Текст книги "Регрессор в СССР. Цикл (СИ)"

Автор книги: Максим Арх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 272 страниц)

Глава 7. Покорение сердец

31 июля. Воскресенье

Новость дня:

Тамильские сепаратисты, представленные в парламенте Шри-Ланки, приступают к составлению проекта новой конституции.

Взошла на горы чорна тень;

Лучи от нас склонились прочь;

Открылась бездна, звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна.

(с) М. В. Ломоносов

После утренней пробежки поехал на станцию метро «Площадь революции». Библиотекарь Эмма Георгиевна позвонила вчера вечером и пригласила к себе на завтрак.

А почему бы и нет?! Решил съездить.

Выйдя из вагона на нужной остановке, улыбнулся, глядя на статуи, вмонтированные в колонны, которые служили украшением.

В восьмидесятых годах у студентов, родилась традиция – потереть нос статуи собаки. Этот культ считался народной приметой, которая приносит удачу на экзаменах, да и во всей жизни в целом. Впоследствии обряд, как и положено обряду, мутировал и принял более глобальный размах. Теперь нос несчастной псине, якобы приносящей удачу, стали тереть не только студенты, но и простые прохожие. Дальше больше… Некоторые светлые умы задумались: «А только ли нос собаки приносит счастье?» – и принялись натирать другие выпирающие места довольной четвероногой.

Вероятно, некоторой части людей, всё же счастья от протирания собаки заметно не прибавлялось, и тогда народ решил: «Нужно тереть всё, а точнее всех».

И понеслась…

Любая хоть немного выступающая часть множества статуй на станции стала подвергаться ежедневной полировке, включая: грудь спортсменки, туфлю студентки, палец и лапоть крестьянина, ножку ребёнка и колено рабочего.

Некоторые пассажиры, чтоб совершить какую-нибудь часть народного ритуала, при остановке поезда даже в светлом будущем часто выскакивают из вагона, быстро трут что-нибудь первой попавшейся статуе и забегают обратно. Ну, разве это не воистину народный ритуал?

Вот на эту шаманскую станцию я и приехал.

Жила библиотекарь недалеко, и через пять минут после того, как я вышел из метро на улицу, уже звонил в звонок её квартиры.

Дверь открыла улыбчивая и гостеприимная Эмма Георгиевна, на которой был надет домашний махровый красный халат.

Нужно сказать, она сильно отличалась от себя вчерашней и совсем не походила на ту сухую и строгую учительницу.

– Доброе утро, Саша, проходи, вот тапочки.

– Здравствуйте. – Я вошёл в неплохую, трёх– или четырёхкомнатную квартиру.

– Проходи. Не стесняйся. Вот тут ванная, вот туалет.

Зашёл в ванную, вымыл руки. Посмотрел наверх и увидел идущую от стенки до стенки трубу. Удивительно, что в относительно нестарых зданиях очень странно, по-идиотски расположены канализационные трубы. Система водоснабжения сделана как-то грубо и нелогично. Вокруг высокие потолки с лепниной, барельефы, красивые скульптуры, статуи с колоннами, а сантехника просто ужасная. Всё какое-то неказистое, кривое, ржавое, торчащее из центра стены абы как. Такое впечатление, что эти дома планировались без сантехники изначально, а сантехнику в них решили провести потом. Будто про водоснабжение и систему канализации при строительстве просто забыли. Неужели это было невиданных масштабов вредительство, или, может, эти дома не совсем сталинские?

Ну да ладно… Помыв руки, вышел в коридор. В тот же момент буквально мне на встречу из комнаты напротив, вышел мужчина, которому на вид было лет пятьдесят пять – шестьдесят, ну или около того.

– Берёза Иван Павлович, – представился он.

Я пожал руку и представился в ответ.

– Александр Сергеевич? Отчество как у великого поэта Пушкина, – весело прокомментировал профессор, как решил я его для себя называть.

Почему профессор? Ну, очень уж он походил на каких-то киношных профессоров, как они показаны в кинематографе. Стереотип конечно, но тем не менее. Невысокий, немного сутулый, с козлиной бородкой, не удивлюсь, если и со своей супругой он общается на «Вы». Взгляд мудрый, разговор снисходительный. К тому же, он и говорил, как киношные герои, иногда добавляя в слова букву «с», особенно после «ну». В наше время, в той жизни – в двухтысячных, таких профессоров уже практически не встретишь.

