Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Правдолюб был вечным жителем этого «чистилища» для осколков и «расчёски» для целых человеческих душ. Он пребывал в состоянии обыкновенного человека непонятного возраста, невысокого роста. По крайней мере, ненамного выше нас, осколков, в собранном человекообразном состоянии. Даже одевался он, как учитель по труду, в синий халат. На носу у него всегда были очки с чёрной оправой, которые он мог мгновенно поменять на другие, особенные, очки-бинокли с лучами.

То ли за какие-то грехи его сюда сослали, то ли очередного Оскариуса из него не получилось, и теперь он коротал свой век этаким Робин Гудом – нарушителем монотонного Небытия, как мы окрестили этот непонятный мир привидений, божьих искр, душ и нас, их осколков.

Работой он обременён не был, друзьями и знакомыми тоже. Жил… Или, скорее, обитал в одной из комнат барака, и занимался от скуки тем, что «просвещал» для страждущих душ коконы-контейнеры. Определял из каких осколков и от каких душ в них законсервированы стерильные фибры.

Он менял свои обычные очки на другие, со специальными лучами, и выкрикивал: «Женская! Тоска-печаль!» Это означало, что фибра внутри кокона от женской души и когда-то отвечала за чувство печали и тоски по ком-нибудь, или по чём-нибудь.

Желающих приатомить такую фибру, обычно, не находилось, тогда Виталий подходил к следующей законсервированной шестиуголке, и всё повторялось. Он один, не считая, конечно, целых живых душ и новорожденных искр, мог открывать эти гробики-капсулы и освобождать спящие фибры. Но если кокон распечатывала сама искра или душа, она обязана была сразу усвоить его содержимое, невзирая на свои чаяния, поэтому и называлась такая процедура «лотереей».

С помощью Правды мы «откупились» от новорожденной искры, влепившейся в центр нашего колеса из шести фибр, раскупоривая такие контейнеры. В тот раз мы одарили её нужными, на наш взгляд, фибрами любви, преданности, любопытства, творчества, фантазии и ещё какой-то фиброй с заумным названием, которое в истолковании Виталия являлось человеческой добротой. Тогда мы все получили огромное удовольствие, особенно если учесть, что сами едва не стали закуской для новорожденной искры.

Запечатанными коконами усеяно всё пространство между пик Кавказского хребта. Откуда души знали о нашей «школе» с её запасами запчастей и «расчёской», мы понятия не имели. А вот отчего мы сами вывалились из своих душ, да ещё и по одному экземпляру, узнать было не у кого.

Даже Виталий отмахивался от нас и бурчал: «Вот-вот уже. Ещё чуточки, и все будут туточки».

Мы погадали, покумекали, пофантазировали, но единогласно отвергли напрашивавшийся сам собою вывод, что наши двенадцать душ заигрались, закружившись над местным Кавказом, а потом, ради шутки, отбомбились каждая по одной фибре и удалились восвояси.

Однажды, когда мы впятером дежурили под форточками Стиралки, страхуя пятого ЗА, «зубрившего» в тот момент что-то из высшей математики, а другая шестёрка перед дверью выкрикивала двенадцать фраз, выбранных самим ЗА для Сопротивления Оболваниванию, я увидел, как к «школе» прилетела огромная душа в форме белой птицы.

Эта светившаяся птичка-невеличка, высотой с трёхэтажный дом, начала биться грудью о макушки вершин нашего Кавказа.

Что её беспокоило, от чего она хотела избавиться, было не ясно, только сначала она, крепко ударилась и вся раскололась. Пошла мелкими трещинами, после чего стало хорошо видно, что вся она состояла из шестиугольных перьев-фибр. Мне даже показалось, что она, растрескавшись, неожиданно стала плоской.

От ударов о пики Кавказа из неё высыпались разноцветные треугольные осколки от разбивавшихся фибр, точно такие же, как те, из которых состояли мы сами, двенадцать не унывавших мушкетёров-углозавров.

Когда птица-душа перестала мутузить себя об острые пики, она деловито распечатала несколько контейнеров с консервированными фибрами, склевала их содержимое и улетела.

Какие в тех коконах были фибры, за какие они чувства отвечали, ей было глубоко наплевать. Лишь бы не свои. Лишь бы другие. А там… Авось, полегчает.

Только позднее, когда мы пятеро начали делиться впечатлениями о том, свидетелями чего стали, оказалось, что каждый из нас видел совершенно разное.

Я увидел белую птицу. Одиннадцатый увидел серебристую рыбу, плававшую в воздухе, как в воде. И рыба эта выбивала из себя чешуйки, а не перья, как моя невеличка.

Третий увидел бабочку. И бабочка своим хоботком поменяла надоевшие узоры на крыльях на тюбики с неизвестной краской и улетела восвояси разрисовывать себя на новый лад.

Первый рассказал нам о рое трудолюбивых пчёл, которые избавились от некоторых своих трутней, набрали на их место личинок-куколок и унеслись выращивать следующих пчёл, или тех же самых трутней, только моложе.

А восьмой ФЕ отказался рассказывать, что пригрезилось ему, уклончиво объяснив, что если он признается, мы засмеём его до потери пульса, которого в его треугольных осколках, скорее всего, никогда не было. Только и смогли мы от него добиться, что у почудившегося ему субъекта были и крылья, и перья, и белое одеяние, а вот, что именно делал этот субчик на нашей «расчёске», чем бился, как чесался, он даже не намекнул.

Я поначалу погадал, да и бросил. И не Пегас, и не Горыныч, и не Снежная королева, а больше ничего на ум в мою треуголку не приходило, и я отстал от брата-осколка.

«Интересно, что такого бы увидели остальные мои мушкетёры? – размышлял я по дороге к бараку. – Почему мы все смотрели на одно и то же, а видели совершенно разное? Может, не одинаковые мы на самом деле? Или оторвались… Или в своих душах отвечали за разные чувства?

Сейчас у Правды обо всём спросим, а если ответит, тогда и разберёмся, кто из нас что».

Глава 2. Правдивые сказки

Мы приковыляли к бараку Виталия на своих… Можно сказать, ногах.

Если не задумываться о том, из чего ты состоишь, то нет никакой разницы из чего у тебя сделаны ноги и руки, голова и… Разум. То, что разум в нас присутствовал, не было никаких сомнений. Ведь все мы, по сути, были уменьшенными копиями наших человеческих сущностей, а не каких-то там, никому неведомых субстанций из нематериальных паров или нефизических дымов, или ещё из чего-нибудь туманного.

Может быть, именно за этими недостающими знаниями я и ходил в свой класс к фиолетам, а там штудировал физику, пока не тупел и не терял единственную малиновую осу, которую брал с собой. Ведь и английский, и китайский я почему-то забросил, и больше не пытался с ними бороться, а на непонятную физику заимел треугольный зуб.

Ещё этот, Виталий Правдолюб, ничем не помогал в моих поисках… Правды? Истины? Самого себя? Каждый раз отнекивался и выискивал любой повод уйти от разговора.

Я, конечно, не очень надеялся на то, что заставлю его откровенничать на интересующие меня темы. А их было выше… Больше, чем я мог вместить.

«Мне же многого и не надо. Вспомнить, как я… Как все мы здесь оказались. И разобраться, что это за место такое? По идее, мы все нематериальные, но как-то же существуем. Не спим, не едим, не… Чего ещё мы не делаем? Да, ничего мы не делаем! Но и консервироваться у меня нет никакого желания. Тогда что мы здесь… Маемся? Чего ждём? Зачем… Живём?

Зачем живут люди? Души человеческие, зачем? Что они такое, или кто они такое? И чем наше разудалое мушкетёрство закончится? Надоест каждый день быть углозаврами и закастрюлимся в гробики-коконы. И “выиграет”, или “проиграет” нас какая-нибудь ущербная душа. Лишь бы не чёрная. И ещё не женская. Почему-то боюсь я стать частью женской… Сущности. Отчего это, интересно?»

* * *

– Здравия желаю, товарищ абориген. Или ты завсегдатай? – поздоровался я с Правдой, пока мои братья устроили возню на входе в барак Виталия.

– Ещё рано. Хотя, вот-вот уже. Ещё чуточки и… – начал он вместо приветствия.

– И все будут туточки, – поддержал я разговор.

Только вот, начинать нашу беседу я планировал по-другому. По крайней мере, не с этой фразы, которой он всегда заканчивал наше общение.

– С чем пожаловали, неугомонные? Снова над стафом глумились? Тешитесь и не чешитесь? А дальше что будете делать? – фальшиво сымитировал заинтересованность Правдолюб.

– За этим и пожаловали. Про перспективы узнать. А, самое главное, кто мы? Откуда взялись на этой свалке? Все двенадцать. And explain us about your Staff. Тьфу! Объясни…

– Понял тебя, понял. На пользу занятие пошло? – оживился Виталий, когда я перепрыгнул с русского на английский.

– На кой я тебя послушался? Лучше бы сразу за физику взялся. «Только физика – соль. Всё остальное – ноль». Ну, или теологию. Или философию. Или…

– Или алхимию. Лженаука, но кое-что объясняет, – залез Виталий на своего конька, явно собираясь рулить нашей беседой.

– Я, между прочим, с готовыми вопросами прибыл. «Просвети» меня, пожалуйста. Открой тайну, сокрытую туманом. Кем, или чем я был в целой душе? За что отвечал? Почему я ни пчелки, ни осинки не помню о своих служебных обязанностях? – спросил я Правдолюба.

– Ты за логику отвечал. За целесообразность. Я что, не говорил? А не помнишь о ней потому, что тебя никто не отторгал. Тебя любя «выронили» от травмы или от потрясения.

Когда не по злому умыслу фибра от души отскакивает, она в тот момент отдаёт всё своё знание и умение целому… Как же тебе объяснить? Все малиновки свои возвращает мамке-душе, а взамен получает… Или пробуждает в себе? В общем, у неё появляются другие осы, в которых все знания о человеке в виде сжатых… – окончательно запутался в объяснениях Правдолюб и меня заблудил в укропных зарослях моего же любопытства.

– Значит, я фиброатом логики. Целостности и образности. А мои пирожки с кутятами? Они за что отвечали? За неё же? Или за нецелостность и безобразность?

– С кутятами или котятами я не знаю, а только вы все разные. И не по вашей бывшей профессии, а ещё и… Чуть не проболтался. Просила же… О чём я? Напомни старику-фонарику. Светильщику…

– Могильщику. Выкладывай, что и кому обещал, когда фиброкастрюльки просвещал, – попытался я поймать Виталия на слове. – То, что мы все разные, уже и сам догадался. Потому как, смотрим на одно и то же, а видим совершенно разное. А вот кто тобой рулит, у меня логики не хватает разобраться. Кто она, которая просила? Душа? Кармалия?

– Душа. Кармалия. Ишь, куда хватил. А хоть бы они. Она. Как твой Паша говорил? Изыди. Вот. Мал ты… Да удал. Ладно. Чтобы сокрыть целое, жертвуют малым, – что-то боролось внутри Правды, мешая ему говорить эту самую правду.

Виталий почесался, поёрзал, а потом надел очки с лучами и скомандовал:

– Зови, кого ты хотел. Я погляжу, и всё доложу. Кто был, откуда взялся, кем станет.

От такого поворота дел я ненадолго остолбенел. «Вот, оказывается, какими способностями обладает Правда. Кого же позвать? Первого или одиннадцатого? А, может, с себя начать?» – зажужжали осы в моих треуголках.

– С меня начни, – потребовал я, но Виталий сразу же скорчил кислую мину. – Что опять не так?

– Как я самому объекту про него рассказывать буду, если мне сначала его нужно усыпить, а до того в фибру собрать?

– А разве ИИНПФ тебе мало? – удивился я.

– ИИНПФ сегодня один, а завтра другой. Целиком фибра нужна. Если ты, конечно, прошлое узнать собрался, – еле слышно пробубнил Правдолюб. – Давай с первого, а? Он ведь у тебя… Его душа…

– Первый! – взревел я сиреной от пожарной машины. – Быстро зайди к нам!

– Чего ещё? Это не я. Честное осколочное. Я сразу предложил все твои малиновки отдать, – с порога начал оправдываться КО – осколок из Корифия, когда увидел наши серьёзные рожи.

– Сфибрись на минутку, – попросил я товарища.

– Зачем? Опыты будете ставить? – засомневался друг в наших честных намерениях.

– Будем, – подтвердил я. – Для дела надо. Правда тебя прорентгенит, потом всё и о тебе, и обо всех нас, расскажет. Ты же хочешь узнать, что с нами будет?

– Только, чур, в кокон не засовывать. Я же пока в себе и при памяти, – выдвинул встречные условия напарник.

Он сначала завис в воздухе, потом разобрался на запчасти, после чего расправил все изгибы и свёртки, выпрямляя свои треугольники. Через минуту готовая фибра в исполнении осколка номер один предстала нашему вниманию.

– Начинайте, – скомандовал нам КО.

– Начинаем, – согласился Виталий и включил очки для просвечивания.

Шестиугольник первого под невидимыми лучами очков заискрился, засверкал, потеряв цвет своих треугольников, стал совершенно белым и зеркальным, а я увидел молнии-волоски, выросшие из его фибры со всех её сторон. Волоски длинными и подёргивались, меняя свои изгибы, словно ощупывали всё вокруг.

– «От особи мужского пола. Отвечала за трудолюбие», – начал Правда читать фибру, как открытую книгу. – «Отторгнута по договору с…» С нею самой? Ого! Странно. Впервые такое вижу. Что ещё за полюбовное соглашение? Нет никакой травмы. Никакого… Никаких эмоций. Несёт полную информацию о человеке для последующего использования в жизни… В своей жизни? А отторгнута тогда на кой? Непонятно.

Правдолюб снял очки, и фибра первого снова стала цветной и «стриженной».

– Скоро вы начнёте? Надоело уже висеть, – начал нудить первый.

– Разбирайся. Мы уже закончили, – скомандовал Правда. – И второго нам позови.

– Что прочитали? Что увидели? – пристал к нам КО.

– Что ты за трудолюбие отвечал, – отрезал Виталий. – Кыш отсюда, пока осы целые.

– Поэтому тебе везде пчёлки грезятся, – утешил я напоследок первого, который, разобрав свою шестиугольную фибру, не стал собираться в углозавра, а вылетел в двери всеми своими треугольниками, как осенними листьями.

– После второго одиннадцатого позовём, – задумчиво выговорил Правдолюб, как будто сам себе.

– Может, меня про… Глянешь? Потом всё расскажешь. Ну, пожалуйста, – предложил я свою фибру для просвечивания, пока мы ожидали второго ГВ.

– Мне интересней одиннадцатый, – заупрямился Виталий.

– Если ему душа рыбкой показалась, за какие такие чувства он может отвечать? За рыбалку? За азарт? Меня давай…

– Звали? – перебил мои страдания осколок номер два.

– В фибру, – распорядился Правдолюб без лишних сантиментов.

– Знаю уже. Только и про будущее не забудьте рассказать, а то парням скажу, что вы нас дурите. Тогда больше никто к вам на осмотр не придёт, – бурчал второй, разбираясь на запчасти.

– Напомнишь – обязательно расскажем, – пообещал я, недовольный отказом просветить меня вперёд одиннадцатого.

Когда второй стал фиброй и засверкал в лучах очков Виталия, я услышал его «подробное» бормотание.

– «Мужского пола… Отвечала за общение. Отторгнута… С нею». И этот тоже самое. Ни травмы. Ни чувств. Ни эмоций. «Несёт полную информацию для жизни». Чепуха! Бессмыслица. Абсурд. Нонсенс!.. Двенадцатую сюда, – взревел Виталий нечеловеческим голосом.

– Вот она я, – обрадовался я и начал подниматься в воздух, чтобы разобраться на запчасти.

– Отставить! – рявкнул Правда и зло сверкнул глазами.

– Что отставить? Что отставить? – хором спросили мы со вторым.

– Я же просил одиннадцатого, – взмолился Правдолюб.

– А мне рассказать? Кто я, и что со мной будет? – опешил ГВ.

– Ты отвечал за общение. Был хорошим и послушным, а здесь во временной командировке, – протараторил я, а сам не сводил глаз с Правды. – Скоро вернёшься к мамке-душе. Так что, развивайся. Чтобы не с пустыми осами вернуться.

– Одиннадцатого, – еле слышно выдохнул «умиравший» бессмертный рентгенолог.

Второй, как был фиброй, так и вылетел из комнаты, не разбираясь.

– Я двенадцатый… – начал я канючить снова.

– Уймись. Ты же первый. Если, конечно, правильно считать. Зови эту… Этого… Зови! ТА-РО-АР-НАВ-23…

– Здесь я, – бодро доложил одиннадцатый, когда вошёл в комнату.

– Сразу признаешься, или силком просветим? – грозно надвинулся на него Правдолюб.

– О чём вы? – ошалел я, ничегошеньки не понимая. – В чём ему признаваться?

– Просила же помалкивать до поры до времени, – взвизгнула, как девчонка, пока ещё рассоединённая фибра одиннадцатого братишки.

– Сейчас та самая пора настала. Говори ему всё, как есть, – приказал Правда.

– О чём? Зачем? Я же еле-еле… Придуривалась, воспоминания шифровала. Ерундой всякой делилась, – лепетала фибра ТА.

– Поэтому тебя сразу стирали? И в форточку вымётывали? Ха-ха-ха! – нервно рассмеялся Виталий каким-то своим мыслям. – Давай в фибру, а я ему всё, как есть прочитаю.

– Пусть слово даст помалкивать, – потребовал брат и покосился на меня.

– Ага. Сколько ты мне кровушки попил? – завёлся я с полуоборота.

– Это не… Он, – оборвал меня Виталий.

– Не он? Сашка из Татисия, но не он? – возмутился я ещё больше.

– В фибру, так в фибру, – устало выдохнул одиннадцатый и начал процесс перерождения из углозавра в плоскую белую шестиуголку с длинными молниями-щупальцами.

– Мне только потом ничего не говорите. Да. И если хоть одна живая… Проболтаешься, я сама в кокон, и дело с концом, – пригрозил напоследок одиннадцатый ТА и стал фиброй.

Правдолюб долго протирал платочком свой чёрный бинокль для просвечивания, потом регулировал резкость, или ещё какие настройки своего прибора, потом глубоко вздохнул и осветил фибру моего заклятого дружка-пирожка.

– Готов? – спросил он то ли у меня, то ли у парящего ТА.

– Он же, вроде, под лучом заснуть должен? – уточнил я.

– Он и спит. Ты готов услышать правду? Правду от Правдолюба.

– А до этого…

– И до этого была правда. А сейчас ещё правдивее будет. Ещё чуднее. Обещаешь хранить её секрет? – пристал ко мне Виталий, освещая под разными углами такую же фибру с молниями, как у первого и второго осколка.

– Какие могут быть секреты? Осколок ТА… – начал я причитать.

– Тогда читаю: «Талантия. Россия. Армавир. Александра Валентиновна». Дальше читать?

Я просто рухнул на пол. Вернее, все мои шесть треугольников одним махом распрямились и выпали в осадок, а я снова стал мутным паро-призраком.

– Не может быть, – выдохнул я из тумана.

– Может-может, – не согласился со мной Правдолюб. – Ну-ка, соберись. Я дальше читаю. Сам не могу во все это поверить, но… Читаю.

Я «собрался» в подобие своей обычной человекообразной фигуры, не сгибая и не скручивая свои треуголки, а Виталий продолжил изучение женского варианта нашего же осколка из Талантии.

– «От особи женского пола». Ясное дело. «Отвечала за романтичность». Эвон. «Отторгнута по согласию с душой во избежание травм и прочих мировых неприятностей». Ещё страннее. «Несёт полную сжатую информацию о человеке для последующего…» Что-что? «Для последующего слия…» Этого я читать не стану, – категорически заявил рентгенолог, превратившись в обычного Правдолюба, из которого никогда ничего интересного не вытащить даже клещами.

– Мне этого ни в жизнь не переварить, – вздохнул я невесело.

– Уже можно выметаться? – ожила фибра сестрёнки Шурки из двенадцатого правильного мира первого круга.

– Свободна, – согласился Правдолюб и впал в оцепенение.

– И это… Не проболтаюсь я, – пообещал я сестре ТА.

– Отставить! Она остаётся, а ты в фибру! – скомандовал Правда, когда очнулся от недолгого забытья.

– Моя тайна – на твою тайну, – поставил я условие сестричке. – Он читает. Ты на ус мота… Запоминаешь. Потом всё мне, как на духу.

– Уговор, – пообещала ТА и переконструировалась в фигурку одиннадцатого.

«Ещё бы ты не согласилась, – размечтался я, разбираясь на части и превращаясь в фибру. – А какие фигуры у девчонок можно…»

Не успел представить себе осколочную фигурку сестрёнки из Талантии, и возможных сестёр из Амвросии и Фантазии, как мигом отключился под усыплявшим лучом рентгенолога Правдолюба.

* * *

– Долго ещё висеть? Всё прочитали? – канючил я точь-в-точь, как первый КО.

– Нет-нет, – в который раз услышал от Правды. – Ещё чуточки, и все будут туточки.

– Ты же уже не светишь. Алё! А где ТА? Где подпольная лисичка-сестричка? – спросил я, но мне никто не ответил.

Я перестал парить посреди комнаты и осмотрелся. Правдолюб сидел на стуле у своего стола и глазел куда-то на стену. Его обычные очки валялись на полу, а просвечивающий бинокль и вовсе куда-то девался. Ни ТА, ни волшебного прибора в комнате не было.

– На кой ты отдал ей свою драгоценность? – опешил я от такого поворота дел.

– Нет-нет. Ещё чуточки, и все будут туточки, – услышал заевшую пластинку Виталия.

Я мгновенно разобрался на части и собрался в человекообраза. Никакими изгибами и скручиваниями не заморочился, а стал обычным колючим осколком с треугольными руками, ногами и головой. Стеклянный дикобраз, да и только.

– Виталий! Очнись, зараза. Что с тобой? – взревел я сверхзвуковым самолётом и набросился на Правду.

Но куда там. Правдолюб был здесь, вот он, а душа его или разум, или кто там в нём только что был и вёл заумные беседы, отсутствовал или отсутствовала напрочь.

Я сначала обнюхал отключившегося, заподозрив его в скоростном пьянстве, а когда вспомнил, что нюхать мне, собственно, нечем, обессилено упал своим несуразным туловищем на стул.

– Что он такого во мне вычитал, если сломался, как заводная игрушка? – смутился я не на шутку. – И где эта…

Я неожиданно вспомнил о безвозвратно потерянном братце-одиннадцатом, о вновь обретённой сестрёнке-подпольщице Александре, и подпрыгнул на стуле.

Бросив Правду на произвол судьбы, пошагал из его комнаты, собираясь устроить хорошенькую взбучку человекообразине Шурке из правильного двенадцатого мира Талантии.