Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 217 (всего у книги 331 страниц)

Там же мы прятали более хитрый товар – от уральской платины до краденого антиквариата. О, у Гроссмана самые обширные знакомства! – многозначительно поднял палец негоциант. – Так все и строилось. Арон вертел дела в столице, я – в Западном крае, а Август Иоганныч нас прикрывал. Помог вывести конкурентов. Одних просто спровадил на буцыгарню, других застрелили при переходе кордона… Помню еще, как-то один присяжный поверенный, защищавший торговца, перешедшего Гроссману дорогу, затеял слишком глубоко копать наши дела… Азохен вэй! Да если бы я рассказал даже половину того, что знаю, я бы не отделался ссылкой, как бедный старый Шломо! Меня бы удавили еще в арестном доме на второй день!

Ну да не об этом речь, – махнул рукой Бонивур, и Юрий, что называется, нутром почуял – его визави переходит к главному.

А потом, года три тому к нам явился господин старший лейтенант. Август Иоганныч к тому времени в чине подполковника вышел в отставку и купил имение под Винницей. Но прислал письмо, где очень просил посодействовать родне… Сперва того интересовали только древности, но не всякие, а только те, о которых ходили слухи, что с ними дело нечисто. Особенно отчего-то зеркала. А потом он задумал какой-то большой гешефт в Америке и пообещал, что дела в России будет вести через нас.

Гроссман-то и послал меня присматривать за Нольде. Его интересует одна вещь… необычная вещь… С ее помощью Отто Оттович каким-то образом получил доступ в неведомые области знания, в Шеол, или к Древу Сефирот, как говорят каббалисты. Если б я понимал, что они имеют в виду! Или еще куда. Гроссман хотел узнать, нельзя ли его получить для себя. Присматривать… – покачал он головой. – А как присматривать, если я его не вижу? А Гроссман, он ведь только на вид кажется мирным торговцем. И я боюсь. Боюсь… Я одинок, моя жена умерла от чахотки на третий году после свадьбы, так и не дав мне детей. Но у меня есть родня, есть племянник Виталик, которого я очень люблю… И я хотел бы и дальше видеть их, а не помереть скоропостижно – случайно выпив вина с мышьяком или зарезанным шальным налетчиком, невсть откуда взявшимся. И, Юрий Викторович, вот что я скажу, – проникновенно произнес собеседник. – Бонивур не так богат, как Поляков или Бродский, но у Бонивура есть деньги. И если вы мне поможете, вы сами назначите цену…

Юрий промолчал, всем видом показывая, что разговор продолжать нет смысла.

– Ладно, позвольте откланяться, – неуклюже поклонился купец.

– Не смею вас задерживать, – сухо ответил стряпчий.

– Эх, Соломончик, да лучше бы ты и дальше клеил бандерольки на вонючий тирольский табак! – пробормотал тот себе под нос уже на пороге каюты.

– Странный тип… – озадаченно произнесла Елена, выбираясь из гардеробной. – Кто это? И что ему от тебя надо?

– Так… один жулик, запутавшийся в своих делах. Вот и пьет, и сам не знает, чего хочет от меня, – отделался общей фразой стряпчий.

– А знаешь, я его где-то уже видела… – задумчиво протянула вдруг девушка. – Точно! Когда я… в общем, перед тем, как забралась в твою каюту, я видела, как он говорил с одним пассажиром. Такой высокий, с такой забавной маленькой бородкой. – Она прыснула. – Точно как у терьера. Кажется, француз, говорил по-русски, но плохо. Тот что-то твердил про какого-то барона, что, дескать, тот не знает, что творит. А еврей сперва хорохорился, мол, вам меня не запугать, а потом просто убежал.

«Мда, – нахмурился Ростовцев, – а ведь, кажется, я знаю, кто это! Что общего между нашим торговцем старым хламом и этим фокусником Монпелье? И зачем тому пугать Бонивура?»

C минуту он пребывал в раздумье, но в голову ничего не пришло, и Юрий решил, наконец, заняться дневником, благо Елена как раз задремала.

Глава 10

Первой в дневнике была страница, помеченная 27 сентября 1899 года.

