм патрона, но восхитила оригинальность формулировки.

Таким Тони был весь. Отталкивающим и притягательным. Утонченным и грубым до пошлости.

Все то же самое отличало внешность Энтони Джулиана.

Увидев его однажды и даже мельком, человек долго не мог забыть энергичное смуглое лицо с крупным носом и яркими чувственными губами.

Бездонные, как древние индейские колодцы в горячих прериях Техаса, глаза сэра Энтони были черны и пронзительны. Многие, на кого случалось ему взглянуть в упор, отчего-то немедленно вспоминали холодное дуло «кольта» шестнадцатого калибра.

Впрочем, иногда тьма рассеивалась и на окружающих проливалось волшебное свечение расплавленного янтаря. Поток густого, темного меда обволакивал человека, лишая способности думать и сопротивляться.

Дамы высшего света и просто прекрасные дамы, из числа самых известных прелестниц планеты, не были едины во мнении относительно внешности Энтони Джулиана.

Кому-то он казался демонически красивым. Кто-то, напротив, говорил о вызывающем уродстве.

За глаза его иногда называли «Monkey» [241]241
  Обезьяна (англ.).


[Закрыть].

Но большинство дам не упускали случая провести ночь-другую в его постели, иным же приходилось довольствоваться короткой загородной прогулкой в одном из его прославленных кабриолетов.

Коллекция спортивных автомобилей Тони Джулиана, по слухам, вызывала приступы желчной зависти даже у печально знаменитого брунейского принца.

А слава его высочества зиждилась, как известно, на трех китах – самой большой коллекции автомобилей, самой большой краже казенных средств и громкой интрижке с самой скандальной «мисс США».

Чаще всего Тони был энергичен, порой – импульсивен, но всегда – чрезвычайно подвижен. Говорил эмоционально. Громко, искренне смеялся.

Но наступал момент, и, следуя какому-то порыву, он мгновенно преображался, становясь большим британцем, чем сэр Чарльз, принц Уэльский. Энергичное лицо замирало и слегка вытягивалось, добавляя сходства с многострадальным принцем. Смуглая кожа неуловимо бледнела. Приобретала нездоровый оттенок, свойственный унылым британским физиономиям. А верхняя губа умудрялась оставаться неподвижной, даже когда сэр Энтони улыбался.

Словом, Энтони Джулиан был большим – а точнее, великим! – мастером на подобные метаморфозы, но, наблюдая его удивительные превращения уже в течение года, Алекс Гэмпл все еще не мог к ним привыкнуть.

Их встреча легко могла показаться случайной, но Гэмпл, двадцатипятилетний выпускник Лондонского Королевского университета, так не думал.

По крайней мере так он не думал теперь.

Поначалу же он вообще не мог думать ни о чем.

Вернее, ни о чем другом, кроме трех неизвестных ранее катренов великого Нострадамуса, обнаруженных, как водится, случайно и выставленных на торги лондонского аукциона «Sotheby's».

Катрены, пророческие четверостишия, отчего-то не вошли в знаменитые «Центурии», монументальный – из десяти томов – труд великого Нострадамуса. В нем предсказаны события отдаленного – вплоть до 8000 года – будущего. Многие из них, впрочем, уже произошли в разных концах планеты.

Надо ли говорить, что несбывшиеся пророчества будоражат пытливые умы и неспокойные сердца ученых, мистиков, охотников за мировыми тайнами.

Да и просто авантюристов.

Алекс Гэмпл примкнул к этой чудаковатой когорте в раннем детстве, услышав от школьного учителя историю легендарного Мишеля де Нострадама.

И, как выяснилось, надолго, если не навсегда.

Справедливости ради следует отметить, что, ступая на этот сомнительный путь, он выбрал не самую ухоженную тропинку на стезе магии, астрологии и прочей мистической абракадабры. Исторический факультет Королевского колледжа был закончен успешно.

Дополнительно пришлось изучить пять языков и наречий – латынь, итальянский, греческий, старофранцузский, прованский.

Теперь обучение было закончено.

Алекс остался в полном одиночестве, а вернее – в обществе своею кумира, его многотомного труда и… всей мировой истории, которую предстояло переписать в соответствии с логикой «Центурий».

