Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 174 (всего у книги 340 страниц)

Глава 3. Конец Того Света

– Что за укроп? – вырвалось у меня, когда, переступил порог барака и вышел на… Белый свет.

Кавказ изменился до неузнаваемости. Конические горы не просто исчезли, а вросли своими вершинами обратно в футбольное поле, выдавив на поверхность подобие бесцветной лавы, которая застыла над их острыми пиками огромными прозрачными лепёшками.

«Школа» тоже потеряла этажей восемнадцать и снова стала двухэтажной. Всё изменилось до неузнаваемости, но осталось тем же самым.

Коконы-кастрюльки валялись на своих старых местах и никуда не исчезли, а мои братья-осколки, не обращая на меня внимания, резвились на освободившемся от гор пространстве, играя в подобие чехарды. Только вот, братьев у меня, вроде как, прибавилось. Как минимум вдвое.

– Что же случилось? – спросил себя и помчался знакомиться с пополнением, заодно косясь по сторонам в поисках Шурки-партизанки.

Как в такой неразберихе можно отыскать сестру из Талантии, я не задумывался, а просто шарил взглядом и смотрел, нет ли у кого на груди или в «руках» бинокля Правдолюба.

– Бум-бум! СК-РОт! – посыпались издёвки от старослужащих мушкетёров.

– Я сейчас вам уши поразгибаю! – рявкнул я на близнецов. – Признавайтесь, кто вас размножил, и куда делись горы?

– Ты номера сверь сначала. Это тебя размножили и приумножили. Так умножили, что теперь с неба сыплешься, как манна небесная, – ответил мне восьмой ФЕ.

«Мать честная. И правда. Все, на кого ни глянь осколки СК-РО, – ошалел я, разглядев ИИНПФ на сновавших туда-сюда и по земле, и по воздуху фибрах, и их человекообразных углобратьях. – Как есть, конец света».

– Пока ты с Правдой дурью маялся, горы и школа изменились, а с неба тебя сыплют! – налетели на меня с объяснениями мои оболтусы-осколки НА, ГВ и МЕ.

– Тише вы. По порядку всё расскажите. Кто эти СК-РО? Откуда? Что со школой? Где одиннадцатый? – перебил я сослуживцев и задал предметные вопросы.

– Горы вниз. Ты сверху. Твои сверху, как… Школа тоже вниз. ТА убежал в школу, – боле менее внятно объяснили мушкетёры, или я уже сам умудрился разобрать их абракадабру.

– Снова ты моросишь, – весело заверещали все вокруг, указывая вверх остриями своих рук.

Я взглянул в белое-белое небо и увидел новый десант из разноцветных треугольных осколков и целых фибр. Даже гроздей из фибр. Всё это богатство медленно летело вниз, вертясь и кружась, как снежинки, падая на наше, только что «отреставрированное», Поле Чудес.

Можно было порадоваться за новое пополнение, но острая, как осиное жало, мысль пронзила моё несуразное существо: «А что если мамка-душа там, высоко-высоко, взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки? Теперь сыплется на мою глупую треугольную голову. Не смерть ли наступила у моего… Меня?»

Была бы у меня голова, она бы точно закружилась. Были бы у меня мозги, они бы точно закипели. Было бы у меня сердце, оно бы разорвалось от тех чувств, которые захлестнули мою, разобранную на треугольники, фибру. Всю до последней малиновой осинки. До крайней молнии-ворсинки.

– Что теперь с нами и вами будет? – услышал я за спиной голос Александры.

– Я тебя искал, – не оглядываясь, сказал я сестре Шурке.

– На кой? – равнодушно отозвалась она.

– Где очки Правдолюба? И что там на мне написано?

– Очки, как были на нём, так и остались. Оставались, вернее, – спокойно рассказала ТА-РО. – А на тебе не поймёшь, что написано. Закашлялся наш читатель-рентгенолог и затих. Только успел до импульса пробормотать что-то типа «СКАР» или «СКАРМ». Вроде как, нет у тебя про Россию букв в ИИНПФ.

– Импульс? – продолжил я расспросы, а первые фибры уже достигли тверди и плавно приземлялись на бывший Кавказ.

– Как молния, что ли? Или как вспышка. В общем, сначала всё замерло, и Виталий в том числе, а потом сразу моргнуло со всех сторон. Так моргнуло, что не только в окошко видно было, но и сквозь стены барака.

