Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 139 (всего у книги 340 страниц)

Глава 18. Чему не научат в школе

– Стой, тебе говорят! – ревел мне в след рассерженный Павел. – Стой!

А я шагал и мотал головой. Вопил, но уже не так громко, как в начале помутнения.

– Меня там не было. Враки всё это.

Начал приходить в себя только у калитки, когда собрался отворить её и убежать домой, как вдруг, что-то тёплое коснулось лица, распухшего от ледяного ожога. Сразу вспомнил, что обморозился возле скамейки и замер на месте.

– Туда тоже не пойду. Там холод лютый. За Америкой направо. А здесь тепло, – скороговоркой протараторил, будто в бреду.

Решил вернуться к сараю и удостовериться, мой это мир или нет. Будто пустого сарая и деда с его табуретом мне было мало.

«Всего разок залезал в подвал. И вылезал всего раз. Как тогда катапультировался из двенадцатого в шестой? А никак. Как мог за раз обратно вернуться? Тоже никак».

– Угомонись, ирод. Я за тобой не поспеваю, – взмолился дед, метавшийся по пятам.

– Не может такого быть, – сказал я уже вслух и продолжил путь к сараю. – Не может. Я подходил – там открыто. Вылезал – здесь открыто. А остальные миры куда делись? Морок это. Точно морок.

Подошёл к двери сарая, затворил её и убедился, что на ней, как и положено, написано «XII». Пнув её с такой силой, с такой злобой, что вход накрепко запечатался, я развернулся и пошёл на Павла с безумным от нахлынувших чувств лицом.

– Чур меня! – запричитал дед и начал креститься.

– Чур тебя, старый обманщик. Пошли в сарай, у меня к тебе вопросы, как осы. Сейчас тебя жалить ими буду.

– Так ты это… В себе сейчас, или как? – осторожно спросил Павел.

– Я-то в себе, а вот сон сейчас или явь, для меня вопрос. Морок на мне, и всё вокруг мне грезится, – сказал старику.

– Не морок это. Явь. Как есть явь. Ну, пошли в сарай. Пошли, пчеловод ты наш, осовед – вопросовед.

Мы вдвоём еле-еле открыли дверь сарая, заклинившую от моего пинка. Павел для порядка попричитал «Ну и силища. Ну и моща», и мы уселись на табуреты друг против друга, как два равных собеседника.

– Признавайся, деда. Можно ли враз перескочить из нашего мира в шестой? Как на духу говори, а то я встану и уйду.

– Всё в руках мира. Как он, родимый, удумает, так всё и сбудется. Это я как на духу тебе, – ответствовал дедуля.

– С тобой такое было? И как часто такое происходит?

– А как же. Бывало. Но не то чтобы часто. Когда захочет мир запихнуть посредника, куда подальше, так такое сразу же случается-приключается.

– А по желанию, такое можно устроить?

– На что тебе? Удумал жизнь командирскую облегчить? – начал дед капризничать.

– Значит, ухожу, – сказал я и встал с табурета. – Не хочешь или не можешь отвечать, переживу. Только твой подвал сегодня в нерабочем состоянии.

– Почему не в рабочем? А сам как явился – не запылился?

– Я за один раз в шестой мир перепрыгнул, и оттуда точь также вернулся. А если сейчас спущусь и посмотрю из подвала на правый лаз, он запертым окажется. Через это уже шестой посредник с ума сошёл и твердит теперь одно и то же. Проверим?

– Чепухи не городи, – твёрдо заявил старикашка.

– Хорошо. Я в левый слезу и проверю, а ты у правого стой и заглядывай.

– Заглядывай, не заглядывай, всё одно я тебя в подвале не увижу. Ты что, забыл, как он работает? В него хоть в оба лаза единовременно слезай, всё равно друг дружку нипочём не увидишь.

– Тогда я до дома. Нужно успокоиться и понять, что сегодня было.

– А мне рассказать? А осы-вопросы? Может завтра, а? – взмолился дед.

– Чур тебя, – сказал я вместо ответа и пошагал до дома.

* * *

«Почему так холодно? – думал я, продираясь сквозь ночной лес. – Куда нелёгкая занесла? Отчего снег на земле валяется, а деревья голые стоят? Ветер сдул, что ли?»

Я брёл по лесу зимой, да ещё и ночью. Что за чепуха? Хорошо ещё, яркая луна была на небе, и можно было различать силуэты деревьев. Смотрел на отблески далёкого огня, к которому направлялся, а что это было, пожар или костёр, с такого расстояния разобрать не мог. Как попал в лес – понятия не имел.

«Быстрей бы к костру добраться», – только и мог тогда думать.

Идти приходилось осторожно. Вокруг и тут, и там росли странные бесформенные кусты, а ноги то и дело соскальзывали с кочек, припорошенных то ли снегом, то ли опавшим с деревьев инеем. Так я шагал, высматривая подобие тропы, и выбирал дорогу шире и ровней.

Зубы стучали от холода, хотя ноги и руки были в тепле. «Хорошо, что валенки с рукавицами надел, – размышлял себе и ни о чём не беспокоился. – А где, интересно, мой дом?.. Стоп. Не помню, как сюда попал, а про валенки с рукавицами помню? Чушь. Я бы никогда не вышел ночью из… Да, из любого места. А валенок у меня отродясь не было».

Разозлился на себя за то, что ничего не помнил и начал быстрей переставлять ноги, и огонь стал веселее подмигивать между ветвями.

«Правильно идёшь, доченька», – почудился ласковый женский голос.

– Кто здесь? – крикнул я в темноту и остановился.

«Там тебе дадут полное лукошко подснежников», – снова прошептал голос.

– Тоже мне, сказочники. Сейчас покажу вам падчерицу с бабой Ягой, – погрозил я в темноту и снова пошагал к свету и теплу.

Голос пропал, и больше ничего не шептал. «Испугалась», – подумал я с облегчением и снова пошел медленно и осторожно.

Вот и поляну видно сквозь поредевшие ветви, а на ней огромный костёр. Только когда смотрел на него, а потом на дорогу, всё вокруг становилось невидимым, пока глаза снова не привыкали к темноте.

«Потом посмотрю. Подойду и буду пялиться, сколько душе угодно».

Когда вышел на поляну, на которой ярко и жарко полыхал костёр, оставалось идти метров сто, не меньше. Невольно заслонился правой рукой от огня, чтобы видеть, куда наступать, и почувствовал, как что-то упало под ноги.

«Похоже, всю дорогу что-то нёс, а сейчас разжал рукавицу, и эта штука выпала», – подумал я и остановился, чтобы разглядеть, что это такое, но нагнуться боялся.

«Что-то лёгкое, а иначе бы давно почувствовал и… И не знаю, что бы тогда сделал», – поразмыслил и, присмотревшись, увидел округлую, разрисованную квадратиками вещицу.

«Футбольный мяч», – решил я и пнул его валенком.

Мяч оказался корзинкой, которая напоминала большой лапоть. «За грибами ходил, – решил я. – И что, так заблудил, что до зимы обратной дороги не нашёл?»

В голове снова зашептал пропавший голос: «Иди, доченька, к костру. Там тебе дадут полное лукошко».

– Кто это шутит? – обратился я к голосу. – Выходи на свет божий.

Снова никто не ответил, а я сильно-то не настаивал, а то ишь, расхрабрился на словах, а внутри всё так и затряслось от страха.

Поплёлся к костру, а лукошко, на всякий случай, подобрал.

Чем ближе подходил к огню, тем больше замедлялся. Перед глазами открылась знакомая по сказкам картина: костёр до неба и двенадцать… Нет, не двенадцать, а побольше здоровенных мужиков, гревшихся вокруг. Все какие-то чересчур высокие, бородатые и стояли вокруг огня не гурьбой, а на равном друг от друга расстоянии.

«Греются или что другое делают? Так это не месяцы, а разбойники?.. Но голос нашёптывал, что нужно получить лукошко цветочков, а у меня и корзинка с собой. Так что, если спросят, зачем пришёл, скажу: за подснежниками».

Поворачивать обратно было уже поздно, да и куда идти в зимнюю ночь пусть и тепло одетым? Я медленно приблизился и уже хорошо мог различить силуэты фигур и даже лица, а они, наверняка, уже разглядели меня, но всё ещё стояли и взирали на пламя.

