Текст книги ""Фантастика 2025-161". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Гедеон

Соавторы: Павел Барчук,Мила Бачурова,Елена Шатилова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 282 страниц)

– Да? А Леха, значит, сам себе нож в спи...

– Жека, всё! – оборвал Кирилл. – Потом. Время еще будет.

– Я готов ответить на любые вопросы, – подтвердил Шаман. – Уверен, что их немало, а секретов у меня нет. Так что, полагаю, разговор получится долгим. И сначала вам нужно отдохнуть.

– Отдохнуть – это мы запросто, – пообещал Джек. – Последний вопрос, а то не доживу до отдыха – сдохну с любопытства... Бункерный, да отцепись ты! Что за мать-героиня столько детишек нарожала? – он кивнул в сторону убежавшей троицы.

Кирилл понял, каким будет ответ Шамана, еще до того, как тот прозвучал. И не удивился, услышав спокойное:

– Наши женщины не рожают детей. Их приносит Мать Доброты.

Глава 24

Кирилл. Туапсе. 1524 км от Бункера

В доме, куда гостей привели на постой, ощущение Кирилла, что оказался в сказке, усилилось.

Дом был разделен на две небольшие комнаты беленой печью. В одной комнате напротив печи стоял буфет, наполненный посудой, у окна, украшенного занавесками – деревянный стол, покрытый скатертью, и две длинные лавки. Пол застилали плетеные дорожки. Сказочный колорит нарушал разве что угол, выделенный под кухню – с электрической плиткой на разделочном столе, явно из времен до того как все случилось. А со стены напротив входа на Кирилла взглянул знакомый – и в то же время показавшийся незнакомым – портрет. Поза женщины, прическа, платье – все в точности повторяло картину, виденную в Лунном Кругу. Должно быть, здесь в каждом доме висит такая, – подумал Кирилл. Интересно, где они взяли столько репродукций? Неужели наладили печатное производство?

Он подошел к портрету, пригляделся. И понял, что это не репродукция. Знаменитую картину скопировали, и сделал это, несомненно, талантливый художник. Он, вольно или невольно, придал женщине совсем иное выражение лица – томность и лукавство в ее глазах сменились одухотворенным светом. Те же черты, но совершенно другой взгляд. Эта женщина соответствовала громкому имени «Мать Доброты» куда больше, чем оригинал.

Ангелина, войдя, посмотрела на портрет и прижала руку к сердцу.

– Кто это рисовал? – Кирилл кивнул на картину.

– Мать Мария или кто-то из ее учеников.

– А...

– Это спальня. – Ангелина явно не горела желанием обсуждать с Кириллом вопросы искусства. Она распахнула дверь в другую комнату. – Душевая и туалет на улице, во дворе. Здесь полотенца и рубашки, – положила на одну из двух стоящих в комнате кроватей аккуратную стопку. – Мы просим вас одеться. У нас считается непристойным оголять тела.

– Охренеть житуха, – восхитился Джек. – А чего не все в колпаках ходите, как пахан? Чтобы уж вовсе мужиков от баб не отличать?

Ангелина кротко улыбнулась. Она смотрела по-прежнему на Кирилла, Джека будто не замечала.

– Э-э-э, – глубокомысленно выдавил Кирилл. До сих пор ему не приходило в голову, что руки, выглядывающие из рукавов майки, можно приравнять к непристойному оголению. – Хорошо, мы оденемся.

– Скоро вам принесут пищу, – пообещала Ангелина. И ушла.

– Пищу, понял? – плюхаясь на кровать, бросил Джек. – Не обед, не еду – пищу!

Кирилл пожал плечами:

– Привыкай. – Тоже сел на кровать. – Тридцать лет – долгий срок, я читал, что смена поколений происходит через двадцать. В здешних местах жизнь развивалась по своим законам. Попади эти люди к нам, тоже бы удивились.

– Мы хотя бы по Матери Доброты не загоняемся!

– Мы – это мы. А вспомни, что в Киржаче творится?

– Да сколько их там осталось, в Киржаче? Того гляди, последние помрут.

– То-то и оно. Там того гляди помрут, а здесь у людей есть возможность продолжать род.

– Во-от, – поднял палец Джек. – Эта песня хороша, начинай сначала! Откуда возможность? Не реально же Мать Доброты детьми отоваривает?

Кирилл развел руками:

– Я знаю не больше твоего. Надеюсь, этот Шаман прояснит, наконец, ситуацию... Кстати. Не говори, что не прислушивался. Как он, что?

Джек поморщился:

– Как медом обожрался.

– В смысле?

– Да я раз облопался по детству – в Пекше, на пасеке. Во рту сладко, в брюхе сладко, в глазах – и то кажется, что сладко! Вот Шаман, он вроде того меда. И плохого ничего – и вязнешь так, что не выпутаться. Да ты неужто сам не чувствовал? Пока он рядом был?

Кирилл задумался.

– Н-ну... Я спокойствие чувствовал. Защищенность. Как будто на перину уложили и колыбельную поют... Но я это с общей атмосферой связывал. Хорошо у них тут.

Джек кивнул:

– Хорошо. Особенно после того, как по камням ноги бил. Может, это и не Шаман, конечно. Может, глюки у меня с устатку... Ладно, бункерный. – Он встал. – Пойду погляжу, что у них там с душевыми.

***

Обед принесла женщина, внешне напоминающая Ангелину – в таком же платье и косынке, – но характером разительно отличающаяся от строгой спутницы Шамана. Она назвалась Марией. Смешливая, подвижная, ловко выгрузила из плетеной кошелки принесенную снедь. Достала из буфета и принялась расставлять на столе приборы.

А Кирилл заинтересовался тканью, из которой были изготовлены оставленные им с Джеком рубашки и полотенца.

– Скажите, – окликнул Марию, – а где производят эту ткань?

Женщина отчего-то прыснула. Переспросила:

– Ткань-то? Да кто ж ее производит? Полотно – ткут, известное дело. Там, за горами, – махнула рукой в неопределенном направлении, – поселок есть. У них синь-трава хорошо растет, целые поля засаживают. Траву собирают, сушат, мнут, потом на нити раздергивают, а потом из нитей полотно выходит. Мать Доброты научила, мира ей и добра, – женщина прижала руку к сердцу.

– А синь-трава так называется потому, что у растения цветы – синие? – уточнил Кирилл.

– Да. – Мария мечтательно улыбнулась. – Сама-то я за горами не была, не видала. А Шаман рассказывал, что красотища – глаз не оторвать! Чисто море, когда цветут. Мать Доброты ему синь-траву во сне показала, – поделилась с Кириллом она. – И саму ее, и что с ней дальше делать. Мать Доброты Шаману еще при старом мире являлась. Говорила, что скоро плохая жизнь закончится, и все вокруг по-другому будет. Вот оно и стало по-другому.

– А вы помните, какой была жизнь до того как все случилось? То есть, при старом мире? – Мария выглядела ровесницей Кирилла.

– Нет, – засмеялась та, – откуда же я помню? Я тогда малая была. Но Шаман много рассказывал! И картинки показывал. И сейчас про старую жизнь, нет-нет, да вспоминает… Плохо, говорит, тогда люди жили. Злыми были, жестокими! Обижали друг друга. Сейчас-то, конечно, все не так, спасибо Матери Доброты. – Мария прижала руку к сердцу. – Не оставляет нас, днем и ночью приглядывает. Если мы не знаем чего – всегда подскажет, научит.

– А как она это делает? Ну, подсказывает? – Кирилл всё не мог избавиться от ощущения, что его дурачат. Хотя Мария выглядела вполне серьезной.

– Так, через Шамана, – удивилась женщина. – Всё, что у нас есть – детишки, сады, поля, – все от Матери Доброты пришло. А Шамановыми устами она с нами разговаривает. Слышит он ее, во снах. Иной-то раз и мне слыхать, как разговаривает. И Ангелина говорила, тоже слышит. И Серафима.

Кирилл нахмурился:

– Не понял. Шаман, что – разговаривает во сне?

– Ну да.

– А вы… э-э-э… живете вместе с ним? Если слышите?

Мария прыснула:

– Ну а где ж еще жене-то быть, если не при муже?

– При каком муже? – Кирилл запутался окончательно. – То есть... Шаман – ваш муж?

– Ну, конечно! А я разве не сказала?

– Нет.