– Душа моя взорвалась, – высказал я догадку.

– Придумаешь тоже, – не согласилась ТА.

– А откуда тогда все мои… – не смог я подобрать подходящее слово, каким можно назвать родственных мне фибр.

– Давай у них спросим, – предложила подпольщица.

– Можно. Но, боюсь, мне не понравится то, о чём они расскажут.

Мы подошли к только что приземлившейся фибре СК-РО, и напарница строго спросила:

– Ты в себе? Говорить можешь?

– О чём говорить? – услышали мы вместо ответа от шестиугольной фибры.

– Что с мамкой нашей? С душой? – не вытерпел я первым.

– С мамкой? С душой? – переспросила фибра, и начала разбираться на части, на треугольники. – Сейчас я, как вы… А потом…

– Что вверху случилось? – продолжила допрос ТА.

– Мы там встретились и врезались, – доложили треугольники, примерявшиеся друг к дружке, соображая кого бы из себя слепить, меня – дикобраза, или аккуратную и почти грациозную сестрёнку.

– Как это, встретились? Кто? С кем? В небе? Здесь, в Небытии? Или там, на земле? – начал я строчить вопросами, как заправский портной на швейной машинке «Зингер».

– Мне почём знать? – отмахнулся от нас новенький углозаврик и пошагал прочь к своим – моим приземлявшимся братьям.

– Я не поняла. Они что, не такие, как мы? Малогр… Не сооб… Что за шутки? – удивилась сестра и потеряла дар речи.

– Сейчас бы Правду сюда. Или, хотя бы, его бинокль. Мы бы их сразу просветили, – пожалел я, что не научился читать фибры, как Виталий.

– Может, они из-за какого-то катаклизма выпали? И без ведома души? – предположила ТА.

– И что с того? Вежливость потеряли? Или память? – огрызнулся я.

– Точно. Они же все по своим профессиям… По своим функциям… В общем, как были фибрами, так и остались. И во время отделения от целого свою память не вернули. Или не успели вернуть. Значит, не получили своих человеческих… Чего-то там. Не такие они. Другие, – обрадовалась своему озарению Шурка.

– Значит, я умер. Душа… Но она же бессмертная. Что же тогда… – запутался я окончательно.

– Ищем фибры, отвечающие за память, – предложила ТА. – Память! Кто из вас Память?

– Память! – заорал я, что было… Духа.

– Память! – подхватили все фибры и углозавры вокруг нас с ТА.

– Я отвечаю за… Отвечал за память, – донеслось откуда-то слева.

– И я. Только я за разумную, а не за душевную, – доложил нам человеко-образ подошедший ко мне сзади.

– Что рассказать можете? Что вверху? Что случилось с телом? С душой? – спросил я и разом обмяк всеми своими стеклянными углами, присев на подвернувшуюся под ноги кастрюльку.

Оба осколозавра, отвечавших за воспоминания души и разума, приблизились к нам, готовые поведать всем желающим Повесть Временных Лет о жизни РО-АР-НАВа Двадцать три двенадцатого.

– С которым телом? – безынтересно спросил «разумный». – Я только о домашнем знаю, а не о Кристалийском.

– Ёжики… – обомлел я и раскис окончательно.

Раскис так, что еле-еле нашёл силы остаться человекообразным. Я готов был сквозь землю провалиться, если бы под ногами была настоящая земля. А через твердь, что была под нашими треногами, я уже пробовал протиснуться в своём парообразном состоянии, но тщетно.

«Два тела? Кристальное и домашнее? Две души? – зажужжало во мне малиновыми осами. – Как такое может быть?»

– Как он выпал из… А откуда ты выпал? – первой пришла в себя сестрёнка и заметалась между мной и двумя моими «памятниками».

– Вас же всех после футбола выкинуло. Его точно. Как рёбра захрустели, так и «прикипел» душой к школьному дворику, – доложил душевный памятник.

– Точно. Перед бедой дело было, – поддержал его разумный.

– Какие рёбра? Какие беды? Какой… А футбол я, вроде как, помню, – неожиданно проснулось во мне смутное воспоминание последнего дня в целой мамке-душе.

– Чехарду помнишь? В ней тебя расплющили. Рёбра вдребезги. Из остальных братьев за компанию по фибре долой и… – рассказывал душевный.