– Ну-с, проходите, молодой человек, на кухню. Присаживайтесь. Сейчас Эмма Георгиевна нальёт нам чай, и будем завтракать. Вы любите бутерброды с балыком? Вот, не стесняйтесь. Эмма Георгиевна, молодой человек стесняется, сделайте ему бутерброд… Вот кушайте, кушайте. Ну-с, рассказывайте. Как живёт наша молодежь? Какие заботы её одолевают? Чем мы, старшее поколение, можем помочь нашей подрастающий смене? – перешёл профессор от балыка к беседе.

Кстати говоря, профессором он был всамделишним, поэтому и прозвище было вполне объективно. Жуя бутерброды с балыком и красной икрой, я рассказал о мечтах и чаяниях нашего поколения. Я заверил профессора, что: «Мы, наше поколение, твердо стоим на коммунистической платформе, подготовленной товарищем Лениным, партией и лично дорогим и любимым Леонидом Ильичом Брежневым. Мы, наше поколение, неустанно будем бороться за нашу страну и никогда не отдадим Знамя Свободы в руки капиталистических агрессоров, которые не перестают предпринимать свои грязные попытки по уничтожению нашей прекрасной Советской родины».

О том, что не пройдёт и десяти лет и попытки вредителей начнут приносить им заметные плоды, я профессору, конечно, не сказал. Равно как не сказал и о том, что в 1991 году наша страна – СССР прекратит своё существование. Ни к чему это, лишнее…

Не мог я и не упомянуть о роли Коммунистической Партии и правительства в обучении молодого поколения: октябрят, пионеров, комсомольцев, которые «крепко стоят на основных величайших ценностях, которые провозгласил Владимир Ильич Ленин и лично товарищ Брежнев».

Закончив этот доклад, перевёл взгляд от ошарашенных лиц с открытыми ртами на стол и принялся делать себе бутерброд с сервелатом и сыром – некий вариант «бургера». Откусив добрый кусок бутерброда, я мило улыбнулся этим милым людям, как бы спрашивая: «Ну как, понравилось?»

Милые люди, закрыв всё же рты, молча отвечали: «Охренеть и не встать! Невероятно! Дас ист фантастиш!»

– Саша, может, ещё чайку? – решила прервать мёртвую тишину библиотекарь.

– Не откажусь, – согласился вежливый я.

– Александр, – немного прокашлявшись, решил брать быка за рога Иван Петрович, пока я был занят едой и ещё чего-нибудь не отчебучил. – Эмма Георгиевна говорила, что Вы увлекаетесь наукой. Это так?

Я, молча, кивнул, так как рот всё равно был забит бутербродом.

– И как же так получилось, что в столь юном возрасте Вас тянет не к игрушкам или веселью, а к менее интересному занятию?

– Дело в том, что к познанию мира я начал тянуться с самого раннего детства, – почти прожевав, начал я. Речь была заготовлена с утра, так как я понимал, о чем со мной хотят поговорить, и я старался особо не отходить от тезисов, придуманных дома.

– С самого раннего возраста? Сколько же вам было?

– Годика три-четыре…

– Невероятно! – удивился тот и посмотрел на жену, как бы ища подтверждения слов юного дарования.

Та в ответ лишь пожала плечами и улыбнулась.

– Да-да, – проговорил я и приступил… – Именно в детстве мне стало всё интересно. Интересно, почему игрушки падают? Отсюда я узнал, что существует закон притяжения. Кто его открыл? Где жил? А когда узнал, то начал интересоваться далеко ли это от Москвы? На другом конце Земли? А Земля большая? Ещё и круглая? Земля состоит из ядра и земной коры? А откуда это знаете? Кто открыл? Учёные? Ещё и древние философы? Что за философы? А кто такой Диоген? Философия это наука? А наукой занимаются учёные? Что за учёные? А как стать учёным? А какие учёные бывают? Ломоносов открыл МГУ? Не может быть?! А Земля находится в Солнечной системе? Не может быть?! Ах, ещё и не одна? А система большая? Сколько планет в системе? Ох, как много! Кто открыл? И все звёзды на небе – это именно звезды? Как наше Солнце? Ничего себе! – без запинки чесал я ахинею. – Вот вам и краткий учебный конспект, каким образом заинтересовать наукой ребёнка. А ведь тут схематично показан интерес к таким наукам, как философия, география, биология, математика, физика, химия, астрономия. Да и еще к некоторым, например, к литературе и музыке… Почему? Потому что через ученых мы можем прийти к Ломоносову, который любил не только физику, химию, математику, но и писать стихи, в том числе вирши.