«С отрочества я время от времени пытался вести дневник. Отец мой, Отто Фридрихович Нольде, ревельский ландрат, с двенадцати лет вел дневники и не прекращал делать записи до самой смерти. Последняя – за два дня до кончины. Он не раз настаивал, чтобы я следовал его примеру, дескать, ведение дневника – это не просто времяпрепровождение, но метод воспитания в себе склонности к рациональному мышлению, способ приведения в порядок мыслей и дел и разумной организации жизни. Станет ли эта попытка успешной, бог весть. Имеется, однако, хороший повод начать дневник. Сегодня на мой рапорт мне пришел ответ из морского ведомства с согласием перевести меня к ним на службу “с присвоением согласно старшинству чина подпоручика по адмиралтейству”.

Товарищи по Пажескому, может быть, усмехнулись бы, но в отличие от них Гвардия мне, увы, не по карману, а прозябать в гарнизонах гнилых польских или бессарабских местечек – не по мне. А в береговой службе, не в пример флотской, дворян с титулом не так много, так что годам к сорока, глядишь, буду “ваше высокопревосходительство”, не меньше…»

Юрий вдруг невесело улыбнулся. В том году он, новоиспеченный студент Казанского университета, тоже мечтал о карьере, правда, по статской линии. Чины, ордена и, чего греха таить, взятки (редкий чиновник не берет презентов). А уже через год забыл об этих низких материях, загоревшись мыслью о народной свободе. Да и Нольде избрал не спокойную службу берегового артиллериста, а полярные моря и холодные просторы тундр и тайги.

«Итак, – писал дальше барон, – вначале о себе, как принято в дневниках. Предок мой, Алекс фон Нольде, в дни Тридцатилетней войны служил у знаменитого Валленштейна, а когда этот титулованный солдафон был зарезан за составлением гороскопа, обещавшего ему корону и долгую жизнь, остался без покровителей и волей-неволей понужден был искать нового места. В конце концов, он бежал в Эстляндию, устав от этой бесконечной бойни, бессмыслица которой умножалась религиозными распрями.

Мой род служил и саксонским курфюрстам, и шведской короне, а затем и русской монархии, но служба не дала ни больших почестей, ни большого богатства. Среди моих предков не было ни знатных вельмож, ни фельдмаршалов, ни вообще примечательных людей. Разве что в пятнадцатом веке, как гласило семейное предание, один мой пращур по материнской линии, эльзасский дворянин шевалье Роже де Грайм бежал из родных краев, ибо был обвинен местной инквизицией в сношении с Диаволом и том, что принес в жертву Бафомету молодую крестьянку. Якобы в доме Роже нашли ритуальный нож, тайные трактаты древних магов и алхимическую лабораторию. Впрочем, учитывая, что донос совершил его племянник и он же завладел поместьем, дело это темное и сомнительное…»

Ростовцев листал дневник покойника, ощущая нарастающее разочарование.

Многословные рассуждения, долгие размышления, как выразился модный поэт Гумилев о «содержании выеденного яйца», светские анекдоты. Барон то пускался в воспоминания о пьянках и карточных играх, то заполнял целые страницы техническими подробностями службы. Бывало, записи обрывались на несколько месяцев, бывало, вообще не имели даты. Воспоминания о мелких эпизодах биографии. Ругань в адрес бездельников-солдат и дураков-офицеров. Над сослуживцами барон потешался много и со вкусом. Неудачники и неумехи, глупые юнцы и ни на что не годные старики, пропившие все мозги и полные ничтожества – таковы были в большинстве своем его товарищи, если верить дневнику.

Наблюдения о войне на море, не лишенные оригинальности. Покойник полагал, что будущее за огромными миноносками, «минными крейсерами», как он выражался, способными стрелять на несколько миль сразу десятком «torpille» (зачем-то он употреблял французский термин). Он даже высказал идею вооружить таким образом гражданские пароходы, разместив аппараты ниже ватерлинии и подняв нейтральные флаги, чтобы охотиться на морских путях на вражеские суда. Нольде даже собирался подать записку об этом в Морское министерство.

Взгляд Юрия скользил по страницам.