– А дальше пошло-поехало. Беда из Кристалии. Мы во второй круг, – продолжил разумный.

– Там разделили нас. Одного вернули. Тело и разум. А другого оставили на работе во втором круге. Разум, тело и меня. В смысле, душу.

– Вот тогда она и начала разрываться на части. И к той…

– И к тому телу и разуму стремилась. И к другому. Жуть!

Перебивали друг друга мои памятные фибры, а я совершенно ничего соображал. Просто, головы с её полочками у меня с собой не было, а всех моих ос никогда бы не хватило на осознание и понимание всего того, о чём сейчас докладывали родные запчасти.

– Вверху что случилось? – продолжила расспросы сестра.

– Вверху… – начали отвечать фибры, но что-то сверкнуло над нашими треугольными головами, поэтому все замолчали и уставились вверх.

Из белого-белого неба появилась рябая разодранная рубаха с такими же штанами. Или не рубаха? Рубах же с головами и руками не бывает, даже таких длинных. До колен. И штанов с ногами…

– Батюшки! – вскрикнуло сразу несколько фибр вокруг. – Душа! Порванная душа!

«Точно. Это моя мамка-душа. Она столкнулась… С телом? Сама с собой?» – только успел подумать, как вдруг, за спиной раздался громогласный голос.

– Освободить место для приземления! – прозвучала команда всем фибрам и осколозаврам от самого Скефия.

«Ура! Мой мир пришёл к нам на помощь. Конец Небытию! Конец… Душе? Жизни? Что теперь будет? Как теперь существовать?» – завёл я любимую пластинку с рассуждениями и вопросами, но все мои братья ринулись врассыпную, и мне пришлось ненадолго прерваться.

– Иттить колотить! – вскрикнул я, когда, обернувшись, увидел Скефия во плоти, стоявшего на краю нашего бывшего Кавказа с несколькими мужиками и мамой Кармалией.

Наплевав на всё и вся, я ринулся поперёк поля к своим старым знакомым, которые приняв человеческий облик, явились присутствовать при крушении моей бессмертной души.

– Здравствуй, падчерица, – приветствовал Скефий, даже не взглянув на меня.

– Здравствуйте, братья-миры и вы, мама Кармалия, – начал я расшаркиваться.

– Здравствуй, родной, – улыбнулась мамка всех миров. – Давно здесь? Это тебя с переломом десантировали?

– Его, – подтвердила, подбежавшая ТА. – И нас одиннадцать фибр в придачу. Здравствуйте все.

– Вроде, Татисий от своего зажал? – удивился Скефий.

– Будто не знаешь, что Талантия за него расплатилась? – пожурила сына Кармалия.

Разговоры прервались, и все начали наблюдать, как огромная, разорванная в клочья, душа Александра из Скефия, заканчивала своё падение на футбольное поле в Небытие мира Далания.

Во всех моих треугольниках что-то просто разрывалось на части. От увиденного хотелось плакать навзрыд, но не было слёз. Не было настоящих глаз. Ничего не было, кроме… Кроме желания утонуть в бесконечном горе и несчастье, по своей уснувшей или сломавшейся душе.

«Может, они и не такие уж бессмертные? К чему миры здесь собрались? Зачем сама Кармалия пришла глянуть на то, что осталось от моей души?» – оседлал я логику и пришпорил её в синюю даль.

– Где девчонки? – спокойно, совсем не траурно, спросила мировая мамка. – Головастика принесли? Поймали этих оболтусов-четвертинок?

– Поймали. В медпункте сейчас. Через удочку кое-как склеили. Валяется теперь и тормозить требует, – доложил старший мировой близнец. – Пусть ухаживают, чтоб не говорил потом, что его…

– Хватит мамке треухи полировать, – строго приказала Кармалия, но все вокруг прыснули со смеху.

– Что смешного? – возмутился я. – Что с душой? Что со мной будет? Как мне… Как нам всем теперь жить?

– Тихо ты, зязябра. Или, как ты себя окрестил? – велел мне кто-то из миров помладше.

– Что было, то и будет. Что будет, то и было. Ты, и все вы, теперь ремонтировать свою мамку будете. Латать. А мы вам поможем. Наша вина в том, что случилось, – важно и почти торжественно провещал Скефий.

