Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 213 (всего у книги 331 страниц)

За дверью послышались торопливые шаги.

– Сюда, мистер О’Локлин, это здесь! – прозвучал взволнованный голос Лиз.

– Мы договорим позже, – полушепотом сообщил Юрий обеспокоено напрягшемуся поляку.

Через полминуты в дверях появилась журналистка, а за ней – пожилой джентльмен в очках и форменной тужурке «Уайт стар». Ростовцев узнал судового врача.

– Ну, молодой человек, дайте-ка я взгляну на вашу травму. – Мистер Патрик взгромоздил небольшой докторский саквояж на столик. – Однако же это очень неосторожно, тут же все-таки корабль, железо кругом!

– С вашего разрешения… – чуть поклонился Витольд.

– Да, конечно, – рассеянно бросила американка.

– Нет, подождите! – вдруг вымолвил Юрий. – И еще кое-что.

Гомбовский замер.

– Принесите мне кофе, стюард…

Глава 7

Утром ему показалось спросонья, что Елена исчезла, ушла, пока он спал. Что ее заметят, схватят, его и ее обман раскроется, и…

Но все было, как прежде: его гостья мирно лежала рядом, свернувшись калачиком и тихо посапывая во сне, а голова девушки расположилась у Ростовцева на плече.

Часы показывали около девяти. Умываясь, он рассмотрел себя в зеркале. От вчерашнего падения следов почти не было, лишь еле видная под волосами ссадина и легкая припухлость. А сперва казалось, что чуть не череп раскроил. Но свинцовая примочка корабельного эскулапа и холодный компресс, поставленный Еленой вечером, уже по возвращении его в каюту оказали воистину целительное действие.

Осторожно разбудив молодую женщину и деликатно отвернувшись, пока та одевалась, Юрий отправил гостью в гардеробную.

Затем он заказал завтрак в номер, тьфу, то есть в каюту, конечно, не для себя, а для Елены. Было видно, как бедняжка голодна.

После чего удалился, извинившись и повесив табличку «Не беспокоить».

В десять он вместе с Лайтоллером должен был быть на докладе у капитана, испытывая облегчение, что, по крайней мере, новых убийств не ожидается.

Лайтоллера, однако, на месте не оказалось. Зато к стряпчему вышел Макартур.

– Мистер Джордж? Мистер Лайтоллер на вахте, а мистер Исмей получил важную маркониеграмму. Но мистер Баркер хочет вас видеть, – доложил тот.

– Мистер… э Баркер? – поднял брови Юрий.

– Так зовут нашего второго казначея.

– А… – замялся Ростовцев.

– Мне довольно знать, что его зовут мистер Баркер, – вполне по-английски лаконично сообщил корабельный слуга.

Идя следом за стюардом, Юрий вдруг подумал: а так ли уж вне подозрений Жадовский?

В сущности… Если допустить, что история с картой ему вдруг стала известна…

Откуда? Да неважно. Как говорят умные немцы: «Что знают двое, то знает и свинья». Жадовский старый русский офицер. Убийцу безоружных и карателя, каким стал Нольде, таковой должен презирать до глубины души. А если, допустим, выяснилось, что барон намерен, говоря прямо, ограбить Россию, то легко мог бы счесть святым долгом ему помешать так ли иначе.

Кроме того, быть может, доставив бумаги на родину, он рассчитывал на восстановление честного имени? А вот мог ли Жадовский расправиться с человеком заметно его моложе? Отчего же нет? Да, казначей стар, но еще крепок, раз ходит в море. В сущности, пожилого джентльмена из числа офицеров барон бы заподозрил еще меньше, чем мифическую пока что даму, о которой говорил Вацек.

Сколь помнит Ростовцев, казначей воевал в последнюю турецкую войну, и должно быть, не один аскер или башибузук пал от клинка Жадовского…

А собственно, зачем приплетать сюда благородные порывы?

Жадовского ожидает в скором времени одинокая полунищая старость. Вряд ли он скопил довольно средств, чтобы жить безбедно оставшиеся годы. Старики опять-таки тоже подвержены страстям и порокам. Он помнил дело отставного статского советника Федулова, расточившего деньги вверенной ему нарвской богадельни на малолетних проституток, коих ему усердно поставляли все три местные мадам. А бумаги барона стоят весьма немало. Хоть в Петербурге, хоть в Лондоне, хоть в Париже.

