Текст книги ""Фантастика 2025-161". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Гедеон

Соавторы: Павел Барчук,Мила Бачурова,Елена Шатилова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 282 страниц)

Глава 10

Бункер. 53 дня после возвращения. Елена

Вернувшись от Даши – бедняжка совсем расклеилась, – Елена Викторовна долго в задумчивости сидела на диване. Потом заставила себя подняться. Переоделась, поставила греть воду, чтобы заварить чай.

У нее в комнате давно жил принесенный сюда из институтской лаборатории, где когда-то работала, чайный набор: поднос, крошечные чашки и приплюснутый заварочный чайник. Набор был подарен сотрудникам лаборатории китайской делегацией задолго до того как все случилось. Он пылился на полке за стеклом. Елена наткнулась на чайник и чашки, когда разбирала уцелевшее оборудование. Подумала, что с ними в комнате будет уютнее, и забрала себе.

Еленину обстановку хвалили все обитатели Бункера. Кровать хозяйка отгородила раздвижной ширмой, поделив таким образом помещение на два: «спальню» и «гостиную». И ерунда, что в «спальне» умещалась только кровать – зато в гостиной стоял небольшой диван перед низким, покрытым скатертью столиком, а на противоположной стене, над рабочим столом с компьютером и бумагами, висела плазменная панель. Вадим и Любовь Леонидовна с удовольствием заходили к Елене выпить чаю – адапты привозили из Пекши ароматные сушеные травы, а иногда ухитрялись выкапывать «в завалах» настоящую заварку. Вадим уверял, что чай Елена готовит бесподобно.

Звать Вадима в гости сейчас не хотелось. Елену весь день грызла одна и та же мысль, и она страшно боялась, что на лице появится отражение этой мысли – хотя понимала, что такое вряд ли возможно.

На плазму Елена вывела любимую подборку, оперные арии. Всеми силами пыталась отвлечься, а голоса знаменитых когда-то певцов действовали умиротворяюще. В юности Елена обожала оперу.

Casta Diva, che inargenti

Queste sacre antiche piante

A noi volgi il bel sembiante,

– безупречным сопрано выводила на экране Рене Флеминг.

… Как этот адаптский паршивец догадался, что Елена не пьет антилав?! Откуда он мог узнать? И кому успел проболтаться? За работой, разговорами с Вадимом и душеспасительной беседой с Дашей Елена отвлеклась, а сейчас снова осталась один на один с гложущими мыслями.

Как он догадался?!

«Casta Diva» закончилась. Изысканную блондинку Флеминг на экране сменила жгучая брюнетка Каллас.

L’amour est un oiseau rebelle

Que nul ne peut apprivoiser,

Et c’est bien en vain qu’on l’appelle,

S’il lui convient de refuser…

Старинная черно-белая запись, Елена долго искала в архивах чистый, хороший звук.

Rien n’y fait, menace ou priere,

L’un parle bien, l’autre se tait:

Et c’est l’autre que je prefere, – беззвучно повторяла за певицей она. Русский перевод этой арии не любила.

В дверь постучали. Елена обрадовалась. Кто бы ты ни был, спасибо, что пришел! Все лучше, чем в сотый раз прокручивать в голове встречу с адаптом и пытаться понять, чем себя выдала…

Елена приглушила звук. Встала и открыла дверь.

– Здрассьте.

На пороге стоял адапт. Тот самый.

– Ты… – задохнулась Елена. – Что ты здесь делаешь?!

– Вопрос у меня, – спокойно отозвался адапт. – Важный.

Елена помедлила, мысленно сосчитала до десяти – это всегда помогало взять себя в руки.

– Что случилось?

– Ничего. Просто, спросить хочу. Впустишь или тут постоим? – адапт скрестил руки на груди, прислонился к косяку.

Елена сообразила, что выглядит это так, как будто она боится впускать его в комнату.

– Проходи. – Отступила в сторону.

Уговаривать себя адапт не заставил. Вошел, с интересом огляделся.

Уставился на экран.

– Ух, какая тетка! А чего так плохо видно?

– Это очень старая запись, – объяснила Елена, – пятидесятых годов прошлого века.

Оркестр за спиной Марии Каллас дружно взмахнул смычками.