– Ещё какая вина, – поддакнула Кармалия. – Вон, как она, родимая, пострадала от вашего…

– Heдoтёпcтва, – подсказала, подошедшая к нам, сестра Скефия.

– Головотяпства, – закончила своё предложение Кармалия. – А ты-то здесь на кой?

– Я с Ливадией. На всякий разбитоколенный случай, – доложила неизвестная мне «Эрида», и снова все прыснули от смеха.

– Хоть не зря за Головастиком следили. Кое-что от него усвоили, – грустно вздохнула Кармалия. – Количество фибр не прикидывали? Штопать нужно, или заново перекраивать? Для них ваших удочек…

– Ещё не изобрели, – подсказал Скефий. – Ума не приложу. На одну вроде много, а как их перекраивают, ты нас не учила.

– Значит, подрастим её на годик-другой, – продолжила Кармалия мысли вслух.

– Третий глаз ей в голову вставим, – невесело пошутил Скефий, и снова все миры захохотали.

– Что вы над… Надо мной и моей… – начал я возмущаться.

– Ладно. Мы сейчас делом займёмся, а ты лети за Правдой и гони его сюда. С ним будешь мамку штопать теми фибрами, которые сам выберешь, – распорядилась Кармалия.

– Он же спит или без сознания, – сказал я, но все уже тронулись в сторону упавшей на футбольное поле, и всё ещё дёргавшейся в агонии, души.

Я нехотя поднялся вверх, в воздух повыше скакавших по полю фибр и их осколков, и рванул через бывший Кавказ к бараку, как остроугольный сверхзвуковой фибролёт.

Краем глаза увидел, как Мамка всех миров отдавала распоряжения, а миры сразу же расходились к разным сторонам, лежавшей на тверди Небытия, растрескавшейся и изувеченной, души.

«Моя душа. Душа ростом не меньше трёхэтажного дома. А ей от роду ещё десяти лет нет», – думал я о своей новой роли сверхзвукового осколка-спасателя.

* * *

– Я же тебе говорил, что ещё чуточки, и все будут туточки, – сказал мне Правда, стоя у окна своей комнаты. – Заканчивается моя ссылка.

– Ты в себе уже? Или специально прикидывался пока… – начал я расспросы, вместо того, чтобы передать распоряжение Кармалии.

– Прикидывался, прикидывался. Я и сейчас прикидываюсь. Ну, что? Пошли? – услышал я от воскресшего бессмертного.

– А очки с лучами? – напомнил я Виталию.

– Какие? С-лучайные? Нет никаких очков. Такова правда от Правды. Получите. Теперь можно-с, – заулыбался Правдолюб своей шутке.

– Там же просвечивать нужно.

– Простые у меня очки. Бу-та-фо-рия. Я же вроде как из Маркария. Я Маркарыч. Или Макарыч. Слыхал про нас? Про родню мою «добрую», что во всех мирах трудится не покладая кос? – снова понёс околесицу Виталий.

– Как ты фибры читать будешь? Мага́рыч, – передразнил я Правду, а тот надел свою бутафорию на нос.

– Следи за движениями, – скомандовал Виталий, и его обычные очки в одну секунду превратились в бинокль. – Теперь сам надень этот «прибор».

Правдолюб «включил» невидимые лучи и отдал мне свой бинокль. Я осторожно взял то, что всегда считал бесценным сокровищем и прижал к глазам на груди.

– Что я должен увидеть? То, из чего ты сделан? – поинтересовался, не увидев ни в Правде, ни вокруг себя никакой разницы, что с биноклем, что без него.

– А теперь смотри внимательно. Я глаза «включаю», – распорядился Правда.

Он два раза моргнул, и его зрачки увеличились в несколько раз. Из глаз Правды полился видимый мне свет. Бесцветный, но видимый и пронизывавший. Проникавший через всё и вся. Гипнотизировавший и пугавший. Такого я точно ни при жизни, ни… После неё не видел.

Я весь завибрировал. Затрясся всеми фибрами… Ах, да. Всеми мелкими частицами, из которых состоял. А Правда и на меня ещё не смотрел, а только-только оторвал взгляд от тверди Небытия и повёл его выше и в сторону, сметая или растворяя в пространстве и стену барака, и дверь, и Кавказ, высвечивая его обитателей, суетившихся над моей разодранной душой.

– Мать честная, – вырвалось у меня. – Вот так лучики, от мира ключики.

