Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 172 (всего у книги 340 страниц)

Глава 29. Здравствуй, четвертинка!

«Идти, или не идти?» – решал я, когда мне не дали прикрыть курткой костюм интеллигента, объяснив, что погода ещё тёплая, а дорогую вещь, просто так, мне теперь ни за что не доверят.

– Ну, ты и вырядился, – нарвался я на соседа и одноклассника Вадьку, когда тот вынырнул из своей калитки.

«Два года хожу в школу, и всего раза три с ним в попутчиках. А сегодня, как нарочно. Теперь не соврёшь, что заболел и остался дома, и при нём не пройдёшь мимо школы. Придётся позориться», – успел пораскинуть мозгами, пока дружок по уличным и школьным приключениям догонял меня сзади.

– Решил учительницу из себя вывести? – забеспокоился Вадька, наверное, представив, как я изгнан из класса, а остальные одноклассники попадают под рассерженную указку Павловны.

– Костюм, как костюм. В таких даже взрослые щеголяют, – поддержал я разговор.

Мы успели пройти пару кварталов, как вдруг я услышали грозный рык Давидовича.

Угодник догонял нас на Байке, а в руках у него, как пиратский флаг, развивалась на вешалке новёхонькая школьная форма.

– Ура! – закричал я, перепугав Вадьку, и кинулся навстречу урчавшему монстру.

– Кто это? – начал дружок запоздалые расспросы, но я уже бежал к Угоднику, и радовался спасению от насмешек одноклассников и недовольных взглядов учительницы.

Бежал-бежал, а дядька мимо проехал.

– Теперь-то что? – замер я посреди улицы от такого поворота дел.

А Угодник доехал до Вадьки, что-то коротко ему сказал и, развернувшись на ближайшем перекрёстке, уже снова ехал навстречу.

– Залазь. Извини, что чуть не проспал, – бодро скомандовал Николай. – Всю ночь с дедом воевал. Ругался, но не сдался.

Я запрыгнул на пассажирское место и схватился за дядьку, а Давидович сразу же поздоровался своим, сотрясавшим всё вокруг, «Бум-бум-бум-м-м!»

Мы поехали обратно к дедову двору, делая небольшой крюк вокруг кварталов, чтобы не привлечь знакомых и незнакомых любопытных глаз.

– Дома хотел тебя перехватить, но опоздал. Поэтому с вешалкой, – объяснил Угодник, когда мы остановились.

– Можно во времянке сменить змеиную шкурку? – спросил я у Павла.

– Валяй, – разрешил дед. – И это, Горыныч ты наш, чтобы сразу в школу убёг.

После переодевания я аккуратно повесил заморский костюм на вешалку и замер в раздумьях, как же теперь в новой форме домой возвратиться.

Раздумья бесцеремонно прервал Давидович, перегазовывая и медленно разворачиваясь на улице. Я выскочил из времянки, торопясь узнать, куда собрался Угодник, а оказалось, что меня доставят прямо ко входу в школу.

– Костюм пусть во времянке висит. Пригодится и по мирам шастать, и у деда по хозяйству помогать. А Вадик ничего не вспомнит. Батька с мамкой тоже. Извини, но мы с дедом решили без почётных грамот обойтись за якобы спасённых тобой из пожара младенцев, – объяснил Угодник, чего я избегу так и не став героем, погубившим форму, но спасшим чьи-то жизни.

Я вяло кивнул, потому что представил, как на школьной линейке получаю из рук директора медаль «За спасение утопающих из пожара».

– Сколько сегодня уроков? – спросил дядька, когда я взобрался на сидение Давидовича.

– По этим дням три урока и субботник по территории.

– Если сможешь, после школы к нам заскочи. Разговор о мирах, об отбытии, обо всём будет. Только ты и я. Уговор? – спросил дядька и, не дожидаясь ответа, тронулся с места.

– Пусть что-нить споёт, – попросил я, надеясь дослушать песню о паровозе и его тупике.

И Давидович под грянувшую балалаечную музыку запел женским голосом русскую народную «Виновата ли я?»

– Ещё как виновата! – крикнул я в сердцах и вспомнил обеих Настей и остальные приключения во втором круге.

* * *

– Откуда макулатура? – удивился дядька, когда увидел меня со связкой разнокалиберных книжек.

– В школьной библиотеке взял. Учиться лень, так хоть почитаю, – объяснил я свой «багаж», пока ещё не ставший багажом знаний. – Правда, они все неинтересные. Которых не жалко, тех и насовали. А энциклопедию никакую не доверили.

Я вернулся из школы после бесцветного и скучного субботнего дня и прокрался к деду во двор, где меня уже поджидал Николай с его разговором и моим отчётом. Дед возился в огороде, делая вид, что нас не замечает, и очень занят подготовкой хозяйства к зиме.

– Сам решил учёбой заняться? Или кто в младших мирах надоумил? – начал Угодник с расспросов.

– Конечно сам. Так зачем звал? – спросил я дядьку.

– После моего отбытия, ничего интересного не было?

– Ничего. Мы с Димкой вернулись из больницы. Потом готовка ужина. Потом… А потом, так и не жравши, стартанул в полёт, – поведал я вкратце об окончании дня победы над бедой и отбытии восвояси. – Одно только странно. Я из Кристалии поздно вечером вылетел, а в дедов огород прилетел почему-то утром.

– И правда странно. Девчушка меня не о таком предупреждала, – сказал Угодник и задумался.

– О будущем предупреждать нельзя. Оно же меняется сразу, – напомнил я дядьке прописную мирскую истину.

– Так-то оно так. Только всё равно концы с концами не сходятся. Ладно. Дай я ещё раз тебе в глаза гляну, как следует, и помчусь в гости к этой красавице, которая всем на свете нравится, – перестал размышлять Угодник и подошёл ко мне.

– После этого «как следует» ничего не забуду? – забеспокоился я, но забыть о путешествии в младшие миры не испугался.

– Я по другому поводу, – успокоил дядька и пристально посмотрел мне в глаза, словно выискивая в них своё отражение или что-нибудь подобное.

Я стойко перенёс этот встревоженный взгляд и не моргнул. Думал, что именно этого от меня ждал дядька, но он печально вздохнул и сказал сам себе:

– Не понимаю.

– И я не понимаю, – поддержал я Николая. – Договаривались же о неделе на благо миров потрудиться. На кой тогда меня вернули? Я же там расслабиться хотел, побродить, поглазеть. Разницу, опять же, поискать, которой там не сосчитать.

– Про это всё после излечения поговорим, – сказал Угодник чудные для меня слова и попрощался.

– Я что, заболел там? – спросил я, не удивившись такой возможности.

– Нет. Я пошутил. Я сейчас к девчушке. У неё об изменении планов узнаю. Если что, с лекарствами к тебе. С водичкой или со спичкой, с камушком или птичкой. А если всё обошлось, тогда не жди меня скоро, – сказал Угодник и укатил на Давидовиче.

Я постоял, соображая о том, что это со мной было, разговор или медосмотр, но ничего не скумекал. Поплёлся с библиотечным багажом домой, смиряясь на ходу с необходимостью поездки в Михайловку.

«Хоть с формой всё обошлось. Теперь не нужно ничего придумывать. А вот грамоту за спасение жалко. Мамка бы перестала горем обзывать и луком», – думал я, возвращаясь из школы и дедова медпункта.

* * *

Угодника я не дождался. В назначенный час вместе с семьёй укатил в Михайловку в гости к бабушке и её картошке. Вечер субботы и день воскресенья прошли без происшествий, а по возвращению домой Александр-одиннадцатый, явившийся, откуда угодно, только не из дедова подвала, огорошил меня новостью, что я загремел на недельный карантин.

– Мне к тебе подходить нельзя, – почти кричал он издалека. – У тебя грипп какой-то. Ты где-то в чужих мирах заразился. Так что, болей, на здоровье.

– Нет у меня ни кашля, ни ангины. Температуры тоже нет, – махал я в ответ руками, беспокоясь, что кто-нибудь меня услышит. – Мамку с папкой и Серёжкой, значит, можно заражать? А ты почему там не заболел?

– Не знаю. Павел сказал, что от такого, кто-то помирает, а кто-то заново нарождается. Ей Богу. Сам их разговор подслушал, – побожился близнец.

– Ну, тебя, – отмахнулся я от коллеги-путешественника.

«Угодник обещал, если что серьёзное, со спичками и птичками сразу вернётся», – успокоил себя, думая, что уж кого-кого, а своих родных он в опасной эпидемии никогда не оставит.

Так мы и разошлись. Одиннадцатый по своим делам, а я домой на карантин.

Дни потянулись за днями медленной и скучной обыкновенностью, лишь только во снах я всё ещё сражался с женскими мирами и их порядками, летал на дирижаблях, ставил памятный крест на Фортштадте, воевал с колдунами.