– Чем это они машут? – Адапт склонил голову набок, разглядывая. Лицо его являло собой образец простодушия, кажется, и вправду никогда не видел оркестр.

– Это смычки, – объяснила Елена. – Специальное… м-м-м… приспособление для игры на скрипке. А скрипка – это…

– Знаю. Как гитара, только маленькая… Фига себе, сколько их там! – Адапт с интересом вглядывался в экран.

– Камерный оркестр. Двенадцать человек.

– Охренеть. Двенадцать человек одной бабе подыгрывают.

– Эту «бабу» звали Мария Каллас, – сердито сообщила Елена, – она была самой знаменитой певицей своего времени! Уверена, что любой из музыкантов почитал сопровождение за честь.

L’oiseau que tu croyais surprendre

Battit del’aile et s’envola…

l’amour est loin, tu peux l’attendre;

Tu ne l’attends plus, il est la!

Tout autour de toi, vite, vite,

Il vient, s’en va, puis il revient…

Каллас взяла самую высокую ноту.

– Не, ну поет-то круто, – согласился адапт, – только непонятно ни фига. Про любовь, поди?

– Почему ты так думаешь?

– А про что еще? – Адапт подмигнул Елене. – Не частушки ж матерные орать, с такой-то голосиной.

Он ухитрялся одновременно поглядывать на экран и перемещаться по комнате, осматриваясь. Двигался плавно, но почему-то напомнил Елене хищника на цирковой арене – такой же притворно медлительный и обманчиво мирный.

Щелкнул, выключаясь, закипевший чайник. Адапт оглянулся. Увидел крошечные чашки, фыркнул, но ничего не сказал. И уходить явно не собирался.

– Чего ты хотел? – Елена повернулась к полке, где хранила заварки.

Керамические банки и горшочки тесно прижимались друг к другу. Елена потянула на себя одну из банок, придерживая прочие. Обычно этот фокус удавался без труда, а сегодня все шло не так – вытягиваемая банка заставила упасть другую, стоявшую на краю полки.

Адапт быстро опустился на корточки. Поднял банку, потянулся за отскочившей крышкой. Заварки внутри оказалось немного, она почти не рассыпалась. А рука адапта, когда тянулся за крышкой, столкнулась с Елениной, та тоже машинально опустилась на корточки.

Пробормотала:

– Извини.

– За что? – Адапт, казалось, искренне удивился.

– Я тебя задела.

– Так и задевай на здоровье. Мне, может, понравилось? – Парень улыбнулся, протянул Елене руку ладонью вверх: – На, стучи еще!

– Не болтай ерунду. – Взгляд Елены невольно задержался на его руке.

Широкое мужское запястье, крепкие темные пальцы, иссеченные черточками – Елена знала, что это следы сюрикенов. Подумала почему-то, что вряд ли этот парень по мишеням промахивается. Ловкий он. И сильный, наверное, вон какие плечи…

Адапт выпрямился, закрыл банку крышкой, поставил на стол. Руки протянул Елене, помочь подняться. Вроде, естественный жест, но Елена заколебалась, не решалась ухватиться. Адапт ждал, глядя на нее. За деланным простодушием взгляда Елене чудилась насмешка. Пауза затягивалась.

«Да что за глупости!» – обругала себя Елена.

Взялась за руки парня. И, едва дотронулась, пронзило понимание – чего так опасалась.

Близость парня ее волновала. И она это, оказывается, с самого начала чувствовала, с того момента, как впервые его увидела.

Невольно вспомнился цепкий взгляд, окинувший при знакомстве ее фигуру. Сладкая волна, прокатившаяся по телу от этого взгляда…

– У тебя был ко мне вопрос, – поднимаясь и торопливо отстраняясь, напомнила Елена.

Пусть уже спрашивает и проваливает, чем дальше, тем все более неловко она себя чувствовала.

– Вопрос простой. – Адапт шагнул к ней, снова приблизившись на опасное расстояние.

Отступать было некуда, Елена уперлась голенями в диван. Собрав в голосе всю холодность, на какую была способна, обронила:

– Слушаю.

– Когда тебя в последний раз мужик обнимал?

Дожидаться ответа адапт не стал. Обнял Елену и поцеловал в губы.