Супруги сидели, не шевелясь и не моргая, внимая каждому слову лектора.

– К примеру, его стихотворение… как же там… э-э-э… – играл я, – ах вот, вспомнил:

Я долго размышлял и долго был в сомненье,

Что есть ли на землю от высоты смотренье;

Или по слепоте без ряду всё течет,

И промыслу с небес во всей вселенной нет.

Однако, посмотрев светил небесных стройность,

Земли, морей и рек доброту и пристойность,

Премену дней, ночей, явления луны,

Признал, что божеской мы силой созданы.

– Так, кажется, у него?..

– Вроде бы, – ответила за двоих явно поражённая библиотекарь.

То, что ответ школьника будет настолько замороченным, Иван Павлович себе не представлял, и поэтому, закрыв в очередной раз от изумления рот, проникся к юноше, тянущемуся к знаниям всей душой.

– Саша, вот поставь, пожалуйста, рядом со своим списком цифры. От одного до трёх по приоритету. Я завтра постараюсь тебе несколько книг достать. Ну, а пока их прочтёшь, попробую достать и остальную литературу, – сказал «проф» и протянул мне листок.

Я наугад поставил цифры. Какая мне разница, какие книги он сможет достать. Главное во всём этом спектакле было то, чтобы супружеская чета крепко накрепко меня запомнила.

– А чем ты ещё увлекаешься? – решила поучаствовать в дискуссии библиотекарь.

– Музыка и спорт.

– Просто эталон советской молодёжи, – сказал профессор.

И тут же осёкся, вероятно, вспомнив, что я могу продолжить демагогию и вновь начать задвигать телеги и про советскую молодежь, и про страну Советов, и про роль партии и правительства, и про роль лично горячо любимого… а вспомнив, протёр носовым платком вспотевший лоб и быстро сменил тему.

– Да, спорт – это хорошо. И музыка – это замечательно. Молодец! Какое же прекрасное поколение мы воспитали, – сказал он вслух, и в этот момент перед его глазами встала картина студентов-шалопаев из института, где профессор одно время преподавал. От такого жуткого кошмара его передёрнуло.

– Иван Павлович, а вы чем занимаетесь? – вывел из задумчивости профессора мой голос, и тот встрепенулся.

– Я? Работаю, конечно. Работаю в одном НИИ, – солидно ответил он.

– А в какой области трудитесь? Если, конечно, это не секрет.

– Ничего секретного нет. Работа связана с химией. Изучаем высокомолекулярные соединения. Ищем, в общем.

– И что ищите? Как успехи на этом поприще? Находите?

– Бывает! – не без гордости улыбнулся Иван Павлович, глаза его словно вспыхнули и он сразу же перешел на явно любимую стезю. – Вот, к примеру, сейчас появилась неплохая перспектива, попробовать выделить именно такое высокомолекулярное соединение с помощью лазера… – химик кашлянул, глаза его взгляд его чуть потускнел став более спокойным и он на секунду замолчал. – Тебе, наверное, всё это вряд ли интересно? – наконец поинтересовался собеседник, очевидно забыв, что по состряпанной на скорую руку легенде мне интересно всё.

Что ж, напомним.

– Нет-нет отнюдь, очень интересно. И как же вы собираетесь это делать? Как собираетесь выделять эти соединения?

– Ну, тут дело в том, что…

«Проф» пустился во все тяжкие, доказывая мне – юному пионеру, что углеродные нанотрубки замечательны своим структурным совершенством и разнообразием приложений…

И так далее, и тому подобное.

В общем, было ясно, что ничего не ясно. В химии я разбирался слабо. Поэтому просто запоминал, о чём говорит собеседник.

«Нужно будет глянуть в планшете, что там за нанотрубки такие и почему открытие забуксовало», – решил подсобить гостеприимному хозяину я.

Через полчаса, за которые я успел съесть два бутерброда с красной икрой и одно пирожное, профессор, исписав полтетради, успокоился и замолчал.

– Да, химия – замечательная наука. Недаром ей так много уделял внимания Михаил Васильевич Ломоносов, – поднял я передающееся знамя очковтирательства и начал ответный монолог. – Известно, что он очень любил этот увлекательный предмет. Недаром же 25 июня 1745 года ему даже было присуждено звание профессора химии. По нынешним временам – это равносильно тому, чтобы стать академиком. Ломоносов очень увлекался в своей лаборатории изучением стекла и фарфора. Он провел более трёх тысяч опытов. В своей работе «Элементы математической химии», изданной в 1741 году, Михаил Васильевич писал…

Через 20 минут решил закругляться, а то наверняка рты у слушателей будут болеть, ибо открыты они были всю мою лекцию.

– Во, Эмма, память у парня! Шпарит без шпаргалки. Просто диву даешься, когда слушаешь. Молодец! – уже перейдя в разговоре с супругой на «ты», сказал Иван Павлович, показывая на меня открытой ладонью руки «ленинским», революционным жестом.

Мы просидели ещё минут пятнадцать-двадцать, кушая эклеры и болтая о современной музыке. Конечно же, никакой «The Beatles» или, упаси Господи, «Rolling Stones» профессору, как и его супруге, не нравились. А вот песня «Валенки» в исполнении Ольги Воронец была им очень по душе.

Также им очень нравились песни из советских фильмов: «Девчата», «Весна на заречной улице», «Трактористы». Эти фильмы, как и песни, мне тоже очень нравилась, и мы с удовольствием некоторые из них спели.

Как-то сам по себе разговор стих. Повисла минутная пауза, и я ей решил воспользоваться.

– Большое спасибо за завтрак и приятную беседу. Извините, но мне пора, – поднимаясь, поблагодарил я добродушных хозяев.

Особо сильно отговаривать меня не стали, и, попрощавшись ещё раз, я надел сандалии и выйдя из их подъезда, поехал домой.

*****

– Ну и что ты об этом скажешь? – спросила Эмма Георгиевна через минуту мужа, после того как закрыла дверь за странным визитёром.

Супруг сидел за столом в задумчивости и был явно не в своей тарелке.

– Не знаю, что и думать, Эмма, – «фамильярно» ответил ей Иван Павлович. – Если б не его возраст, я подумал бы, что разговариваю, по меньшей мере, с каким-нибудь учёным-профессором. Ну, или на худой конец каким-нибудь доцентом. Если б я закрыл глаза и общался с ним, не видя его, то был бы уверен, что звание и знаний у него уж никак не меньше, чем у меня. Кстати, ты заметила, как он держался?

– Обычно, как подросток.

– Нет, не как подросток! Не как подросток! Он держался с нами, как с равными. Всё бы ничего, но ему всего пятнадцать. Представь, всего пятнадцать! Если бы не его возраст, можно было бы предположить, что он, быть может, иностранный шпион!

– Э-э… – офигев от неожиданности, протянула жена.

– Да-да, не удивляйся! Именно шпион! Шпион, внедрившийся к нам для получения информации о СССР! Причем прекрасно подготовленный шпион! Вот только… Что может заинтересовать иностранную разведку у тебя в библиотеке? Гм… Ни-че-го! Ответ очевиден: ничего! Возможен вариант, что через тебя подбираются ко мне, но и моя работа не секретна. Опубликованы тысячи статей. Тема, которой мы сейчас занимаемся, известна уже с 1970 года. В 1971 году японцы опубликовали некоторые результаты. В 1973 году уже мы теоретически обосновали гипотезу о новом классе ингибиторов деструкции полимеров и тоже опубликовали. Ничего секретного, всё в открытом доступе. Тогда зачем? – Он смотрел на жену и ждал от неё ответа.

– Иван, ведь мы сами его пригласили. Он не напрашивался, – с ответной «фамильярностью» напомнила она.

– Ну и что?.. Психология или гипноз, – отстаивал идею с вражеским агентом муж.

– Ты ещё и про гадание на кофейной гуще вспомни, – усмехнулась жена. – Ты же знаешь, это антинаучно. Эх ты, учёный! – проговорила она и, присев к нему на колени, погладила его по голове.

– Н-да… Что-то я, наверное, всё же перебарщиваю с иностранной агентурой у нас в квартире. А как было бы здорово поймать шпиона, – мечтательно произнёс «проф». – Кстати, что там ещё было в листке? Ну-ка…

Он держал одной рукой её за талию, а другой взял листок со списком литературы, которую хотел бы прочитать таинственный незнакомец.

– Ох, ёлки-палки… Про корабли-то я забыл спросить! Зачем корабли-то ему понадобились? Что он собрался исследовать-то в свои годы? Насмотрелся приключенческих фильмов, начитался книг про пиратов и решил стать «Пятнадцатилетним капитаном»? Скорее всего, – усмехнулся химик, который и сам любил этот жанр в литературе.

– Не знаю, я как-то тоже забыла спросить, – задумчиво произнесла жена.

– Ну и ладно, – сказал муж и вздохнул. – Принесу я ему пару книг тридцатых годов. Там уж точно нет ничего секретного. А как прочитает, пообщаюсь с ним. Посмотрю, понял ли он вообще там что-нибудь, – сказал он и положил листок на стол.

– Когда будешь отдавать книги, не забудь спросить про корабли, – напомнила она и поцеловала супруга.

– Ну, для начала книги, наверное, я всё же принесу домой. Позвонишь, скажешь, чтобы зашёл к тебе в библиотеку. Мне недосуг с ним встречаться. Работы много. Так что и про корабли спроси ты, – сказал Иван Павлович и нежно поцеловал любимую жену в ответ.

У профессора стало прекрасное настроение, и он уже решил пригласить супругу на прогулку, когда услышал вопрос:

– А мы на юг в этом году поедем?

– А-а!!!

*****

Вчера, когда мама увидела меня такого красивого, всего разодранного и забинтованного, то отмазывался я, наверное, с полчаса. Вопросов было выше крыши. К вечеру разболелся раненый локоть. Но вот с утра почти ничего не болело. Все раны нормально подсохли и не кровоточили. Нога, как ни странно, тоже не болела. Поэтому, когда ехал от четы библиотекаря и химика домой на метро, решил выйти на одну остановку раньше и прогуляться пешком.

Народу на улицах достаточно много, но с количеством людей в Москве светлого будущего несравнимо. В разы меньше. В разы!

По дороге решил зайти на почту. Облом. Сегодня воскресенье – почта не работает. Выходной.

«Вот блин, забыл. Зря раньше вышел, получается». Ну да ладно. Ене беда. Прогуляюсь заодно зайду в хозяйственный», – успокоил себя путешественник и тут же обнаружил ещё один облом. Хозяйственный магазин, в виду всё того же воскресенья, наверняка тоже не работает. Тоже выходной. Короче – двойной облом – не купил ни билетов спортлото, ни белых обоев.

Обои мне были нужны потому, что я решил сделать у себя в комнате небольшой косметический ремонт. На это дело мама вчера мне выделила десять рублей, поэтому со стороны финансирования этого мероприятия всё было хорошо. Но вот то, что магазины по воскресеньям в основном не работают – забыл. Как говорится, кому-то хрен, а нам всегда два. Вздохнул и пошёл в сторону дома.

До пяти вечера было ещё много времени и его безсомнения нужно было потратить с пользой. Придя домой, улёгся на диван и взяв в руки планшет окунулся в мировую сеть.

*****

ДК завода ЗИЛ. Вечер

На стене в коридоре увидел ватман, на котором было написано гуашью – ВИА «Музыкальная юность». По углам были нарисованы музыкальные инструменты, барабаны и гитары.

«Креативненько», – подумал я, а вслух произнёс:

– Не толерантненько.

– Что, прости? – переспросил меня Антон. Именно он ходил встречать меня на проходную.

– Не толерантно, говорю. Почему у вас ансамбль называется именно «Музыкальная юность»? А старость разве музыкальной быть не может? Или старики не любят музыку и не поют? – риторически спросил я, когда мы зашли внутрь репетиционной студии, где находился только Мефодий.

Антон смутился, внимая лекции. А я продолжал.

– Ну, подумайте сами. Что им – остается в свободное от просмотра телевизора время делать, если не петь? Что? Пить?!

Закончил я свою отповедь в виде минилекуции улыбнулся.

Повисла не большая пауза, и уже через секунду все засмеялись, приговаривая:

– Да, точно, ха-ха-ха! Молодец!

Я осмотрел студию. Стены оббиты поролоном и завешены тканями для звукоизоляции. На небольшом деревянном подиуме стоит барабанная установка, вторая установка лежит в разобранном состоянии в углу. По краям комнаты стоят колонки. На них лежат усилители. В небольшой каморке стоит микшерный пульт. В общем, для этого времени это не студия, а мечта.

– Мефодий, а зачем ты покупал тарелку «Amati», если здесь есть тарелки?

– Эка ты сравнил, наши звучат плохо и мнутся, – ответил ударник.

– А эти – нет, – с ехидством в голосе сказал Антон. – Они не гнутся, они колются.

– Да, колются, но звучат намного лучше, – приняв вызов защитил «Amati» Мефодий.

– Так вот же, в углу, стоят такие же тарелки, – показал я пальцем.

– Эти две колотые. Я трещины надфилем растачивал, не помогает. Трещина дальше ползёт. Денег отдал за них немерено. А, что говорить… – махнул он рукой. – Вот смотри, – протянул мне барабанщик треснутую тарелку. – Видишь, с края трещина идёт в центр. После каждой репетиции она всё больше и больше. Я их на концерт берегу.

– А если ее полукругом вырезать, чуть ниже трещины. Вот так, – я показал, – а уже затем, обрабатывать напильником. По идее рваться дальше не должно. Попробуй вырезать, всё равно особо ничего не потеряешь, ещё пару концертов и ей «монтана» наступит.

– «Монтана»?

– Ну да. Видел герб штата «Montana» на джинсах? Распятый орёл, ну или поднявший крылья орёл – это уж кому как нравится. Многие считают, что на самом деле это вообще распятая курица, – ухмыльнулся пионер.

Мефодий задумался.

– Действительно. Нужно будет попробовать вырезать. Может, и не наступит тогда твоя эта «монтана».

– Или наступит позднее, – хохотнул Антон.

Я присел на стул и приступил к более детальному осмотру репетиционного помещения. Две колонки, три комбика, огромный шкаф, на котором лежат несколько барабанов (альты). Рядом со шкафом стоит барабанная бочка.

– А для чего вторая ударная установка? Экспериментируйте? – поинтересовался я.

– Нет, это старая… – сказал Антон. – Мы ж тебе вчера рассказывали. Когда мы хорошо выступили на свадьбе главного бухгалтера, то директор завода спросил, что же нам не хватает для ещё более успешного исполнения песен. Мы и составили список. Наверное, директору очень понравилась выступление, потому что после концерта нас решили отметить не только премиями по двадцать пять рублей, но и инструментами! Очень ему, как и другому руководству, песня одна понравилось. Мы её три раза подряд на бис исполняли.

– И что за песня? – осведомился любознательный пионер.

– ВИА «Песняры», песня называется «Белоруссия», слышал?

– Наверное, – наврал я, ибо эта песня была мне хорошо известна и симпатична.

– Так вот. Мы подготовили список того, что нам нужно, и отдали его на рассмотрение. Как сейчас помню: две гитары, бас-гитара, клавишные, саксофон, баян, четыре усилителя, четыре комбика, восемь колонок, микшерский пульт, провода, двенадцать микрофонов, два магнитофона и так далее. Внизу списка, подписали, что аппаратура нужна именно японская. В общем, хотели организовать не студию, а сказку.

Мефодий, перевешивающий тарелки, хмыкнул и с горечью вздохнул:

– Ага, сказку.