Стало заметно теплее. Я перестал беспокоиться о том, что могу простыть, и подумал: «Поздороваюсь с дядьками и попрошусь погреться. А лучше узнаю у них дорогу домой».

Так решил и приблизился. Разглядывать незнакомцев перестал загодя, чтобы, не дай Бог, не обидеть, как у-родинских хулиганов. Шагов за пять остановился и поздоровался.

– Здравствуйте, мужики.

И тут все мужики разом встрепенулись, будто пробудившись от сна, а стоявшие ко мне боком и спиной, обернулись. От такого я ещё больше перепугался и отступил несколько шагов назад. Ругал себя за невнимательность при просмотре сказки о месяцах-разбойниках и их мачехе-атаманше, потому что не запомнил, как нужно здороваться.

– Здравствуйте, барыня! – хором рявкнули бородачи могучими нечеловеческими голосами, и все, как один, отвесили низкий поклон, ещё и ручками его вежливо заполировали, сперва подняв до лица, а потом, уже в поклоне, коснулись земли.

– К-какая я вам барыня, – еле выдавил я из себя и продолжил пятиться, но обо что-то зацепился ногами и бухнулся на спину. – Я Александр. Из две… Из двенадцатой квартиры.

Только в последний момент передумал говорить правду. Скумекал: «Сказка сказкой, а тайну о посредниках и во сне нужно хранить».

«Точно. Сплю, – решил и встал на ноги, а первоначальный испуг мигом развеялся. – Дрыхну себе и вижу во сне сказку о месяцах, которые дали сиротке цветы, чтобы ту… Чтобы с той…» Хоть и запутался в рассуждениях, зато стало не так страшно. Осмелев от догадки, снова подошёл к мужикам и вежливо поинтересовался:

– Дяденьки, а я сейчас сплю и вижу вас во сне?

– Вы, барыня, точно не во сне, – ответил печальным голосом один из мужиков, а остальные всё так же стояли и смотрели в мою сторону, но мне чудилось, что, смотреть-то они смотрели, только вот выше меня и мимо.

«Они слепые, что ли?» – подумал я, а вслух сказал:

– Я не барыня, а простой мальчик. Только не помню, как сюда попал. Совсем ничего не помню. Не подскажете, где я сейчас? Это кубанский лес, или какой?

– Разговорчивая какая барыня, – зашептались между собой слепенькие, а потом мужик, который сказал, что не сплю, заговорил снова.

– Ты на себя давно смотрел, мальчик? Мы все видим, что ты в платье и платочке. Да и голос у тебя девчачий.

После таких слов я сконфузился и стал разглядывать себя, будто видел впервые. «Допустим, платок, как платок. Шерстяной. Правда, повязан уж больно мудрёно. Но детям зимой всегда такие платки повязывают, когда на улицу на мороз выводят. Вот только про юбку такого не скажешь, а юбка на мне имеется, ничего не попишешь. Так это чья-то шутка. Могли же опоить сказочным зельем, а потом нарядить в девчонку. И лукошко запросто могли в руку пристроить. И гадостей про подснежники наговорить.

…Узнаю, кто это сделал, все окна из рогатки вышибу».

Разозлился я на того, неведомого, который так подшутил, а заодно на себя за беспамятное в том участие.

– Дальше трунить будете или уже дорогу покажете? – спросил я, как можно спокойнее.

– И правда, Скефий, что он тут делает? – услышал я второй могучий голос.

– Учится быть самим собой и не бояться насмешек, – ответил мужик, который разговаривал со мной с самого начала.

– Всё равно завтра ничего не вспомнит, – послышался чей-то такой же дюжий, но женский голосище.

«Батюшки свят, – обомлел я. – Это точно не месяцы. Среди них тётки какие-то, а это не по правилам. И имя у мужика неправильное, не название месяца».

– И пусть. Зато в душе эти знания останутся, – заупрямился Скефий. – Сейчас поговорю с ним и отпущу. А вы запомните его как следует, и когда явится в гости, знайте, возможно, он наш головастик.

Меня так и затрясло от страха. «Сейчас со мной этот бугай беседовать будет, а он пострашнее у-родинских. И что я за головастик такой? Из меня что, лягушка вырастет? Или жаба? А потом поцелует какой-нибудь захудалый принц, и я в принцессу превращусь?.. Мамочка-а».

Я всхлипнул и заплакал горючими слезами. Так стало жалко себя, головастика, что, казалось, ничто на свете не сможет меня успокоить.

Все мужики и тётки потеряли ко мне всякий интерес и снова повернулись лицами к костру. Потом так же одновременно замерли и погрузились в оцепенение. Только Скефий стоял и не отворачивался от меня. Терпеливо ждал, когда перестану жалеть себя и смогу с ним пообщаться.

После того, как совсем успокоился и перестал всхлипывать, он заговорил:

– Ближе подойди и ничего не бойся. Это всё, как морок, а мы вовсе не такие, какими ты видишь. Только по-другому не можем людям на глаза показываться: не выдерживают их разумы.

Не доросли ещё люди, да и вряд ли дорастут, если не будет среди них головастых. Вот ты, к примеру, можешь таким стать, а можешь не стать. Как повезёт. Как мамка наша решит, так и будет. Шанс такой в тебе живёт, это правда, и помощница её это в тебе увидела.

Я стоял столбом. Вытаращил глаза от незнакомых чувств, и тоже, как и все вокруг, оцепенел. Стоял, слушал могучий голос Скефия и мало что понимал, зато перед глазами появились красочные картины, будто я сидел в кинотеатре на первом ряду, а все эти виды показывались для меня одного.

Голос Скефия подстёгивал фантазии, и я продолжал представлять себе то, что приходило в голову с его словами. Всё новые и новые картины зарождались в моём воображении и тут же отражались на огромном экране.

– Я сейчас с твоим сердцем беседую. Лучше сказать, с душой. Ум твой завтра очистится, и не вспомнишь ты ни одного моего слова, а вот душой станешь крепок, как булат. Будешь братьям помогать, как должно. И не только им, а и всем нам, мирам. А нас, как ты уже умом увидел, не двенадцать первенцев, а больше. И не все мы мужского пола. Есть среди нас будущие матери вселенных.

Я хоть и был в кинотеатре, но почти всё понимал и обо всём сказанном пытался подумать и запомнить.

«Значит это миры у костра, а со мной двенадцатый разговаривает. Врёшь, дяденька мир, я всё запомню. Я умом крепок, особенно если время на размышление дать. Как успокоюсь, не просто каким-то булатом буду, я кремнем алмазным стану. Из меня такие искры полетят, если кто пальцем или словом тронет, на всю жизнь обожгутся», – размышлял я, пока картины сменяли друг друга и проплывали перед глазами, а Скефий продолжал разговор.

– Когда мы станем взрослыми, и мама наша уйдёт от нас навсегда, будем метаться в холодном космосе в одиночестве и искать свои половинки. Если повезёт найти свою пару и полюбить друг друга, соединимся мы навечно и огородимся от всего света. И чем больше любовь наша будет, тем сильнее мы невидимыми станем. Как чёрные дыры в человеческом понимании. Только не дыры в той тьме пребывают, а таинство там происходит. Таинство зарождения новых миров. И чёрные дыры такие могут совсем малыми быть, а могут размером с огромную галактику. Все мы мечтаем найти друг друга и полюбить так, чтобы любовь наша была размером с такую галактику. Затем взрыв у нас случится, зарождение…

– Я вас двенадцатым называю, дяденька Скефий? – прервал я заумные мирные речи и подивился своей наглости.

Скефий перестал читать лекцию о космической любви и сначала взглянул на меня удивлёнными глазами, а потом быстро заморгал и сказал, будто сам себе:

– Точно кандидат в головастики.

Потом он повернулся лицом к костру, а в костре что-то задвигалось, зашевелилось, и я только тогда рассмотрел, что не костёр это вовсе, а та тётенька с афиши кинотеатра, которую видел после хулиганской порки. Только в пламени она жарком сидела и как на афише держала в руках виноградную лозу со спелыми кистями. Но ни тётенька, ни лоза, ни кисти в пламени костра не сгорали.

«Она не обугливается, а как будто живёт и всегда жила в огне-пламени? Вот чудеса», – ошалел я от продолжения морока.