– Смотри. При жизни такое нельзя видеть, – то ли похвастался Виталий, то ли пожалел о чём-то. – Я всё просвечиваю. Всё до мельчайшей былинки. Всё вижу, как есть на самом деле. Наказание это моё, если ты ещё не понял.

– Не понял, – признался я. – Ты дематериализуешь и без того нематериальное?

– Что-о? И физика усвоилась? – рассмеялся Правдолюб. – Нет, не дема… Что-то там. Как ты говоришь. Это место и все мы… Вы. Все такие, какими придуманы Творцом и его соавторами. Всё вокруг для одной былинки. И каждая былинка для всего вокруг. Непонятно излагаю? Весь мир вокруг для каждого в отдельности. И каждый в отдельности для всего мира.

– Философия? А можно на Кармалию глянуть? Какая она на самом деле? – припомнил я что-то из своих человеческих чаяний.

– Зачем на солнце смотреть? Нужно знать, что оно есть, что оно светит. Видеть плоды его света и тепла. Так же как с Богом. Видеть его совсем не обязательно. Тем более, просвечивать. Знай… Нет, не так. Верь. Смотри вокруг и верь, что всё не просто так, а с его умыслом. Божьим промыслом. И плохое, и хорошее, всё от него.

– Значит, мамка наших миров простое солнце, а их папка простой Бог, – вздохнул я грустно. – Шутишь? Всё должно быть не так. По-другому. Позаковыристей.

– Если что разумное придумаешь, тогда и предложишь. А пока, айда твою ночную рубаху на булавки собирать, – распорядился Правдолюб и выключил своё всё-видение.

– А на нас, на фибрах, что видно? – опомнился я, но было поздно.

Виталий пошагал из комнаты, потом из барака, и мне пришлось пришпорить свою логику и пулей вылететь за всевидящим бессмертным Правдой, родственником каких-то добрых…

«Добрых тётенек?» – ошалел, одурел и очумел я одновременно от запоздалой догадки.

– То-то я тебя могильщиком обзывал. Ха-ха-ха-ха! – лихорадочно затрясся я от истерического хохота и со всего маху врезался в твердь, разлетевшись своими треугольниками в разные стороны.

– А то, – согласился Правдолюб, услышав мои страдания. – Соберись. Сейчас нам всё испортить нужно. Чтобы твоя душа жизнеспособной была. Сдачи могла дать. Огрызалась. А не была сладенькой конфеткой для троюродной сестры Светки. А то, доброту добавь. Любви, преданности, любопытства побольше. А хребет, кто за вас выращивать будет? А зубы?

– А зубы душе на кой? – взмолился я, еле поспевая, и собирать свои осколки в дикобраза, и семенить по воздуху за Виталием. – Что же ты тогда свой хребет тряпочным сделал и ничего на мне так и не прочитал? Туточки-шуточки. А кроме СК и АРМы ничего сестрёнке не сказал?

Правду словно молнией сразило. Он врос своими макаровскими ботинками в твердь, как вмерзает лом в расплавленную смолу, оставленную на морозе.

– Будем считать, что я тебя не слышал. Если переживёшь сегодняшний день, тогда сам поймёшь то, что никто на белом свете и ни в одном мире не понимает. Только я и Бог… Мой судья, – загадал Правдолюб очередную загадку и поспешил к суетившимся портняжкам.

Глава 4. Из чего же сделаны наши мальчишки?

– Все на своих местах? Все готовы? – спросила Кармалия у помощников.

– Готовы, – откликнулся за всех Скефий.

– Тянем каждый в свою сторону. Только не рвём, а расправляем и немного растягиваем. Если поперечные трещины пойдут, ничего страшного. Подрастёт. И осторожней там с продольными. А то Отца звать придётся, – или шутила мамка миров, или так ненавязчиво обучала своих недорослей, которые своими причудами испортили мою душу.

А душа валялась на тверди, как сорванный бурей парус. Где лицо, в которое, согласно морским поверьям, дует ветер, где затылок, где грудь, где спина, ничего разобрать было невозможно. Каким жестоким ураганом её потрепало так, что без слёз невозможно было смотреть, я даже представить не пытался.

«Правильно обозвал её Правдолюб: “Ночная рубаха”. Почему рубахой? Ведь она же до колен. Что-нибудь символизирует? И какого, интересно, роста наш сорванец, если у него такая высоченная душа? Скефий, вон какой взрослый и рослый, а, всё равно, до колена не дотянется», – отвлёк я своих ос ненужными мыслями, чтобы убежать от размышлений над пугавшими словами Правды о том, что же я такого могу разузнать, если переживу сегодняшний день.

Шестеро старших миров с двумя младшими сёстрами, Кармалия, Правдолюб и моя команда в полном составе построились со всех сторон по краям души и взялись, кто чем смог, за плоское полотно мамки-души. По команде Кармалии все миры начали осторожно тянуть только что успокоившуюся душу каждый на себя, чем не преминули заняться и мы, очеловеченные поломанными рёбрами фибры.

Мы, конечно, больше кряхтели и делали вид, что полноценно участвуем в непонятном процессе по увеличению роста или возраста «пострадавшей», опасаясь ненароком проткнуть острыми ладошками и без того повреждённую душу. Остальные же осколки и фибры продолжали сновать по всему полю, не помогая, но и не мешая нам в нашей нелёгкой для понимания и осознания работе.

Когда, по мнению Кармалии, дело было сделано, мы по её команде разом опустили душевное полотнище на твердь Небытия, и приступили к следующему этапу – к врачеванию.

Вежливо попросив вновь прибывших фибр занять свободные соты и врасти обратно в полотно их мамки, мы начали помогать им с поисками этих свободных мест.

Случилась полная неразбериха, но здесь на выручку пришёл Правдолюб Макарыч. Он собирал нескольких свеженьких осколозавриков, якобы для сообщения чего-то очень важного или интересного из их профессии, и «всматривался» в них усыплявшим взглядом.

Осколозаврики мгновенно отключались, начинали разбираться на треугольники, потом соединялись в фибры и парили в ожидании, пока кто-нибудь из моей команды, или из команды мамки миров, вмонтирует их в прорехи и дыры, после чего они теряли свою пёструю расцветку.

А вот с рваными ранами и длинными разрывами дело было куда как сложнее. Оказывается, не всех подряд СК-РО можно было приатомливать или прифибривать к пропускам и прорехам, а для армирования и прочности души нужны были фибры с наиболее сильными эмоциями и чувствами.

Правда назвал такие упрочняющие фибры «колючками». Когда я помог ему с поисками первой кастрюли с такой фиброй, то сам чуть не вцепился этой колючкой в Виталия, жалея, что не наделён ещё и треугольными зубами. «Злоба» прочитал тогда Правдолюб надпись на спящей фибре и неслыханно обрадовался.

– Ты что удумал? – взвизгнул я, но меня сразу же успокоили.

– И злоба доброй бывает, – возразил Правдолюб. – Злоба на разгильдяйство. На работу. На лень. На врагов.

– Ладно. Поверю, что без таких колючек никуда не деться, – быстро остыл я, увидев, как сама Кармалия подхватила эту «скрепку» и вживила её между двух краёв разрыва, а уже сверху и снизу Ливадия с сестрой помогли мамке заштопать прореху другими «мягкими» фибрами.

Так мы трудились не покладая рук и треугольников. Правда отыскивал и открывал коконы с «крепкими», но пока спавшими, чувствами сарказма и иронии, дерзости и грубости, самолюбия и эгоизма, и прочих ненавистей, непримиримостей, язвительностей, а мы отлавливали или, просто, подгоняли недавно прибывших фибр к месту их новой прописки под опытные ручки мировых сестёр-рукодельниц и братьев-портных.

Виталий с головой зарылся в кастрюльках с хорошими и правильными чувствами, как та мышь в ведре фасоли, но требуемого количества, так нужных сейчас, «неправильных» эмоций, отыскать не смог. Дело застопорилось. И простых, «родных», фибр хватать не стало.

Кармалия, недолго думая, взмахнула рукой, как Василиса премудрая из сказки, и все гробики-кастрюли мигом распечатались. Но не совсем, не до конца, а только приоткрыли свои крышки.

– Ищите, – распорядилась мировая мамка, как будто мы могли что-то такое прочитать на «чистых листках».

Но команда Кармалии была обращена не к нам, а к фиолетовым учителям.

Откуда ни возьмись, застрекотали своими треугольными пропеллерами десятки Оскариусов и их помощников, и работа закипела. Требуемое количество «колючих» фибр было отыскано, если не моментально, то в самом скором времени.