«Сейчас, когда я в тепле и безопасности, вот сейчас мне страшно. Но не тогда, когда стало ясно, что корабль погиб и участь наша почти решена. Прошли, вероятно, еще три дня, может быть, больше, а может быть, и меньше… Я перестал различать время. Да, так, если короче сказать, я не мог покинуть Акинфия Борисовича, хотя и совершенно ясно представлял себе, что только в быстром движении навстречу людям заключается спасение… Видят Небеса, я не стыжусь в этом признаться, я желал того, чтобы мой спутник умер и освободил меня… Но это не имело никакого значения, я не мог бросить его… У тех, кто не был за полярным кругом, нет представления о том чувстве, какое способно породить у одного человека к другому совместное пребывание в этих жестоких краях… Я покинул наш лагерь, волоча за собой на санях стонущего спутника… Я редко вспоминал о том, что голоден, настолько я был занят мыслью о том, что нужно двигаться вперед. У меня оставалось фунтов двадцать канадского пеммикана в четырехунциевых плитках и фляга с водкой. Я взял еще спальный мешок, чтобы, по крайней мере, иметь возможность хоть согреваться на привалах, не мучаясь установкой палатки. Взял коробку таблеток немецкого “сухого спирта” – покойный штурман “Венеры” грел на них кофе на вахте, а тут пригодились, ибо в этой пустыне нет ничего, кроме мха и редкого плавника. Ну и, конечно, взял карабин с десятком патронов. Впрочем, я не очень долго думал над этим… Мне тогда хотелось только одного: как можно скорее добраться до устья Амгуэмы, а для этого нужно было во что бы то ни стало обогнуть бесконечное разводье. И я шел, волоча за собой санки и стонущего и скулящего Ушакова на них… В конце, признаюсь, я и сам, как жалкий больной щенок, скулил от холода и отчаяния…»

Да, вспомнил Юрий, краем уха он эту историю слышал. Из всей экспедиции Штольца на шхуне «Венера» тогда уцелели лишь Нольде и приват-доцент Акинфий Ушаков, за спасение которого барон получил Анну четвертой степени – свой первый орден.

Даже стихи о его подвиге были напечатаны в газетах, «Гимн храбрецу». Что-то о доблестном потомке викингов и что «с одною коркой черствой он одолел полярный мрак». (Хотя та неудачливая экспедиция была вообще-то летом, когда солнце на севере не заходит.) Именно тогда «в уважение заслуг и личной храбрости» поручик Нольде был зачислен во флот в чине лейтенанта.

Вот же, передернул плечами стряпчий. Рискуя жизнью, тащил через холодную пустыню товарища, а геолога, доверившего ему тайну золота, подло бросил умирать. Неужели, просто чтобы не делиться сокровищами Колымы?

Иногда текст чередовался с рисунками, довольно неплохими. И это были не корабли, как можно было бы ожидать от флотского офицера. Вот белый медведь, обедающий чьим-то трупом. Вот самурай, готовый отрубить голову коленопреклоненного пленника в бескозырке. Больше всего, впрочем, было чертиков. Они курили трубки и пили пиво из больших кружек. Некоторые рогатые и хвостатые носили эполеты и карикатурные мундиры и кортики. Вот мелкие, с болонку чертики водят хоровод вокруг обнявшего фонарный столб пьяницы, а тот хлещет из горлышка «беленькую». Вот два черта играют в карты – на коленях у них сидят голые девицы. А вот юные чертовки в неглиже отплясывают канкан.

Странные, право слово, вкусы, просто какая-то слабость к чертям!

А еще в дневнике отсутствовали многие страницы, иногда аккуратно отрезанные ножницами, иногда выдранные грубым рывком, словно в бешенстве. Что, интересно, там было такое, что покойный Отто Оттович не хотел доверять даже личному дневнику?

Воспоминания о победах над дамами? Или… о подвигах карателя? А может быть, заметки о содомском пороке, царившем в корпусе? Говорят, Пажеский корпус в этом смысле уступает лишь Училищу правоведения.

Затем пошли страницы, посвященные Русско-японской войне.