Мария всплеснула руками и снова засмеялась:

– Вот же бестолковая, заморочила голову! Надо было сразу сказать. Муж. Ангелины, Серафимы и мой.

Тут Кирилл почувствовал, что у него отваливается челюсть. Хлопку входной двери обрадовался, на вошедшего Джека посмотрел с благодарностью. А в следующую секунду Мария взвизгнула.

– Ты чего, красавица? – удивился Джек. Он стоял в дверях и придерживал обмотанное вокруг бедер полотенце. – Мышь увидала, что ли?

Мария смотрела на него, вытаращив глаза. Она стремительно покраснела, потом побледнела, а потом опустила голову и бросилась к выходу. Мимо Джека попыталась проскользнуть осторожно, боком – так, чтобы ни в коем случае не дотронуться и не поднять на него глаза. Джек недоуменно отстранился с дороги. Мария распахнула дверь и, едва ли не бегом, выскочила из комнаты.

Джек выглянул за порог, посмотрел ей вслед. Нырнув обратно и закрыв дверь, осведомился:

– Ты до чего бабу довел?

– По-моему, – медленно проговорил Кирилл, – это ты довел.

– Во нормально! А ничего, что меня тут вообще не было?

– Ты слишком феерично появился.

– Чё?

– Наповал, говорю, сразил своей красотой! Есть ощущение, что наша одалиска голого мужика сейчас впервые в жизни увидела.

Джек присвистнул. Посмотрел на полотенце:

– Я не голый.

– Ничего, ей хватило.

– А как ты ее обозвал?

– Одалиска. Так называли женщин, живущих в гареме. – Джек по-прежнему смотрел с непониманием. Кирилл добавил: – Гарем – это несколько жен при одном муже.

– Угу, – помолчав, сказал Джек.

Подошел к столу, подозрительно заглянул под крышку принесенной Марией кастрюли, понюхал содержимое. Потом заглянул в принесенный ею же кувшин. Констатировал:

– Бухлом не пахнет. Уже всё выжрал, что ли?

– Да если бы. – Кирилл потер виски. – Хотя не знаю, сколько надо выпить, чтобы до такого додуматься… У них тут, видишь ли, очень своеобразное мироустройство.

***

– Итак, вы собрались бежать от холодов, – подытожил рассказ Кирилла Шаман. – Сколько вас?

– В нашем поселке около ста человек, включая детей. – Разговаривать с Шаманом было непросто – из-за надвинутого на лицо капюшона. Оказалось, что говорить будто со стенкой, не наблюдая ответной реакции, то еще удовольствие, Кирилл с трудом сдерживал желание попросить Шамана снять капюшон. – Но есть и другие поселки. Оценить общее количество переселенцев я пока затрудняюсь, но, надеюсь, это не станет проблемой. По пути мы видели много необитаемых мест.

Голова в капюшоне покивала:

– Места здесь достаточно, не спорю. Но вы, вероятно, заметили – у нас свои порядки. Мы живем по законам, которые дала Мать Доброты. Не уверен, что ваших людей они устроят.

– Пока мне сложно об этом судить. На протяжении пути нас встречали, мягко говоря, недружелюбно. Возможности узнать о ваших порядках попросту не было.

Голова снова покивала:

– Разумеется. – Мягкий голос Шаман, казалось, обволакивал. С ним не хотелось спорить. Хотелось откинуться на стуле, вытянув ноги, слушать и наслаждаться. – Вы пришли к нам – на землю мира и добра, много лет не знающую войн – с оружием. Вы сильны, напористы. Выглядите людьми, которым не раз доводилось убивать. Конечно, вас испугались. Сражаться наши люди не умеют, они предпочли спрятаться.

– Несмотря на то, что мы не сделали вашим людям ничего плохого?

– Представьте ситуацию – на вас едет танк. – Шаман, сидящий за столом напротив Кирилла, положил одну ладонь на ребро, другую медленно потащил по столешнице в сторону первой. – Страшная машина, о которой вы знаете лишь то, что создана она для убийства. Вы впервые видите эту машину. Возможно, она остановится. А возможно, и нет. Вы останетесь стоять на месте или отойдете?

– Я бы остался, – объявил Джек. – В жизни танков не видал!

– Не сомневаюсь. Но, боюсь, наши люди не столь любопытны.

– Что ж, тогда расскажите вы. – Кирилл так же, как Шаман, положил на стол руки. Всем своим видом изобразив твердую решимость не уходить до тех пор, пока не узнает все, что хочет. – В целом я уже понял, что жизненный уклад в наших мирах различается в корне. – Джек фыркнул, сдерживая смешок. Кирилл сердито зыркнул и продолжил: – Но давайте начнем с начала? Если я правильно понимаю, самое развитое поселение в здешних краях – то, в котором мы сейчас находимся. А глава этого поселения – вы. Верно?

– Да. Верно.

– Тогда, если не трудно, расскажите о себе. Сколько вам лет?

– В год, когда погиб старый мир, было девятнадцать.

Ого! Да он старше Германа. Получается, за пятьдесят – по нынешним меркам серьезный возраст.

– А почему вас называют Шаманом? Что это значит?

Шаман развел руками:

– Так прозвали люди. Я слышу Мать Доброты и доношу до людей ее наказы.

– Видите ли. – Кирилл догадывался, что обсуждать эту скользкую тему придется и заранее подобрал слова. – В нашем мире Мать Доброты, насколько мне известно, не являлась никому и никогда. В свое время мы с Джеком, – он кивнул на товарища, – добирались до самого Новосибирска – а это четыре тысячи километров к востоку, – и, уверяю, ни там, ни в поселках, которые встречались по пути, о Матери Доброты тоже никто не слышал.

– Весьма вероятно, – грустно кивнул Шаман, – Мать Доброты являет свою милость не всем.

Повисла неловкая пауза.

Кирилл ждал продолжения, но его не было. Шаман замолчал.

– Понял, бункерный? – хмыкнул Джек. – Хрен тебе, а не Мать. Недостоин.

– Я этого не сказал. – Мягкость Шамана впервые дала сбой. Кирилл почувствовал, что он сердится – как и то, что Джек намеренно пытается вывести собеседника из себя. Ждал словесной баталии, даже на стуле подобрался. Но Шаман быстро взял себя в руки. Вернувшись к прежнему тону, закончил: – Мотивы Матери Доброты мне неведомы.

– Хотя, по-твоему, так нам и надо? – ехидно уточнил Джек. – Правильно ваша Мать делает, что не является?

Кирилл ожидал, что Шаман уклонится от ответа. Но тот сказал спокойно и твердо:

– Да.

***

В первые годы после катастрофы уцелевшему населению города, где жил Шаман, как и прочим людям, приходилось несладко.

Бешено злое солнце. Жестокие шторма, прокатившиеся по побережью и разрушившие города. Посевы, унесенные наводнением... Ни одна из бед, о которых рассказывали старики на севере, не обошла стороной и юг. Шаману, в то время девятнадцатилетнему юноше, явилась во сне Мать Доброты и научила, что в затопленных полях можно посадить рис. Над Шаманом смеялись, в его затею не верили. А он сделал так, как научила Мать, снял хороший урожай, и в ту зиму это спасло от голода многих. Следующий рассказ Шамана о явлении Матери Доброты встречали уже без насмешек.

Со временем явлений Матери Доброты начали ждать. А Шамана, как проводника Слова Её, окружили почетом и уважением. Каждое явление Матери Доброты сопровождалось новым уроком: по агрономии, производству, мироустройству. Мать Доброты рассказывала, какие культуры в какое время года выращивать, как применять полученный урожай – так, чтобы в дело шло всё, от вершков до корешков. Научила, как наладить водопровод, запустить генераторы, помогла организовать ткацкое и гончарное производство. Кроме того, Мать Доброты воспитывала свою паству. Постепенно приучала усталых, озлобленных людей любить и уважать друг друга.

Когда в одном из поселков кто-то из жителей упился до белой горячки и едва не утонул в море. Мать Доброты попросила паству не употреблять больше алкоголь. После несчастного случая, приключившегося с кем-то на охоте, посоветовала не трогать зверей – они тоже хотят жить. Пообещала научить, какую растительную пищу можно употреблять вместо мяса, и научила. После этого в поселках перестали разводить свиней. Держали коров и коз, дающих молоко, овец, с которых стригли шерсть. Мать Доброты обещала, что, когда людское сообщество, следуя ее заветам, станет добрым и справедливым, в нем появятся дети. И однажды Шаман надолго закрыл двери своего дома, не показывался на люди два месяца. Он отшельничал и раньше, бывало, что надолго уходил, посещая другие поселки. Но, чтобы закрылся в доме – такого прежде не случалось.

Ангелина, первая и в то время единственная жена Шамана говорила, что он почти не выходит из комнаты. Днем, когда все спят, ведет долгие чуть слышные разговоры. Поселок замер в ожидании. И на исходе второго месяца отшельничества, возле молельни Матери Доброты на поселковой площади появилась завернутая в одеяльце, крепко спящая девочка.

Женщина, нашедшая ребенка, бросилась к Шаману. Вместе с Ангелиной они открыли дверь его комнаты. Шаман лежал на полу без сознания. А на одеяле девочки было вышито имя: Ариадна.

Мать Доброты давала имена всем своим детям, ни один младенец не оказался безымянным. Появлялись они с тех пор во всех поселках, где почитали Мать Доброты. Всего, сказал Шаман, по его подсчетам, на юге обитало около тридцати детей. А самый дальний поселок, заслуживший появление детей, находился больше чем в тысяче километрах к северу. Шаман был там лишь однажды, принес портрет Матери Доброты и Слово Её, как приносил в разное время в другие места. Пробираться на север дальше он тогда не рискнул – не был готов к холодам и начинающейся зиме.

– А название того поселка не помните? – Кирилл мучительно пытался сообразить, почему же он-то понятия не имел о существовании едва ли не под боком нового религиозного культа.

Шаман покачал головой:

– Увы. Это было давно.

– Сколько лет назад?

– Больше десяти. Точнее, боюсь, не скажу.

– И больше вы так далеко не уходили?

– Нет. Ни разу.

– А если не секрет, чем занимались до катастрофы?

– Не секрет. Учился в университете.

– На кого?

– На финансового менеджера. По нынешним временам, самая невостребованная специальность из всех, что можно представить… Пытаетесь понять, почему именно я?

Проницательность Шамана смутила, Кирилл почувствовал, что краснеет.

– Извините. Но, согласитесь – это едва ли не первый вопрос, который приходит в голову. Вы бы на моем месте не пытались угадать?

– Непременно, – кивнул Шаман. – Более того, сам не раз думал – почему я? И пришел к единственному выводу. Мать Доброты сжалилась над самым убогим из выживших.

Кирилл недоуменно поднял брови:

– О чем вы?

Вместо ответа Шаман взялся за капюшон. И, помедлив, сбросил.

Кирилл вздрогнул.

***

Его детство пропахло прелыми тряпками. Вся маленькая, тесная, унылая квартира на втором этаже старого панельного дома, где жил с матерью, бабкой и слабоумной старшей сестрой, пропахла прелыми тряпками.

Его мать была некрасивой. Болезненно худой, с испуганными глазами и горькими морщинами на лбу и вокруг рта. Все женщины, окружавшие его, были некрасивыми. А бабка с сестрой – еще и мерзкими.

Бабка ругала и ненавидела – его, сестру и мать. Мать, по ее мнению, не должна была рожать ни сестру, ни его. Все беды, говорила бабка, от мужиков.

Его сестра мочилась в постель и пускала слюни. Он запомнил ее дебелой теткой – белокожей, веснушчатой, с торчащими вперед щелястыми зубами и разумом пятилетнего ребенка. Больше всего сестра любила грызть соломку – грошовое лакомство, которое в сетевом магазине во дворе продавали «по акции».

К десяти годам он выучил наизусть весь ассортимент, который в окрестных магазинах продавали по акции. Деньги в семье не водились, и слово «нищеброд» он запомнил, еще когда ходил в детский сад. Продавщицы в магазинах «несчастненького» знали и одергивали гопников, которые показывали на него пальцем – грозили позвать охрану. Охранники его тоже знали. На гопников, по долгу службы, рявкали, а встретившись глазами с ним, брезгливо отворачивались.

Он родился таким же, как и сестра, в медицине это называлось «с пороками развития». В народе таких, как он, интеллигентно называли «ущербными». А неинтеллигентных названий было много, он знал наизусть все. Задержками в умственном развитии, в отличие от сестры, не страдал.

По крайней мере, именно так говорили врачи. В очередной раз закрывая его медицинскую карту и вздыхая – показаний для определения в спецшколу нет. Пусть мальчик ходит в обычную. Общение со сверстниками… социализация… и прочий лицемерный бред. Дети-уроды обходятся чиновникам дороже пенсионеров и сирот, это он однажды тоже узнал.

Школу и одноклассников ненавидел еще больше, чем семью. Дома к его росту – сто сорок семь сантиметров к пятнадцати годам, вкупе с весом под восемьдесят кило – привыкли. Дома никто не обзывал его карликом, жирдяем и жабой – из-за нездоровых, выпученных глаз. А в школе обзывали. Хотя били редко, все больше брезгливо сторонились. Кажется, хулиганы всерьез опасались, что, прикоснувшись к нему, могут превратиться в такую же богомерзкую тварь.

Эти слова – богомерзкая тварь – он впервые услышал на одном из собраний, когда начал на них ходить.

А начал внезапно. Просто однажды – ему было пятнадцать лет – подошла на улице красивая девушка в скромном длинном платье. Улыбнулась. И взяла за руку – его, из-за одного взгляда на которого малые дети плакали. И позвала: «Пойдем со мной».

И он пошел. А кто бы не пошел? Кто бы сумел отказать богине, которая без страха взяла его за руку? Он ни разу не пожалел о том, что пошел. Тот день перевернул его жизнь.

Глава 25

Кирилл. Сочи. 1566 км от Бункера

Из поселка Шамана Кириллу с Джеком пришлось уйти. Шаман недвусмысленно дал понять, что людям, пришедшим с оружием, не место на «земле мира и добра». Границу своих земель он обозначил на карте кругом с радиусом в пятьдесят километров. На вопрос о том, как обстоят дела в поселках, находящихся за границей его территории – если двигаться вдоль моря на юг, – уклончиво ответил, что давно там не был. О причине уклончивости Кирилл узнал, добравшись до первого населенного пункта: от благодетельства Матери Доброты аборигены в свое время наотрез отказались.

***

– Я тогда молодой был, – рассказал Кириллу мужчина его возраста по имени Виктор, глава поселка, – а командовал у нас дядя Паша. Крутого нрава мужик. Шамана с его Матерью в такую даль послал, куда волки срать ходить боятся. Я, говорит, слава те господи, пока еще родную мать помню. А нарисованной бабе песни петь – годы мои не те, даже за ради детей. Вали, говорит, отсюда, сердцем чую – не сработаемся.

В Сочи обитало два десятка человек, в возрасте от тридцати шести до сорока трех лет. Еще год назад было больше. А десять лет назад было больше почти втрое.

– Молодец дядя Паша, – восхитился Джек, – уважаю! Мне их за песни тоже придушить хотелось. Как начнут голосить – так не знаешь, куда б башку засунуть, чтобы не слышать.

В поселке Шамана начало и конец каждой новой ночи отбивали псалмами, посвященными Матери Доброты. Псалмы исполняли всем поселком вечером, перед тем как отправиться на «службы», и утром, перед тем как разойтись по домам. График соблюдался неукоснительно, как и другие правила. Например, адепты Матери Доброты не признавали пищу животного происхождения, не разводили даже кур и гусей. Недостаток белка с лихвой восполняли разнообразием растительной пищи и молочных продуктов. У Кирилла глаза на лоб полезли, когда Шаман принялся перечислять произрастающие на полях – под руководством и при содействии Матери Доброты, разумеется – зерновые и злаковые культуры.

У Шамана по всем правилам агрономической науки прививали плодовые деревья, сажали овощи, выращивали стойкие к наводнениям и засухам сорта ржи и пшеницы. За перевалом – «за горами», как выразилась Мария, росли лен – та самая синь-трава – и хлопок. В двух поселках было налажено масштабное, оборудованное станками ткацкое производство.

И от всех этих благ бунтарь дядя Паша в свое время отказался. Не захотел носить «монашескую» одежду, петь псалмы и выкладывать вокруг портрета Матери Доброты посреди поселка Лунный Круг – так назывались покрытые фосфором камни-голыши.

– Ругался, помню – страсть, – с улыбкой вспоминал Виктор. – Одеваться, говорит, эта самая Мать велит, а то непотребство! А ежели у меня тут, к примеру, жара такая, что камни плавятся? А я, как мудак, сам в рубахе с длинным рукавом ходи, и всех в такие обряжай? Не, говорит, не наш вариант, – рассказывал Виктор. – Даже детишек эта твоя Мать, если и даст – чему я их учить буду? Песни орать, с коровами в десны целоваться, да крыжовник подвязывать? Нет уж. Я либо доживу до того, что дети не абы откуда появляться будут, а из понятного места, которое бабе природой предназначено, либо не доживу. Вот тебе и весь мой сказ.

– Жаль, что не дожил, – сказал Кирилл.

– Вечная память, – кивнул Виктор. И поднял стакан с самогоном.

Алкоголем в Сочи, в отличие от шаманских поселков, не брезговали. За покойного дядю Пашу выпили, не чокаясь.

– Дети появятся, – пообещал Кирилл. – Порошок у нас с собой. Если не боишься, могу хоть завтра прививки начать.

Виктор грустно улыбнулся:

– Мы тут пуганые. И терять нам нечего, сколько той жизни-то осталось? Будет толк с твоих прививок – хорошо. Нет – ну так один черт скоро помирать.

– И неужели за столько лет никто из вас... – Кирилл замялся.

– К Шаману-то на поклон не пошел? – понимающе закончил Виктор. – Ну, чего греха таить – бывало, что уходили. Я и сам сколько раз думал – может, плюнуть на всё, да к нему под крыло? И каждый раз дядю Пашу вспоминал. Что и сам бы – ни за какие пряники, и мне потом руки не подал. А еще вспоминал, что дети-то у шамановцев, конечно, есть – да только они вроде и не ихние. Там ведь как положено?.. Взялся, к примеру, человек ребенка воспитывать. Год растит, пять, десять – а потом вдруг бац, провинился в чем-то. На Материн портрет, допустим, косо поглядел. Так дитё у него запросто отберут и другому отдадут – будто козу или корову.

– Не может быть, – изумился Кирилл.

– Точно тебе говорю. Как по мне, так я бы и козу не отдал, – продолжил Виктор, – чай, живая тварь, не колода дубовая. А тут дитё!

– Зато у Шамана гарем, – насплетничал Джек.

Виктор скривился:

– Слыхал. У них и такое бывает, что, например, два мужика при одной бабе живут. Да только на хрена это нужно, если секс – по праздникам и по особому Материному разрешению? А Шаман со своими кралями, говорят, вовсе не спит. Вместе чисто для удобства живут, чтоб по хозяйству сподручней. Удобно-то, может, и удобно, но, как по мне, не по-людски... Короче, мужики. Вы походите, поосматривайтесь. Штормами нас, конечно, здорово побило, ну да город большой, места много. Что найдете нежилое – ваше. Я бы в порт сходил, при старом мире рядом с гаванью хорошие дома строили. Там и сейчас еще не все обвалилось... Проводить бы, показать – да некогда, кукурузу снимаем.

– Ничего, – пообещал Кирилл, – разберемся. Спасибо тебе.

***

Виктор не ошибся. Хороших домов рядом с гаванью действительно хватало. Обшарив их и убедившись, что на первое время жилья переселенцам хватит, Кирилл и Джек вышли на причал.

Корабли, стоявшие здесь когда-то на рейде, смыло штормами. Волны разбили пирсы, море унесло складские ангары и погрузочные машины. Люди, которые когда-то все это создали, тридцать пять лет как покоились на морском дне. Но величие того, что было, ощущалось даже в развалинах.

– А где-то в доках, может, и корабли стоят, – сказал Кирилл. – Поищем?

«Поискать» что-либо Джек не отказывался никогда. Корабли в доках они действительно увидели.

– Починить-то его можно? – обследовав первый корабль, деловито спросил Джек. – Чтобы снова по морю ходил?

В тот момент Кирилл скептически пожал плечами – нашел, о чем думать. Сам он заинтересовался кораблями как возможным источником металла и запчастей для будущего производства. А закончив осмотр доков, усевшись вместе с Джеком на берегу и глядя в морскую даль, задумчиво произнес:

– А знаешь, может, не совсем это и бред – заново освоить мореплавание. В рамки антинаучной ереси Бориса, земля ему пухом, вполне укладывается. Для чего-то ведь климат изменился? Зачем-то нас заставляют подорваться с насиженного места? Здесь, конечно, кораблей мало. А вот если, например, до Новороссийска добраться – это километров двести отсюда, там крупный порт был, – то из десятка кораблей собрать что-то жизнеспособное наверняка получится. Одна фигня: моряки из нас так себе. Даже если сумеем восстановить корабль, не факт, что продержимся дольше, чем до первого шторма.

