Текст книги "Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ)"

Автор книги: Даниэла Стил

Соавторы: авторов Коллектив,Клайв Касслер,Владимир Лещенко,Лия Флеминг,Марина Юденич,Алма Катсу,Лес Мартин,Ольга Тропинина,Клаудия Грэй,Лорен Таршис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 287 (всего у книги 331 страниц)

Глава 17

Учебный год в Гарварде закончился, и 14 июня 1914 года Эдвина стояла на платформе вместе с Джорджем и изо всех сил махала Филиппу, который с радостной улыбкой выглядывал из окна своего купе. Поезд остановился. Казалось, юноши не было дома сто лет, а не девять месяцев.

Филипп первым соскочил на платформу и бросился обнимать родных – обоих сразу, и Эдвина расплакалась. Джордж издал радостный вопль, и к ним бросились малыши, стоявшие в сторонке. Одна Алексис, улыбаясь и глядя на брата во все глаза, как будто не верила, что он действительно вернулся домой, осталась на месте.

– Привет, малышка! – Филипп подбежал к ней и сердечно обнял, и тогда она просияла: брат дома, в мире снова воцарился порядок. Вот она, мечта, которая сбылась!

Филипп вернулся в вагон за вещами и начал передавать багаж через окно купе Джорджу. Наблюдая за братом, Эдвина отметила, как он вырос и раздался в плечах. Еще бы, она не видела его почти год! И держался он увереннее – настоящий мужчина. Для своих лет он выглядел слишком взрослым и серьезным.

Улыбнувшись, Эдвина послала ему поверх головы Джорджа воздушный поцелуй.

– Кажется, ты здорово подрос! Отлично выглядишь!

Голубоглазый, как она, он стал еще больше похож на мать…

Филипп ни за что не признался бы, что почти каждый вечер мечтал о том, чтобы вернуться домой, хотя в Гарварде было здорово! Бен Джонс оказался прав: ему очень понравилось в студенческой среде, – только иногда казалось, что Калифорния осталась где-то на другой планете. Родной дом был так далеко! Четыре дня на поезде – целая вечность. Рождество он провел в Нью-Йорке, в гостях у своего соседа по комнате, и ужасно скучал по Эдвине и младшим детям – хотя, конечно, не так сильно, как они скучали по нему.

Филипп заметил, что Бен не пришел его встречать, и, удивленно приподняв бровь, спросил почему.

Они подошли к машине, ожидавшей их перед зданием вокзала.

– Он сейчас в Лос-Анджелесе, – улыбнулась Эдвина. – Но просил передать тебе привет. Потом наверняка захочет с тобой встретиться, поболтать об альма-матер и все такое.

Эдвине и самой не терпелось послушать брата. Он посылал домой пространные письма – о людях, с которыми познакомился, о занятиях и профессорах, у которых учился. Иногда она ему даже завидовала. Как бы ей хотелось тоже куда-нибудь поехать! Пока были живы родители и Чарлз, она ни о чем таком даже не задумывалась: замужество, дети – вот и все, о чем мечтала, – но теперь, когда на ее плечи легли многочисленные обязанности, когда участие в редакционных совещаниях требовало от нее настоящих знаний, стала задумываться, не следует ли и ей чему-то поучиться?

– А это чья машина? – спросил Филипп, и Эдвина просто сказала:

– Наша.

Филипп решил, что сестра шутит, и усмехнулся:

– Скажи еще, что за руль сядешь ты.

– Именно так. Почему ты думаешь, что я не могу научиться водить?

Она смотрела на него со счастливой улыбкой, облокотившись на дверцу новенького «Паккарда», который купила для всей семьи на свой двадцать третий день рождения.

– Эдвина, ты шутишь?

– Конечно, нет. Так что бросайте свое барахло в багажник, мистер Уинфилд, и поедем домой.

Они погрузили вещи, расселись, и автомобиль тронулся. Филипп с изумлением отметил, что сестра ведет машину уверенно. От всего происходящего у него просто голова шла кругом.

– Ну, как я вижу, тут ничего не изменилось, – заметил он шутливо, внимательно разглядывая сестру.

Она стала даже красивее, чем ему помнилось. Настоящая красавица! Странно было осознавать, что эта молодая женщина, которая пеклась о них день и ночь, их сестра, заменила им мать, что сама выбрала эту долю – предпочла одиночество ради того, чтобы о них заботиться.

– У тебя все хорошо? – спросил он тихо, когда они шли к дому, пропустив остальных вперед.

– Просто отлично, Филипп! – Эдвина остановилась, чтобы еще раз взглянуть на брата. За прошедшее время он подрос, и теперь ей приходилось смотреть на него снизу вверх. Кажется, Филипп даже перерос отца. – Тебе там правда нравится?

Филипп кивнул.

– Далековато от дома, но я учусь, узнаю столько нового, встречаюсь с интересными людьми.

– Ничего, всего каких-то три года – и ты вернешься и будешь управлять газетой.

– Жду не дождусь! – улыбнулся Филипп.

– А уж я-то как! Эти бесконечные совещания действуют мне на нервы.

Но это было не все: ей стало тяжело ладить с Беном. Он здорово расстроился, когда она отвергла его предложение, и разозлился. Конечно, они оставались друзьями, но прежней близости больше не было.

– В этом году поедем на Тахо? – спросил Филипп, разглядывая родной дом так, словно отсутствовал лет десять и узнавал его заново.

Эдвина даже не подозревала, насколько он соскучился!

– Обязательно! В июле – августе, как обычно. Надеюсь, у тебя нет никаких планов до сентября?

Всю первую неделю Филиппа почти не видели дома: он встречался с друзьями, и все вместе они ходили по любимым своим местам. Эдвина в определенный момент поняла, что у него появилась девушка.

Это оказалась хорошенькая юная леди, хрупкая блондинка, которая ловила каждое слово Филиппа, когда он пригласил ее в гости. Рядом с ней Эдвина чувствовала себя умудренной жизнью матроной, да и девушка обращалась с ней, как с почтенной дамой как минимум вдвое старше ее. Интересно, сколько ей лет, по мнению этой девицы? Но когда на следующий день Эдвина заговорила о ней с Филиппом, тот лишь рассмеялся, сказав, что девушка просто хотела произвести впечатление. Ее звали Бекки Хенкок, и у ее родителей очень кстати оказался дом на озере Тахо, неподалеку от того места, где снимали коттедж Уинфилды.

Они часто виделись в июле. Несколько раз Бекки приглашала Эдвину, Джорджа и Филиппа поиграть в теннис. Эдвина играла неплохо и с удовольствием, и, когда Филипп и Бекки уходили с корта, соревновалась с Джорджем, кто забросит больше мячей, и очень радовалась, когда ей удавалось его обыграть.

– Для своего почтенного возраста ты играешь очень неплохо, – поддразнивал Эдвину брат, и она в шутку запускала в него мячом.

– Смотри, договоришься: не позволю учиться водить мою машину!

– Ладно-ладно, извини.

Эдвина начала учить Джорджа водить, и в свои четырнадцать он уже делал большие успехи и вообще стал куда дисциплинированнее. Эдвина заметила, что он начал поглядывать на девочек, а однажды, когда они отправились на очередной урок вождения, а Филипп остался присматривать за младшими, и вовсе заявил, что Бекки ему не нравится.

Эдвина очень удивилась и спросила почему. Джордж пожал плечами и высказал предположение, что ее интересует вовсе не Филипп, а бизнес, который он унаследует после отца.

Эдвина усомнилась.

Отец Бекки владел рестораном и двумя гостиницами, так что вряд ли их семейство испытывало нужду в деньгах, однако газета Уинфилда сулила куда большую прибыль, а заодно и престиж. В один прекрасный день Филипп, как до него их отец, станет очень влиятельным бизнесменом. Бекки – ловкая девица, если уже сейчас присматривает себе подходящего мужа. Но Филиппу, разумеется, еще рано думать о женитьбе, да он вроде бы и не думал – по крайней мере, Эдвина на это надеялась.

Возможно, Джордж прав, но поживем – увидим: сейчас рано о чем-то говорить.

Ее размышления прервал Джордж:

– Эдвина, а ты не сочтешь меня предателем, если я не пойду по стопам отца и не буду работать в газете?

Она покачала головой, удивившись.

– Нет, но почему?

– Мне кажется, что это очень скучно. Вот Филиппу подходит: он серьезный, усидчивый.

Эдвина невольно улыбнулась. Совсем еще мальчишка, порой неуправляемый, он тоже быстро повзрослел.

– А что подходит тебе?

– Не решил пока. – Он, казалось, колебался, и она приготовилась выслушать его исповедь. – Наверное, я хотел бы когда-нибудь снимать кино.

Эдвина изумилась еще больше. Неужели это он всерьез? Идея показалась ей совершенно безумной, но он пустился в объяснения: как это увлекательно и замечательно.

– Ну, ты и мечтатель! – Эдвина взяла у него руль, и они покатили домой в прекрасном настроении.

Всю дорогу болтали о жизни, о семье, о фильмах, по которым он сходил с ума, о семейной газете, а когда подъехали к коттеджу, она остановила машину и обернулась к брату.

– Неужели ты серьезно, Джордж?

Впрочем, какой серьезности можно ожидать от Джорджа? Так, детские мечты, ничего больше… Но он опять ее удивил:

– Да, вполне. Именно этим я собираюсь заняться. – Он послал ей, сестре и лучшему другу, сияющую улыбку. – Я буду снимать кино, а Филипп пусть хозяйничает в газете.

– Очень надеюсь, что он возьмет газету в свои руки. Иначе зачем я трачу на нее столько времени.

– Ты можешь ее продать: наверняка получишь прорву денег, – заявил Джордж.

Все не так-то просто. В последнее время продажи снизились, возросла конкуренция. Чувствовалось, что у газеты нет настоящего хозяина. И Эдвине предстояло возиться с ней еще три года, пока Филипп не окончит курс в Гарварде.

– Как успехи? Хорошо покатались? – встретил их улыбкой Филипп, прервав разговор с Алексис и Фанни.

– Неплохо. А вы о чем беседуете? – спросила Эдвина.

– О родителях. Вспоминаем, какой красавицей была наша мама.

Эдвина давно не видела Алексис такой веселой: девочка обожала, когда говорили про мать. Иногда по вечерам, лежа в постели Эдвины, она просила что-нибудь рассказать и могла слушать истории часами. А Тедди любил, когда они говорили про папу.

«Почему они умерли?» – спросил он однажды Эдвину, и ей пришлось дать единственный ответ, который она только могла придумать: «Потому что Господь их так любил, что захотел забрать к себе».

Тедди кивнул, а затем взглянул на нее с тревогой: «А тебя он тоже любит?» – «Не так сильно, милый».

Тедди, удовлетворенный, кивнул, и они сменили тему.

– Ты не покупала сегодня газету? – спросил Филипп, но Эдвина ответила, что у нее не было времени. Тогда он сказал, что купит по дороге, когда пойдет навестить Бекки.

В прессе активно обсуждалась новость об убийстве наследника австрийского престола. Филипп не сомневался, что это событие повлечет за собой гораздо более серьезные последствия, нежели все предполагали. В университете он увлекся политикой и даже подумывал заняться политологией в новом учебном году.

Купив днем газету, Филипп увидел, что оказался прав. На первой полосе было напечатано огромными буквами: «Война в Европе!» На улице люди собирались группами, передавали газету друг другу. Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги в Сараево стало для австрийцев долгожданным поводом объявить войну Сербии, а затем и для Германии, которая объявила войну России. В течение двух дней Германия также объявила войну Франции и вторглась в нейтральную Бельгию, а еще день спустя англичане в свою очередь объявили войну Германии. Это казалось совершеннейшим безумием, однако не прошло и недели, как почти вся Европа была охвачена войной.

– Что это значит для нас? – спросила Эдвина, с тревогой глядя на Филиппа, когда несколькими днями позже они ехали домой в Сан-Франциско. – Думаешь, нас это тоже коснется?

– Не вижу, с какой стати, – ответил тот беспечно, изобразив улыбку.

Однако происходящее полностью захватило Филиппа. Он жадно прочитывал все, что мог раздобыть. Вернувшись в Сан-Франциско, он первым делом отправился в редакцию. Бен тоже вернулся, и они с Филиппом могли часами обсуждать новости, приходившие из охваченной войной Европы.

Весь месяц война была главной темой любого разговора, тем более что против Германии выступила Япония, а немецкие самолеты бомбили Париж. Не прошло и месяца, как война развернулась в полную силу, а весь мир ждал, затаив дыхание.

В начале сентября Филиппу пришло время возвращаться в Гарвард, но война не отпускала. Он покупал газеты на каждой остановке поезда и обсуждал прочитанное с другими пассажирами.

Эдвина тоже начала следить за новостями: читала все сводки, чтобы понимать, о чем идет разговор на ежемесячных заседаниях в редакции. Начались неприятности и в газете: мутили воду профсоюзы, – и порой Эдвина начинала всерьез опасаться, что не сможет сохранить газету. Ожидание, когда брат завершит образование, было мучительным. Эдвина теперь принимала решения с осторожностью, потому что не хотела подвергнуться критике за консерватизм. Она понимала, что в сложившейся ситуации больше ничего сделать не сможет.

В 1915-м, когда студент-второкурсник Филипп Уинфилд постигал науки в Гарварде, великая война приняла новый оборот. Германские подводные лодки блокировали берега Великобритании. Время от времени Эдвина получала весточки от тети Лиз, однако теперь почта доставлялась с большими перебоями. Теткины письма были полны печали. Она жаловалась на то, что оказалась так далеко от Эдвины и детей. Они так давно не виделись, что стали почти чужими людьми. Она по-прежнему изводила Эдвину нравоучениями по поводу ведения хозяйства, воспитания детей, необходимости устроить личную жизнь. В ответных письмах сестра писала, что у них все хорошо и ничего менять она не собирается.

Война войной, а в феврале в Сан-Франциско открылась Панамско-Тихоокеанская выставка, и Уинфилды туда отправились. Восторг был неописуемым, и Эдвине пришлось водить их на эту выставку дважды. Но самым знаменательным событием стал телефонный звонок от Филиппа. В декабре между Нью-Йорком и Сан-Франциско была установлена телефонная линия, и Филипп, когда был в гостях у приятеля, попросил разрешения позвонить домой.

В тот вечер, когда зазвонил телефон, все сидели за обеденным столом. Ничего не подозревавшая Эдвина сняла трубку, услышала голос оператора, который велел оставаться на линии… соединение… и вдруг заговорил Филипп! Связь была неважная, помехи, но она услышала его и замахала детям – пусть подойдут, пусть тоже послушают. Пять голов, как одна, склонились к телефону, и каждый прокричал в трубку что-то свое, а Филипп слушал, а затем заверил всех в своей любви и сказал, что время вышло. Жизнь переменилась к лучшему. Теперь Филипп, казалось, был ближе, и стало легче ждать его возвращения из Гарварда.

А в студенческом городке миссис Уиденер учредила в память о своем сыне Гарри Элкинсе библиотеку и Филиппа пригласила на церемонию открытия. В последний раз они виделись на «Титанике», и Филипп хорошо помнил этого юношу, который был другом Джека Тейера и погиб вместе с отцом. Грустной получилась встреча. Джек и Филипп немного поговорили и вскоре разошлись. Странно было сознавать, что однажды они сидели в одной спасательной шлюпке. Пару дней местные газетчики охотились за Филиппом, намереваясь взять у него интервью, но, к его радости, скоро отстали. Ему совершенно не хотелось переживать все заново. Филипп написал Эдвине, что виделся с Джеком Тейером, но в ответном письме сестра никак не отреагировала на это: слишком тяжело. Эдвина вообще редко говорила на эту тему и почти никогда – о Чарлзе, хотя Филипп не сомневался, что она до сих пор оплакивает любимого… С его гибелью жизнь сестры изменилась навсегда: беззаботная молодость кончилась в ту страшную ночь.

В мае всех потрясла ужасная новость: затонула «Лузитания», торпедированная немцами. Мирное пассажирское судно ушло на дно за восемнадцать минут, увлекая на дно более тысячи двухсот человек. Это был подлый удар, и уж Филипп-то мог оценить его, как никто другой. Все утро он думал о сестре – как это воспримет она? Трагедию все приняли близко к сердцу.

Узнав о случившемся, Эдвина не могла ни минуты оставаться дома и, совершенно потрясенная, прошла пешком весь путь до редакции, а потом Бен предложил подвезти ее, но она лишь покачала головой: говорить не могла, да и, похоже, не видела ничего вокруг.

Эдвина медленно шла домой, вспоминая минуту за минутой ту ужасную ночь, которая так круто переменила ее жизнь. Как она хотела, чтобы воспоминания поблекли, исчезли из памяти! Так и было бы, но с гибелью «Лузитании» они ожили, стали еще ярче, обрушившись на нее с утроенной силой. И теперь, шагая домой, Эдвина думала только о Чарлзе и о родителях. Сквозь завесу слез она опять видела их лица, а губы сами собой произносили молитву за упокой душ тех, кто был на «Лузитании».

Уносясь мыслями в прошлое, она могла бы поклясться, что снова слышит, как на «Титанике» оркестр играет погребальный гимн перед тем, как канул в пучине морской корабль. Она снова чувствовала ледяное дыхание стихии, слышала жуткий грохот, рвущий душу рев… видела родных, которых так любила и которых потеряла в одно мгновение.

– Эдвина, что случилось? – испугалась Алексис, увидев лицо сестры, когда та медленно вошла в дом, подняла вуаль и сняла шляпку.

Эдвина не хотела напоминать ей о страшной потере, поэтому ласково погладила щечку девочки и покачала головой.

– Ничего страшного, дорогая, просто ветер.

Девочка побежала в сад играть, а Эдвина долго стояла у окна, наблюдая за ней, и думала – о тех, кого потеряла сама, о тех, кто погиб на «Лузитании».

Вечером позвонил Филипп.

– Отвратительная штука война, правда? – Он знал, что чувствует сестра, узнав о гибели стольких людей.

– Как они могли совершить такое? Ведь корабль пассажирский… Столько невинных жертв…

Опять ее захватили мысли о «Титанике»: ночь… скрип спускаемых шлюпок… плач детей… крики женщин. Разве можно такое забыть? Избавиться от страшных воспоминаний? Лежа без сна в ту ночь, Эдвина знала, что будет помнить о них всегда – о родителях, о Чарлзе.

Глава 18

Вскоре после гибели «Лузитании» Италия разорвала союзнический договор с Германией и заодно объявила войну Австрии. К сентябрю того же года Россия оставила Польшу, Литву и Курляндию, потеряв миллион убитыми. Мировая война раскручивала свой кошмарный маховик, а Америка по-прежнему наблюдала со стороны.

В следующем году только в битве под Верденом Германия и Франция потеряли по семьсот тысяч человек убитыми, и еще миллион погибли на Сомме. Немецкие подводные лодки продолжали массированные атаки на суда: неважно, военные, торговые или пассажирские. По всему миру прокатилась волна возмущения. В войну вступила Португалия, а Германия продолжала налеты на Лондон. В ноябре Вильсон переизбрался президентом – его главной заслугой стало то, что США держались от войны в стороне. Но все взоры были устремлены к Европе, где продолжалась бойня.

Берлин 31 января 1916 года уведомил Вашингтон, что атаки подлодок продолжатся, а немецкие субмарины будут топить любое судно с грузами для стран Антанты. Приняв в следующие несколько дней президентские полномочия, Вильсон, утверждавший ранее, что американская нация «слишком горда, чтобы воевать», теперь объявил, что будет защищать свободу, которая является неотъемлемым правом американцев.

Эдвина продолжала получать известия от тети Лиз, хотя письма приходили теперь гораздо реже и с большим опозданием, поскольку доставлялись кружным путем. Дела вроде бы у нее шли неплохо, хоть она и жаловалась на нехватку продуктов и угля. Тетка призывала Эдвину к осторожности, плакалась, что очень тоскует по ней и детям, и выражала надежду, что они – когда война закончится – приедут к ней повидаться. При одной этой мысли Эдвину охватывала дрожь: она даже на паром до Окленда не сможет заставить себя сесть.

Эдвина по-прежнему бывала в редакции и с интересом слушала, как мужчины обсуждают военные дела. Отношения с Беном установились ровные, дружеские, почти как прежде. Бен понял, что Эдвине не нужны другие: ее устраивает такая жизнь. Она ценила их дружбу, и они могли без конца говорить о войне, о проблемах в газете. Филипп учился уже на последнем курсе университета, чему Эдвина была рада, поскольку газета отчаянно нуждалась в твердом руководстве кого-то из членов семьи. Конкуренция была жесткая, во главе других газет стояли люди, хорошо знающие издательское дело. Могучая империя, которую годами заботливо строил Бертрам Уинфилд, в его отсутствие приходила в упадок. Филиппу пора было брать дело в свои руки. Эдвина понимала, что брату потребуется время, чтобы во всем разобраться, но всем сердцем надеялась, что он сможет вернуть газете былой престиж. За последние два года сильно уменьшились и доходы, однако они по-прежнему зарабатывали достаточно, чтобы вести привычный образ жизни. Как хорошо, что Филипп скоро будет дома! А осенью свой четырехлетний курс в Гарварде начнет Джордж.

США все-таки вступили в войну. В этот день, 6 апреля, Эдвина вернулась домой с редакционного совещания, полная мрачных предчувствий. Ее очень тревожила судьба братьев, но Бен успокоил ее, что война ни в коем случае не затронет ни Филиппа, ни Джорджа: один – студент, а второй слишком юн. Эдвина не чувствовала такой уверенности, но была очень рада этому обстоятельству, поскольку в газетах приводились жуткие подробности о ситуации на полях сражений!

Когда она пришла домой, Алексис сообщила, что звонил Филипп и обещал перезвонить вечером. Филипп звонил ей часто, порой чтобы просто обсудить то или иное событие. Она, конечно, не поощряла такую расточительность, но в то же время ей льстило, что он считает ее интересной собеседницей. Ее дни были похожи один на другой: она собирала разбросанные игрушки, заплетала косички, бранила Тедди за солдатиков, которые валялись во всех комнатах, – поэтому серьезные разговоры со старшими братьями были для нее как глоток свежего воздуха. Джордж тоже интересовался положением дел на войне, но больше его привлекали фильмы о войне, которые он бегал смотреть куда только можно, прихватив одну из своих бесчисленных подружек. Наблюдая за братом, Эдвина улыбалась и вспоминала собственную юность, когда не было ничего важнее, чем поездка на бал или вечеринку. Она и сейчас время от времени выходила в свет, но без Чарлза все потеряло привлекательность, а другие мужчины ее не волновали. Эдвине было уже двадцать пять. Она смирилась с той жизнью, которую вела, и не помышляла о том, чтобы ее изменить.

Джордж порой отчитывал ее, называл старушкой и считал, что ей следует больше бывать на людях. Он еще не забыл, как бывало раньше, когда родители одевались к выходу, а Эдвина, в красивом платье, собиралась на вечеринку с Чарлзом. Но разговоры на эту тему погружали ее в тоску. Младшие сестренки умоляли ее показать те наряды, но даже самые красивые из них давно отправились в чулан за ненадобностью, где и доживали свой век, забытые хозяйкой. В последнее время Эдвина стала одеваться строже, все чаще облачалась в платья матери, отчего становилась похожей на обремененную семьей матрону.

А что касается развлечений, Эдвина считала, что их вполне достаточно: вот, например на прошлой неделе она была на концерте с Беном и его новой подругой.

Но Джордж имел в виду вовсе не это, но о возможном замужестве Эдвина с братом не говорила. Дети сами не знали, чего хотят! Они полагали, что ей следует больше развлекаться, и в то же время не выносили, если рядом появлялся мужчина. Сама Эдвина без мужского общества не страдала: ей по-прежнему снился Чарлз, но уже такой боли это не вызывало, хотя сердце ее по-прежнему принадлежало только ему. Она давно перестала реагировать на шепотки за спиной: «Вот ведь трагедия… ужасно… бедняжка… такая хорошенькая девушка… Вы знаете, ее жених погиб на «Титанике», и родители тоже, вот и пришлось одной воспитывать детей…». Эдвина была слишком горда, чтобы реагировать на подобные замечания и вздохи сочувствия, и достаточно умна, чтобы обижаться, когда ее называли старой девой. В свои двадцать пять она делала вид, что ей все равно. Да, дверь закрылась, страница жизни решительно перевернута. Она перестала доставать фату: не хотела больше терпеть эту боль, – но и выбросить не хватало духу. Может, придет время, и ее наденет или Алексис, или Фанни. Однако какой смысл думать об этом сейчас? У нее полно других дел. Эдвина вспомнила, что Филипп собирался перезвонить. Наверное, хочет обсудить новость о вступлении США в войну. Но Филипп так и не перезвонил.

Джордж, когда вернулся домой, принес целый ворох новостей. Он ужасно жалел, что возраст не позволяет ему идти воевать, чем страшно злил Эдвину. Сестру он считал непатриотичной и постоянно указывал ей на это.

– Ну им же нужны добровольцы! Как ты не понимаешь?

– Да, не понимаю и не хочу понимать! – парировала Эдвина. – Прекрати выдумывать! Ты еще ребенок, а у Филиппа есть обязанности перед семьей – управлять газетой. И потом, война все равно скоро кончится.

Увы, конца войне не было видно: на полях сражений гибли многие тысячи солдат.

Через пять дней после того, как конгресс объявил мобилизацию, Эдвина как раз шла из сада с охапкой роз, когда приехал Филипп. Он стоял в дверях кухни: высокий, стройный, и с таким серьезным лицом, что у нее защемило сердце. Эдвина резко остановилась, а потом медленно пошла к нему, не решаясь спросить, почему он приехал в столь неурочное время, но через мгновение, словно опомнившись, бросилась к брату, позабыв про цветы, и заключила в объятия. Как же он вырос, повзрослел! Слишком тяжелый груз ответственности всех их сделал старше своих лет.

– Что случилось? – спросила Эдвина, отстраняясь. Ее сердце сжалось от предчувствия беды.

– Нам нужно поговорить.

Как всегда, он не предпринял бы важного шага, не посоветовавшись с ней. Ему не требовалось ее разрешение, но Филипп слишком любил и уважал сестру, чтобы выслушать ее мнение.

– Как ты сумел вырваться? Ведь сейчас не каникулы… – Эдвина уже знала ответ и очень боялась его услышать. Пусть он скажет что-нибудь другое, что угодно, вплоть до отчисления, только не это…

– Мне дали академический отпуск.

Она присела к кухонному столу. Оба на минуту замерли.

– И надолго?

Филипп не осмеливался сразу перейти к главному: сначала он должен ей столько сказать…

– Мы можем поговорить… где-нибудь в другом месте?

В кухню в любой момент кто-то мог войти, да и миссис Барнс возилась поблизости в кладовой. Она еще не знала, что Филипп вернулся: вот было бы шуму! Им не дали бы поговорить спокойно.

Эдвина молча поднялась, и они прошли в большую гостиную, которой почти никогда не пользовались, разве что принимали редких гостей.

– Надо было позвонить и предупредить, что ты приедешь, – упрекнула она брата. Тогда можно было бы отговорить его от этой дорогостоящей затеи.

– Я звонил, но тебя не было. Разве Алексис не говорила?

– Говорила, но ты так и не перезвонил. – Эдвина смотрела на брата, и жгучие слезы туманили ее взгляд. Какой он все-таки юный, несмотря на взрослые манеры и гарвардский лоск!

– Вечером я уже сидел в поезде. – Филипп набрал в грудь побольше воздуха: больше тянуть не мог. – Эдвина, я записался добровольцем. Отплываю в Европу через десять дней. Но сначала хотел повидаться с вами, все объяснить…

Эдвина резко вскочила и, ломая руки, гневно воззрилась на брата.

– Филипп, как ты мог? Какое право имел – после всего, через что нам пришлось пройти? Ты очень нужен всем нам, газете… А в сентябре уезжает и Джордж… – Она могла бы привести еще тысячу аргументов, но главным было одно – она не переживет еще одной потери.

Эдвина беспомощно замолчала, обливаясь слезами, растерянно молчал и Филипп, обнимая сестру за плечи. Он должен был ей объяснить, только где найти такие слова, чтобы она поняла?

– Пойми, я должен, – выдавил он наконец. – Я не могу сидеть здесь и читать в газетах про все эти ужасы. Не по-мужски это. Если моя страна воюет, то долг каждого гражданина ее защищать.

– Чепуха! – воскликнула Эдвина, в это мгновение, как никогда, похожая на мать. – У тебя долг перед семьей! Мы так ждали, когда ты станешь взрослым, а ты хочешь нас бросить!

– Нет, не бросаю: я вернусь, обещаю!

Сердце подсказывало Филиппу, что отец был бы на его стороне. Это его долг, что бы ни говорила Эдвина. Даже профессора в Гарварде понимали, что именно так и должен был поступить мужчина. А сестра сочла его предателем!

Эдвина рыдала в голос, когда в гостиную влетел Джордж.

Он мог бы пройти мимо, как обычно, но увидел рассыпанные розы и заподозрил неладное.

– Эй, что стряслось? У нас беда? – окликнул он сестру, но тут увидел Филиппа и встревожился еще сильнее.

– Твой брат идет в армию. – Эдвина произнесла это таким тоном, будто Филипп только что совершил убийство.

Джордж мгновение смотрел на старшего брата во все глаза, вдруг просиял, подскочил к Филиппу и хлопнул по плечу.

– Вот здорово, старик! Врежь им!

Эдвина так разозлилась, что вскочила со стула и решительно шагнула к ним, раздраженно отбросив за спину волосы.

– А что, Джордж, если врежут ему? Что, если его убьют? Что тогда? Весело тебе будет? Вот посмеемся-то! И что дальше – ты займешь его место, чтобы тоже кому-то «врезать»? Подумайте как следует, вы оба! Подумайте о младших, обо мне наконец! – Она пронеслась мимо как вихрь, и оглянулась, бросив последний испепеляющий взгляд на Филиппа. – Я тебя никуда не отпущу. Придется тебе сказать, что произошла ошибка.

Выпалив все это ледяным тоном, она хлопнула дверью и бросилась наверх, в свою спальню.