Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 253 (всего у книги 331 страниц)

Глава 6

После завтрака, выйдя на променад, Маргарет Грейлинг отыскала на палубе шезлонг. Она сидела, глядя на океан, а в горле у неё стоял ком, и глаза застилали слёзы. С самого начал плавания её муж был особенно невыносим. Его отношение к ней никогда нельзя было назвать тёплым, но до сих пор Джордж мог проявить грубость, только когда они оставались наедине. Он не позволял себе неуважительного тона в её адрес в присутствии прислуги в их доме на Мэдисон-авеню, но его не остановило, что на «Титанике» рядом оказался официант и вокруг сидели представители высшего общества Нью-Йорка, которые, несомненно, всё слышали.

Когда они оказывались один на один, Джордж продолжал требовать от неё развод, но сама мысль об этом казалась Маргарет кощунственной. Это было против всех религиозных принципов, столь дорогих её сердцу. Их венчали перед лицом Господа, и священник ясно произнёс: «То, что соединил Господь, никто из людей разъединить не может». Как же она может нарушить Божью заповедь?

Джордж не разделял её убеждений и, очевидно, думал, что её беспокоит общественное мнение. В 1912 году развод был событием скандального характера, и обе стороны подвергались остракизму[212]212
  Презрение, отторжение или неприятне когою со стороны общества.


[Закрыть], независимо от степени виновности. Маргарет никогда не придавала большого значения тому, что о ней говорили. Она не была вовлечена в сложную систему социальных отношений, которые диктовали, на какие приёмы и обеды вас приглашают, в какой ложе вы должны сидеть в театре и кто из дам оставляет свои визитные карточки у вас под дверью. Лет семь назад, после трагедии, которая расколола надвое её жизнь, она почти перестала появляться в обществе.

Их брак с самого начала не строился на чувствах, но они родили дочь, нежную артистичную девочку по имени Алиса. Все семнадцать лет она была солнцем, вокруг которого вращалась их жизнь, цементом, благодаря которому они оставались вместе и даже порой бывали счастливы. Когда в феврале 1905 года Алиса умерла от скарлатины, мир рухнул. Самой жестокой несправедливостью из всех, которые Джордж когда-либо вменял ей, стало то, что он обвинил Маргарет в смерти дочери. Он вопил, что это она во всём виновата, и от этой страшной раны их брак уже не оправился.

Умом Маргарет понимала, что не виновата. Они с Алисой гостили у знакомых, и через два ДНЯ После окончания их визита стало известно, что одна гостья заболела скарлатиной, хотя, пока они были там, признаки болезни никак не проявлялись. Потом и у Алисы разболелось горло, раскраснелись щёки, на груди и шее появилась сыпь. Неделю спустя та женщина выздоровела, в то время как состояние Алисы продолжало ухудшаться. Она задыхалась, а в последние дни в основном пребывала в бреду. Джордж Оплатил Консультации всех возможных Нью-йоркских специалистов, потратив денег без счёта, но всё было напрасно. Под утро дыхание Алисы стало поверхностным, а потом остановилось вовсе.

По щеке Маргарет скатилась одинокая слеза. Горе, подобное этому, не проходит никогда. Иногда оно на время затихает, но потом обрушивается на тебя вновь и сбивает с ног, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Это чувство останется с ней на всю жизнь. Джордж обратил своё горе в гнев против жены. Близость, которая тогда ещё оставалась в их отношениях, постепенно переросла в ледяное молчание и горькие обвинения. Она тосковала по тем временам, когда они были вместе и, лёжа в постели, обсуждали маленькие победы Алисы. Ей не хватало редких моментов физической близости. Она была бы рада даже лёгкому поцелую в щёку, но и этого ждать не приходилось. С ласками было покончено навсегда.

Маргарет надеялась, что поездка в Европу снова объединит их. Она умоляла его взять её с собой, думая, что новая обстановка сможет подогреть огонёк приязненности, но ничего не произошло. Сначала, сославшись на дела, муж на несколько недель бросил её одну в гостинице в Болонье, а потом настоял на том, чтобы сократить отпуск, и поспешил купить билеты на первый рейс «Титаника». Поездка ничего не изменила: они возвращались в свой дом, где в горьком одиночестве вынуждены будут жить под одной крышей каждый своей жизнью.

Следует ли ей пойти против Божьей воли и дать Джорджу развод, чтобы они оба могли получить шанс вновь обрести счастье в будущем? Чем больше она наблюдала за другими семьями, тем чаще убеждалась: женщинам не так уж плохо жилось после расставания.

В их обеденном салоне была пара из Канады – Xoyсоны, которые являлись наихудшей иллюстрацией института брака. Они ещё и года не прожили вместе, а уже разочаровались друг в друге. Ни один не оправдал надежд другого. Маргарет была едва знакома с ними, но видела, в чём их ошибка. Жена ненавидела мужа за то, что он играл, а вернее сказать, проигрывал в азартные игры. Его раздражало, что она тратит много денег на наряды и безделушки. До тридцати лет он оставался холостяком и понятия не имел, сколько стоит одно платье и сколько моднице нужно новых нарядов на сезон. На «Титанике» дамы из первого класса Никогда не надевали к обеду дважды одно и то же платье. Каждый вечер требовалось демонстрировать новый наряд.

Однако Маргарет чувствовала, что их проблема не только в этом. После свадьбы они переехали в Нью-Йорк, и мистер Хоусон рассчитывал, что благодаря которого учили быть вежливым со всеми пассажирами, аристократическому происхождению жены они немедленно будут допущены в высший свет. Но он просчитался. Чтобы попасть в узкий круг аристократов, путешествующих на судне, требуется не менее года тщательной стратегической подготовки, да и то никакой гарантии на успех это не давало, потому что он был всего-навсего агентом по недвижимости и, хуже того, – канадцем. Их терпели, пока продолжалось плавание, но по возвращении никаких приглашений через своего дворецкого они не получат.

Маргарет наблюдала всё это со стороны и отлично видела всю тщету их амбиций и желаний в контексте жизни. На свете было столько вещей, гораздо более важных, но молодым это было невдомёк. Для них самым главным было положение в обществе, так как в 1880-х годах молва разнесла, что в высший нью-йоркский свет были вхожи лишь четыреста человек (говорят, столько людей помещалось в бальной зале миссис Уильям Астор). Родилось понятие «список четырёхсот», и тут же все рванули занять место в священном списке. По иронии, чем сильней вы стремились, тем меньше у вас было шансов попасть туда. И она знала, что Хоусоны никогда не попадут в данный список. Станет ли это обстоятельство роковым для их брака?

Заигрывания миссис Хоусон с Реджем выглядели непристойно. Он умело обходил их, но молодому человеку это давалось с трудом. Он не мог принимать сторону ни жены, ни мужа.

Она подумала, а была ли семейная жизнь проще в тех слоях общества, на которых происходил Редж? Разумееся, безо всех этих подвохов, связанных со статусом, существовать намного легче. Судя по всему, эта девушка, Флоренс, была ему дорога, но при этом Редж признавался, что не спешит вступать в брак. Неудивительно, ведь перед его глазами были все эти пикирующиеся пары, которые он обслуживал во время своих плаваний. Он не хотел совершить ошибку. Он был хорошим человеком и не встречался бы с девушкой – сколько уже? – два года, если бы не любил её.

Маргарет привязалась к Реджу. У него была внешность кинозвёзды, но он об этом и не подозревал. В нём отсутствовала даже малая толика того тщеславия, жертвой которого пали многие знакомые ей мужчины. Те, что задерживались около каждой отражающей поверхности и входили в помещение, с триумфом созерцая, какое они произвели впечатление на присутствующих. Редж был скромным и вдумчивым и во всех отношениях достойным человеком.

Во время круиза по Средиземному морю она незаметно для него наблюдала следующую сцену. Однажды утром за завтраком его друг Джон, по всей видимости, почувствовал себя плохо, словно у него внезапно расстроился кишечник, и он выскочил вон, оставив неубранной стопку грязных тарелок на столике около входа, где гости могли её увидеть. Старший официант, заметив это, пришёл в ярость. Он окинул гневным взглядом зал в поисках нарушителя порядка, и в ту же секунду к нему подскочил Редж. Маргарет сидела рядом и могла всё слышать.

– Простите, сэр, я оставил их на минуту. Этого больше не повторится, – сказал Редж и быстренько унёс тарелки в кухню.

Таким образом он спас Джона.

Это была одна из причин, почему Маргарет благоволила Реджу. Но, помимо этого, она чувствовала в нём скрытую глубину. Он был натурой чувствительной, замечал то, что происходило вокруг, и анализировал происходящее. Во время их бесед он смотрел прямо на неё и старался постичь суть вещей.

К тому же Редж был человеком независимым. Подспудно, несмотря на их дружбу с Джоном, она чувствовала его одиночество, и это привлекало её. В этом они с ним были похожи, так как она ощущала себя, пожалуй, самой одинокой женщиной в мире.

Глава 7

За обедом пассажиры первого класса могли выбрать в меню суп, рыбу, птицу, яйца или говядину; они также могли заказать бараньи отбивные или вырезку, приготовленную на гриле; кроме того, к их услугам был шведский стол с салатами, холодной нарезкой и морепродуктами: сёмгой под майонезом, норвежскими анчоусами и запечёнными креветками. Редж стоял около шведского стола, помогая пассажирам наполнять тарелки, когда они делали свой выбор, и убирал куски, которые они роняли, пытаясь обслужить себя сами.

Почти все дамы переоделись после завтрака. Утром на них были юбки и блузки, к обеду они облачились в Костюмы с длинными жакетами со свободными или плотно облегающими бёдра юбками. Завершала наряд неизменная шляпка. Реджу казалось глупым есть в шляпке: бедные женщины вынуждены были придерживать длинные перья и ленты, которые так и норовили попасть в тарелку.

Хоусоны сели за свой столик, и Редж расстелил салфетку на коленях миссис Хоусон. Сделал он это одним незаметным движением, не касаясь дамы и не попадая в поле её зрения – в точности, как его учили. Она тут же принялась засыпать его потоком бессмысленных вопросов:

– А ты когда-нибудь катался на лыжах, Редж? Тебе бы понравилось. Ты должен как-нибудь приехать в Калгари, мы отвезём тебя покататься.

– Благодарю вас, мадам, но у меня слишком много работы.

– У тебя отличная фигура. Ты, должно быть, занимаешься спортом? Во что ты играешь, Редж?

– Дома я иногда играю в футбол.

– Что такое футбол, ради всего святого?

– Это когда две команды забивают друг другу голы, мэм.

Её муж хмуро наблюдал за этим обменом репликами, и как только Редж отошёл, принялся шипеть на неё:

– Так вести себя с прислугой – вульгарно. Ты не должна фамильярничать с ним. Тебя что, мать не учила манерам?

– Ты такой сноб.

– А ты простушка.

Напряжение между ними нарастало, и Редж старался держаться от них подальше. Когда он подошёл за грязными тарелками, миссис Хоусон пылала от гнева.

– Мой муж считает, что я не должна разговаривать с тобой, Редж, – заявила она. – Что ты об этом думаешь?

– Замолчи! – огрызнулся её супруг. – Оставь беднягу в покое.

Удерживая на подносе тарелки, Редж попытался подобрать со стола упавший кусочек цветной капусты. Миссис Хоусон повернулась к нему и дёрнула за пиджак в тот момент, когда он находился в особо неустойчивом положении.

– Я буду говорить с ним, когда захочу, – услышал Редж её фразу и попытался сохранить равновесие, но не смог. В последний момент ему удалось вывернуть поднос таким образом, чтобы тарелки попадали на пол, а не на колени гостям. За грохотом разбившейся посуды в салоне воцарилась тишина. Только эхо отразилось от резьбы потолка в стиле жакоб и растворилось в затишье перед бурей.

Редж тут же принялся за дело: он присел на корточки и начал собирать осколки руками. Рядом с ним появился Джон с совком и щёткой, и через минуту пол был опять идеально чистым. Старший официант, старый Латимер, всё видел, и когда Редж пробежал мимо него, ледяным тоном изрёк:

– Задержись после смены.

Когда Редж снова вышел в салон, к его облегчению Хоусоны уже удалились. Мистера Грейлинга тоже не было. Только миссис Грейлинг оставалась в одиночестве сидеть за столом. Редж подошёл поинтересоваться, не надо ли ей чего-нибудь.

– Я видела, что произошло, – сказала она ему. – В этом не было вашей вины. У вас теперь будут неприятности?

– Прошу вас, не беспокойтесь за меня, мэм.

– Я могла бы объяснить всё старшему официанту, если это вам поможет.

– Благодарю вас, – ответил Редж. – Но я всего лишь не удержал поднос. Мне жаль, если созданный мной шум побеспокоил вас.

Она посмотрела на него добрыми глазами и произнесла:

– Вам придётся заплатить за разбитую посуду, ведь так? Я знаю, каковы правила на этих лайнерах, и уверена, что фарфор этот очень дорогой. Пожалуйста, позвольте мне, по крайней мере, дать вам денег.

– Нам не положено принимать деньги от пассажиров. Но я вам очень благодарен за ваше предложение. – В какой-то миг он чуть не разрыдался под её материнским взглядом.

Она проявляла о нём больше заботы, чем его собственная мать, у которой вечно не было на него времени. Мать не могла дождаться, когда он уже начнёт работать, чтобы помогать содержать семью, и, похоже, только в этом она и видела его пользу.

– Ерунда. Многие члены экипажа принимают чаевые, и вы примите их от меня. Я настаиваю. Я передам их вам незаметно, никто ничего не увидит. Я сделаю это до прибытия в Нью-Йорк и больше не желаю ничего слушать. – Она поднялась, чтобы положить конец разговору. – Встретимся за ужином.

– Благодарю вас, мэм. – Редж отодвинул её стул, борясь с замешательством и приступом признательности одновременно.

Он решил принять от неё деньги, после того как старик Латимер объявил, что три разбитые фарфоровые тарелки стоят по два шиллинга и шесть пенсов каждая. Редж зарабатывал два шиллинга и четыре пенса в день, так что бой обойдётся ему в трёхдневную зарплату – иначе говоря, почти в половину того, что он рассчитывал получить за этот рейс.

– Но особенно плохо то, – сообщил он Джону, – что это попадёт в моё личное дело. Я пытался ему объяснить, как всё случилось, но он и слушать не стал. Для них одни правила, для нас – другие. Меня это всё уже достало.

– Такова жизнь. С системой сражаться бесполезно. – Джон никогда не попадал в переделки. Он нарушал правила редко и ни разу не поплатился за это.

– Тебе хорошо говорить, у тебя безупречная репутация. Я так стараюсь получить повышение, но в результате имею лишь выговоры.

– Ничего страшного не произойдёт, если ты впредь будешь держаться подальше от неприятностей. За один проступок тебе ничего не будет. Я бы согласился иметь твои проблемы, если бы женщины таращились на меня, как на тебя, – хмыкнул Джон. – Помнишь тех девиц, что мы встретили на ярмарке? Должно быть, всё дело в твоём томном взгляде.

– Не мели чепухи. – Редж пихнул его локтем.

Действительно, на ярмарке к нему прицепились две девицы и не оставляли в покое даже после того, как он сказал, что у него есть девушка. Джон их вовсе не интересовал, они хотели зацепить Реджа. Подобное внимание смущало его, он это ненавидел.

Видел свою барышню за обедом? – спросил Джон. – Ту, со шлюпочной палубы?

– Она так и не появилась. Наверное, обедает где-нибудь в другом месте. – Редж за последними событиями на время забыл про девушку, а теперь он вновь припомнил силуэт в серебристо-белом платье на фоне тёмного океана и летящую по воздуху шубку.

– Судя по твоему описанию, ты на неё сам запал, – подначивал Джон. – Ты любишь барышень из благородных.

– Да я бы к ней на пушечный выстрел не подошёл! – воскликнул Редж. – Ненавижу девиц, которые путаются с чужими мужьями!

– Боюсь, это известие разобьёт ей сердце. – Джон изобразил рыдающую в рукав девушку.

Редж рассмеялся, но он и вправду осуждал женщин, которые поступали подобным образом. Он готов был поклясться, что они не задумывались о последствиях, о том, как их действия могут повлиять на жизнь других людей. Эгоистичные особы, превыше всего ставящие только собственную выгоду.

* * *

В детстве в Саутгемптоне ему приходилось лежать, вжавшись в кровать, вместе со своими тремя братьями, и слушать доносившиеся из соседней спальни стоны, скрип матрасных пружин и женские вздохи. Редж понимал, что, пока его мать на работе – она работала по ночам в прачечной, – отец был с кем-то другим. Естественно, он мало что знал про секс, но чувствовал происходит нечто нехорошее.

– Языком не трепли, а то я тебе ухо на глаз натяну, – угрожал отец, когда за завтраком Редж глядел на него с упрёком.

Он был ещё достаточно мал и чувствовал, что должен рассказать обо всём матери, но не делал этого, потому что она и так всё время была печальной. Когда она оставалась дома, то часто сидела на кухне за столом и плакала. Реджу совсем не хотелось расстраивать её ещё больше. Когда ему исполнилось восемь, отец ушёл из семьи. Он слышал, как мать говорила, что это всё из-за «той потаскухи». Она всё дольше задерживалась на работе в прачечной, пила джин и становилась год от году мрачней. Реджу приходилось присматривать за братьями, собирать для них скудные трапезы и время от времени заставлять помыться.

С четырнадцати лет Редж связал свою судьбу с морем. Так поступали многие из тех, кто родился в Саутгемптоне. Все его приятели пошли по тому же пути. Они становились пожарными и кочегарами, электриками и смазчиками, но Редж, всегда мечтавший обслуживать богатых пассажиров, выучился на салонного стюарда и пробился из третьего класса в первый. Он освоил тонкости профессии, мог рассказать о каждом блюде в меню, а главное, умудрялся так виртуозно скользить между столиками, что обедающие даже не замечали его присутствия. Он не прикасался к ним и не нависал над ними. Его дыхание не долетало до их лиц. Он появлялся и исчезал, прежде чем клиенты успевали моргнуть глазом. Это было почти искусство, и Редж считал, что в совершенстве овладел им.

Он начинал на средиземноморских круизах. Когда им позволяли сойти на берег в Гибралтаре или в Генуе, Ницце или Неаполе, его товарищи отправлялись в бордель, но Редж никогда к ним не присоединялся. Они с Джоном обнаружили, что их объединяет любовь к купанию в море. Так что при любом удобном случае друзья шли поплавать в чистых сине-зелёных водах. Редж пускался в долгие прогулки, самостоятельно ориентируясь в городе, наблюдая за его жителями. Ему нравилось фантазировать, глядя на них: что они едят на обед, чем занимаются в свободное время, любят ли своих близких…

«Странный он какой-то», – сплетничали о нём другие стюарды, но Реджу было всё равно. Ему было плевать, даже когда они намекали, что он гомосексуалист. Пусть думают, что хотят. Он решил, что будет заниматься сексом только после того, как полюбит. Он хотел, чтобы это было приятно, а не омерзительно. Он мечтал отыскать свою любовь и прожить с ней до конца своих дней. Когда он работал в третьем классе на трансатлантических рейсах, то встречал женщин, которые предлагали ему себя: пахнувшие развратом нечистые тётки с огромной грудью и выпавшими зубами. Одна из них задрала юбку и прижала его ладонь себе между ног.

– Принесёшь мне сувенир из первого класса, красавчик? Пепельницу или чашечку с блюдцем? Я уж постараюсь, чтобы ты не пожалел об этом.

Он отдёрнул руку:

– Извините, мэм. Нам не положено.

Многие парни делали это. Он натыкался на них, например, в кладовках: они стояли со спущенными штанами и пыхтели, вставляя какой-нибудь пышной клиентке, прижатой к стенке. Редж задыхался от отвращения. Ему не хотелось иметь с этими типами ничего общего.

Однако стоило ему встретить Флоренс, он сразу понял: она – то, что ему надо. Она не заигрывала с мужчинами. Ему приятно было её целовать. Он не мог представить, что променяет её на другую женщину, и уж точно не на этих леди из первого класса. Со всем их жеманством, они обращались с ним, как будто он был их личной игрушкой. Так нельзя относиться к людям.

В нынешнее время для них придумали специальный термин. Их называли «эмансипе»: молодые, распущенные, необузданные барышни, которые вешались на каждого, кто им приглянется. Такой была девица, которую он видел на шлюпочной палубе. Такова была и миссис Хоусон. Они не нравились Реджу. От них исходила опасность. Если вы не хотите нажить неприятностей, вам стоит держаться от них подальше.

Глава 8

По окончании обеда, где-то с трёх часов и до ужина, который начинался в шесть, у официантов было свободное время. Они закусывали в столовой на палубе «Е», как правило, объедками от обеда пассажиров третьего класса. После чего у них оставалась ещё пара часов на отдых. Редж предпочитал бродить в это время по судну, изучая окружающее. Перевесив через руку чайное полотенце, как будто оказался тут по делу, а не со шпионскими целями, он наблюдал за пассажирами, смотрел, как они проводят дни на судне, пытался представить себя на их месте.

В ту субботу Редж начал с палубы «А». На променаде первого класса он подслушал, как группа пассажиров обсуждает вероятность встречи с дельфинами:

– В нашем последнем круизе стая дельфинов очень долго следовала за нами. Они просто божественные созданая и такие понятливые.

Редж не стал вмешиваться в их разговор и объяснять, что в апреле Северная Атлантика слишком холодна для дельфинов. Они достаточно умны, чтобы в это время года греться на солнышке в Карибском море.

Он прошёл по палубе «А» в курительный салон первого класса, где шла игра в карты. Мужчины склонили головы, поглощённые обдумыванием ходов, над ними клубился синеватый дым от сигар. По соседству, на «Веранде» ив «Пальмовом дворике», детишки перебрасывались кольцами, ловя их на палки; они с воплями носились между столов, а их няни тем временем вели разговоры приглушёнными голосами.

Он спустился на палубу «В». В «Парижском кафе» отдыхало несколько молодых людей. Когда он проходил мимо, один из них крикнул:

– Любезный, ты не мог бы принести нам розового джина?

– Разумеется, сэр, – кивнул Редж и передал заказ одному из французских официантов, работавших тут.

Каждое помещение на «Титанике» было великолепной копией какого-нибудь известного места, в частности, это воспроизводило знаменитые уличные кафе Парижа, и обслуживающий персонал сюда набирали из французов (или, по крайней мере, из тех, кто мог говорить с псевдофранцузским акцентом). Он огляделся, предполагая, что девушка со шлюпочной палубы может проводить своё время Здесь, с молодёжью, но её не было и следа.

Он прошёл палубу «В» и, спускаясь всё ниже, оказался в самом сердце судна. Гостиная на палубе «D» пустовала, большая часть пассажиров первого класса поднялась наверх, остальные дремали после обеда у себя в каютах. Ещё ниже, на палубе «Е», он помог джентльмену, который в поисках парикмахерской забрёл в зону персонала, на Шотландскую дорогу.

– Боже правый! – воскликнул мужчина. – Как же это меня занесло в служебные помещения?!

– О, это происходит очень часто, сэр, – заверил его Редж.

На палубе «F» в нос ему ударил запах чеснока и дешёвого масла для волос, вокруг звучала незнакомая восточноевропейская речь. В прошлые средиземноморские рейсы он запомнил по нескольку слов на итальянском, французском и испанском, и хотя считал себя способным к языкам, не смог уловить ни одного знакомого корня, тут использовали много «шм» и «брр».

В самом хвосте третьего класса ехали ирландцы. Здесь царила атмосфера праздника: как будто вечеринка перемещалась из каюты в каюту, а весёлые компании собирались прямо в коридорах. Они были взбудоражены и поездкой в Америку, и тем, что оказались на судне. На пути Реджу попалась группа женщин, и он не мог не услышать их разговор.

– Эйлин, ты заметила того зубастого парня, который плясал вчера в гостиной? Он чуть из башмаков не вывалился, чтобы ты обратила на него внимание.

– Да ла-а-дно, – протянула в ответ Эйлин, – он просто был неуклюж. – Она отступила, чтобы пропустить Реджа.

Последовало молчание, а потом он услышал за спиной шёпот и понял, что они, подталкивая друг друга, показывают на него.

– Ну разве он не красавчик? – произнёс взрослый женский голос, и они все грохнули от смеха.

Редж залился краской, слава богу, они этого не увидели, и быстренько свернул в ближайшую дверь на лестницу. Он сошёл на палубу «G», туда, где рядом с кортом для сквоша находилась почта. Внезапно послышался шум. Дверь бойлерной раскрылась, и Редж увидел, как инженер выводит оттуда под руки двух худосочных ребятишек. Заприметив Реджа, инженер обратился к нему:

– Вы не могли бы выяснить, из какой они каюты? Я только что поймал их у двигателей, где они болтались сами по себе. – Инженер потряс мальчишек за руки, но те лишь захихикали, нисколько не испугавшись грозного дяди. – Ещё раз попадётесь, будете драить палубу, – пообещал он.

Но Редж смотрел не на мальчиков. За спиной у инженера он разглядел гигантскую машину, в которой с грохотом двигались поршни, цилиндры и стержни, сообщая судну силу движения. Она издавала внушительное шипение и лязгающие звуки, и Редж очень хорошо понимал, почему эти двое мальчишек прокрались сюда. Он и сам был не прочь сделать то же самое, но инженер захлопнул дверь у него перед носом, оставив его наедине с мальчишками.

– Вы из какого класса, ребята? – спросил Редж.

Они переглянулись.

– Из третьего, – ответил старший. – Мы едем с мамкой, малым и ещё сестрой. – Говорил он с ирландским акцентом.

– Как вас зовут?

– Я – Финбар, а он – Патрик.

– Где вы последний раз видели свою маму?

– Она была в каюте, возилась с малым.

– Бьюсь об заклад, вы не знаете номера каюты, подначил их Редж. – Мелюзга, вроде вас, никогда не помнит каюту.

– Да помним мы: Е-107. – За них обоих говорил старший, нескладный паренёк в коротких не по возрасту штанишках. Мать могла бы купить ему в путешествие длинные брюки, чтобы прикрыть торчащие коленки.

– Ну, тогда пошли. Она небось уже вас ищет.

По дороге он рассказывал им о том, что интересно каждому мальчишке. Например, о том, что на судне установлены два четырёхцилиндровых паровых двигателя тройного расширения, которые приводят в движение винты, а также турбина низкого давления, перерабатывающая пар от двигателей. Он сообщил им, что максимальная скорость «Титаника» составляет двадцать три узла, но в данный момент они идут на двадцати одном; рассказал, что здесь работают двадцать четыре двухсторонних паровых котла и шесть односторонних, что кочегары трудятся день и ночь, забрасывая уголь в сто пятьдесят девять печей. Он назвал длину, ширину и водоизмещение судна, и всё ещё продолжал просвещать их, когда они подошли к каюте номер 107 на палубе «Е».

Услышав голоса, Энни Макгьюэн открыла дверь. Она тут же обхватила сыновей и затащила их внутрь.

– Чем они занимались? Надеюсь, не вляпались в какую-нибудь неприятность?

– Отнюдь, – ответил Редж, – мы просто болтали про то, как всё устроено на судне. – Он видел, как удивились ребята, сообразив, что он не собирается докладывать матери про их проникновение в машинное отделение. – Ваши сыновья смышлёные парни, продолжал Редж. – Готов поклясться, они хорошо учатся в школе.

– Я вам так благодарна, мистер…

– Партон. Редж Партон.

– Я – Энни Макгьюэн. Может быть, вы подскажете, могу ли я где-нибудь погреть молочко для малыша? За завтраком я наполнила бутылочку из кувшина, чтобы покормить его позже, но ему холодное не нравится. Я тут других младенцев не видела и не хотела причинять беспокойства.

– Вам это сейчас нужно? – уточнил Редж. – Я могу заглянуть в нашу столовую и прислать кого-нибудь к вам на помощь. А вообще вы можете обратиться к любому официанту в обеденном салоне.

– Если так, то нет проблем.

– Вот что, – предложил Редж, – почему бы вашим старшим не пойти сейчас со мной?

Все с готовностью согласились с его предложением, и Редж отвёл ребят через крутящиеся воротца на Шотландскую дорогу. Он показал, где располагаются спальни экипажа, кладовки и столовая, познакомил их с мистером Джофином, который подогрел бутылочку и дал каждому по кексу. Мальчишки всё время переглядывались, полные восторга. Наконец Редж сопроводил их обратно, к воротам третьего класса, и показал, в какой стороне находится их каюта.

– Мы ещё встретимся? – с надеждой спросил Финбар.

– Почему бы и нет? – улыбнулся Редж. – Я буду за вами приглядывать.

– Ура! – выдохнул Финбар.

И Редж с удовольствием отметил про себя, что ребята им восхищаются. Похоже, на всём судне только они одни.

Как только мальчики ушли, Редж побрёл в спальню, чтобы немного полежать. У него с собой была книжка про Шерлока Холмса, но сейчас читать не хотелось. В вещах Джона он приметил старую газету и стащил её. Газета была от восьмого апреля, за сутки до начала их рейса. Редж забрался на свою койку и развернул её.

Заголовки были посвящены столкновению на Ниле двух судов. По оценкам, погибло около двухсот человек. Редж содрогнулся. Он надеялся, что жертвы утонули, а не были съедены нильскими крокодилами. Моряки не любят читать про смерть на воде, и он быстренько перевернул страницу. Член парламента мистер Асквит собирался представить свой третий билль о самоуправлении Ирландии. Удачи ему, подумал Редж. Что бы он ни предлагал, добиться всеобщего согласия ему никак не удавалось. Какие-то суфражистки опять приковали себя цепями к зданию Парламента. Тут он дошёл до светской хроники и углубился в текст.

На фотографии дамы и господа при полном параде позировали под тентом около «Савоя». В статье их восхваляли за то, что они не побоялись прибыть на приём, несмотря на прескверную погоду и риск намочить и испортить свои дорогостоящие платья и смокинги. Снимок был зернистым, но всё равно было видно, как они сногсшибательно выглядят и нисколько не намокли. Ха, снимок же не мог запечатлеть, как за минуту до этого слуги, идущие по бокам, несли над ними зонты. Вот слуги-то, скорее всего, вымокли до нитки, но какая газета захочет публиковать их фотографии? Только не в светской хронике.

Он прочитал имена участников: их всех звали типа Чарльз, Эдвин, Герберт или что-то в этом роде. Никаких вам Реджей или Джонов. У дам тоже были вычурные имена: Вайолет, Шарлотта, Венеция.

В каюте появился Джон.

– Вот ты где! – воскликнул он. – Я-то думал, ты спрыгнул за борт после своего маленького инцидента во время обеда.

Редж вздохнул:

– Готов поспорить, эта глупая эмансипе не потеряет из-за меня сон. Скажи, Джон, ты когда-нибудь хотел, чтобы мать назвала тебя Гербертом? Думаешь, это изменило бы твою судьбу?

– У меня была бы другая судьба, если бы у меня была другая мать. А имя ничего не меняет.

– А что не так с твоей матерью?

– Да не знаю. Я её практически никогда не вижу, да и дома бываю редко. У нас не такая дружная семья, как у вас.