Фиолеты, закончив работу, исчезли в своих форточках так же быстро, как и появились, а оставшиеся коконы снова захлопнулись. Мы, отяготившись спавшими крепкими «чувствами», понесли их к разрывам и прорехам.

Разбавив колючки нашими дежурными любовью, творчеством, любопытством и прочей «сладостью», мы вплотную приблизились к завершению трудового подвига по ремонту души.

Неожиданно в воздухе повисло какое-то новое беспокойное чувство. Все заволновались, засуетились, и в чём, собственно, дело, мне до конца было не ясно. А тут ещё Правдолюб со своими шуточками выдал новую зарифмованную загадку:

– Ещё самую малость, и всех вас не осталось.

– О чём ты? Мне тоже пора завернуться в фибру и к мамке? – спросил я прямо, безо всяких фантиков и обиняков

– И тебе к своей мамке, и твоим мушкетёрам к своей душе, – ответил Правдолюб очередной шарадой.

– Нам что, тоже к нему можно? В душу? Можно? Мы не хотим больше в консервы играть. Давайте и нас к Сашке. Вшейте к нему в рубашку, – посыпались просьбы от моих верных товарищей-осколков.

Это, конечно, мне польстило, но я надеялся, что всех вернут к их душам, как обещал, или «прочитал» на них Правда, а тут такое, что сразу не поймёшь радоваться или что-нибудь более колючее почувствовать.

А мои напарники уже вовсю перестраивались в фибры и начинали парить в ожидании разрешения на вживление в мою штопанную-перештопанную душеньку.

– Все знают, что сейчас потеряют «человечность» и снова станут фибрами-профессионалами? – спросил Скефий у кандидатов на душевное усыновление или удочерение.

– Уже можно? – заголосили в нетерпении страждущие избавиться от всего, что ещё недавно было смыслом нашего беззаботного существования.

– Командуй своей армией, – обратилась ко мне Кармалия.

– Можно! – выдохнул я, и увидел среди прочих сестрёнку Александру-ТА, готовую принести себя в такую же жертву, как и все мои братья.

Все, как один, сослуживцы-мушкетёры в полном составе, все отважные помощники и пересмешники, начали перерождение в обыкновенных и туповатых профессионалов, в специалистов по нужным душевным чувствам, которыми они, возможно, были до нашего визита в Небытие. Все разбрелись к местам со свободными шестиугольными сотами, и зависли над ними в ожидании таинства оболванивания.

Оно не заставило себя ждать, и тонюсенькие радужные молнии впились в тела моих напарников прямо из соседних фибр. Те безропотно обменивали свои знания, свою память, своих ос, на профессиональные навыки, и приземлялись, теряя цвет, и врастая невидимыми ворсинками в ткань моей душеньки.

– Мне тоже можно? – забеспокоился я о своём месте в родном фибро-строю.

– Успеешь, – крикнул Скефий и швырнул мимо меня несколько разноцветных фибр, целясь в свободные соты, остававшиеся кое-где на швах.

Что тут началось! Мир… Нет. Не мир, а всё Небытие вздрогнуло, как от многотонного атомного взрыва.

– Ты что наделал?! – оглушительно воскликнула Кармалия. – Сам это придумал? Что там вместе с фибрами было?

– Мама, всё хорошо. Там наши, и ещё кое от кого из второго круга, – бросились успокаивать Кармалию дочки.

– Цыц! – прикрикнула на них мировая мамка и снова обратилась к сыну: – Я не дура, и из ума пока не выжила. Признавайся, что подбросил вместе с подарками?

– От себя, от парней, от старших девчонок… – начал мямлить Скефий, явно чувствуя себя виноватым.

– Ты кого из Головастика сделать собрался? В кои-то веки родился обыкновенный мальчишка с редчайшим взглядом на мир, на жизнь, а ты его, что? В кого перекрасить захотел? Ну-ка, повинился мамке!

– Попросила сестрёнка. Как ей откажешь? – оправдывался Скефий.

Я обмер. Нет. Не от непонятной перепалки мировой мамки с нашкодившим оболтусом сыном, а от происходившего с моей душой.

Лежавшая на тверди душа сама заполнила все пробелы фибрами-подарками от Скефия, его братьев и сестёр, и начала переливаться ярким золотым свечением. И, вроде как, взялась набирать внутрь себя что-то воздушное. Начал появляться душевный объём.