Джек пренебрежительно фыркнул:

– Подумаешь, шторм! Я в кино видал – ерунда. Поплещет да перестанет.

– А я в кино видал, как мужик в красных трусах по небу летает. И чего?

Джек скривился:

– Так! Хорош отмазываться. Начал, так не сливайся. Чини корабль, а там разберемся.

– А если потонем?

– Щас! Говно не тонет... Вот чую, что корабль нужен – аж пятки чешутся. – Джек откинулся на спину, зарылся локтями в гальку. – Как в первый раз море увидал – тогда, с горы, – прямо сердце ёкнуло. Я, может, для того и живой остался на перевале, чтобы в море уйти.

– Что... – начал Кирилл. И не закончил, все-таки Джека не первый день знал. Научился чувствовать моменты, когда не нужно перебивать.

– Я ведь слышу, как ты из-за Эрика терзаешься, – не глядя на Кирилла, ровным голосом продолжил Джек. – Как его загубил, чтобы меня спасти.

Кирилл отвел глаза.

– Думаешь, раз я молчу, то и не догнал ни фига? Самому, как вспомню, выть охота. Боец с меня, конечно, лучше, чем с Эрика – да только вряд ли ты об этом думал, когда по веревке палил. Ты меня спасал. Не бойца – меня! А не Эрика. Хотя у него – семья, дочки. Не то, что я – пугало без огорода. Подох бы, так и плакать некому.

– Неправда!

– Да правда! Сам знаешь, что правда. Я не жалуюсь, бункерный. Жил неприкаянным и помру таким же. А помирать буду – к тебе ныть не приду, не надейся. Только вот нельзя мне помирать! Теперь уже, после того как Эрик погиб, нельзя! Несправедливо, понимаешь? Если уж сберегла судьба – так неспроста, поди? Для чего-то я нужен, не просто же так небо копчу? В общем, ты что хочешь делай, а пароход почини.

– Бр-р-р. – Кирилл потряс головой. – Связи пока не улавливаю, но, допустим, починю. Дальше-то что? По морям ходить – целая наука, называется навигация. Ты хоть представляешь, что такое море? Не здесь, на земле, а там? – Кирилл махнул рукой в горизонт. – Кругом бескрайняя вода, берегов не видно, ориентиров ноль! Откуда ты будешь знать, в какую сторону двигаться?

– Дак, не дурной поди, компас возьму. Делов-то.

– Сомневаюсь, что это поможет.

– А тебя вообще, хлебом не корми – дай посомневаться. Море и море, подумаешь! Та же лужа, только шире.

Кирилл невольно улыбнулся.

– Да зачем его переплывать? Что там, по-твоему, за морем такого, чего здесь нет?

– А я откуда знаю? Я же не был. А там, может, коровы на рогах ходят или щель у баб поперек. Не пойдешь, так не узнаешь.

Кирилл покачал головой:

– Жека... Ты никогда не повзрослеешь.

– А мне не больно и хотелось. Вон сколько вас, взрослых да умных, дай хоть мне дураком побыть.

– Вообще, может, ты и прав, – помолчав, задумчиво проговорил Кирилл. – Если бы Магеллан или Васко да Гама в свое время на берегу сидели...

– Какой Васька? – деловито уточнил Джек. – С Вязников?

– Нет. Это мореплаватель такой был.

– До того как все случилось?

– Угу, примерно. Семьсот лет назад.

– Ну, во! – обрадовался Джек. – А ты говоришь, потонем! Если Васька твой не потонул, так мы-то с хрена? Поди, не хуже него плаваем.

– Ладно, – засмеялся Кирилл, – сюда дошли, так и до Новороссийска доберемся.

– Вот! Другое дело. И вообще... Бункерный. – Джек вдруг резко посерьёзнел. Сел, глядя в сторону поселка.

Кирилл насторожился, посмотрел туда же: