Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 285 (всего у книги 331 страниц)

Глава 13

Как и следовало ожидать, Рождество в тот год было грустным, во всяком случае для старших. У малышей было дел по горло: выпечка, украшение дома, – так что вряд ли они замечали, что атмосфера в доме невеселая. Бен возил мальчиков на выставку автомобилей, а потом все вместе они ездили в отель «Фермонт» взглянуть на самую лучшую рождественскую елку. Друзья отца и матери прислали множество приглашений, но те не доставляли детям радости, а скорее боль, напоминая, что теперь они сироты.

Алексис держалась по-прежнему замкнуто, но Эдвина не жалела сил, чтобы ее расшевелить. Время от времени девочка убегала наверх, в комнату матери, но это уже не пугало. Просто они сидели рядом на розовом диванчике в гардеробной Кейт или на кровати и разговаривали, и в конце концов девочка соглашалась спуститься к остальным.

Странное чувство возникало у Эдвины в этих комнатах. Она как будто находилась в святилище. Для всех их эти комнаты стали храмом, посвященным памяти родителей. Одежда Кейт и Берта так и висела в шкафах, и у Эдвины не хватало духу вынести эти платья и костюмы. Мамины щетки для волос и золотой несессер лежали там, где она их оставила. Миссис Барнс заботливо вытирала пыль повсюду, но тоже старалась подниматься сюда как можно реже, объясняя это тем, что здесь ей всегда хочется плакать, а Шейла подниматься туда отказывалась наотрез, даже если нужно было искать Алексис.

И вот Эдвина приходила сюда время от времени – втайне от других. Ей казалось, что там она ближе к ним и ей проще вспоминать, какими они были… Было трудно поверить, что они погибли всего восемь месяцев назад. Иногда эти месяцы казались одним мигом, иногда – целой эпохой. И в рождественский сочельник, когда младшие уже отправились спать, Эдвина призналась в этом Филиппу.

Это было первое Рождество без родителей, и для Эдвины оно стало настоящим испытанием, но она справилась. Малыши, как обычно, повесили у камина чулочки. Все вместе они спели рождественские гимны, приготовили угощение и сходили в церковь. Эдвина накупила подарков и заботливо их упаковала, как всегда делала мама, а в полночь Филипп, сонно зевая, от имени всей семьи поблагодарил ее – так, как это делал отец. Эдвина была очень тронута.

На Рождество к ним приехал Бен, как Санта-Клаус, обвешенный коробками и пакетами. Тедди он привез чудесную лошадку на палочке, девочкам – куклы, большой набор фокусника – Джорджу (отчего тот пришел в неописуемый восторг), часы для Филиппа, а для Эдвины – кашемировую шаль нежно-голубого цвета тончайшей работы. Эдвина сказала себе, что сможет носить ее в апреле, когда подойдет к концу срок траура.

– Не терпится снова увидеть тебя в ярком платье, – заметил Бен, когда Эдвина, развернув подарок, принялась его благодарить.

Дети тоже приготовили ему подарки. Джордж изобразил масляными красками собаку Бена: вышло не очень похоже, но ведь не это главное. Филипп вырезал из дерева оригинальную подставку для ручек. Эдвина выбрала для него сапфировые запонки из отцовской коллекции, сначала, конечно, посоветовавшись с мальчиками. Все понимали, что этот подарок особенный: Бен был лучшим другом их отца, а теперь как мог поддерживал.

Для Бена Рождество тоже было печальным, поскольку приносило мучительные воспоминания о семье, которой не стало шесть лет назад. И вот сейчас, собравшись вместе, они могли подбодрить друг друга. Пусть ненадолго, но они развеселились, перестали грустить, а когда Тедди уснул на коленях у Бена, тот отнес малыша наверх и вместе с Эдвиной уложил спать. Он был так добр к ним! Девочки обожали Бена не меньше, чем мальчики, и требовали внимания к себе, если видели, что он или играл с Тедди, или беседовал со старшими.

Впервые за последние годы Бен уходил домой без печали: на душе у него было радостно и тепло. Рождество, от которого он ничего не ждал, обернулось сущим благословлением Небес.

В первый день нового года прибыла тетя Лиз и с той самой минуты, как сошла с поезда, принялась рыдать. Ее траурное облачение выглядело таким мрачным и строгим, что Эдвина грешным делом подумала, не умер ли дядя Руперт. Нет, поспешила успокоить ее Элизабет, но пребывал не в лучшем состоянии: жестокие приступы подагры мучили его с самой осени. По словам тетки, гнев из-за постоянной боли почти лишил его рассудка.