Трещинки и морщинки между фибрами стали исчезать. Перелив, пробегая яркими золотыми полосками, раз за разом отбеливал каждую фибру отдельно и всех вместе. Появлялся яркий белый свет из каждого уголка и закоулка просыпавшейся или оживавшей души. Из каждой фибры. Из каждого осколка.

А мамка продолжала серьёзный разговор с сыном и не обращала никакого внимания на оживавшую душу. Я не сразу понял, что мне теперь места в своей душе не хватило. А когда прозрел и осознал весь ужас, тогда и взвыл сиреной, перебивая и Скефия, и Кармалию:

– А я? А меня? Что теперь будет? Куда мне податься? Я теперь что, умру? Или в кастрюлю? Это же почти одно и то же. Как же вы могли?

– Ещё чуточки и… – вещал неуместные прибаутки Правдолюб.

– Что подбросил? – ревела Кармалия на Скефия. – Что-то от неё? Что вы задумали, ироды?

– Всё будет хорошо, – говорили хором Ливадия и её «разбитоколенная» сестра. – Мамочка, так надо.

– Сейчас всё устроится, и все успокоятся! – перекричал всех Добрый Магарыч-Макарыч.

* * *

Я оглох. Просто, пожелал ничего слышать, и всё. Захотел, и оглох. Зачем слушать, или зачем думать, если всё вокруг стало неправдоподобным и абсурдным? Бредовым и бессмысленным. Вздором и чушью. Чепухой и ахинеей.

Если до этого мы обитали хоть в каком-то упорядоченном царстве небывальщины по имени Небытие, сейчас и оно рухнуло. Смысл стал бессмыслицей, существование сравнялось со смертью, разум стал безумием. Что делать дальше – неизвестно. Да, и нужно ли?

Я запутался окончательно и отстранился от всего окружавшего.

«Пусть само успокаивается. Что натворили, ироды! А ещё “миры”, – жужжало во всех моих частях тела, то ли мыслями, то ли чувствами, то ли осами. – Как можно даже самую меленькую фибру так обижать? Так обманывать? Так обнадёживать и… Так всё нарушить?»

«Разуй глаза! – неожиданно зажужжали все мои осы разом, не давая окончательно уйти в себя и отключиться. – Вся вселенная для тебя здесь комедию ломает, а ты… Забыл, что весь мир для одной-единственной былинки? Сейчас ты та самая былинка и есть!»

– Тихо вы. С Правдой сговорились? – осадил я зарвавшихся памятеносов.

«Сговорились! – оглушительно рявкнули в ответ осы недовольным голосом рассерженного мира мужского рода. – Для души твоего Александра нужно, чтобы ты всё видел и запомнил. Смотри. Слушай. Страдай».

– Место для меня уже тю-тю. А снова дра… Рва… Из-за меня одного ранить мамку не дам! – ответил я гневной отповедью осам или вселившемуся в них миру дерзко и довольно громко.

* * *

– О чём ты, Ёжик? За маму заступаешься? – ласково спросила мировая мамка, переключившись со своих деток на меня.

– Мне кто-то командует, чтобы на всё глазел и на ус мотал, а потом как-то передал Головастику, – промямлил я еле слышно.

– Так и делай. И всё, что нужно передашь. А я пока с мальчонками да с девчонками повоюю. Докатилась… Так случилось, – со смешанными чувствами выговорила Кармалия и снова взялась за Скефия.

– Чтобы вся наша семья стала… – начал виновник Хиросимы.

– По твоему нежеланию признаваться, я уже догадалась, что именно ты подбросил. Меня интересует другое. Где взял? Кто надоумил? Какова настоящая цель? – уже смягчившись, продолжила расспросы Кармалия.

– Не у Стихии. Её все целы. И потом, у неё такого древа отродясь не водилось. Надоумили… Пожаловались младшие сестрёнки. Посоветовались и решили сейчас. Второго такого шанса может не быть. Цель у нас одна: наши крепкие семейные узы. Я… Мы и в своём круге, чтобы не избавляться от редких… Решили их у всех, без исключения, разом приумножить и заселить, а потом всё само собой выровняется, – бодро рассказал Скефий, воспрянув духом, только я ничегошеньки, буквально, ни словечка не понял.