– Живи и надейся, – сказала ещё более причудливым и объёмным голосом тётенька.

– Живу и надеюсь, – ответил ей Скефий и поклонился.

– Вы сейчас обо мне? Или о твоей будущей подружке? – спросил я у Скефия и тётеньки.

Что тут началось, словами не опишешь.

Скефий так рассмеялся громогласным басом, а вслед за ним все остальные, гревшиеся и дремавшие мировые братья с сёстрами, что меня будто взрывом с ног сбило, и полетел я кверху тормашками над лесом, кружась, как волчок. А миры вокруг костра всё продолжали и продолжали неистово и дико хохотать, сотрясая всё вокруг, отчего я вертелся и летел, куда подальше в неприветливую чёрную пустоту.

Страшно мне не было, нет. Понимал, что всё не взаправду, и мчался, ожидая, когда начну привычно падать с высоты, как это не раз снилось, и очнусь в своей постели, ничего не соображая и не помня.

Только голос тот женский снова летел рядом и что-то нашёптывал, но я ничего и слушать не хотел о подснежниках, а потому продолжал нестись сквозь пустоту, пока не сообразил, что это голос огнеупорной тётеньки.

– Это и есть Двенадцатый, как ты нарёк его. Только я ему при рождении другое имя дала. Скефием его назвала. И первый он был у меня сын. А за ним Татисий, а за ним Наверий, а за ним Вардиний, Феоний, и… Леодий, и Реводий, и… И Мелокий, и…

Не успев дослушать несгораемую тётеньку, я со всего маху влетел в свою кроватку так, что у неё ножки разъехались, а металлическая сетка под напором моего падавшего из космоса тела достала до пола.

Я в мгновение ока выпрыгнул из постельки-батута весь в холодном поту от ужаса. Но вокруг было темно и тихо.

«Ночь, значит, а мне кошмар приснился», – подумал, кое-как успокоившись и уняв дрожь в груди. Потом осторожно забрался в кроватку, немного поворочался и заснул.

Глава 19. Душевный кошмар

В то утро я проснулся поздно. И не утро уже было, а полдень. И не проснулся, а мама растолкала, чтобы пообедал. Встал, как малахольный, и зачем-то к зеркалу, словно оно знало тайну, которую мне позарез нужно было выведать. Но из зеркала вытаращилось моё же отражение, и оно оказалось ничуть не умнее меня.

«С чего это появилась привычка, как проснусь, бегом к трюмо и давай читать, что на мне за ночь намалевали? Может уши снова обожгли в мороке-кошмаре или синяк под глазом поставили? А если мамка спросит, что это за узор у меня пониже спины, должен же заранее ответ правдоподобный придумать или не должен?

Вот и сегодня гадость вроде кошмара снилась, хорошо следов не оставила. И на том спасибо. Но что-то беспокоит, что-то позванивает в колокольчик над темечком».

– Иди уже. Не в ресторане питаешься, – донеслось со двора.

– Иду! – закричал я, что было сил, чтобы воплем прогнать тревожные мысли, а заодно звоночек над темечком.

Обед был на славу. И молодая картошка, и помидоры, и огурчики, и варёная курочка, и даже жареные караси, которых папка без меня наловил на каком-то пруду. Но я не был на него в обиде. «В следующий раз не отвертится. Поеду с ним на рыбалку на новом авто».

– Трясло сильно? Что говорят? – спросил отец у бабули, когда обед подходил к концу.

От его вопросов я даже вилку из рук выронил, а надоедливый и неугомонный колокольчик снова затрезвонил. Мне живо представилась трясущаяся в лихорадке бабуля, а рядом с ней врачи в белых халатах с резиновыми трубочками на шеях, которые суетились и что-то делали с занемогшей бабулей, но ничего ей не говорили.

– Чуть-чуть трухнуло. Несильно, но долгонько. Когда скотина замычала да собаки залаяли, всё и затихло. Лестница, что за домом, в огород упала. Да сажок с каменьев съехал, но о нём знаешь: поправил уже. У соседей тоже всё обошлось.

«Ночью настоящее землетрясение было? А я проспал?» – расстроился я, а колокольчик зазвонил ещё чаще.

Отмахнувшись от колокольчика, как от мошки, я сидел, жевал ставший безвкусным обед и вспоминал, почему ночью не спал спокойно.

«Может от землетрясения просыпался? Нет. Я же потом ещё долго стоял и отдышаться не мог. Если бы Кукла лаяла или коровы мычали, нипочём бы не лёг в кровать».

– Ну и слава Богу, – сказал отец и встал из-за стола.

Я тоже съел всё, что причиталось, но уходить никуда не собирался, а решил выпытать у мамы подробности ночного происшествия.

Начал собирать тарелки и относить к дворовому крану, где их мыли в тёплое время года.

– Ты что ночью слыхала, мам? – спросил, улучив подходящий момент.

– Ничего. Спала крепко. Умаялась с Серёжей, – ответила мне мама.

«Ну вот. Я ей тарелки таскаю, а она землетрясение проспала, – расстроился я, а противный колокольчик над темечком снова зазвонил. – Сейчас-то зачем греметь?»

– Мне сон снился, будто толпа мужчин и женщин стояла на улице за нашим забором и хохотала. Хорошо, что ставни были закрытыми, – задумчиво произнесла мама и продолжила убирать со стола.

И тут мой колокольчик превратился в огромный царь-колокол, в который чья-то могучая рука сразу же ударила молотом, да так громозвучно, что я мигом присел и заткнул ладонями уши.

От этого колокольного удара вокруг поднялся такой звон, такая дрожь, что моё детское тело внутри и снаружи так затрепетало, что ноги бессильно подкосились.

Мама подхватила меня под руки и повела укладывать обратно в постель. Она что-то говорила, ощупывала лоб, только я был оглушён, поэтому ничегошеньки не слышал и не соображал.

Когда меня уложили в кровать, я продолжал содрогаться, как от озноба, а мерзкий звон никак не заканчивался. Зарывшись с головой под одеяло, очень быстро заснул или, скорее, впал в забытьё, но и после мне всё также казалось, что я снова и снова дрожал от звона, и унять это дрожание ничем было нельзя. Наоборот, меня начинало колотить сильнее и чаще.

Неожиданно я начал раздваиваться, после чего мои содрогания стали плавными, и мне, уже раздвоенному, удавалось вздрагивать реже. Но несмотря на это я всё дальше и дальше продолжал разъединяться. Дёргался в разные стороны со своей половинкой или своим отражением.

Как долго продолжалось раздвоение моей личности, неизвестно, но, в конце концов, я окончательно раздвоился и отскочил в сторону от самого себя. Тряска моментально затихла, колокольный звон исчез, а я сидел на полу своей комнаты и взирал ничего не понимавшими глазами на второго себя.

– Ты какой номер? Одиннадцатый? – спросил я отражение.

– Нет, не одиннадцатый, – ответил сидевший напротив.

– Ты из моей команды? Извини, что не признал. Я уже говорил, что ещё плохо вас различаю.

– Сейчас я твоё отражение. И здесь, чтобы ты поговорил со мной. То есть, с собой, – спокойно произнёс двойник.

– Скажешь тоже. Отражения не разговаривают, а повторяют за теми, кто смотрит в зеркало. Меня не надуешь. Я стреляный воробей.

– А если ты не прав? Хотя это не так, – озадачил меня неизвестный напарник. – Если я, скажем, твоя душа? Если вышла из тебя на время? Ненадолго, не беспокойся. О чём бы ты хотел поговорить?

Я хорошо сознавал, что находился в бреду из-за… Из-за какого-нибудь отравления, к примеру. Но над прозвучавшими словами задумался всерьёз. О чём можно расспрашивать душу никто никогда не рассказывал, а у меня, хоть и неугомонная фантазия, но вообразить, ни плохого, ни хорошего, я не смог. Решил, как и всегда, пойти на хитрость.

– О чём сама хочешь рассказать? – спросить-то спросил, но обмануть душу не получилось.

– А мне нельзя ничего подсказывать. Я хоть и знаю всё на свете, только говорить о том мне строго запрещено. Могу отвечать только «да» или «нет». А по душам я лишь с другими душами разговариваю.

Могу, конечно, с подробностями, когда пожелаю, только всё может плохо кончиться. Для тебя, не для меня. Так что, пользуйся шансом, а то у тебя на озарение времени совсем не осталось.

…И сколько можно в колокольчик названивать, такому оболтусу?

После этих слов моё душевное отражение заулыбалось и уселось на стул. По всему было видно, что оно не шутило, и собиралось беседовать серьёзно и обстоятельно.

Я поднялся с пола и сел на кровать. Думал, о чём таком, интересном для меня, можно спросить, чтобы на вопрос могли ответить однозначно «да» или «нет». В голову ничего не приходило, и я начал с мелочей.

– Ты взаправду моя душа?

– Да, – ответило отражение.

– Ты в сам деле так выглядишь?

– Нет.

– А кто дал мне этот шанс пообщаться? Бог? – перешёл я на серьёзные вопросы.

– Нет.

– Мир, в котором живу?

– Нет.

– Какой-нибудь другой мир?

– Нет, – ответила душа и заулыбалась.

– Подсказок не будет? – решил, если заулыбалась, значит, я уже где-то рядом.

– Нет, но ты спрашивай. У тебя неплохо получается, – подбодрила душа.

– Ты всегда готова меня успокоить или, наоборот, в колокольчик свой звякнуть?

– Всегда. То есть, да. Кстати, я знакома с тобой и знаю, какой ты шутник, даже когда бываешь один. То есть, наедине со мною, – ответила душа и захохотала в голос.

Что такого натворил наедине с собою я не припомнил и, улыбнувшись в ответ, подумал: «Теперь буду иметь в виду, что не один, когда один, а наедине с душою и самим собою».

Душа ещё сильней захохотала, будто услышала мои мысли.

– Ты что, мысли читаешь? – возмутился я в шутку.

– Да. Но не переживай, чужие я не читаю. А у тебя от меня секреты?

– Нет секретов. Пока, по крайней мере. Ладно, мы отвлеклись. О чём я спрашивал? Ах, да. Кто там остался? Может они все вместе попросили?

– Нет, – ответила душа.

– Не Бог. Не мир с сородичами. О тёмных вещах даже спрашивать не буду. Кто же? – задумался я, а над головой появился уже зримый колокольчик и начал потихоньку раскачиваться.

– Пытаешься подсказать?

– Да.

– С шутками у нас обоих порядок. Но сейчас не отвлекай. Сама знаешь, как туго до всего дохожу. Особенно если вокруг много необычного.

– Динь-дилинь, – звякнула душа вместо ответа, и колокольчик исчез.

– Я больше никого не знаю, – рассудил я уже вслух. – Разве только мамка ихняя осталась? Миров этих, что видел… В огне? Что за наваждение? Во сне её видел или в мороке на Родине? Нет, в мороке она была нарисована на афише, а перед глазами вся в огне. Откуда это в памяти?

Я сидел на кровати и ничего не замечал вокруг. Даже того, что душа уже в который раз говорила «да», а на какие вопросы, мне было всё равно. Наступил тот самый момент, когда я должен был докопаться до истины и разложить всё по полочкам и коробочкам. Здесь и сейчас. Понять и успокоиться. Привыкнуть к вновь обретённому знанию или решению, или обстоятельству, или факту.

«Если несгораемая тётенька их мамка, а я её видел и вижу где ни попадя в снах и мороках, то всё не просто так. Что там со мной происходило кроме рукоприкладства?.. Ну и ладно, пока на этом остановлюсь. Пока с душой побеседую», – перестал я рыться в беспорядочных мыслях и остановился на главном.

– Мамка миров просила? – вернулся в состояние, которое реальностью назвать язык не поворачивается.

– Да. Только это тайна. Понимаешь? Секрет. Говорить никому нельзя.

Уж кто-кто, а душа знала, что не умел хранить секретов. «Теперь буду исправляться. Что ещё интересного можно узнать? Особенно у всезнайки-души? Что?»

– Она у них вроде солнца, а они в её лучах греются?

– Да, – ответила душа. – А вот это не тайна, а понимание мироустройства. Конечно, с твоей точки зрения.

– Сказала только «да» или «нет» можешь говорить. А сколько детей у неё?

– Да, – кивнула душа, и я уяснил, что ничего кроме отрицания или подтверждения слышать не должен.

– Больше двенадцати? – решил погадать на числах.

– Да.

– Больше ста?

– Да.

– Больше тысячи?

– Ты так и будешь гадать? Они же постоянно… Количество их постоянно меняется. Понятно? И спрашивать об этом по меньшей мере невежливо, – разразилась душа нравоучением.

– Зато интересно. А когда проснусь, о нашем разговоре вспомню?

– Зачем, по-твоему, за тебя просили? Чтобы снова всё забыл? Может, не сразу, но вспомнишь обо всём. А вот обо мне и нашем разговоре можешь забыть. Только это мелочи: у меня на этот случай такая рында имеется с таким языком и рында-булинем, закачаешься! – успокоила меня душенька.

– Рында – это колокольчик?

– Да. Колокол на кораблях так называется. Ты ещё узнаешь об этом.

– А бублень – это веревочка, за которую дергают, чтобы звонить?

– Рында-булинь. Да.

– А я потом во много миров смогу пройти? – вернулся я к наболевшему.

– Не только сможешь, но и должен будешь. И чудес всяких насмотришься, и экзаменов разных насдаёшь. Или не насдаёшь. На зрелость тебя и меня проверять будут. Так что, смотри у меня. Не подведи нас, – пригрозила душа кулаком, да энергично так пригрозила, по-серьёзному.

– Нас – это ты, душа, и я – тело?

– Нет же, балбес! А я перед ним распинаюсь, – замахала душа руками.

– Разум? Мозги? Ум? – затараторил я, испугавшись, что разговор на том и закончится.

– Да, да, да. Называй как хочешь. Но мы втроём являемся единым целым. Только тело у нас бессловесное, но в обиду его я не давала и не дам. Так что, тело, душа и разум – это всё, что нужно знать в твоём возрасте.

– Постараюсь запомнить. А потребности у нас разные? – решил напоследок выяснить, от чего это душа защищает тело.

– Не о том спрашиваешь. Подрасти сначала до таких вопросов, – и было мне душевным ответом.

– Что же у тебя узнать про работу посредника? Что?.. А вот, к примеру, у этих миров у всех номера есть?

– Да.

– А имена? – ни с того ни с сего пришло в голову.

– Да, – ответила душа, не моргнув.

– А я узнаю их по именам? Хотя бы не всех?

– Ты уже первый круг узнал, только не запомнил. Потом всплывёт в памяти. Конечно, не без моей помощи, и это тоже большим секретом будет. Кто узнает имя мира, тот обретает над ним великую силу и может просить о чём угодно. И мир должен просьбу выполнить. Но если кто обидит его непотребным повелением, тому несдобровать. Мамка, имя которой все знают и не знают одновременно, и ты в том числе, за него так заступится, что распорядители эти костей не соберут!

– И я её имя знаю?! А какие ещё имена знаю, которые… Кто мне сказал и когда? Ах, да. Как же спросить?

– Никак. Вышло твоё время. Сейчас заснёшь, а когда проснешься, мы снова вместе будем, и ты будешь здоровым. На работу тебе пора. Мальчишек твоих спасать.

– Напарников?

– Да.

– От отупения?

– Нет.

– От чего же тогда? От родителей?

– Нет.

– От… Себя? От себя самих их нужно спасти. Объяснить, что помутнение временное, и нужно его перетерпеть. Ведь миры захотели быстро сравняться, и им всё равно, что с их посредниками происходит. А эти бедолаги с шести лет пошли в школу. И теперь…

– И теперь их на второй год оставят. Все будете учиться в одном и том же классе и ездить на одном и том же авто, – разоткровенничалась довольная душа.

– Так бы сразу и сказала, а то как дед Паша, ей Богу, всё загадками да намёками… Да колокольчиками… Намёками…

Я повалился на кровать и отключился. Точно отключился, а не заснул. Я же и так спал, и во сне отключился. Главное, кто-то из нас троих всё это видел и улыбался, а вот кто?

«Душа? Тело? Или мозг? – продолжил я соображать в грёзах. – Нет, не мозг. Разум. Точно. Я разум. Я человек разумный. Держитесь теперь, миры-голубчики. У головастика хвостик отрастает».