– Там – на верху, наверное, обалдели, – смеясь, продолжил Антон, – когда посчитали, в какую сумму это выльется, и решили, что хватит и меньшего. В общем, урезали наши аппетиты. Закупили меньше и не тех фирм что просили. Гитары из ГДР, установка из Чехословакии, два электрооргана: один японский, другой наш. Другая аппаратура тоже отечественная. Микрофоны, правда, импортные, а остальное мэйд ин ЮССА. В общем-то, неплохо и, можно даже сказать, хорошо, так как у других и такого нет. Но только жаль, что не всё импортное. А то было бы вообще блеск.

– Действительно, неплохо, – согласился я с очевидным. Для этого времени даже аппаратура ГДР была верхом мечтаний большинства музыкантов. И поинтересовался: – А что, ударная установка без тарелок была, что ли?

Я подошёл к барабанам и потрогал пластик на них.

– Угу, – ответил Мефодий опечаленно. – Или своровали, пока везли, или забыли в магазине. А может, при разгрузке как-то потерялись… не знаю. Остальное-то новое всё в комплекте есть, а вот тарелки… Эх-х… Руководство обещает помочь, но пока не чешется. Теперь вот деньги откладываю и сам покупаю потихонечку. А тарелки, заразы, дорого стоят, да и вообще тяжело достать. Вот за эту – ткнул в неё пальцем, – тридцать пять рублей отдал, – вздохнул. – Ну да ничего. Уже одна есть, а если ещё и старые удастся реанимировать по твоему способу, то вообще будет шикарно. Кстати, вот сам послушай, сравни звук наших тарелок и чехословацких, – он ударил по нашей – «энгельсовской», а потом по «амати»…

Бух… бух …

– А?! Видишь разницу! Какой звук! Тут и какой тут!

Бух… бух … бух …

– Не понятно только одно, в стране столько металла, неужели нормальные кованые тарелки сделать не могут? Видишь, как импортная звучит? Сравни! – И он стал колотить то по одной, то по другой тарелке, радуясь как ребёнок.

– Стоп, стоп! Хватит уже долбить! Дай гитару настроить, – прокричал Антон.

В этот момент открылась дверь и в помещение вошла девушка.

– Привет, ребята, – сказала она.

– Привет, – сказали ребята.

– Ну, ничего себе! – прошептал я и сел на пол.

В нескольких метрах от меня стояла Люси.

Вы верите в реинкарнацию? А в клонов? Ну, так вот, девушка была практически точной копией моей неадекватной подруги из будущего. Конечно же, на ней не было килограммов пирсинга, татуировок, да и волосы были рыжие, а не покрашенные в не пойми какой цвет, но вот черты лица были до боли знакомые. И голос. Голос был её – моей маленькой, глупенькой Люси.

Я сидел ни жив ни мёртв и смотрел на вошедшую девчонку как на призрак.

Очень красивая, миленькая, курносенькая девушка. Такая прям «няш-мяшечка». Наверняка именно такой, когда-то задолго «до металлического периода», была и моя красавица, оставшаяся в 2019-м.

За призраком вошел высокий парень с усами а-ля «Песняры».

– Физкультпривет, старики. Мы чуть-чуть опоздали. Извините нас. А где Сева и Дима, ещё не пришли?.. Сева, наверное, опять задерживается в своей консерватории, тираня орган?! А Димка что? Опять сегодня не может? – развил бурную деятельность усатый.

– Вот познакомьтесь. Это наш знакомый – Александр, – не обращая внимания на реплики, представил меня вновь прибывшим Антон.

– Здравствуйте, Юля, – представилась реинкарнация.

Если бы она назвалась Люсей я бы, наверное, полез целоваться, а так… Просто пожал протянутую ладошку.

«Нет, не она», – с сожалением пронеслось в голове, а жаль.

Конечно же, не она, и при ближайшем рассмотрение это становилось совершенно ясно – очень, очень похожа, но другая. Лицо более загорелое, на носу больше веснушек, реснички более густые, но вот глаза… глаза и ямочки на щеках были точь-в-точь как у той, будущей.

– Иннокентий, – представился усатый басом и как-то нехотя протянул мне руку.

Я тоже нехотя её пожал и отвернулся к Антону. Тип мне сразу не понравился, и, вероятно, это было взаимно.