Нужно было только найти место школьного учителя в каком-нибудь отдаленном графстве и, уединившись в сельской глуши, погрузиться наконец в исследования.

Известие о торгах на «Sotheby's» вызвало у него помутнение рассудка.

Ничем иным невозможно объяснить то обстоятельство, что в памяти Алекса полностью отсутствуют связные воспоминания о нескольких днях, которые он прожил самым загадочным и непостижимым образом. Иногда, мучительно напрягая сознание, ему удавалось воскресить отдельные картины, определенно связанные с тем периодом. Но цельной картины не удавалось сложить никогда.

Он видел себя в выставочном зале знаменитого аукциона. Витрину, в которой был выложен тонкий полуистлевший листок, испещренный мелкой вязью знакомого почерка. Поверх чья-то безжалостная рука начертала жирный крест…

Крест затрудняет чтение, да и листок выложен в витрине так хитро, что разобрать написанное невозможно…

Он уходит из зала, но потом возвращается туда снова и снова. Служащий что-то настойчиво объясняет ему и мягко подталкивает к выходу.

Разумеется, если содержание катрена станет известно – цена на документ будет совсем другой…

Он понимает это, но…

Нет, больше к заветной витрине его не подпустили.

Потом настал день торгов, но он отчего-то не смог проникнуть в зал и жадно прильнул к телевизионному монитору. Кстати, где был этот монитор? В холле «Sotheby's»? На улице? Возле фургона телевизионщиков или внутри этого фургона?

Алекс не помнил.

От Монитора его тоже пытались отогнать, но он упирался отчаянно и был вознагражден за упрямство.

Чей-то бесстрастный голос торжественно изрек: «…сэр Энтони Джулиан, лорд… граф…»

Потом был какой-то отель. Роскошный мраморный холл. Портье, надменный, как принц крови.

Серебристый «Roils-Royce» медленно выруливает со стоянки..,

– Ты грязный засранец и сукин сын! – кричал на него высокий представительный мужчина с густой бородой и жесткими черными глазами. – Следовало переехать тебя к чертовой матери!

Владелец «Rolls-Royce» ругался как типичный американец, и это было странно, потому что его английский был безупречен.

Сами британцы называют такой язык «Queen's English» [242]242
  Королевский, или «язык королевы», – то есть классический английский язык (англ.).


[Закрыть] и пользуются им крайне редко, отдавая предпочтение всевозможным сленгам и диалектам.

В эти минуты рассудок окончательно вернулся к Алексу Гэмплу.

Через полчаса он был принят на службу к сэру Энтони Джулиану, взяв на себя клятвенное обязательство расшифровать смысл загадочного четверостишия, начертанного рукой Нострадамуса.

Несколько дней назад, поддавшись минутному озорному порыву, Тони в последнюю секунду перебил ставку своего однокашника, лорда Франклина Уорвика. И стал счастливым обладателем раритета, выложив за него сто тысяч долларов. Притом Энтони Джулиан понятия не имел, что следует делать с этой выцветшей бумажкой.

14 мая 1976 года

Великобритания, Челтенхейм

Предать могут не только люди.

Пухлая записная книжка в кокетливом переплете из розового сафьяна с застежкой в виде крохотного золотого сердечка почти год была ее единственным молчаливым другом, готовым в любую минуту дня и ночи выслушать признание. Принять его молча. Не высмеивая, не осуждая, не поучая. И главное, не спеша немедленно сообщить чужие тайны всему белому свету.

Люди обычно поступали именно так они предавали.

В этом Розмари имела несчастье убедиться многократно.

Теперь оказалось, что предают не только люди. Маленький розовый блокнот отдался в чужие, враждебные руки. Холеные, с длинными, хищными ногтями, покрытыми ярким синим лаком.

Манера красить ногти вызывающим лаком была всего лишь одной крохотной деталью, дополняющей образ Патриции Вандерберг, самого мерзкого существа из всех двадцати семи одноклассниц Розмари.

Остальные, впрочем, были немногим лучше. Разве только Тиша. Но она слишком погружена в себя и молчалива, чтобы противостоять этому злобному стаду.