Долгие описания плавания несчастливой Второй Тихоокеанской эскадры. Рассуждения о скверном угле, о негодных, много раз чиненых машинах старого крейсера, о долгих стоянках.

Зарисовки, довольно натуралистичные, прелестей туземок в разных портах и сожаления о том, что в Сингапуре он не посетил китайский веселый дом («китайки, говорят, творят чудеса в постели»), ибо лечился у корабельного доктора от некоего «не упоминаемого в приличном обществе заболевания», подхваченного у смуглой прелестницы в Коломбо.

Та-ак, что там дальше?

«…Ночь медленно приближалась к рассвету. Темноту нарушали лишь ущербная Луна и вспышки ракет на горизонте. Я стоял на мостике “Грозного”. И вдруг впереди по штирборту, в нескольких кабельтовых от нас, обозначился в темноте силуэт какого-то небольшого судна. С крейсера “Мономах” его осветили прожектором. Это оказался японский миноносец. Он был подбит и еле тащился, дай бог, три-четыре узла. Выпуская пар, он беспомощно и обреченно подпрыгивал на волнах. Я поднял бинокль. Корабль казался безлюдным, лишь на его мостике маячил офицер, наверное, командир.

Желая, очевидно, показать нам, а может, самому себе свое презрение к смерти, он стоял, облокотившись на ограждение, и, покуривая трубку, смотрел на проходившую колонну нашей эскадры. Сзади ударил выстрел, кажется, стрелял “Николай”, а может, “Орел” средним калибром.

Фугас упал далеко за кормой японца. Больше выстрелов не было.

Я вдруг неожиданно для себя самого скомандовал: “Лево руля!” – и распорядился готовить к бою последний заряженный минный аппарат. Я выпустил мину с дистанции меньше кабельтова, и через несколько секунд в месте, где находился миноносец, клубилось лишь облако пара и дыма. Вскоре зашла луна и все погрузилось в непроницаемую тьму. Я был один в рубке и раздумывал… Само собой, я не жалел японцев, в конце концов, я уничтожил врага. Однако волновало другое: я только что принес смерть нескольким десяткам людей. И отчего-то не могу сказать, что эта мысль мне не нравилась…»

И этот эпизод из биографии барона Юрию был известен. «Бедовый», где он заменял раненого командира, утопил один из трех погибших в Цусиме японских миноносцев – единственная жалкая дань, какую огромная русская эскадра взяла с флота адмирала Того, ее наголову разгромившего и пленившего! А выходит «япошка» – то уже был подбит… Нечего сказать, герой! Выходит, зря орден Святого Георгия получил?

Дальше датировано уже четырьмя месяцами позднее.

«…К нам тут приходят иностранцы из посольств, из Красного Креста и журналисты. Японцы их свободно пускают, чтоб все видели, что Япония цивилизованная страна и с пленниками обращаются хорошо. Один американский газетчик, Джек Гриффит[179]179
  Джек Гриффит – настоящее имя знаменитого писателя Джека Лондона. В годы Русско-японской войны был корреспондентом ряда американских газет на театре военных действий.


[Закрыть], все спрашивал, как мы сдались?

Да просто сдались… Это произошло в два часа пополудни на зюйд-ост от острова Каминосима, милях в пятидесяти от него. Нас настигли три эспинца и легкий крейсер – и не боясь нашего главного калибра, принялись палить в нашу сторону. Неприятельские снаряды падали возле нас, то недолет, то перелет – нас явно пытались взять в “вилку”. На мостике “Сисоя Великого” все всполошились. Затем неприятель передал флажный сигнал – сдаться. Кавторанг Озеров, даже не обсуждая, приказал застопорить машину, а потом скомандовал:

– Кормовой флаг спустить! Сдаемся, господа!

Механик, поручик Горяев и боцманмат Олещук бросились на ют, и Андреевский флаг был спущен, как тряпка, а вместо него на фок-мачте взвился белый флаг… Флага такого на корабле не было, и на клотик подняли скатерть из кают-компании. Мичман Борщевский побежал в кочегарку жечь шифровальные книги, карты и секретные документы. А младший ревизор с “Дмитрия Донского” Бурнашев – как и я, принятый на борт со своего погибшего корабля, – с веселой ухмылкой и одновременно слезами на глазах принялся раздавать окружающим матросам деньги из спасенной им корабельной казны.

– Берите, братцы! – приговаривал он. – Все равно супостат возьмет как трофей, а вас, может, обыскивать не будут…

А спустя некоторое время к нашему накренившемуся броненосцу пристала шлюпка с крейсера. Японские матросы деловито подняли на мачте знамя с красным кругом. А японский офицер, как я понял по погонам “сеса-кайса”[180]180
  Капитан III ранга во флоте императорской Японии.


[Закрыть], объявил нам на хорошем английском языке:

– Отныне, уважаемые росскэ, командир здесь – я! Кто будет не повиноваться, будет не уважаемый пленник, а уважаемый покойник!

Так обыденно я и мы все попали в плен… Как будто у стада сменился пастух.

Помню, перед самым отплытием нашей эскадры из Кронштадта был торжественный банкет для всех офицеров… Там собралась самая блестящая публика – жены и родственники офицеров и адмиралов, подрядчики и инженеры, готовившие выход нашего флота, священники – святые отцы навезли много икон.

Проводы были торжественные. Все желали нам удачи и побыстрее победить “островных косоносых макак”. И вдруг встал командир броненосца “Александр III”, капитан первого ранга Бухвостов, черный, как туча, и сказал: “Вы желаете нам победы. Что говорить, мы ее и сами горячо желаем. Но победы не будет, если только не свершится чудо!.. Нас разобьют японцы: у них и флот больше, и моряки они природные – сколько веков живут морем. Одно обещаю вам, господа, и России: мы все умрем, но не сдадимся…” Ему теперь все равно, он, что называется, “не имет сраму”. А нам, кто остался жив и пережил плен и спуск флага, жить и дальше с чувством бесчестья и клеймом неудачников…»

Дальше шесть почти пустых страниц, на которых были то тут, то там разбросаны лишь зачеркнутые слова и фразы – видимо, покойный начинал и бросал, не зная, что еще сказать? От них на Ростовцева вдруг повеяло глубокой горечью проигравшего и опозоренного солдата.

Ага-а это уже после возвращения из плена…

«За время стоянки я смотрел из окна.

Сплошная толпа озверевших мужиков в папахах и шинелях. Много пьяных.

Одеяния самые фантастические – солдата от мастерового не отличишь. Много одетых как оборванцы военных – то ли запасные, то ли дезертиры.

Кое-где следы пожаров. Люди бледные от страха…

Попутчик – железнодорожный чиновник двенадцатого класса рассказывал про грандиозный “пьяный бунт” с убийствами офицеров, погромами и многодневным безвластием, что произошел во Владивостоке.

Наутро мы приехали в Читу. Здесь настроение солдатни было еще более бунтовщическое.

Они с грозно-выжидающим видом подходили к офицерам, стараясь вызвать их на столкновение.

Чести никто не отдавал; если же кто и отдавал, то, вызывающе посмеиваясь, – левою рукой.

Рассказывали, что чуть не ежедневно находят на улицах подстреленных офицеров. А если офицер спрашивал, что происходит, в ответ получал удар кулаком в лицо. Или хамский ответ вроде: “Это вашего высокоподбородия не кусается!” Быдло! Ненавижу! Все это стадо… Из-за них-то в конце концов войну и проиграли макакам!»

Вот отчего озлобился покойник, оттого и стал зверствовать, вернувшись домой, в Россию… Юрий зло нахмурился… Он понимал, как можно ненавидеть человека. Как можно нелюбить классы или сословия – сам не шибко уважал, к примеру, российскую знать и купцов – через одного – выжиг и обманщиков. Но как можно возненавидеть народ, который к тому же обязан защищать по долгу службы и присяги? Нежто ж мобилизованные рекруты из сирых деревень и мастеровые из рабочих казарм в матросской форме виноваты, что адмиралы и генералы не знали про японские «шимозы» и бессмысленно бросали полки и корабли на превосходящие силы?

– Да уж! – покачал головой стряпчий. – Сидит в душе этакая гнилая интеллигентщина – как бы пожалеть, оправдать и посочувствовать… Та самая, что заставляла людей его сословия жениться на проститутках, чтобы их «спасти», и называть каторжан-душегубов «несчастненькими».

Вздохнув, он бросил взгляд на иллюминатор, за которым уже сгущалась тьма. И вдруг странная картинка возникла перед внутренним взором, тревогой кольнув душу. Он отчего-то представил, как сейчас там, в ночном море, следом за «Титаником» без единого огня идет придуманный мертвым бароном корабль-убийца, за мирным обликом прячущий снаряженные минные аппараты, готовясь в упор разрядить их в беззащитный лайнер и скрыться в ночи…

Чтобы отогнать нелепые мысли о пиратах с самодвижущими минами, он пролистал сразу полсотни страниц, тем более этот по-немецки занудный и по-русски беспорядочный дневник начал уже надоедать. Дальше пошли рассказы о службе после плена – скупые и невнятные.

«…Вилькицкий выслушал меня и махнул рукой.

– Отто Отович, голубчик! Вы думаете этим соблазнить наших толстосумов? Я вам расскажу кое-что. Ко мне тут пожаловала депутация сибирских купцов, чтоб я им помог организовать мореплавание от Архангельска до Оби и Енисея. Не хотят, шельмы, платить повышенные железнодорожные тарифы на хлеб и масло. Я им, помня смету, составленную еще адмиралом Макаровым, сказал, что для разведки маршрута нужно три года и шесть кораблей во фрахт, что дает нам миллион сто золотом для ровного счета. Это не считая угольных станций и метеорологических постов. Видели бы вы их рожи! А потом ко мне в коридорчике секретарь Мамонтова подваливает да и говорит: денег нету, но если бы вы посодействовали с казенной экспедицией, то купечество вам бы тысяч сто нашли за посильные труды! Нет, не из нашей соломы да лепить хоромы!»

Через семь дней – новая запись уже другого содержания, лаконичная и заставившая Ростовцева выругаться шепотом.

«Встретился с секретарем его степенства Мамонтова в “Даноне”. Я обещал помочь, ссылаясь на свое будто бы хорошее знакомство с адмиралом Эссеном. Сошлись на пятнадцати тысячах ассигнациями. Мои изыскания требуют средств, а купчики могут ждать результатов еще лет сто…»

Ловок барон, ничего не скажешь! Ну хоть ясно, откуда у него средства на билет первым классом.

Ну что там еще?

«В назначенный час я явился по адресу. Там собралось человек десять и маг М.

Это был длинноносый мужчина крепкого телосложения и с козлиной бородкой, выглядевший типичным столичным бездельником. Он сообщил нам:

– Я Посвященный Тайного Круга Молчащих. Я Брат Хранитель и Великий Тайный Мастер Черепа, возродивший мудрость тамплиеров. Я Высший Неизвестный, один из девяти жрецов Сета и Ордена Архатов Эрцгаммы. Я наследник мудрости детей Буминора и Тартесса, ведущих свой род от народа Атлантов. Для начала – некое важное обстоятельство, кое скрыто от профанов.

Итак, человек – не единственное разумное существо, обитавшее на Земле. В глубокой древности могучие и таинственные сущности правили нашим миром, они и создали самого человека. И люди были обречены быть их рабами, а то и пищей, причем пищей были не только тела, но и души. Затем некие катаклизмы смели с лица Земли их города, и настало время человека. В древности те, кто был способен к учености, знали это, как и другие удивительные вещи. Но нынешним их глубина неведома. Поскольку она неведома, я произвольно даю им описание…»

Кусок станицы оторван.

И дальше странное:

«Каждый раз это происходит почти одинаково. Словно в стене между нашим миром и тем открывается крошечная дверь, в которую начинают просачиваться голоса. Видимо, это и есть те самые “ангелы”, с какими разговаривал доктор Джон Ди… Если бы еще понять, о чем они говорят!

…М. сказал, что это – суть Лилит, или Танинсам, Вторая ипостась демоницы Азерат.

Видимо, следует позвать М. и совершить ритуал “Шомер Клифот” – “Страж Теней”. Он говорил, что, сойдя по древу сфирот в недра низших, отраженных миров, можно соединиться там с Ядом Творца. (Узнать, что это?)

В любом случае Чер. Л. показывать ему пока не следует».

Юрий отложил тетрадь на диван. Дело принимало совершенно новый оборот.

Выходит, фон Нольде, этот суровый полярник и беспощадный искоренитель крамолы занимался еще и тайными науками, магией и общением с разными шарлатанами и мракобесами? Как так может быть? Хотя сейчас спиритизмом и столоверчением где только не увлекаются. Чем, в конце концов, барон хуже княгини Тенишевой или князя Юсупова? Любопытно – не об этих ли «изысканиях» говорил покойный барон несколькими страницами выше?

Что там дальше?

«К примеру, человек может идти куда-то, глубоко задумавшись. Так глубоко, что, очнувшись, толком не помнит ни где он, ни по какой местности шел. А между тем он старательно переступал лужи, обходил ямы и ни разу не споткнулся. Сомнамбулисты-лунатики ходят по крышам и карнизам и не падают. Отчего это? Или вот сны… Скажем, и мне, и многим в юные годы, наверное, снились сны про экзамены, когда вдруг попадается вопрос и ты на него никак не можешь ответить. Ты изо всех сил думаешь, ломаешь голову, но ответ, как нарочно, не идет на ум. Тогда учитель обращается к одному из сидящих с тобой в классе товарищей, и тот отвечает самым правильным и блестящим образом. Но ведь товарища-то на самом деле нет! И много, много таких явлений… Я из них вывел одну очень странную на первый взгляд теорию…»

Запись оборвана на полуслове. Затем не очень хорошо различимые быстрые карандашные строчки.

«…И почему бы не предположить, что возможен прямой диалог между разумом и бессознательным, доставшимся нам от предков, о котором так много говорит этот австриец доктор Фрейд? Именно этим я и намерен заняться. Подобный эффект вызывает или небольшие дозы опиатов, или мухоморная настойка самоедов. Я сам это видел, и если раньше считал глупостью и обманом, то теперь утверждаюсь в ином мнении… Речь идет… (дальше целая строка была зарисована чернилами)… М. может говорить, что ему угодно. Где ему понять, что то, что я хочу совершить, перевернет мир…»

Перелистав поблекшие страницы, Юрий едва не выругался, лишь присутствие чутко дремлющей Елены его удержало.

В этой мешанине предложений про всяких там Древних, Врата, Грани и тому подобное, не разберется сам Сатана, которого, к слову, барон перестал поминать.

Вот только одно. На этих страницах мелькало это сокращение. Чер. Л. или просто – ЧЛ.

Что это?

Черный Лебедь? Чары Любви? Чертов Лаз? Чистое Лихо? Тьфу, уже невесть что в голову взбрело. Талисман? Икона какого-нибудь бесовского культа? Может быть, книга? В паре мест сказано: «надо взглянуть в ЧЛ» или «что подскажет мне ЧЛ».

Вот, например:

«Благодаря ли ЧЛ или воле судьбы, но я вот-вот получу то, чего достоин. Я не вижу смысла скрывать, лукавить перед самим собой, что всегда мечтал о славе, об успехе, о том, чтобы “сделать себе имя”, как говорили древние мудрецы. Увы, судьба меня неоднократно манила удачей. Казалось, еще один шаг, и путь к высотам открыт. Но всякий раз мне не хватало какой-то мелочи… Фортуна поворачивалась к другим лицом, а ко мне афедроном. А другим везло, хотя кто они такие? Полутурок Колчак, плебей Седов, грубый, как сапог, боцман Бегичев, который и писать толком не умеет, а дважды награжден золотой медалью Академии Наук! Кто был бы господин Вилькицкий без папаши-адмирала? Кто был бы капитан Брусилов без своей родни – всех этих генералов и подрядчиков с воротилами? Я защищал престол – и в японскую войну, и в дни смуты, и вот она – благодарность! Меня засунули в тайгу промерять фарватеры на реках, которые еще лет сто никакому флоту не понадобятся. Русанов бывший смутьян, но обе экспедиции на Новую Землю и на Шпицберген отдали под его начало. Почему не меня туда послали, хотя я трижды подавал рапорт? Русанова наградили орденом Святого Владимира – вчерашнего бунтаря и ссыльного! Даже ничтожный штурманишка Альбанов…»

Строка была не дописана. Чем ему не угодил неизвестный штурман Альбанов, было не очень понятно. Зато было понятно, что Нольде грызла жестокая черная зависть. Неудивительно, что находку золота он воспринял как дар судьбы, вознаградившей его за все неудачи.

«Если предчувствия меня не обманывают, – продолжил читать Юрий дальше, – я на пороге великого открытия. Но надо молчать, иначе они отберут у меня мое сокровище – и земное и другое, или вообще убьют, как профессора Филлипова…»

Юрий на минуту отложил дневник. Упоминание Филлипова его поставило в тупик.

Помнится, в 1903 году он, уже привычно тянущий лямку ссыльного вместе с прочими товарищами по несчастью, обсуждал весть о смерти этого незаурядного человека. Филлипов Михаил Михайлович – преуспевающий ученый и изобретатель и столь же преуспевающий писатель. Его роман «Осажденный Севастополь» восхитил самого Льва Толстого! И вот «Санкт-Петербургские ведомости» напечатали его письмо, любопытное письмо. В нем говорилось об открытом им способе передачи на расстояние силы взрыва, причем передача эта возможна и на расстояние тысяч километров, так что, устроив взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. И способ этот де изумительно прост и дешев. А буквально через несколько дней ученый муж внезапно умер прямо в своей лаборатории. Медики констатировали апоплексический удар. Говорили разное, как помнил Юрий. И что его могли убить – тоже. Мнения тут, правда, разделились. Одни думали, что это дело рук агентов охранки, где сочли, что, изобретая новое оружие, Филлипов, не скрывавший враждебности к порядкам в империи, выполнял заказ революционеров. Другие намекали, что ученого погубили германские или английские шпионы, чтобы завладеть его изобретением. Дело уже давнее, но, однако, Нольде уверенно говорил именно об убийстве. Может, он знает больше, чем прочие?

Что там дальше? Хм…

«Проклятье! Не знаю, что и думать… Теперь мир изменился для меня навсегда…

Я видел Их! В зеркале и мельком, но видел. А еще – Тьма. Абсолютная, первозданная Тьма, Тьма предвечной Бездны, которая ждет своего часа за пределами Вселенной. Я мало чего боюсь. Когда я был еще ребенком, меня пугали призраками и трубочистами, и вообще чем там детей пугают. Но я был мальчик спокойный и страха не было даже от самых страшных сказок… Но теперь я дошел бог знает до чего. Я и боюсь и наслаждаюсь страхом, как будто человек, стоящий на краю бездонной пропасти. Он и боится, и сердце сладко ноет – загляни! Загляни вниз! Боже! Это слишком невероятно, слишком чудовищно; такое попросту невозможно… Должно быть какое-то объяснение…»

Две чистых страницы.

«Мне стали сниться какие-то нелепые сны, как будто я просыпаюсь и куда-то иду. А вокруг – холодный свет, не то белый, не то синеватый, мертвый, истинно мертвый. Над головой – мертвая, одинокая луна и мертвенные холодные звезды. И я один среди пустоши, гладкой, как стол, с редкой сухой травой и, кажется, конца ей нет… А я иду один и думаю, что нет кругом на целые сотни верст, кроме меня, ни одного живого существа. И нарастающий ужас, точно холод, все тело охватывает…

И я просыпаюсь в своей петербургской квартире и думаю, что, если вот это все – стены, диван, столица за окном – это и есть сон, а настоящий “я” там, лежу в забытьи в мертвой пустоши… Я сейчас пишу это и близок к тому, чтобы разорвать проклятый дневник и уничтожить ЧЛ…»

Юрий испытал что-то похожее на высокомерную насмешку. Если барон смотрел подолгу в зеркала, да еще откушав лауданума с мухоморными декоктами, не удивительно, что увидел всяких чудовищ с демонами. Тут и обычные пьяницы гоняют чертей, так, может, и неспроста барон полюбил их малевать?