С другой стороны, вдруг задумался Юрий, а так ли все тут просто? Как вообще русский оказался на посту казначея «Титаника», причем русский, имевший за плечами суд и тюрьму?

Ибо он не знал ничего из его биографии, кроме того, что услышал от его родственника: по приговору суда десять с лишним лет назад дворянин Михаил Жадовский был лишен прав состояния и свободы.

И вот такому человеку доверили судовую казну?

Ростовцев смутно представлял обязанности судового казначея вообще и на британских кораблях особенно, но как подсказывал здравый смысл, тот должен иметь представление о правилах учета и хранения денег и ценных бумаг, оформлении приходных и расходных документов, составлении отчетов и бог весть еще о чем…

На «Титанике», как он понял, имелись довольно крупные суммы денег. Это не говоря о личных драгоценностях пассажиров, среди которых пятьдесят семь миллионеров, как сообщала корабельная газета. Юрий вспомнил масляные глазки Бонивура, когда тот говорил на эту тему.

Следовательно, у судовой компании «Уайт стар лайн» господин Жадовский пользуется безусловным доверием. Без солидной рекомендации человек не мог попасть на такую должность. На памяти Ростовцева был случай, когда второй штурман обчистил корабельный сейф зашедшего в Ревель немецкого парохода, да и был таков, хотя и лежало там всего двадцать тысяч в разной валюте. А здесь же… любое колье, любая шкатулка могли обеспечить человеку несколько безбедных лет.

Черт побери, чем Жадовский заслужил такое доверие? И с чего он вдруг мистер Баркер?

Жадовский принял его в своей маленькой каюте, какой-то нарочито аскетичной – книги на полочке, фото немолодой полной женщины, окруженной несколькими высокими молодыми усачами в форме кавалеристов и драгуна, и большая нежно оранжевая раковина на столике.

– У вас есть уже что-то? – спросил Жадовский, не забыв плотно закрыть дверь.

– К сожалению, нет.

Трезво все обдумав, еще вчера Юрий решил пока не сообщать о том, что узнал от пана Витольда.

– Но думаю, что убил Нольде из-за бумаг, возможно, и в самом деле кто-то из русских пассажиров.

– Да… а я вот хотел кое-какой вопрос с вами обсудить, – по-стариковски крякнул Жадовский. – Как раз о пассажирах. На борту «Титаника» есть такой себе шведский путешественник Карлсон, говорят известный, хотя я о нем ничего не слышал. Но о нем чуть погодя, а вот еще один человек… Среди купивших билеты был некто господин Набоков… он, правда, сдал билет буквально за день до нашего отхода из Саутхэмптона…

– Извините, Михаил Михайлович… – в замешательстве оборвал казначея Юрий, – это… тот самый Набоков? Депутат Государственной Думы?! Глава кадетов?

– Не знаю, право, для кадета он, пожалуй, староват… – усмехнулся Жадовский. – Константин Дмитриевич Набоков – первый секретарь российского посольства в Вашингтоне.

«Родственник? А, ну да… Ах, черт, он же, кажется, подписывал мир с Японией в девятьсот пятом… А кинжал-то японский!» – промелькнуло молнией в голове.

– Это, согласитесь, очень странно. Константин Дмитриевич покупал билет в самый последний момент, из самых дорогих – отдав за него пять тысяч рублей, и через два дня вдруг сдал. Впрочем, может, это лишь стариковские фантазии. В конце концов, господина Набокова на борту нет, и быть виновником происшествия он, следовательно, не может.

– А что же Карлсон? – после паузы спросил стряпчий.

– Здесь сложнее. Внешне этот господин как будто вполне добропорядочен, но он явно не тот, за кого себя выдает. Он не швед, а, судя по всему, русский.

– Э-э? – не понял Ростовцев.

Жадовский сел на место.

– Я в кадетском корпусе и Константиновском училище был среди первых по живым языкам, – пояснил он, – такой у меня, если угодно, дар от природы… А нам их хорошо преподавали, даже были и иностранцы-менторы. И как бы вам понятнее объяснить… Человек может хорошо говорить на чужом языке, совершенно правильно и естественно, но не так, как природный немец или француз. И даже в войну двенадцатого года, как вспоминал мой дед, хотя наши офицеры, бывало, и русского толком и не знали, поскольку с младых ногтей ими занимались гувернеры из всяких парижей и орлеанов, – улыбка тронула его губы, – но французы часто определяли в них чужаков. Один из сподвижников Дениса Давыдова так погиб…

Так вот, Карлсон, сколь могу судить, великолепно говорит по-шведски. Может, даже это его родной язык или, скажем, он рос в местности, где много шведов. Однако по-английски этот человек говорит так, как русский, а не так, как скандинав. Он учил речь бриттов в России, можете мне поверить.

– Это… э-э… точно? – пробормотал обескураженный Ростовцев.

– Юрий Васильевич, я уже не первый год плаваю по морям, и встречал людей самых разных наций… Я не берусь по акценту с первой же фразы назвать родину человека, но одного от другого сразу отличу. Мне хватило трех минут разговора, услышанного в салоне, чтоб это понять. Вот, пока на этом все… как будто.

– Можно вас еще спросить, Михаил Михайлович? – осведомился Юрий. – Так сказать, личный вопрос.

– Можно, Юрий Васильевич.

– Скажите, как вы вообще стали кассиром «Титаника»?

– Казначеем, позвольте уточнить-с, на кораблях, плавающих под флагами Великобритании или Североамериканских Штатов, судовых кассиров не имеется… Тут секрета нет, меня перевели на этот пост с должности казначея «Мажестика», как и многих, если на то пошло…

– Да я, собственно, несколько не то имел в виду… – замялся Юрий.

– А на «Мажестик» я был устроен благодаря протекции господина Джозефа Исмея, батюшку которого спас от верной смерти в Дунайскую кампанию.

– Его что, хотели убить турки? Англичанина? – удивился Юрий.

Как он помнил с гимназических времен и из романов Немировича-Данченко, бритты были союзниками Османской Порты, душившей православных «братушек» – сербов и болгар. Хотя дикие азиаты, что с них возьмешь?

– Турки? – как-то по-особому, горько и затаенно-саркастически усмехнулся Жадовский. – Как бы не так-с – наши. Точнее, болгарские ополченцы генерала Столетова. И не просто убить, а… впрочем, не буду говорить вслух о том, чему стал свидетелем. Уточню лишь, что мне пришлось из милосердия пристрелить несчастного драгомана-грека, над которым те слегка поусердствовали… Болгары вообще делали такое часто – и с турками, и не солдатами, а с мирными жителями, и со своими, кого сочли «потурченцем», и армянам и иудеям с греками тоже, бывало, перепадало!

Я от иных своих товарищей даже слышал, что они бы не стали воевать за болгар, если бы знали, что те собой являют. Однако об этом не прочтешь в учебниках…

Он замолчал, думая о чем-то, судя по выражению глаз, важном для себя.

– Я понимаю, что вы хотите знать… И хотя не обязан, но вам расскажу, как-никак я вовлек вас в это, как я подозреваю, дурно пахнущее дело.

Я был офицером русской армии, как вы знаете, как все мужчины моей… нашей, – зачем-то поправился он, – семьи. В двадцать с небольшим я, полный мечтаний о доблестях, о подвигах и славе, угодил на войну с османами…

Я был на обоих театрах той войны – Кавказском и Дунайском. Плевна, адская осада Баязета, где мы ели ишачье мясо с червями, Карс, переправа через Марицу во время ледохода, сражение при Горном Дубняке, когда мы с нашими дрянными ружьями Карле с дурацким табакерочным затвором шли в штыки на редифов Махмед Али-паши, а те били по нам из пятнадцатизарядок Винчестера… Лично фельдмаршал Гурко вручил мне Анну с мечами, а господарь Кароль – румынский Железный крест.

После Болгарской кампании был откомандирован личным приказом великого князя Михаила Николаевича в сводную гвардейскую роту почетного конвоя Ея Императорского Величества Марии Федоровны. Полтора десятка лет отдал я царской службе. Дослужился до звания гвардейского капитана, мог бы получить армейский полк, если бы сильно захотел. Я удачно женился, как это считается удачным в гвардии, моей супругой стала дочь богатого подрядчика Миклашевского. Тысяча двести десятин земли в Житомирской губернии приданого, не считая прочего… Супруга моя, Анастасия Ильинична, меня любила, и у нас было пятеро детей… Жаль, счастья я ей доставил не очень много, может быть, если бы не… тот случай, так бы и проиграл бы все имения – рулетка и карты стали моей страстью.

А потом в один день я лишился всего по своей воле. Ибо иначе не мог, потому что всегда платил долги.

Спустя полминуты Жадовский продолжил:

– В бою под Златарицей османский кавуз[171]171
  Кавуз (тур.) – сержант в турецкой армии.


[Закрыть] почти проткнул меня штыком, как натуралисты – своих жуков и бабочек. Моя сабля сломалась, а в револьвере кончились патроны – я как раз перезаряжал свой «лефоше». Жаркое, доложу я вам, было дело-с…

И быть бы мне убитому, если б не младший унтер нашей саперной роты – Михей Шутов. Он закрыл меня собой, кинувшись на турка, можно сказать, с голыми руками – у саперов в час атаки не оказалось иного оружия, кроме тесаков…

Осман пропорол ему бок и добил бы, но я успел загнать патроны в барабан и вышиб баши мозги…

После боя я позаботился, чтобы Михея доставили в госпиталь, и попросил ходить за ним особо, подкрепив просьбу кулаком, который сунул в нос санитару… – Он чуть усмехнулся. – А когда тот оправился от раны, сказал ему, что я теперь до гроба его должник… Уже после отставки, когда я поселился в Нижегородской губернии и наслаждался мирной жизнью провинциального помещика… Скучал, стал поигрывать по-крупному. Даже принял предложение стать земским начальником, чтоб было какое-то дело, а то ведь мозги жиром заплывут.

И вот мне пришло письмо из Самарской губернии от Михея. Тот отписал… точнее, писал деревенский дьячок, сам он был не шибко грамотен… Мой спаситель сообщал, что хозяйство его пришло в полный упадок, что стало не только нечего есть, но уже и сеять нечего да и нечем, ибо лошадь пала… Это же как раз был девяносто второй год – жуткий голод по Волге и черноземным губерниям! И что жену и двух старших ребятишек сгубила тифозная горячка, и он остался лишь с младшей дочкой один-одинешенек.

«На вас только и надежда, барин Михайло Михайлович, а то одно осталось – помирать с дитем…»

– Я не мог не помочь, хотя потом иногда думал, что лучше было бы, может быть… Хотя, кто мог знать? – как бы размышлял Жадовский вслух.

Я выслал ему денег на поездку, дал немного на обзаведение и устроил проводником грузовых составов на нашу Московско-Рязанскую железную дорогу. И он зажил себе, не забывая при каждом случае меня благодарить. Стыдно сказать, но временами даже как-то и надоедало…

Дочка его, Катюша, выросла красавицей просто на загляденье. Красота-то ее сгубила…

В нашу Нижегородскую 60-ю запасную пехотную бригаду перевели из столицы из Павловского лейб-гвардии полка поручика графа Зубова. Да – из тех самых Зубовых – потомков последнего любовника императрицы Екатерины – какая-то побочная ветвь рода… С ним приключилась некая темная история… То ли публично избил городового, будучи сильно нетрезв, то ли отпускал в обществе шуточки, что де охотно готов оказать нынешней царице те же услуги что и предок. Красавец, из тех, которых в свете называют гуляка и ловелас, а попросту – развратник первостатейный. В первую же неделю отличился тем, что совратил горничную жены своего батальонного командира, на которой, к слову, собирался жениться приказчик местного купца первой гильдии. Само собой, свадьба сорвалась, а горничная лишилась места и вскоре оказалась на панели…

А потом Зубов приметил дочку Михея. В кондитерской лавке, где она работала. Офицеры покупали там сахар и конфекты…

Могло ли юное создание с наивным добрым сердечком устоять против изощренного соблазнителя? – горько вздохнул казначей.

Дальше – все как в плохом романе… Растлив Катю, Зубов вскоре сообщил обманутой девушке, что им надлежит расстаться, и даже дал денег…

Ростовцев уже догадался, что случилось дальше.

– Нижний Новгород – город старозаветный-с. Порядки, доложу я вам, как у Островского в «Грозе». Или ровно то, что описал господин Горький в своих сочинениях… Деготь на воротах, грязные слова в спину…

Одним словом, обесчещенная девушка наложила на себя руки, а ее отец как раз вернулся из поездки к похоронам дочери… Узнав о случившемся, был разбит параличом…

Я помню, как пришел к нему в нашу земскую больницу – у него отнялись ноги, и он утратил речь, только молча плакал… Он просто лежал недвижно, а из глаз его все время катились большие слезы… Господин Ростовцев, я уже старик, и за свою жизнь видел вещи, страшней которых сыскать мудрено. Однако поверьте, тогда внезапно мое сердце сжалось от боли и у самого слезы на глаза навернулись. Уже выходя из больницы, я знал, как мне надлежит поступить.

Явился в офицерское собрание, благо мне, капитану гвардии и кавалеру четырех орденов, вход туда был открыт в любое время.

Этот… молодой человек как раз был там и в кругу приятелей рассуждал о случившемся, даже и с сочувствием рассуждал, мерзавец!

Мол, с чего бы бедняжке лишать себя жизни и ввергать в смертный грех? Мужичка должна бы гордиться, что граф снизошел до нее, тем более он заплатил ей сумму, какую давал лучшим питерским кокоткам…

И я высказал Зубову все, что думал. При всех и в таких выражениях, что он тут же вызвал меня. На это и был расчет.

Мы стали к барьеру следующим утром. За мной, как за вызванным, был первый выстрел, и я с пятнадцати шагов вогнал ему пулю в лоб, как тому турку…

Я убил за свою жизнь не одного человека, – произнес казначей как бы в раздумье. – Сколько – лишь на Страшном суде узнаю. В деле при Шейново я лично стал к митральезе, когда шрапнелью скосило половину нумеров, а «шарманка» Пальмкранца давала триста выстрелов в минуту – турецкая цепь ложилась как жнивье под серпом… Но Господь свидетель, лишь только один раз я испытал удовольствие оттого, что лишаю жизни себе подобного.

– А потом? – зачем-то полушепотом вопросил Юрий.

– Потом… Я, само собой, был готов к тому, что закон обратит на меня внимание. Но, признаться, отчасти надеялся, что семья молодого развратника не даст делу законный ход, – чуть усмехнулся казначей. – Это же значило учинить публичный скандал и замарать имя графского дома Зубовых.

Глава семейства и не дал, а действовал через своего зятя – прокурора…

Прибыл в губернию чиновник по особым поручениям с сенатской ревизией, в земстве оказалась крупная недостача. У нас в каждой второй губернии недостача. Как водится, куда пропали деньги, не обнаружили. А затем две чернильных крысы из Казенной палаты один за другим дали на меня показания, что это я заставлял их подделывать счета и акты…

Я… поверьте мне, вначале даже стало смешно, я со своими тысячью черноземных десятин и сахарными заводами – польстился на жалкие земские гроши?!

Даже на суде не сразу поверил, услышав приговор: пять лет тюремного замка…

Выйдя из тюрьмы по случаю Манифеста, я даже не стал возвращаться к семье. Тем более мой брак прекратился, согласно законам империи Российской как у лишенного прав состояния. Да еще время было смутное. У меня оставалось примерно двадцать тысяч моих собственных денег. Я из них взял восемь, решив сыграть напоследок. Поехал в Монте-Карло… Вы там не были, Юра?

– Когда ж мне было? – слетело с языка стряпчего.

– Если будет возможность, посетите обязательно! – Лицо Жадовского осветили явно некие приятные воспоминания. – Это рай для понимающего толк в игре… В те края испытать удачу приезжают даже особы королевской крови… Вот там я и встретил сэра Джозефа Брюса Исмея, когда уже деньги подходили к концу… Он, увидев случайно мою фамилию в списке гостей на рауте, сам ко мне подошел и напомнил о батюшке…

Я рассказал ему все о своем житье, и господин Джозеф неожиданно предложил мне поступить на службу в «Уайт стар». Ему был нужен надежный человек на должность казначея. Так я стал мистером Баркером. Вот такая-с история…

– Мне пора, Михаил Михайлович, дело, знаете ли, – тихо сказал Юрий, вставая.

Распрощавшись со стариком, он подумал, что Исмей вряд ли смог бы найти лучшую кандидатуру.

Человек, пожертвовавший всем во имя долга чести, уж точно не соблазнится перстнями и чековыми книжками пассажиров. Денежные тузы могли быть полностью спокойны за свое добро.

И также не польстился бы он на золото господина барона. А вот как с прочими причинами?

Да-с, вопрос…

* * *

Что ж, остается проверять le version, «пардон за мой скверный французский», как шутят клоуны Бим и Бом.

Мальчик-лифтер высадил его в третьем классе.

Мда, надо сказать, даже третий класс на этом плавучем дворце впечатлял. На отечественных, «Кавказе и Меркурии» или РоПиТ, такое вполне сошло бы за второй. Даже полы здесь были из первосортного дерева, а стены выкрашены свежей белой краской.

Воистину, настоящий город! Даже салон имелся с мягкими диванами и фортепиано, картины в рамах, развешанные по стенам.

Так, потихоньку изучая корабль и задавая от случая к случаю как бы обычные вопросы то стюарду, то пассажиру, то матросу, Юрий согласился с тем, что говорил Лайтоллер – человеку из третьего класса попасть наверх практически невозможно. Были, конечно, те самые тайные пути, вроде тех, какими вел его позапрошлой ночью сам старший офицер, но для этого требовалось доскональное знание корабля и ключи.

Для очистки совести он заглянул к нескольким российскоподданным из списка со своей уже привычной легендой – литератор, решивший писать книгу о первом рейсе Титаника.

Однако убедился, что искать тут бесполезно. Крестьяне односложно бормотали, мол, не поймем, уважаемый, чего надоть. Однако все же добился, что едут они, чтобы поселиться не где-то, а в республике Уругвай. Как заподозрил Юрий, все они из какой-то секты, каких много в России в глухих углах, где еще по весне приносят Илье-пророку в жертву молодого бычка, а голые девицы опахивают ночами поле, впрягшись в соху, для хорошего урожая. Насмотрелся он на таких в Сибири. И кого там только не было: хлысты, молокане, скопцы, раскольники всех мастей… Впрочем, главное он узнал – все они крестьяне доподлинные, без подделки. Только у крестьян могут быть такие мозолистые узловатые руки. Мужик русский, чего греха таить, может убить ближнего в пьяной драке или там конокрада укокошить на месте преступления. Ну или даже случайно увидев у соседа по кабацкому столику пачку ассигнаций, как его сосед по камере Федот Лихо (это была не кличка, а его фамилия по паспорту). Но злодеяния эти просты и бесхитростны, а в деле барона чувствовался изощренный ум.

Ксендзы, плывшие по поручению епископа в пастырскую поездку в эмигрантские польские общины Америки, с неподражаемым литовским акцентом жаловались на упадок веры у переселенцев и соблазны мира сего. Будь Ростовцев помоложе, глядишь, заподозрил бы убийц именно в них. И что они на самом деле агенты ордена иезуитов, мечтающие украсть русское золото: как в романах у какого-нибудь Крестовского. Но Юрий давно знал, что грабежи и убийства дело рук не фанатиков и заговорщиков, а обычных жадных до денег людей.

Так что лиц духовного звания тоже исключим. Финны заставили его несколько задуматься. Не секрет, что эстляндцы им сродни, так что возможный мститель мерзавцу Нольде в конце концов мог затесаться и среди них. Те, однако, держались отчужденно. На попытку общения, нарочито коверкая слова, сообщали, что не понимают по-русски. А пару раз он встречал угрюмый взгляд исподлобья, острый, как финский нож. Похоже, что его принимали за шпика.

С грустью Ростовцев подумал, что взялся не за свое дело. Как не крути, а он не настоящий сыщик, за которого его тут приняли.

Впрочем, не без иронии добавил он, глядя на многочисленных мужчин в кепках и растянутых свитерах и женщин в ситцевых застиранных платьях, толкавшихся в коридорах и на палубах третьего класса, тут бы и сам знаменитый Холмс, наверное, спасовал бы.

Судя по внешнему виду, вокруг мало кто говорил по-английски.

А у тех, кто говорил, он сильно отличался от того, что знал Ростовцев, учивший британскую речь в ссылке, по двуязычной книге «Избранные стихи и поэмы Вильяма Шекспира», изданной в Томске аж в 1867 году «стараниями купца II гильдии А.М. Блохина для желающих изучения английскаго языка», а потом еще совершенствовал произношение у бывшего чиновника МИД, отсидевшего восемь лет в Нерчинских рудниках за убийство жены.

В раскрытую дверь каюты он увидел белые двухъярусные койки. На нижнем лежаке сидела девушка и зашивала нижнюю юбку.

А затем кое-что вспомнил…

Сам он с этим не сталкивался, но были в последнее время хитрые дела с переодеванием из мужчины в женщину и обратно. Вспомнить хоть тот случай с… хм… «семейством» мошенников-содомитов, где второй, молодой беглый монашек, довольно искусно выдавал себя за даму… И в самом деле… Немного пудры, помада, румяна – всего в меру, чтобы не выглядеть вульгарной кокоткой, мешковатое платье с ватными мешочкам под корсажем и шляпка с вуалью. В уши клипсы – нынешние от серег и не отличишь. Еще сбрызнуться «Коти» или «Левре», и в двух шагах не опознаешь в незнакомке мужчину. А уж тем более, если, допустим, преступник владеет даже немного актерским искусством и знаком с ремеслом гримера. Или… или имеет сообщника, с ним знакомого.

Ростовцев покачал головой, мысленно поднимая руки пред неизбежностью. Одно утешает – ни Вацек, ни, скажем, Макартур для этой роли не подойдут. Оба мужчины достаточно крупные, так сказать, корпулентные.

Какое-то время он гулял по нижней палубе.

Внезапно тут появилось знакомое лицо – тот самый молодой собеседник Лайтоллера, которому старпом устраивал выволочку за приставания к служанкам пассажиров первого класса.

Офицер был сама элегантность, а об руку с ним шагала полненькая девушка в рыжей шляпке, клетчатом пальто и ботинках с ушками.

– На «Титанике» есть, как вы видите, большая палуба для пассажиров третьего класса, так что вы сможете дышать свежим воздухом, – вещал он. – У нас пассажиры не сидят в трюме, будто арестанты, как на других кораблях.

– Однако, – щебетала девица, – я слышала, что путь опасен. В столовой сегодня говорили об айсбергах высотой с колокольню и волнах, которые могут опрокинуть даже большой корабль.

– Глупая болтовня! – отмахнулся офицер. – Времени у меня не так много, но я могу провести вас, юная леди, по нижним палубам и все показать.

– Было бы очень интересно… – сказала девица, жеманно строя глазки.

Юрий перекусил в огромной столовой третьего класса. Длинные деревянные столы тянулись от одного конца обширного зала к другому в несколько рядов, а стюарды разносили блюда. Даже кресла под стать иному ресторану, разве что клепаные ребра шпангоутов по стенам напоминают, что это все-таки корабль.

Подали яичницу с ветчиной, зажаренного в сухарях тунца, овощной суп, хлеб, сыр и пудинг с мармеладом.

Утолив голод, он оправился к себе.

Шагнул в лифт, решетчатая дверь за ним закрылась, и кабина пошла вверх, вознося его из мира бедняков обратно в высший свет…

* * *

Открыв дверь, Ростовцев сперва отметил, что в каюте, пожалуй, жарковато.

А затем несколько опешил. Из ванной вышла Елена – босиком и в махровом халате, какими «Уайт стар» снабдила обитателей кают. Под ним, как можно было легко убедиться, не было ничего.

– Ой, Юрий, – зарделась она, – а я вот решила постирать свои вещи. У меня ведь только то, что на мне…

Стряпчий только кивнул. В самом деле, девушке придется покупать все заново – до носовых платков и шпилек.

– А высушить оказалось и негде, вот в гардеробной кое-как… Там такая штука, через которую идет теплый воздух. Повернул регулятор, заслонка открылась, и тепло пошло…

Она, присев, подобрала валявшееся на полу красное махровое полотенце, отчего отсутствие белья под халатом стало еще более очевидным.

Ему пришлось сделать над собой некое усилие, чтобы подавить желание сделать несколько шагов и распахнуть халат на ее точеных плечах…

– Я вас не смущаю? – Она, наверное, что-то почувствовала. – Я сама конфужусь…

– Ну что вы, Елена. Как говорил Ларошфуко: никто тебя не смутит, если ты сам не смутишься.

Они молча улыбались друг другу, думая каждый о своем. Юрий, например, что надо будет заказать и ужин в каюту, а сам уж как-нибудь в гриль-баре перекусит, во втором классе…

И тут кто-то негромко, но настойчиво постучал в дверь.

* * *

Интерлюдия четвертая. ШАМАН И ТЬМА

Северная Азия, где-то на реке Катанга. Год Синей Свиньи (1227 год от Р.Х.)

На небольшой поляне, зажатой между изломанными горами и непроходимыми дебрями, у ночного костра устроился старик. Возле него небольшой охотничий лук и тощий заплечных мешок. Человек понимающий угадал бы по одежде и нашитым бубенцам, что перед ним шаман, но не здешних лесных бродячих племен, а из народов, живущих к югу от тайги – степной шаман. Человек знающий – что этот шаман не последнего посвящения. А человек проницательный догадался бы, что шаман здесь не просто так, и предпочел бы обойти его костер стороной – мало ли?

Однако вокруг никого не было да и вообще уже седьмой день – с тех пор как он выбрался из ветхого челнока на плесе реки Катанги, он не встречал живых людей.

Дайян Дэрхе сидел у огня, глядя на пляшущие языки пламени, освещающие его смуглое лицо, изрезанное глубокими морщинами. Непонятно было, куда устремлен его взгляд – в огонь или сквозь него. Он словно дремал – вернее, и в самом деле дремал с открытыми глазами.

Ведь Дэрхэ шел по тайге сегодня весь день и очень устал, хотя и был еще крепок для своих лет.

Он смотрел на то, как в пламени являются и исчезают причудливые силуэты – образы самых разных людей, встреченных им за долгую жизнь. Вот грузный полуседой мужчина с шаманским посохом – не раз этот посох гулял по его спине и плечам – суров был наставник Эрдэн и не прощал ошибок. Вот сгорбленная старуха в яркой шелковой одежде и древних серебряных монистах – мать, какой он запомнил ее в последнюю встречу. Вот низенькая круглолицая молоденькая женщина в белой шубке протягивала ему укутанного в меха младенца… Жена Чечек и их сын Ламсан – их унес черный мор.

…Тэб-Тэнгри явился неслышно. Вот его не было – и вот уже вышел из за кривой лиственницы и молча присел на землю – поближе к неяркому отсвету углей, и золотисто-красный отсвет растекся по острым скулам и высокому лбу, пятная негустую бородку… Сейчас перед старым Дэрхэ был не Великий Шаман Степи времен своего величия и могущества – в роскошной собольей шубе и кафтане с золотыми пуговицами. И не голый, бледно-синий мертвец, являвшийся так часто в ночных кошмарах; такой, каким его перекинутого через седло привезли к стойбищу пьяные нукеры Субудая и как тушу застреленного сайгака швырнули наземь.

А совсем другой: молодой, худой, жилистый и веселый – в рваных сапогах-чорохах и облезлой лисьей шапке – такой, каким старый Дэрхэ его увидел впервые.

Вот он ударил в свой дунгур[172]172
  Дунгур – шаманский бубен.


[Закрыть], и старику почудилось, будто он проваливается в небытие. Вот Тэб-Тэнгри пустился в пляс, колотя в бубен…