Ее не целовали уже очень много лет. Так горячо и настойчиво не целовали никогда.

Губы ответили на поцелуй сами, и тело прильнуло к адапту само. Как же сильно ей этого не хватало, оказывается…

На недостаток мужского внимания синеглазая миловидная шатенка Леночка никогда не жаловалась, но предпочитала держать кавалеров на расстоянии, не позволяя лишнего никому. До серьезных отношений добралась с единственным мужчиной, за которого, хорошенько обдумав все «за» и «против», решила выйти замуж. Они уже и заявление в ЗАГС подали, а потом все случилось. И некому стало позволять или нет.

– Ты ведь нормальная, – отрываясь от губ Елены, жарко проговорил адапт, – я сразу срисовал. Ты хочешь, ты чувствуешь… Почему? Колеса не пьешь?

Вадима и Елену в Бункере называли «наша молодежь». Обоим в год, когда все случилось, едва исполнилось двадцать три. В большинстве же своем собравшиеся под землей люди давно перешагнули отметку «за тридцать».

Они оставили на поверхности слишком многое для того, чтобы пытаться начать личную жизнь заново. О судьбе жен, мужей, детей могли лишь догадываться. В такой обстановке ухаживания казались безнравственными, и разработанный Вадимом антилав сочли наилучшим выходом для всех.

– У меня аллергия на антилав, – вырвалось у Елены, – я не могу его пить.

Это было правдой. От аллергии на лекарственные препараты она и до катастрофы страдала. Обращаться с проблемой к Григорию показалось глупым, у врача и без того дел полно. К тому же, повышенной страстности Елена у себя никогда не наблюдала – так неужели не сможет совладать с плотскими желаниями самостоятельно, без химии? И до сегодняшнего дня ей это, кстати, отлично удавалось. Разве что присутствие Германа выбивало из колеи.

С Германом Елене хотелось заигрывать и по-дурацки хихикать. Сесть поближе, почувствовать твердое плечо. Даже грубость его не отталкивала, а скорее притягивала – слишком уж не похож был взрывной и горячий командир адаптов на спокойных, равнодушно-приветливых бункерных мужчин. Но Елена хорошо понимала, что ее связи с Германом, если таковая вдруг случится, в Бункере не поймут. Прежде всего, Вадим не поймет. И не простит, оттолкнет навсегда.

Вадим и Герман оказались слишком разными людьми для того, чтобы прийти к общему знаменателю. От прямого противостояния их удерживал только Сергей Евгеньевич, непостижимым образом угадывая и гася в зародыше любые конфликты… Нет. Потерять расположение Вадима – да что там расположение, искреннее восхищение, Вадим неоднократно объявлял Елену «лучшим другом» и «прекраснейшей из женщин» – она не могла. И встреч с Германом старалась избегать.

Сейчас обнимающий ее адапт показался Елене отражением Германа. Живым, плотским воплощением мечтаний…

– О как. – Парень провел руками по спине Елены. Тело тут же предательски отозвалось, изогнулось навстречу. – Сама, значит, не пьешь, а других заставляешь?

– Никто никого не заставляет, – пытаясь сопротивляться не столько адапту, сколько себе, пробормотала Елена. – Мы делаем это добровольно.

– Угу. Колхоз – дело добровольное… Ладно, мне ваши разборки побоку. – Губы парня заскользили по шее Елены, касаясь кожи поцелуями. Пальцы затеребили пуговицы на домашней блузке.

– Прекрати… – Слово выговорилось с трудом.

Елена боролась с собой. Мысли метались.

«Он мальчишка, вдвое младше тебя…»

«Ты с ума сошла, что ты делаешь…»

«Нельзя этого допускать…»

«Боже мой, как же сладко…»

L’amour est enfant de Boheme,

Il n’a jamais, jamais connu de loi;

Si tu ne m’aimes pas, je t’aime:

Si je t’aime, prends garde a toi!

– звенело с экрана.

Под последние звуки Хабанеры адапт оторвал Елену от пола и потащил за ширму.

***

– Да не скажу я никому! Не дергайся.

Жаркое безумие того, что произошло, постепенно отпускало. Тело Елены еще нежилось, адапт поглаживал ее по плечу, а разум потихоньку возвращался.

Елена нашла в себе силы отодвинуться.

– С чего ты взял, что я дергаюсь?

Адапт улыбнулся:

– Вот, с этого самого и взял. Злиться начала. – Удерживать Елену он не стал. Улегся на бок, подперев рукой голову. – Тяжело, небось? Столько лет без ласки?

Елена почувствовала, что краснеет. Потянулась к сенсору на стене, притушила свет. Оборвала льющийся из плазмы «триумфальный марш» Верди – бравурная, победная мелодия показалась издевательством.

– У меня есть моя работа. Она намного важнее… плотских удовольствий.

– Это вакцина ваша, что ли? Про которую бункерный все пел?

– В том числе. Из всех разработок вакцина – самая важная. Кстати, – вспомнила Елена, – когда увидишь Кирилла, передай, что мы с Вадимом Александровичем крайне недовольны! Человеку, считающему себя ученым, нужно поступать более осмотрительно. Подруги – подругами, но есть вещи, ради которых…

– О как, – нахмурившись, перебил адапт. – То есть бункерный, по-твоему, из-за Ларки свалил?

– Я была бы рада думать, что нет. Но пока все указывает на это. Письмо, которое он прислал – беспомощно расплывчатое, ничего из того, что мы бы уже не выяснили, Кирилл не сообщает. Два листа сплошной воды! Я понятия не имею, чем он у вас занят. Но впечатление, которое создается от его письма, – ерундой.

– А Ларке бункерный говорил, что и тот порошок, который из Нижнего приволокли, нормальный, – протянул адапт. – Вроде, допилить его маленько, и зашибись всё будет.

– Я слышала эту дичь.

– Это тебе Вадя сказал? Что оно дичь?

Елена рассердилась уже всерьез:

– Во-первых, Вадим Александрович! А во-вторых, у меня достаточный багаж знаний для того, чтобы делать собственные выводы.

– То есть, Вадя тебе на фиг не сдался? – Адапт заглянул Елене в глаза. – Ну, там, создаст он эту вакцину, все вокруг до потолка запрыгают, а Вадя на радостях с колес слезет и к тебе прибежит? На меня ты с голодухи кинулась – а там, поди, любовь до гроба?

– Не смей! – взорвалась Елена. – Что ты несешь?! – Лицо у нее горело.

– Угадал, стало быть.

Адапт легким движением поднялся. Застыл посреди комнаты, оглядываясь – нахально обнаженный, и не подумавший прикрыться. Шагнул к столику, налил в крошечную чашку воды.

Опустился перед кроватью на корточки, подал чашку Елене:

– На. А то, того гляди, глаза мне выцарапаешь… Да все, заткнулся! – предупредил он следующую Еленину фразу. – Слова больше про твоего Вадю не скажу. Могу вообще свалить, если надоел.

Ночник освещал голые темные плечи. Рука, подавшая Елене чашку, опустилась на ее колено. Скользнула вниз, вдоль лодыжки, легонько сжала щиколотку.

– Классные у тебя ноги…

Глава 11

Владимир. 150 дней после возвращения. Кирилл

– Милый, беда!

Стелла прошептала это на ухо, едва Кирилл вошел в квартиру. Могла бы не говорить, лицо у девушки было такое, что он сразу понял: «беда». Доигрались.

Прошел в ванную и включил воду. Стелла проскользнула следом, приникла губами к уху.

– Толян нашел умника, – дрожащим шепотом проговорила она. – Что будет-то теперь?

Ну, как и следовало ожидать. Рано или поздно нашел бы.

– Давно?

– Сегодня. Девчонки говорят, притащили его в полном отрубе, опоили чем-то, или по башке дали. А как очухается, Толян сказал, к тебе на работу поведут. Чтобы он там посмотрел все.

Так… Теперь понятно, почему внезапно появившийся в лаборатории Лысый приказал охранникам вести Кирилла домой, хотя до конца «рабочего дня» оставалось не меньше двух часов. Кирилл был к этому готов, но все же надеялся, что время в запасе есть. Теперь оказалось, что нет. Эх, чуть-чуть не успел.

– Тохе сказали?

– Должны были. Кристинка к нему побежала… – Стелла прильнула головой к его плечу. – Что же теперь будет?

– Будет так, как мы договорились, – гладя девушку по волосам, твердо пообещал Кирилл. – Ты все помнишь?

Стелла всхлипнула. Кирилл взял в ладони ее лицо, заставил посмотреть на себя. Настойчиво повторил:

– Помнишь?

– Да…

– Ну, вот и умница. И не надо плакать.

Кирилл напряженно думал. Предупрежденный Тохой, он еженощно заметал следы того, чем в действительности занимался. Но беда была в том, что ни на что другое времени категорически не хватало. Видимость того, что он занят изготовлением «лекарства», была весьма условной: любой, хоть сколь-нибудь опытный химик быстро определит, что все ингредиенты для «лекарства», которые Кирилл демонстрировал Толяну как результат работы и колол в его присутствии подопытным «придуркам» – не более чем витаминная смесь. А раствор, которым обтирал пациентов, прежде чем облепить их проводами, якобы для того, чтобы лучше закрепить датчики, содержит вещество, при взаимодействии с белками кожи придающее ей темный оттенок. И на самом деле «придурки» темнеют вовсе не от «лекарства».

Еще в самом начале затеваемых «исследований» Кирилл, помня о давних наставлениях Рэда – чтобы не заплутать во вранье, рассказывай почти правду, – объяснил Толяну, что побочным действием «лекарства» является потемнение кожи, как у него самого. Толян, помнивший о том, как выглядел когда-то «умник», поверил. И Кирилл продолжил вдохновенно врать, указывая на потемневших от раствора подопытных и поясняя, что первый этап в изготовлении лекарства им уже успешно пройден. В разработке – вторая стадия.

«Второй стадией» должно было стать высветление у мужчин волос. Кирилл соорудил шапочки – якобы, чтобы крепить к головам «придурков» датчики, – внутреннюю сторону которых собирался обработать специальным составом для высветления. Но опробовать изобретение не успел – Толян нашел проверяющего раньше, чем он рассчитывал. И все, на что оставалось надеяться теперь, это злобность и мстительность диктатора.

Исходя из собственных наблюдений и рассказов Стеллы, Кирилл был уверен, что за такую «подставу» Толян ни в коем случае не пристрелит его на месте. Непременно как-нибудь эффектно обставит выведение подлеца на чистую воду, он ведь уверен, что о поисках другого исследователя Кирилл не догадывается, и изобретет для него какую-нибудь особо долгую, мучительную смерть. То есть, сколько-то времени в запасе будет.

О Толяне Кирилл, находясь в плену, узнал многое. В подробностях, которые предпочел бы не узнавать никогда. И если жестокости адаптов, с которой приходилось сталкиваться, мог найти оправдание – у тех-то все было просто: смерть за смерть, на войне как на войне, – то для Толяна у него осталось одно определение: мразь. Эгоистичная тварь, упивающаяся властью. Готовая стереть в порошок всякого, у кого хватит смелости пойти наперекор.

Владимир. Ранее. 43 дня после возвращения.

В ночь, когда избитого Кирилла выпустили из камеры и приволокли домой, меньше всего ему хотелось видеть Стеллу. Процедив сквозь зубы, что все нормально, Кирилл проскользнул мимо тюремщицы в ванную. Закрылся изнутри, достал заветную аптечку. Нашел обезболивающую мазь, но быстро понял, что самостоятельно обработать спину не сумеет. Это Джек, гибкий, как удав, мог хоть левое ухо правой ногой чесать, Кирилл даже в мыслях не изогнулся бы подобным образом. Но и демонстрировать покрытую вздувшимися кровоподтеками спину – он кое-как разглядел себя в зеркале – Стелле тоже не собирался… Ладно, хрен с ним. Заживет.

Кирилл проглотил обезболивающее. Прислушался – за дверью тихо. На всякий случай еще раз проверил, надежно ли закрылся. И извлек из аптечки пробирку с нижегородским порошком. Вытряхнул в пустую ампулу крупинку порошка, разбавил дистилированной водой. Наполнил смесью шприц.

Никому в Бункере Кирилл не рассказывал о том, что продолжает начатый Ларой эксперимент, и, за неимением других подопытных, ставит его на себе. Результаты он фиксировал, просто записывая цифры – сколько «лишнего» времени находился сегодня на поверхности. Другого способа убедить Вадима Александровича в своей правоте так и не придумал. Регулярно, вечер за вечером, вводил себе препарат, а перед восходом поднимался на поверхность, с каждым разом задерживаясь наверху все дольше.

Кирилл научился незаметно проскальзывать к люку. Записи с внешних камер убирал, вдруг кому-нибудь придет в голову проверить. В том, что Вадим Александрович, узнав об «издевательстве над организмом», это самое «издевательство» немедленно прекратит, Кирилл не сомневался. А опыт необходимо было продолжать! Как известно, лучший способ убедить оппонента в своей правоте – наглядная демонстрация результата. Кирилл еще и поэтому с такой готовностью рванул за Германом: уж у адаптов ему никто не будет мешать! Кто бы знал, где в итоге окажется. Здесь и ночью-то на улицу не выйти – охраняют, а уж на восходе выбираться вовсе немыслимо… Жаль. Интересно, как далеко он продвинулся? Записи в блокноте обрывались на цифре 35. Тридцать пять минут – без комбеза, под встающим солнцем, и хоть бы хны! Вадима эта цифра вряд ли убедит, несерьезная, но сам-то Кирилл уверен, что тридцать пять минут – далеко не предел… Ай, блин! Убирая аптечку, он неловко повернулся и задел спиной стену. Больно-то как.

Отпер дверь. Быстро прошел в спальню и лег в кровать, на живот.

Стелла немедленно появилась на пороге. Медовым голосом, который Кирилл начинал ненавидеть, пропела:

– Сладенький, принести что-нибудь? Покушать, может?

От слова «сладенький» его давно подташнивало. С трудом подавив желание выругаться – приходилось по нескольку раз напоминать себе, что Стелла в его бедах не виновата, – Кирилл отрезал:

– Нет! Не мешай. Я спать хочу.

– Все-все, не мешаю. – Стелла, обдав Кирилла знакомым, тяжелым и волнующим запахом духов, прошла мимо кровати к окну. – Сейчас, ставенки закрою…

Если попробует сесть рядом, – подумал Кирилл, – столкну! Не удержусь.

Должно быть, Стелла это поняла. Нерешительно помялась возле кровати, но садиться не стала. Пробормотала: «хорошего отдыха» и вышла.

Скоро начали действовать таблетки. Кирилл перестал чувствовать боль, остались только гадкие пульсирующие толчки. Он уснул.

***

Снилось приятное: Лара, жонглирующая снежинками.

Подраставший уже после того, как все случилось, Кирилл не помнил настоящего снега. Но в канун Нового года они с Олегом и Дашей, под руководством Любови Леонидовны, вырезали эти незамысловатые украшения из круглых лабораторных фильтров, а потом расклеивали на стенах в столовой.

Снежинки, порхающие вокруг Лары, напоминали те, вырезанные, но были настоящими. Искристо переливающимися всеми цветами радуги, хрупкими и прохладными. Они то кружились над головой Лары в счастливом хороводе, то вдруг разлетались, окутывая ее фигуру нежным облаком. А потом, повинуясь Лариной улыбке, устремились к Кириллу. Ложились на саднящую спину и добрым холодком вытягивали боль…

Это было приятно. Кирилл улыбался Ларе. Протянул к ней руки… и проснулся.

Отпрянул. Возле кровати, на коленях, стояла его размалеванная тюремщица. В одной руке она держала тарелку с грязно-зеленой кашицей, а другую, вздрогнув, отдернула – простыню усеяла россыпь капель.

Кирилл почувствовал, что футболка на спине задрана. Первым желанием было выбить миску у Стеллы из рук.

– А ну, отвали! – Он едва удержал занесенный кулак.

Стелла торопливо поставила миску на пол. Мелко перебирая коленями, отползла назад.

Это суетливо-рабское движение и перепуганный взгляд Кирилла отрезвили. Он вдруг почувствовал себя Толяном. По тому, как жарко стало щекам, понял, что еще не разучился краснеть. Неловко пробормотал:

– Извини.

Стелла, помедлив, кивнула. А Кирилл, прислушавшись к себе, с изумлением понял, что в тех местах, где девушка успела к нему прикоснуться, спина уже не болит. И это не действие принятого лекарства, прохладная кашица вытесняет боль в точности, как волшебные снежинки.

– Что это?

Стелла поджала губы.

– Водички тебе принесла. Попей. – И выразительно обвела рукой помещение.

Удивленный Кирилл повторно заглянул в миску. Находящаяся в ней зеленая кашица «водичку» никоим образом не напоминала. Да и пить из такого сосуда было бы по меньшей мере странно… От внезапного и очевидного обмана он поначалу смешался. Потом сообразил, что ответ дали не ему. Глубокомысленно протянул:

– А-а.

– Попей, – с нажимом повторила Стелла.

Приторная сладость из ее тона исчезла. И взгляд, которым смотрела сейчас на Кирилла, разительно изменился – прежняя наигранно-чувственная влажность из него ушла. Рядом сидела не кукла для утех, а обыкновенная девушка-адаптка. Которая – Кирилл вдруг ясно, до укола в сердце, это понял, – хорошо знала, что такое боль от плети.

Стеллу Лысый в свое время тоже не пощадил. Она не понаслышке знает, как здесь принято наказывать строптивых… А он, дурак, едва на нее не набросился! И впрямь, с волками жить – по-волчьи выть, совсем уже озверел. Хорошо, хоть сдержался, а то бы никогда себя не простил.

– Давай, – дрогнувшим голосом согласился Кирилл, – попью.

Стелла, робко улыбнувшись, снова подползла к кровати. Помогла стащить майку. Легкими, осторожными движениями принялась наносить снадобье на горящую спину.

Боль стремительно отступала. От облегчения хотелось застонать. Переполненный благодарностью, Кирилл поймал руку Стеллы и поцеловал испачканные кашицей пальцы.

– Спасибо тебе.

Стелла, сначала в страхе отпрянувшая – как же ей доставалось, что научилась так шарахаться? – обмякла. Кирилл снова коснулся губами ее пальцев.

– Спасибо.

А Стелла вдруг заплакала. Неслышно, без всхлипываний и вообще без звуков – просто из кукольно-зеленых глаз, оставляя за собой на накрашенных щеках бороздки, хлынули слезы.

Кирилл охнул.

– Прости! Больно сделал?

Угораздило же так резко схватить!.. Говорить он старался тихо, надеялся, что Стелла разбирает – если не слова, то хотя бы смысл. Девушка помотала головой. Запрокинула лицо. Когда снова посмотрела на него, уже не плакала.

– Все нормально, – прошептала она, – ты спи, от зеленки всегда в сон клонит. Я к тебе не полезу, не бойся.

Кирилл снова почувствовал, что краснеет.

– Да ладно… А то я не понимаю.

Стелла грустно улыбнулась.

***

Посвящать Стеллу в свои планы Кирилл поначалу не собирался, потому и усыпил ее, когда пришел Тоха. Но, проводив казанского, и снова накладывая на спину Кирилла кашицу, Стелла чуть слышно попросила:

– Не пои меня больше этой дрянью, ладно? Я тебя не предам. Я сама этого урода – знаешь, как ненавижу!

Потом они долго шептались, закрывшись в ванной и включив воду. И Кирилл узнал о Толяне такое, что впоследствии не раз и не два приходилось напоминать себе, что убить гада прямо сейчас все равно не выйдет, как бы ни хотелось.

Стелла по его просьбе не носила больше длинноволосый парик и прозрачные одежды. Перестала красить лицо и оказалась вдруг гораздо моложе, чем Кирилл определил вначале. Если, впервые увидев, подумал, что девушка старше него лет на десять, то теперь половину уверенно скинул.

Раньше, «в молодости», Стелла жила в «гареме»: Толян был постоянно окружен красавицами. Состав гарема периодически обновлялся, «котик» предпочитал свежак и дольше года-двух не держал возле себя никого. Толян требовал от гарема именно такого к себе обращения – «котик», – хотя втайне Стелла называла его «урод плешивый» и могла только догадываться, какие выражения используют подруги.

Выкинутые из гарема, по возрасту или по иной причине, девушки сначала переводились в «бордель» – ублажали приближенных Толяна и тех, кто мог заплатить за услуги. А утратив красоту и свежесть окончательно, отправлялись работать в поле или на ферму.

Уволенная из гарема полгода назад, Стелла числилась в борделе. Пока. Если она сумеет понравиться бункерному и «развести на базар» – котик чрезвычайно интересовался всем, что будет говорить и делать Кирилл, – Толян пообещал, что не отправит ее в поле еще целый год, хотя возраст Стеллы приближался к критическому. Кожа ее под постоянным слоем косметики увядала, а по вечерам еще и мешки под глазами начали появляться – последствия бурно проведенных дней.

Работать в поле было тяжело. Кроме того, полевые работницы бывших Толяновых пассий не жаловали, приходившие в гости «сосланные» подруги при встречах рыдали горькими слезами и рассказывали такое, что перспективе задержаться на прежнем месте Стелла обрадовалась, как манне небесной. Она твердо решила, что костьми ляжет, но усладит бункерного умника самым волшебным образом. Будет ловить и передавать Толяну каждое его слово! В отличие от большинства своих товарок, Стелла обладала хорошей памятью – почему, собственно, диктатор и остановил выбор на ней.

О том, что представляет собой неведомый умник, Стелла в тот момент не думала. Мужики в ее представлении все были примерно одинаковы, лишь бы не оказался каким-нибудь особо мерзким извращенцем, да колотил не сильно. А самой радужной мечтой было привязать к себе козлика так крепко, чтобы оставил ее при себе насовсем – согласно передаваемым из уст в уста бордельным легендам, некоторым их товаркам такое иногда удавалось.

Кирилл изумил Стеллу до глубины души. Во-первых, оказался молодым и был бы даже привлекательным, если бы не ожог вокруг рта – а она-то ждала старого пердуна вроде котика. А во-вторых, он ее не трогал, и это было совсем уж необъяснимо. Стелла быстро поняла, что, если парень и принимает какие-то пилюли, то хреново они действуют – мужские детали его тела функционировали как надо, уж ей ли было не знать! – но, тем не менее, притронуться к сожительнице не пытался. Злился на домогательства, но ни разу за все время не ударил.

Сначала Стелла решила, что умнику просто не до нее. Занят работой, да и переживает, что Герман его так подло подставил – эту историю котик рассказывал с особым смаком, любил уличать других в гадостях, – и она наслаждалась передышкой в бордельном конвейере. Впервые за последние годы узнала, что значит по-настоящему выспаться. Ни в коем случае не забыла о главных своих обязанностях, была готова проснуться от малейшего требования ласк, но странный парень за все эти дни не прикоснулся к ней ни разу. Хотя спали они в одной постели, и укладывалась Стелла при полном параде – надушенная, в парике, косметике и прозрачном пеньюаре. Обычно, когда облачалась подобным образом, клиенту, чтобы прийти в готовность, хватало единственного взгляда.

В еде бункерный оказался неприхотливым, как молодой бычок, с благодарностью уминая все, что она готовила. Выпивая с котиком – тот наведывался пару раз «в гости», в расчете, очевидно, на то, что халявный алкоголь развяжет умнику язык, – до свойственного прочим клиентам скотообразного состояния не доходил. Начинал задремывать прямо за столом – со второго раза Стелла просекла, что притворяется, – на расспросы отвечать невнятно, и в конце концов отползал спать. Разочарованный котик бухтел ему в спину, обзывая слабаком, но бункерный будто и не слышал.

Спьяну он не орал и не буянил. Не лил слез, не доставал сексуальными фантазиями – просто засыпал и даже не храпел. Одним словом, идеальный клиент! За эти ночи Стелла будто помолодела. Ни тебе мешков под глазами, ни дурной с похмелья головы. А разглядывая в зеркале свое довольное, выспавшееся лицо, в один прекрасный вечер с изумлением обнаружила, что обозначившиеся между бровями морщинки сами собой разгладились.

Когда бункерный ухитрился чем-то котику не угодить, и Лысый в неурочное время приволок его, избитого, домой, Стелла до того напугалась, что даже приблизиться не рискнула. Ей ли было не знать, каково это, у Лысого в лапах оказаться! Если бы выл и стонал, поняла бы, но бункерный не выл. Наоборот, ржал, как бешеный! Аж задыхался. Проорет какую-то хрень и снова гогочет, только что не по полу катается.