Целыми днями маялся, слонялся, читал, бездумно проглатывая библиотечные книжки. Узнавал и выучивал новые слова. А вечером, пожелав грустному отражению спокойной ночи и интересных снов, ложился в кровать и засыпал.

Во сне снова бился с амазонками и милиционершами. Раздваивал голландские луковицы, летал на ракетах и парашютах, искал тайные клады, продавал капусту с морковкой, покупал мебель и свиные окорока, пил газировку, и снова летал. Только во сне мне было хорошо и легко, а просыпаясь, становился мрачным и нелюдимым, косился на всех подряд и себя самого. Подолгу размышлял о странном гриппе с такими яркими сновидениями.

В конце недели не выдержал и попросил Скефий об одолжении. Ни много – ни мало, о полёте над городом и Фортштадтом с ветерком и на сверхзвуковой скорости.

Одевшись в запретную куртку, помчался навстречу сокровенным грёзам.

Покружившись над Кубанью, над Старой станицей, рванул за Горькую балку, за Кайдалы, собираясь ещё дальше в неизвестные края, в которых текут неведомые реки с судаками и раками, которые манили, манили меня, и доманились.

Где-то на полпути к желанной цели я, вдруг, увидел себя самого, только снова взрослого. Взрослого себя летевшего навстречу и беззаботно кричавшего о чём-то весёлом.

– Здравствуй, половинка! – орало моё великовозрастное и упитанное воплощение.

– Здравствуй, половинка, – успел я откликнуться и сразу же врезался в… В меня?

«Неправильно так. Отвечать нужно: “Здравствуй, четвертинка”. Тоже мне, лётчик. А затормозить?» – подумал я и почувствовал, как снова нестерпимо заныло в груди, а потом кубарем полетел вниз, точно так же, как после нашего с Укропычем бегства из Третьей больницы.

«Всё повторяется? Точно. Всё повторяется!» – перепугался я до невозможности, и чтобы снова не обморозить глаза, крепко зажмурился, а потом закричал Скефию:

– Можно меня затормозить?..

Александр Нерей
Сага о Головастике. Изумрудный Армавир

Глава 1. Жизнь после жизни

– Братцы, помираю, – слышу я вдалеке чей-то голос, и просыпаюсь.

Может, не просыпаюсь. Очнулся точно, но от чего – не знаю.

«Кто там помирает? Что-то в этих словах знакомое. До боли в груди знакомое, но что?..

Где я? В мороке, или в каком-то мультике?.. Кто это вокруг? Фигуры непонятные. А где одноклассники? Я снова в школе, но не в своём классе? Всё белое кругом. И столы вместо парт. Белые столы. А на моём ещё и навалено что-то.

Учебник по… Про… Проблемы Физики? Я что, на физика учусь? Книжка за 1962 год. Старше меня будет. От самого Маршака и какого-то Судершана. Только нигде не написано для какого она класса.

А кто за соседними столами? Не сидит, не лежит. Парит?

Нет, вон там треугольный… Вернее, слепленный из треугольников. Эй! Кто ты? Какое-то непонятное существо. К тому же, глухое. А я, интересно, из пара или из таких же стекляшек выструган?»

– Санёк, выходи!

«Снова этот голос. Слышал его где-то. Когда-то. Орёт за дверью.

А если есть дверь, значит, есть тот, кто в неё входит и выходит. И кто, интересно, из нас ходить умеет? Паровые или треугольно-сборные? А учителя тут бывают? Вон те фиолетовые, что у стеклянной… Доски? Панели? Только они чересчур странные, хотя тоже из треугольников.

Но треугольники-то у них почему-то вращаются. Два фиолетовых … Нет, не так. “Учитель-паритель” висит в воздухе. Так. И сделан из двух одинаковых треугольников. Из двух фиолетовых треугольников. Так. И оба его треугольника светятся и висят в воздухе, вращаясь в разные стороны. Так. Так-так… Так-так…

Мудрёно так вращаются, а потому сам учитель то простой треугольник, то шестиконечная звезда. Почему, интересно, их двое? А нас, физиков, сколько?

…Шестнадцать. Значит я физик, который умеет считать до шестнадцати. Ура! Шестнадцать привидений. На сундук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылка рома.

Или не так? Э-эй, ухнем! И “Введение в Физику элементарных частиц”».

– А тренировка уже идёт. Ты уже не дома. Обманули дурачка-а!

«Что за… Новость? Это ещё кто? Тётка какая-то верещит. Или бабушка? Тренировка у неё. Учиться мешает на… На кого? Какой из меня физик, если я…

А кто я? Треух… Трёх-уг… Треуглозавр. “Углозавр”, вроде как, лучше звучит. Трицератопс я, точно.

Только у меня всего-то шесть одинаковых треугольников. Разноцветных, но конгруэнтных.

Конгру… Чего? А если я, это они, эти треухи, тогда почему мои стекляшки валяются на парте? На столе? А я вижу их со стороны?

Ой, боженька-боженька. Значит, никакой я не углозавр. Я парозавр. Как и половина студентов-призраков в классе.

Да, что, в самом деле, я на них зациклился? Откуда это в моей…

Так. Всё. Я какой-то тупой физик. Так не бывает в… В жизни? А что такое “жизнь”? Это когда ты пар, или углозавр? А как я страницы учебника переворачиваю? Силой мысли?

Во-во. Вот оно. Если я думаю, значит, живу.

Нет. Не так. Так-так… Так-так…

Да, отстаньте вы, кручители-учители! Мыслить мешаете.

Точно. Если я мыслю, я живу. Или “Я мыслю, следовательно, я существую”. Декарт какой-то из меня получился. А если я призрак, но думающий? А чем я, собственно, думаю? Паром своим? Лучше уж тогда…»

– Ага! Вот он ты. Слава Богу, нашёлся.

«Так, а девчонки зеленоглазые откуда взялись? Они что, в коридоре… А что такое зеленоглазые? Или, что такое девчонки?.. У меня амнезия?.. Точно. “Там” помню, а “тут” забыл. Как дед Паша.

…Паша? Что ещё за зверь?

Разве в такой обстановке можно что-нибудь выучить? Паша… Р-р-р! Скорее всего, хищник. А мне тут закон… Ой. А что такое закон? А что такое Паша? Что такое физика? Что такое я?

Нет. Кто такое я? Треу… В треугло… В треугольной шляпе? С треугольной головой!

Идея. Мне нужна голова. Сделаю себе голову».

– Ко мне припёрся и меня же ещё спрашивает.

«Час от часу не легче. Снова этот голос. Кто к кому припёрся? Кто кого спрашивает? А ну вас…

Так, а с соседним углозавром, что не так? На части рассыпался? Начитался, как и я до этого? Только у него какой-то “Сопромат”? Что ещё за мат? От самого “ФИЗМАТГИЗа?” Теперь он, как и большинство из нас, паропризрак. А запчасти его сами все на столик приземлились. Вышел из треугольников… Пар? Дух? Туман? Жизнь?.. В общем, весь вышел.

…А фиолетовые с чего разжужжались своими треугольниками?.. Иттить колотить! Да у них хвосты. Хвосты из пара. Или дыма? Они тоже призраки? Получается, что так. И руки у них тоже есть. Из дыма, но есть. А у меня?..»

– А дальше? Про издевательства.

– А я тебе про что? Трусов-то в те времена почти ни у кого не было.

«Пошла вода в хату. Теперь голос с подружкой? С подружкой-старушкой? Старая какая-то подружка. С кем тогда? Сходить нужно туда и всё разведать. Собрались в коридоре и кричат. Ни учиться, ни думать, ни…

Что это с учителями? С какими-то кастрюлями подошли к шестиугольнику. Красивый, не спорю. Разноцветный, но слеплен из тех же треугольников, как и все мы, только вершинами в… Вместе.

Вершины вместе. Вершины в сердце!.. Сердце? Ух ты. Да, я силён. Умею думать. Думающий физик-призрак.

Что это они с шестиугольным делают? В кастрюлю суют? Он же в неё нипочём не поместится. Порвать хотят? Нет? Если так свернуть, тогда конечно. Но зачем? Сварить собрались?

С одной стороны – кастрюля, а с другой – крышка? Что за кастрюльная тюрьма?.. Может, гроб? Что же это за школа такая, если в ней прямо за партой мрут студенты-призраки? Или не мрут?.. Что-о? В форточку его?»

– Понятно? Весь процесс занял два этапа. Пришёл осколочным и после начала процедуры разделился. А по окончанию очищающей учёбы, собрался в фиброатом, – объясняет старший фиолетовый углозвёзд младшему.

– Сразу его в контейнер и на поле. В дело, – подхватывает младший.

«Что-то я не сообразил. Приходят на своих… Осколках, а выносят их в форточку в гробиках?»

– Ну, не совсем так. Это не поле, а «Отдушина». Сюда прилетают и новорожденные за недостающими фибрами, и «страдающие», чтобы избавиться от лишних, по их мнению, фибр. И, конечно, поиграть в лотерею, – снова поучает старший учитель.

– В лотерею? – не понимает младший фиолет.

– Свои зудящие фибры выбивают и вычёсывают о гребень, а на освободившиеся соты набирают наши «консервы». Вот и бывает, что вычешут… Или, просто, выбьют из себя любовь, к примеру, а с консервами её же с лихвой наберут, – жужжит старший.

«О чём они? Фиброатомы какие-то. Тоже мне, физики. Да я, если захочу, никогда не стану шестигранником. Или шестиугольником? Консервами. Форточным мусором!

Так. Всё. Нужно собраться с… С чем?.. С силой духа. С силой воли. И снова стать углозавром».

– Тьи-пу, тьи-пу. Тить-тить!

«Что-то новенькое. Синичка. Птичка. Вызов посредника. Ёжики перчёные! Я же… Нет. Не я. Я привидение из… От… Может, я осколок? Осколок от… От чего, интересно, я откололся? Я же целый. Или был целым, а потом…

Как можно быть осколком из шести треугольников и пара? Может, это термин из какого-нибудь заумного учебника? Осколочный. Осколок. Да, какая разница? Почему стеклянный и разноцветный?»

– Алекса-андар! Ходь сюда!

«Снова баба Нюра… Ой-ёй. Баба Нюра-одиннадцатая? А кто же тогда я? Who am I? 我是谁? Во ши шей? Я что, и по-английски, и по-китайски говорю? Бу яо. Не надо мне такого счастья. Я будущий физик. Или я, всё-таки, прошлый? Прошлый Александр? Прошлый посредник? А что тогда с памятью? Разве мёртвые амнезией болеют? Но я же живой… Ой ли? Кое-что помню. Помню, пока снова не превратился в фиброатом? В шестигранный…»

– Й-эсть стёклы!

«Так. Это уже никуда не годится. Я ещё со старыми голосами не разобрался, а тут одиннадцатый от Татисия… Или Татисий от одиннадцатого?

Короче. Где тут моя треуголка – кандидатка в… Будущая голова? Сейчас я тебе уши позагибаю. Сделаю шестигранную башку. Я же без рук, без ног, полна горница… Идей. Силы духа и силы воли.

Получается. Могу! Могу гнуть – перегнуть. Могу мять – перемять. Или вмять – перевмять? Ого. Могу и в воздухе всё держать! Так. А где глаза и рот? Что там ещё у… Живых?.. Я не мёртвый. Разве их физике или сопромату учат?

Сейчас к этой башке треугольный торс при… Прифибрю. Приатомлю. Держится. Дальше…»

– Ой, беда с вами недомерками. Прямо беда за бедою. Купил дед козу, а она с бородою.

«Уже и дед за дверью. В Топтыгина поиграть пришёл? Сейчас я своё… Дело? Анкино тело?.. Моё туловище с конечностями соберу, и мигом к вам.

Грудь-фанера готова. Торс и башка уже есть. Осталось четыре треугольника. Две руки, две ноги, а посредине… Хвостик? Всё, как было у тех соседских завров, пока они не рассыпались».

– Оскариус! Этот «Двадцать три двенадцать» снова себя собирает, как и в прошлые разы, – верещит младший фиолетовый учитель.

– Который «СК-РО» и «АР-НАВ»? – проворачивается пару раз три-шести-углоид старший о чём-то непонятном и очень фиолетовом.

– И Скефий, и Россия, и Армавир. Откуда же он в Далании взялся и всю статистику нам…

– Эти Александры у нас всей командой. Все двенадцать фибр. А вот, как они к нам, и зачем?.. Не переживай. Возьмём их измором. Четверых же сдюжили и в форточку…

– А что толку? Они же под окнами дежурят. И за дверью тоже. В игры играют. Сразу капсулу с дружком к Правдолюбу несут, а тот её распечатывает. Как они память умудряются восстанавливать? Узнать бы их секрет.

«О чём эти учители-мучители? Я тут что, не один? Дружки? Двенадцать? Игры?.. Ну и ну».

– Коромысло гну!

«Снова тяжёлая артиллерия. Дед сам там, или кто-то его голосом мне весточки шлёт?.. На чём же остановился? Руки? Ноги? Сначала сверну треугольники в трубочки. Потом приатомлю их к торсу.

Вот так. Если сверху, значит руки. К верхним уголкам грудь-фанеры. Треугольные были, а стали почти трубочками. Не гнутся в локтях? Гнутся. Теперь ноги. Раз. Два».

– Если б ты их понимал, я б их из мешка не вынимал.

«Еще раз артиллерия. А кем дед на флоте служил? Комендором?.. А что такое комендор? Может, командиром? Говорил, что из ста-тридцати-миллиметровой чего-то там, чего-то там. Темп восемь. Угол места сорок пять. Прогреть каналы стволов! Огонь! Команде руки мыть!

Руки-то уже есть. Ха-ха! Ноги… Углотрубы для ног есть. Куда приатомим? К самому кончику или чуть выше? Чуть выше. Так ходить удобней будет. Нога за ногу не зацепится. А этот нижний уголок обзовём копчиком. Или хвостиком? Кому как нравится, тот так и…

И что теперь? Висит тело, как груша. Только не скушать. Как же самому в него влезть? В’призрачиться? Или в’атомиться? Может, в’фибриться?

А как Господь душу в тело в’фибривает? Въискривает? Или втискивает?

Физик-конструктор, укропный. О самом главном не… Подумал? Придумал? Приголовастил. Если есть тело… А оно имеется. И к телу есть душа. Это я-то душа? Хороша же душа, невидимая ни шиша.

Колокол нужен. Рында. Или от него, наоборот, раз-два… Ива… Раз-два-триеваются? Разделяются. А если нужно слиться? Вжиться? В’делиться?»

– Братцы, помираю…

«По второму кругу уже помирает. Точно. Я умираю, как призрак. И рождаюсь, как…

Какая разница, как. Я зарождаюсь в углозавра из шести треугольников, и баста! И сейчас покажу вам Кузькину… Комендору-помидору.

…Получилось? Получилось!»

– Снова он целый, – вздыхает старший фиолет.

– Я осколок от Александра из мира Скефий. Из России. Из Армавира. Инициалы – НАВ. Дата рождения 23-12-63, – кричу я фиолетовым учителям-упаковщикам и встаю из-за стола с учебником «Введение в физику элементарных частиц».

– Ты не от Александра СК-РО-АР-НАВ, и так далее, осколок, а от его души. И тебя она выбросила за ненадобностью. Садись назад и учи физику. Или что-нибудь другое. На твой выбор, – верещит младший углозвёзд.

– Я что, в аду? Может, всё-таки в школе? Или это уже одно и то же? Если в школе, тогда на мой выбор… Свобода. Свободу своей… Моей душе. Или её осколку. А на счёт…

– А на счёт свободы, здесь выход только один. Капсула-кокон, и в форточку! – вопит старший фиолет по имени Оскариус.

– А дверь на что? Или она, как у папы Карло, нарисована на холсте? – спрашиваю я, не веря ни одному фиолетовому слову.

Потом, медленно раскачиваясь, заново учусь ходить на новеньких углотрубных ногах, и целюсь в нарисованную дверь, за которой слышу обрывки фраз своих… Из своей памяти.

* * *

– Видели Мастера? Мастер-Хохмастер! Ха-ха-ха! Ого-о! Длиннохвостый какой! Ха-ха! – смеются и издеваются надо мной такие же углозавры, как и я сам, встретив меня за дверью класса или аудитории учебно-капсульного института благородных фиброосколков.

– Вы кто, товарищи? Мои… Двенадцать… Одиннадцать Александров-посредников? – спрашиваю я у девяти углозавриков. – Где тогда ещё двое?

– Вот откуда он всё это берёт? Заходит с одной-единственной осой, весь дуб-дубом, а выходит с двумя? – продолжают подтрунивать надо мной близнецы.

«Кто они? Братья?.. Нас всех тут, что, в самом деле, выбросили? Всех двенадцать? Отчесали от душ?» – начинаю соображать своими осами.

– Сразу всё ему отдадим или поиздеваемся? – спрашивает один из друзей.

– Пока третий за одиннадцатым сбегает, поиздеваемся. Ха-ха! Старший – страшный. Бум-бум! – говорит другой такой же осколочный оболтус.

– Кто проспорил свою осу? Ну-ка. Гони сюда. Сказал же, что он себе достоинство подлиннее соорудит. Ха-ха-ха! Как и в прошлые разы, копчиком его обзовёт. Ножки повыше при… При…

– Приатомит, – подсказываю я незнакомцам или знакомцам, только напрочь забытым.

– Ещё одно слово придумал. «Приатомить». А мы-то думаем-гадаем, откуда у него малиновки берутся? Вон как ими жужжит. Как же ты выкрутился с одного-единственного круга? Рассказывай, – требуют от меня неведомо чего братья по несчастью.

– Какого ещё круга? Какие малиновки? – спрашиваю я, а сам незаметно для всех приспускаю ноги пониже к копчику, чтобы своим «достоинством» сравняться с остальными бойцами.

– С первого круга памятных фраз. Сам же придумал это «СО». «Сопротивление Оболваниванию». Каждый выбрал по двенадцать фраз из памяти. И через час мы начинаем их прокручивать и озвучивать. Только не у всех получается в дверь выходить. Остальных вперёд ногами в форточку. На заготовки для душ. Они же всем здесь память стирают. Чтобы фибры были, как чистый лист, – рассказывает мне один из друзей, но я совершенно ничего не понимаю.

– Что ты ему треухи полируешь? Подожди, пока память отдадим. Потом… – возмущается один из зубоскалов.

– Потом он и сам всё вспомнит, – перебивает другой.

– Как это, память отдадим? – изумляюсь я.

– Можем не отдавать. Но ты ведь головастый. Сам всё восстановишь. Тогда у тебя малиновых ос столько будет, что не поместим их в одиннадцать бойцов-близнецов. У нас и свои воспоминания есть, или ты не помнишь? Ах, да. Точно, не помнишь, – перестаёт читать свою лекцию МЕ-РО-АР-НАВ-23-12-63.

– Что у нас за номера нарисованы? – спрашиваю я, увидев на одном из дружков такую же длинную надпись, как и на одном из своих осколков.

– И-И-Н-П-Ф. Индивидуальный идентификационный номер-признак фиброосколка. Я из Мелокия. Из четвёртого по посредническому счёту. Поэтому мой ИИНПФ начинается с МЕ. А дальше у нас всё одинаковое. И РО – Россия, и АР – Армавир. Со всеми братьями одинаковое, – докладывает МЕ.

– А вот и одиннадцатый. Проигравший! – потешаются все РО-АР-НАВы.

Во входную дверь школы вваливаются два углозавра АР-НАВа, один из которых одиннадцатый. Оказывается, только он дежурил под окнами, страхуя меня на всякий капсульно-кастрюльный случай, а остальные, и на их взгляд вполне резонно, предположили, что я снова выйду на своих двоих из двери.

Я только сейчас осознаю, что мы все совершенно одинаковые и осколочные, а вот глаза у нас не на верхнем треугольнике-голове, а на животе, что ли, или груди. Остальных атрибутов лица и головы нет вовсе. Ни рта, хотя мы разговариваем и смеёмся. Ни носа, ни ушей нет и в помине.

Все близнецы строятся в шеренгу и, под общие насмешки над одиннадцатым, начинают целиться в меня своими руками-штыками.

«Застрелить собрались? Или проткнуть? – думаю я, но нисколечко не боюсь. – Пусть только попробуют. Я из неделимых фракций. Я фрактал! Но не дроблёный, сломанный, разбитый, а единое…»

– Все готовы? – спрашивает один из АР-НАВов. – Жалим!

Я съёживаюсь или съугливаюсь. Сжимаюсь. А из кончиков рук близнецов в меня начинают лететь малиновые пульки.

«Не больно. Щекотно даже. Что это за напасть от дружков-пирожков?» – думаю я, и чувствую, как каждая влетевшая в меня пулька начинает жужжать, выискивая себе место для приземления внутри моих треугольников. Потом замолкает, усевшись на что-то облюбованное и… Гаснет. Нет, не гаснет, а становится зелёной. Или красной. Или синей. В зависимости от цвета моего полупрозрачного треугольника, в котором она поселяется.

«Это осы-вопросы? Или осы-ответы?.. Осы памяти-носы», – продолжаю я придумывать новые слова, пока память не вернулась окончательно, а мои напарники с явным удовольствием, если не со злорадством, ведут прицельную стрельбу малиновками с жалами.

* * *

– Total reboot is complete, – крикнул я стрелкам пара-энергетическими сгустками фибро-памяти, которые сначала обозвал осами, а потом разукрасил в малиновый цвет.

– Опять он на своём китайском, – возмутился одиннадцатый ТА.

– Английском. Английском, фибро-кокон ты наш, – подтрунил я над братом, припомнив, как того одним из первых упаковали в кастрюлю, полностью стерев память, и выбросили на «Поле Чудес» по-нашему, или на «Отдушину» по фиолетовому, по углозвёздовски.

– Чем займёмся? Что ещё придумал? А то скучища, – заголосили братья углозаврики.

– Строимся в фибры. Потом собираемся в человекоподобного и мчим к Виталику. Я сегодня кое-что у фиолетовых подслушал. Уточнить бы сразу, – предложил я занятие на ближайшую перспективу.

– Не получится. Сколько можно! Ещё не всё вспомнил? Сказал, что уже «компот», – не согласились АР-НАВы.

– Не компот, а комплит. Complete, – поправил я близнецов. – А что ещё нужно вспомнить?

– Ты уже несколько раз строил из нас фигуру человека. И одиннадцатый теперь бастует. Не хочет он снова оказаться на месте человеческого зада. Или переда. Всё равно. Три раза подряд ты его туда комплитил. Вставлял, – разволновался второй ГВ, осколозавр из Гвеодия.

– А два колеса? По шесть фибр? Погоняли бы снова. Чётное шести-фибровое колесо против нечётного. Да, по Кавказу. По Полю Чудес, – припомнил я развесёлое занятие для осколков.

– Вдруг, снова новорожденная искра? Забыл, как она в центр к нам, к нечётным, влепилась? На готовенькое. Еле спровадили. Если бы не Виталий, совсем… – напугал меня неизвестно чем пятый ЗА, осколок из Заргия.

– Новорожденная? К ним же от мамки с папкой фибры прилепляются. От дедушек с бабушками. Ещё от кого-то, – не поверил я в страшилки ЗА.

– Правильно говоришь, – перебил меня ФЕ. – Для того чтобы родилась новая душа всего-то нужно семь фибр. Одну, и самую главную, которая с искрой, даёт Господь. Она всегда в центре. А уже к ней и папина, и мамина, и деда, и ещё чья-нибудь. Всего шесть нужно. Итого семь. А вот если к божьей искре никто не хочет свою фибру приатомить, тогда и получается, что ребёнок неполноценным рождается, потому что душа у него ущербная.

– Помню. Если фибр недокомплект, то искре прямая дорога на Поле Чудес к коконам. А там, что подвернётся, то и будет началом новой души, – припомнил я, наконец-то, всё и о новорожденных душах, и о страдающих, или чешущихся о Кавказ. – Если ни мамка, ни папка не хотят рождения ребёнка, тогда не дают ему ни фибринки от своих мелких душонок. Приходится этим бедолагам очёсы и осколки беспамятные собирать. А что в результате получается… Одному Богу известно. И чем потом эта новорожденная сама обогатится и приумножится, тоже. Помнится, что-то у Павла было на этот счёт. Прибаутка или…

– Ты об Анюте? – подсказал ТА.

– Только это не шутка, оказывается, а беда, – вспомнил я то, что когда-то считал дедовой глупостью или блажью.

– Расскажите! Да-да. Ну-ка, вывернули карманы, – прицепились к нам с одиннадцатым братья.

– Наша Анютка родила ублюдка. Назвала Яшкой, накормила кашкой… – начал ТА.

– И унесла в слободку, сменяла на водку, – грустно закончил я. – От таких Анюток, точно ни фибринки бедному Яшке не достанется.

– Да, уж, – выдохнула бы моя команда, если бы умела дышать.

Мы вышли на своих углотрубных ногах из двадцатиэтажного здания «Сиралки», как я в шутку назвал непонятное учреждение, где стирают память молодым и старым фибрам, и направились во двор – на Поле Чудес.

Только и «Полем Чудес», и «Двором», и «Кавказом» я обзывал что-то напоминавшее Кавказский хребет, который в нашей настоящей школе был за футбольным полем, а здесь находился как раз на месте отсутствовавшего мини-стадиона. Этот Двор-Кавказ был между двадцатиэтажной «стиральной машиной» с операторами-фиолетами и их отупляющими учебниками, и другим невысоким одноэтажным бараком, в котором обитал Виталий Правдолюб. «Правда» по-нашему, по фибро-осколовски.