Каждый знакомый предмет или фотография, когда она обходила дом, опираясь на руку Эдвины, вызывал поток слез, а глядя на детей, и вовсе рыдала в голос, что вконец их расстроило. Элизабет не могла смириться с мыслью, что любимой сестры больше нет, а ее дети стали бедными сиротами. Эдвине теткины стенания были как нож в сердце. Все прошедшие после трагедии месяцы они очень старались не просто выживать, а жить полной жизнью, но тетя Лиз не желала этого понимать. То она сетовала, что дети выглядят бледными и несчастными, то наседала на Эдвину с расспросами об их кухарке – если, конечно, таковая вообще имеется в их доме.

– Та же самая, что и раньше. Ты же помнишь миссис Барнс, тетя? – пыталась успокоить ее Эдвина, но тетка лишь заливалась слезами.

Какой ужас, всхлипывала Лиз, что Филиппа и Джорджа воспитывает сестра! Почему – тетка так и не уточнила. Похоже, она сама пребывала в жесточайшей депрессии. Когда Элизабет вошла в гардеробную сестры и увидела, что в шкафу по-прежнему висят ее платья, ее так заколотило, что Эдвина всерьез забеспокоилась о состоянии ее психики.

– Я не вынесу… не вынесу… о-о, Эдвина, как ты можешь? Как ты могла?

Эдвина не понимала, что такого ужасного она совершила, и тетка поспешила объяснить:

– Как ты могла оставить все это как есть, словно они были здесь только сегодня утром?

Элизабет истерически рыдала, качая головой и сверля племянницу обвиняющим взглядом. Та осмотрелась – все вроде на своих местах: костюмы отца, мамины наряды, щетка для волос, золото и розовая эмаль…

– Ты должна избавиться от всего этого немедленно! – воскликнула она, но Эдвина лишь покачала головой и тихо сказала, подавая тетке стакан воды, который благоразумно принес для нее Филипп:

– Мы пока не готовы. И еще, тетя Лиз: постарайтесь держать себя в руках. Вы очень расстраиваете детей.

– Как ты можешь такое говорить, бесчувственная! – Она принялась рыдать с удвоенной силой. Казалось, от ее криков дрожат стены, и Эдвина поспешила отправить детей на прогулку в сопровождении Шейлы. – Если бы ты знала, как оплакивала я ее все эти месяцы… что значила для меня ее смерть… моей единственной сестры!

Элизабет как будто забыла, что они потеряли мать, отца, а Эдвина – еще и жениха: ее заботило только собственное горе.

– Вам следовало приехать в Англию, как Руперт и предлагал, – причитала Лиз. – Уж я бы о вас позаботилась!

Эдвина из эгоистических соображений лишила ее последнего шанса проявить материнские чувства: отказалась приехать и осталась в Сан-Франциско, – а теперь Руперт их больше не зовет. Вроде поверенный написал ему, что они отлично справляются, да и здоровье не позволяет. Племянница все разрушила своим упрямством! Вся в отца!

– Было очень дурно с твоей стороны пренебречь приглашением, пока тебя звали, – заключила Лиз.

Филипп внезапно разозлился и процедил сквозь зубы:

– Ничего дурного моя сестра не делала, мэм.

Чтобы избежать скандала, Эдвине даже пришлось отослать его вниз, к Джорджу.

Элизабет пробыла у них до конца января, и временами Эдвине казалось, что тетя сходит с ума. Она все время рыдала и доводила до слез детей. В конце концов она все же заставила Эдвину убрать содержимое шкафов. Вещи перенесли в кладовую, потому что расставаться с ними она решительно отказалась. Кое-что из вещей сестры Элизабет забрала себе на память о временах их с Кейт юности.

Когда наконец они проводили тетю Лиз на паром, чтобы добраться до Окленда, на железнодорожный вокзал, Эдвине показалось, что гора свалилась с плеч. Тетка до самого последнего дня изводила ее слезами и упреками, жалобами на судьбу, которая оказалась к ней столь немилосердна. Подумать только: сестра погибла, Эдвина с младшими детьми отказалась к ней приехать, да и вообще жизнь закончилась. Зла она была и на Руперта – в Англии с ним ни дня счастливого не помнила! За прошедшие после трагедии месяцы Лиз как будто осознала свое поражение. Эдвине даже начинало казаться, будто тетка оплакивает не смерть сестры, а собственную неудавшуюся жизнь. Даже Бен начал ее, в конце концов, избегать.

Проводив ее и вернувшись домой, Эдвина в изнеможении упала в кресло. Дети тоже притихли. Если раньше они не знали, чего ждать от тетки, то теперь стало окончательно ясно: Эдвина правильно сделала, что отказалась к ней ехать.

Как же непохожи были родные сестры!

Глава 14

Наступила печальная дата – годовщина со дня смерти родителей. Поминальная служба в церкви прошла душевно и очень по-домашнему. Все вспоминали, какими добрыми были Кейт и Берт, какими отзывчивыми, сколько сделали для их прихода. И Бог вознаградил их детьми. Братья и сестры Уинфилд сидели в первом ряду, внимательно слушали и время от времени утирали слезы, но то были слезы гордости за родителей.

После службы Эдвина пригласила близких друзей отца и матери на чай. Впервые с того рокового дня они позволили себе немного отвлечься и отпраздновали день рождения Алексис. Миссис Барнс испекла торт, как было при Кейт, погода радовала теплом – в самый раз для праздника. Люди, с которыми Эдвина почти не виделась целый год, были счастливы получить приглашение – год траура подошел к концу. Эдвина по-прежнему носила на левой руке подаренное на помолвку кольцо, да и священник в церкви упомянул Чарлза, но никто не сомневался, что такая красивая девушка не долго будет одна. Бен заметил, как смотрят на нее молодые люди и, странное дело, ему это было не приятно.

Когда гости разошлись, а Эдвина сидела на качелях в окружении младших детей, Бен подошел к ним.

– Чудесно прошел день. Вы великолепно все организовали. Родители бы вами гордились. Из юной девушки, почти ребенка, их дочь превратилась в прекрасную молодую женщину. Вы так изменились за этот год!

Эдвина улыбнулась, польщенная, и призналась:

– Иногда я так переживаю из-за того, что не могу сделать больше, особенно для Алексис.

– Куда уж больше, – возразил Бен. – Да и соседи оценили твои труды по достоинству: вон сколько приглашений оставили.

– Да, люди очень добры ко мне, – с улыбкой согласилась Эдвина. – Но я не собираюсь ничего менять: мне есть чем заняться. Почему этого никто не понимает? Все только и думают, как бы меня замуж выдать.

Бен боялся себе признаться в том, что почувствовал… Ведь она для него ребенок… дочь его лучшего друга, которую он знал с пеленок. Но кого он пытался обмануть?

– Вы чем-то расстроены? – спросила Эдвина.

– Ничего подобного! – солгал Бен.

– Нет-нет, у вас мрачный вид: прямо тетя Лиз. Чего-то боитесь? Думаете, покрою позором честное имя Уинфилдов? – усмехнулась Эдвина.

– Ну, это вряд ли, – рассмеялся и Бен, взглянув на собеседницу. – А вообще интересно: как ты собираешься строить дальше свою жизнь? – Он выразительно взглянул на кольцо на ее пальце. Не сочтет ли она его безумцем? Ему уже и самому начинало казаться, что он сходит с ума. – Теперь, когда прошел этот год… какие у тебя планы?

Эдвину несколько удивила его настойчивость.

– Буду продолжать делать то же, что и сейчас: заботиться о детях. – Можно подумать, что у нее есть выбор. Вот долг есть – она обещала родителям, что не оставит детей, перед тем, как сесть в шлюпку. – Мне хватит дел, а больше ничего и не нужно.

– Но тебе всего двадцать два! Ты слишком молода, чтобы посвятить всю жизнь братьям и сестрам!

– Вот, значит, как вы на это смотрите! – Она улыбнулась, тронутая его искренней заботой. – Это что, плохо?

– Нет-нет! Ни в коем случае, – осторожно начал Бен, пристально глядя ей в глаза. – Но, Эдвина, это же твои лучшие годы! Тебе нужно гораздо больше. Ведь родители не только растили детей, но и любили друг друга.

Об этом же говорил сегодня утром священник, вспомнила Эдвина. Она тоже собиралась начать новую жизнь с любимым человеком, но потеряла его, и никто другой ей не нужен.

– Эдвина, разве ты не понимаешь, о чем я говорю? – Бен улыбнулся ей так нежно, что на минуту она смутилась, потом тихо ответила:

– Понимаю, вы желаете мне счастья, но я уже счастлива! Мы все живы и здоровы, а ничего другого мне не нужно.

– И это все, чего тебе хочется, Эдвина? – Бен помолчал в нерешительности, потом добавил: – Я могу предложить тебе гораздо больше.

Эдвина в крайнем изумлении уставилась на него:

– Вы? Бен…

Подобные мысли никогда не приходили ей в голову. Ни на миг даже подозрение не закрадывалось, что он испытывает к ней далеко не отцовские чувства. Не подозревал и он сам – поначалу, а когда наступило прозрение, ни о чем другом думать уже не мог. Он поклялся себе, что будет молчать до тех пор, пока не закончится траур, но когда время пришло, вдруг стало страшно – не поторопился ли? Возможно, позже что-то могло бы измениться…

– Я не думала… – Эдвина залилась краской и поспешно отвернулась, как будто даже думать о его предложении было неловко.

– Прости. – Он взял ее руки в свои. – Наверное, зря я это… но больше не могу молчать. Эдвина, я люблю тебя… люблю уже давно… но больше всего я не хочу терять нашу дружбу. Ты значишь для меня все, ты и дети. Прошу тебя, подумай…

Собираясь с силами, чтобы взглянуть ему в лицо: Бен того заслуживал, – она подумала, что тоже любит его, но лишь как лучшего друга отца, ничего более. И невозможно надеть свадебную фату ради него. В сердце своем она все еще невеста Чарлза – и так будет всегда.

– Я не могу, Бен… Я вас очень уважаю, благодарна за все, но… не могу.

– Слишком мало времени прошло? – с надеждой в голосе спросил Бен, но она только покачала головой. – Это из-за детей? – Но это не проблема: он их тоже любит.

– Нет, Бен, дело не в детях. И не в вас. – Эдвина улыбнулась сквозь слезы, но ведь она обещала себе, что будет с ним честна. – Наверное, это из-за Чарлза. Я изменила бы его памяти, если…

Она не договорила: слезы уже ручьями текли по щекам, и Бен снова принялся себя корить – не надо было торопить события. Может, со временем… Поставив все на кон, он проиграл жениху, которого нет в живых.

– Даже вдовы выходят замуж снова, Эдвина! Вы имеете право на счастье.

– Может быть, – ответила она неуверенно. – Возможно, просто еще рано об этом говорить, но, скорее всего, я никогда не выйду замуж.

– Но это же абсурд!

– Пусть так, – улыбнулась Эдвина. – Так мне проще, хотя бы ради детей. Я не смогла бы дать мужчине ту любовь, которой он заслуживает. У меня столько забот! Любой уважающий себя мужчина рано или поздно решил бы, что им пренебрегают.

– Полагаешь, я как раз из таких?

Бен явно обиделся, и Эдвина улыбнулась.

– Как знать? Вы заслуживаете жены, которая будет отдавать вам всю свою любовь. А моя уже отдана, по крайней мере на ближайшие пятнадцать лет, пока Тедди не пойдет в колледж. Долго же придется ждать!

Бен понял, что потерпел поражение. Эдвина всегда была упрямой. И если она что-то решила, значит, так тому и быть. Он слишком хорошо ее знал, а теперь еще и любил. Да и она любит его… только не так, как ему бы хотелось!

– Пятнадцать лет – слишком долгий срок для меня, Эдвина. К тому времени я уже буду стариком, и ты не захочешь на меня и смотреть.

– Может, к тому времени вы будете привлекательнее меня. Дети высосут из меня все соки. – Она рассмеялась, а потом, посерьезнев, протянула ему руку. – Это естественно, Бен. Моя жизнь принадлежит им.

– Но мы ведь останемся друзьями?

Эдвина кивнула, не скрывая слез, и обняла его.

– Конечно! Я без вас не справлюсь.

– Ты прекрасно справляешься, – возразил он с кислой миной, но не попытался ее ни обнять, ни поцеловать. Все, границы определены. Может, это и хорошо, что он, в конце концов, признался: лучше точно знать, на что рассчитывать, – но на сердце у него все равно было тяжело, когда он в тот вечер уходил от Уинфилдов. Садясь в машину, Бен обернулся и помахал рукой. Жаль, что все сложилось именно так!

На следующий день принесли телеграмму от тети Лиз. В годовщину гибели Кейт и Берта умер дядя Руперт, и Эдвина за обедом сообщила эту печальную новость детям. Никто из них особенно не переживал, но требовалось высказать соболезнования, и после обеда Филипп помог сестре сочинить ответную телеграмму для тети Лиз. Выразив горячее сочувствие и пообещав молиться за дядю, Эдвина тем не менее не предложила тете навестить их: прошлого визита им хватило с лихвой.

Эдвина раздумывала, следует ли опять надеть траур, но пришла к выводу, что это ни к чему: ведь она почти не знала дядю Руперта и никогда не питала к нему теплых чувств. По прошествии года после трагедии она стала носить свою обычную одежду и с удовольствием набрасывала подаренную Беном голубую кашемировую шаль. Внешне ничего не изменилось. Они виделись почти так же часто, хотя Бен держался чуть настороженно и немного смущался. Эдвина же старалась вести себя так, будто и не было того разговора. А дети и вовсе ни о чем не догадывались. Филипп, правда, иногда как-то странно смотрел на них с Беном, но что он мог увидеть, кроме дружбы, проверенной временем?

В мае Эдвина впервые вышла в свет. Приняв приглашение на обед от старинных друзей отца и матери, она поначалу держалась скованно, но в конце концов освоилась, и вечер прошел прекрасно. Правда, поразмыслив, она заподозрила, что ее пригласили ради хозяйского сына, а когда прислали приглашение еще раз, уже не сомневалась. Это был весьма привлекательный молодой человек из состоятельной семьи, но явно не блистал умом. Он нисколько ее не заинтересовал, как, впрочем, и другие молодые люди, с которыми Эдвину знакомили каждый раз, когда она принимала приглашения от знакомых родителей. Ее собственные подруги уже были замужем, а некоторые и вовсе нянчили малышей. Наблюдая за их хлопотливой семейной жизнью, Эдвина неизменно расстраивалась, думая о Чарлзе и супружестве, которого так и не случилось. Но в гостях у подруг Эдвину хотя бы не донимали соискатели ее руки. Молодые люди ее не интересовали, и она прямо это заявляла тем, кто становился слишком назойливым. Эдвина продолжала носить кольцо Чарлза и жила воспоминаниями о нем. Такова была ее жизнь, и она не хотела другой.

В августе Эдвина с облегчением покинула город и перебралась на озеро Тахо. Для них это лето стало особенным: Филиппа приняли в Гарвард, и в начале сентября он их покинет. Не верилось, что Филипп уедет! Эдвина знала, что будет скучать, но не могла не радоваться за брата. Он хотел было было остаться дома, чтобы помогать ей с детьми и особенно с не в меру энергичным Джорджем, но Эдвина не хотела и слышать об этом.

В одну из лунных ночей на озере Филипп наконец осмелился задать сестре вопрос о том, что его с некоторых пор волновало:

– Ты, случайно, не влюблена в Бена?

Эдвину удивил даже не сам вопрос, а вид Филиппа, когда он осмелился его задать. Брат смотрел на нее так, будто считал своей собственностью – своей и остальных детей.

– Нет.

– А он не влюблен в тебя?

– Да какое это имеет значение? – заметила она мягко.

Похоже, брат искренне переживал, но почему? Ведь опасаться ему нечего.

– Я по-прежнему люблю Чарлза. – Она глубоко вздохнула и шепотом, в темноте, добавила: – И, наверное, всегда буду любить…

– Слава богу… – Он вдруг покраснел и виновато добавил: – То есть… я не хотел…

Эдвина улыбнулась.

– Именно что хотел.

Ее жизнь принадлежала им, они ею распоряжались и не хотели, чтобы она выходила замуж. Она их собственность, в горе и в радости, пока не умрет или пока они не перестанут в ней нуждаться. Что ж, она не возражала, даже если немного и обижалась. Как все-таки странно устроен мир.

У родителей было право любить друг друга, а их дети решили, что любовь старшей сестры должна принадлежать только им. Это ее доля, даже в представлении Филиппа. У него было право уехать из дома в университет, а она должна ждать его возвращения и заботиться о младших.

– А если бы даже я полюбила его или кого-то другого, то меньше любить вас не стала бы, – попыталась успокоить брата Эдвина, но Филипп насупился, словно она его предала!

– Но ты же ни в кого не влюблена?

Улыбнувшись, Эдвина покачала головой и поцеловала брата. Какой он еще все-таки ребенок, хоть и едет в Гарвард.

– Не волнуйся: я никогда вас не оставлю, потому что люблю. Пока нужна вам, я буду с вами!

Филипп взглянул на сестру с беззаботной улыбкой, явно обрадованный. Он очень ее любил, как и остальные дети: она их надежда и опора, как раньше родители, – и ни с кем не хотел делить. Да и ей уже не верилось, что жизнь может быть другой.