Минут через десять открылась дверь, и вошёл запыхавшийся парень с гитарой. Такой же лохматый, с чёрными волосами и с такой же прической а-ля «битлы», как и у других присутствующих здесь индивидуумов мужского пола. Насколько я понял, это и был Дмитрий – второй гитарист, и, по-моему, был он навеселе.

– Привет честной компании. Извините, опоздал. Еле сбежал. У нас там собрание трудового коллектива проходит. Намечалось пропесочить нашего механика Семёныча. Он опять что-то по пьяни накуролесил… – увидев меня, заулыбался, подморгнул мне глазом и сказал: – Привет, пионер, – и стал доставать свою гитару.

Ещё через пять минут пришёл типичный еврейский мальчик с русским именем Савелий. Сева, а именно так представился клавишник, быстро со всеми поздоровался, извинился за опоздание, шмыгнул носом и пошёл на своё рабочее место – к синтезатору.

В очередной раз, пожав руку опоздавшему, я отошёл в сторону, присел на свободный стул и стал ждать…

Ну а басист Иннокентий тем временем развил бурную деятельность. Он всем давал советы, как что и где нужно настраивать. Он осмотрел тарелку, похвалил барабанщика, подошёл к гитаристам, они вместе состроились – настроили гитары в одну тональность с басом, сказал во все микрофоны: «Раз… раз… раз, два, три». Затем покрутил все ручки на всех без исключения усилителях и микшерном пульте. В общем, принял участие во всём предрепетиционном процессе. После этого принял волевое решение – репетицию можно начинать.

И вот ребята начали играть…

Репертуар был понятен. ВИА «Самоцветы», «Песняры», «Сябры» и «Лейся песня». Мне, так же как и директору их завода, приглянулись только две песни «Песняров»: «Вологда» и «Белоруссия». Нужно сказать, исполнение песен было несколько странным, и, я бы сказал, в высшей мере непрофессиональным. Барабанщик Мефодий сильно плавал по темпу, то ускоряясь, то замедляясь. Гитарист Дима часто выпадал из ритма или забывал аккорды, постоянно подсматривал их у Антона. Басист Иннокентий также половину аккордов, вероятно, не помнил или не знал и, в свою очередь, посматривал на игру Антона, тем самым ориентируясь на то какой аккорд он берёт. Иногда басист пытался усложнить свою партию некоторыми гаммами, но всегда запутывался, сбивался и лажал.

Как такая вакханалия могла понравиться директору, я не понимал.

На мой взгляд, достаточно профессиональными тут были только два человека. Это клавишник Сева и гитарист Антон. Также неплохо пела Юля, хотя ей было очень сложно пытаться подстроиться под плавающий, скачкообразный темп с дисгармоничными звуками. Голос у Юли был приятен и красив, впрочем, как и она сама, а умение не сбиваться, не смотря на отвратительный «плавающий» аккомпанемент.

Некоторые песни пел Антон. Его голос мне показался вполне себе профессиональным. Во всяком случае, в ноты он попадал и его тембр неплохо гармонировал с музыкой.

– Ну как? – вальяжно спросил Иннокентий, обращаясь ко мне, когда закончилась четвёртая песня. – Видал, как мы можем?!

– Угу… – буркнул я и мотнул головой.

Как за такое исполнение им ещё и премии выдают, мне было непонятно.

Оценил бы я их игру на «неудовлетворительно». Севе, как и Антону, я дал бы по пятибалльной шкале четыре с минусом. Пение Юли – три с плюсом, остальным же оценка – два с минусом! Правда, ударнику можно было бы поставить два с плюсом за попытки вернуть кораблю ту скорость, с которой он начинал движение. Получалось, что корабль то замедляется, попадая в штиль, то ускоряется, когда начинается шторм, и его кидает на рифы. Такие перемены погоды не хороши ни в музыке, ни в жизни. В общем, барабанщик «плавал» плюс-минус пять-десять ударов в минуту.

Тем временем репетиция продолжилась. Началась пятая, как я понял – новая композиция. Всё было то же самое, только хуже – все играли мимо. Из колонок лилась какая-то адская какофония, в которой звучали невразумительные слова: