Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 140 (всего у книги 340 страниц)

Глава 20. Работа над ошибками – 6

Меня растолкали на закате. Поднялся, расправил плечи, пошевелил ногами, потом руками, прислушался к тишине и смутно вспомнил о колокольном звоне. Всё, вроде бы, было в порядке, а о чём говорил отец, когда будил, вспомнить не получилось.

«Что-то о заходе солнца. Точно. Так и сказал: Хватит спать, уже солнце садится. Пора тебе на улицу… Зачем мне на улицу? И почему я целый день спал? – сидел я и кумекал, пока не звякнуло над головой. – Ёшкин-кошкин. Сегодня же землетрясение было. Землетрясение и… Смех за забором?

Помню о землетрясении и колокольчике, который звонит, когда забываю о важном. И если вовремя не вспомню, он превращается в…»

Во что превращается безобидный колокольчик, я так и не вспомнил, а мгновенно выпрыгнул из кровати и пулей к зеркалу, а в нём отражение – бледное лицо меня самого.

– Что мне нужно вспомнить? – спросил у отражения, не обнаружив ни красных ушей, ни каких-либо других подсказок. – С чего я такой испуганный?

Вместо ответа отражение задорно улыбнулось, потом заговорщицки подмигнуло и помахало рукой.

Я, словно ошпаренный, в мгновение ока отскочил обратно к кровати. «Что это было? Не заметил, как сам себе помахал?.. Нет. Тогда, кто надо мной подшучивает?»

И сразу в памяти всплыло нечто непостижимое. Не просто всплыло, а заполнило всё пространство вокруг, уменьшив меня до размера букашки, и высыпало на голову всё, что пригрезилось во снах и мороках. Всё до мельчайших подробностей.

Картинки замелькали перед глазами, и началось всё с путешествия к кинотеатру за самым настоящим наказанием. Затем я рассматривал афиши и понимал, что под словом «сегодня» стоял автограф родного мира, только автограф был изображён часами, а рядом для меня, дурака, надпись: «Это случилось в XII!» Не в каком-нибудь, а в двенадцатом мире.

А на другой афише тётенька с виноградом. Только на афише с тётенькой надписи пропали, и я ничего не видел, кроме пламени, которое пыталось эту афишу выжечь из памяти окончательно, но она не поддавалась.

«Теперь и во сне, и наяву в истории попадаю? Сегодня после обеда. До этого в лесу… Стоп. Я же вчера из-за Скефия оказался в шестом мире, и уже там шестой папка откручивал мои двенадцатые уши».

– Дилинь! – звякнуло над головой, пытаясь отвлечь.

«Опять по невидимому телефону звонят, – продолжил я пугавшие раздумья. – А вот кто это, тоже сейчас вспомню. Вспомню сейчас…

Стоп, как я назвал мир? Скефием? У них что, имена есть, как у людей? А мы им номера выдали и рады-радёшеньки…

Это же тайна. Её никто не должен узнать. Ну и зачем вспомнил? Я же секретов хранить не умею. Или умею? Может, теперь умею?» – ужаснулся я всему, что вспомнил, но на душе всё осталось тихим и спокойным. Уж больно неестественно спокойным.

Я сел на кровать, прижал и обнял колени, упёрся в них подбородком, чтобы унять невольную дрожь зубов, и попробовал вспоминать всё с самого начала. То есть, с наказания. Теперь и оно выглядело по-другому.

«Во-первых, задал тогда вопрос, как меня обзывает папка, когда не верю в хорошее, и получил прямой ответ от лётчиков. Теперь знаю, что Скефий всегда готов подсказать, – сделал обоснованный вывод и продолжил раскидывать мозгами. – Только нужно правильно спрашивать. Про римские акации хорошо помню. Потом прохожие. Они же предупреждение, что не все станут лётчиками, а кому-то самое место в дворниках. Это уже намёк на нас, шалопаев. Стало быть, в ближайшее время из-за учительниц попадём к докторшам. Потому что отупеем. Не все, конечно, а только двое шестилеток. Точно. И потом им не хулиганы уши крутить будут, а родители.

Стоп. Мы ведь уже закончили второй, а они третий класс. Как же случилось-получилось, что у них весь табель с двойками? Чудеса. В такое я не поверю. Чтобы наши мамки целый год тетрадки не проверяли, да никогда в жизни. Такого быть, просто, не может.

Едем дальше. Афиши. На них Скефий намекнул, что это дело его рук и его ремня. А вот что было написано на второй, до того, как она загорелась? Ведь афиш без слов не бывает. Что? Имя тётеньки, это раз. Нужно его вспомнить, а потом и с надписью разобраться. А если имя тоже секрет? Одним больше, одним меньше.

Так, всё. Вспоминаю. Магнолия? Нет, но что-то похожее. Что-то цыганское. Но я незнаком с цыганами. Или знаком? А с кем ещё знаком, но не могу вспомнить? Вот недавно сидел, по душам разговаривал, а с кем, и где, не помню».

– Ты скоро? Ужинать пора. Тебя не тошнит? – разволновалась мама, войдя в комнату. – Напугал меня. Что с тобой было? Ни температуры, ни сыпи, а ноги так и подкосились. В голове ничего не болит? Нигде не колет?

– Нет, мам. Со мной всё в порядке, – бодро ответил я маме и выскочил из кровати.

Прервал многообещающие раздумья и побежал на ужин с надеждой, что всё остальное вспомнится само собой.

* * *

Вечер прошёл за обсуждением ночного землетрясения и моей внезапной болезни. Всё было в порядке, и я, как мог, всех успокаивал и шутил. А бабулю, на радостях выздоровления, обещал познакомить с домовым и рассказал считалочку из шестого мира. Мама и папа, и даже Серёжка, весело посмеялись над нашей шуточной перепалкой, когда бабуля смешно крестилась и желала мне: «Язык прикуси».

После ужина прошёлся вокруг дома в поисках следов землетрясения. Увидел примятые листья хрена и новые силикатные кирпичи под углами домика с поросёнком Мишкой. Больше ничего интересного не было, и я решил сбегать к деду, чтобы узнать, как он пережил землетрясение. А главное, заработал ли подвал, и приходила ли к нему захворавшая баба Нюра.

– Можно по улице пробегусь, и сразу домой? – спросил я у мамы.

– Можно. Только возьми Серёжу, пока я со стола убираю. И не задерживайся. Чтобы не дольше получаса.

Разрешение было получено, и я, взяв голопузого братца на руки, вышел прогуляться перед сном.

Мы дошагали до Америки, на которой уже никого не было, и я крикнул дежурное: «Хозяева!»

Во дворе шумно завозились, и со стороны сарая явился хозяин. Я остался стоять у калитки, дожидаясь, когда дед подойдёт сам, а на случай его недовольства, почему не захожу, у меня имелось алиби в ползунках.

– Пополнение выгуливаешь? Теперь так и будешь с прицепом везде. На работе, на гулянке. Ходить научился, теперь не отпустит. Как имя? Сергей? Знатный казак будет, знатный. Сам-то очухался после чужих миров? – шутил дед, открывая калитку и усаживаясь на штатное место.

– У меня и после, знаешь, сколько ещё приключений было, – поддержал я несерьёзный тон беседы и согласился с прогнозами насчёт братца. – Как землетрясение пережил?

– Проспал всё, а что? Сильно трясло? А то бабки соседские метались весь день, как угорелые. В последний раз они так бегали, когда немец войной пошёл.

– Ладно, я ненадолго. Как подвал? Заработал? Баба Нюра приходила? – спросил я, о чём собирался.

– Кто его знает. Я-то сам им не пользуюсь по-стариковски. Последний раз в нём был, когда Нюрку свою хоронил. С тех пор только Калики в него лазили, да Нюрка – добрая душа. Одиннадцатая наша, – взгрустнул дед о прошлом.

– Значит, не работает. Починить его нужно. Жди меня завтра к обеду.

– А сможешь? Или мир поспрошать? Вдруг, его кто словом запечатал? – разволновался дед.

– Никто его не запечатывал. Пока работу свою не сделаю, так и будет только меня пропускать и только туда, куда захочет, – сказал я наставнику и понёс домой будущего казака Сергея.

* * *

Вечером никак не мог заснуть. Сказалось дневное времяпровождение. С утра до обеда просто проспал, а после обеда провалялся в забытьи. Только думать ни о чём не мог, как и вспомнить всё, что планировал.

«На чём остановился? – тщетно терзал себя попытками отыскать в голове хоть что-либо. – На чём? Всё, вроде, понятно, кроме афиши.

Вот шалопай. Нужно было у деда про цыганские имена спросить. Завтра спрошу. И завтра же позову мир по имени и попрошусь к шестому брату.

Узнать бы ещё имя шестого, чтобы тот помог нырнуть… А куда потом нырять? В каком мире живёт второй горемыка? Не запомнил, кто из братьев хвастался, что с шести лет в школе, и теперь учится на год вперёд.

Ещё не запомнил в каких мирах кто из дедов с их Нюрами живёт. Хорошо, о надписях на сараях помню. Какой же я ещё… Детский. А взрослеть нужно срочно. Нет у меня времени на детство. Потом наверстаю, когда утихнет на работе. Если такое, вообще, возможно. Свыкаюсь же с жизнью полной сюрпризов. И разум свой немного… Натренировал.

Стоп. Назад. Как только что сказал? Разум? Откуда это во мне? От болезни осталось? Что я тогда делал? Разговаривал со Скефием? Нет. С кем тогда? Сам с собою? Кто-то из близнецов привиделся, это точно. Пуля в пулю, как с собой беседовал. Или это был не напарник? Кто же это был?»

Ответа так и не нашёл: заснул. Что-то снилось, что-то забылось, а когда проснулся, сразу же исполнил новую утреннюю процедуру: бегом к зеркалу.

– Свет мой, зеркальце, скажи. Да всю правду доложи. Мне во сне намяли уши? А ремнём хлестали… Душу?.. Душа. Точно. Вот, с кем беседовал, и кто уму-разуму учил. Вот, кто всё знает и подсказывает колокольчиком.

И не болел вчера вовсе, а душа у меня болела. Понятно теперь, что эти слова значат. Разобрался наконец. Спасибо, зеркальце, – закончил я разговаривать с зеркалом и выскочил из дома.

«На душе!.. Всё пело. В голове!.. Умнело. Я, прям, как поэт. Заработало в голове. Заработало! – радостно и бесшабашно думалось мне о том, что ещё вчера озадачивало или повергало в ужас. – А за шестилеток заступлюсь и, если потребуется, подменю их на время наказаний. И на походах к докторам. Теперь меня ничто не испугает. Вот они мои булатные уши, крутите на здоровье!

Тогда шестой мир всё правильно сделал. Молодец шестой», – думал я быстро новенькими и поумневшими мыслями.

Нет, не так. Поумневшим разумом. Вот как.

* * *

После завтрака на целый день отпросился помогать деду, соврав о его подвале, завалившемся от землетрясения. Складно соврал, убедительно. Сам верил в то, что говорил. Почти правда это была, вот только почти. Но душа была не против. Понимала, что сейчас так нужно.

Меня отпустили, обрадовавшись хорошему самочувствию, и я помчался в сторону ближайшей Америки.

Дед был на посту и ожидал меня на скамейке. По дороге к нему я старался припомнить, о чём хотел его спросить.

«Ба! Про имена соседских цыганок, что на углу живут», – вовремя пришло в голову.

– Здрав будь, барин, – поклонился я до земли.

«Где такой поклон видел? Потом вспомню».

– Чего ты такой… Сам не свой? Как будто взрослым за ночь стал, – с подозрением покосился Павел. – Поклоны бьёшь. Ты в себе? Или роль репетируешь?

– Всё в порядке. Я не такой, каким был вчера. Это долго объяснять. А сейчас мне нужно мир-отряд спасать. Работу свою работать. Дело делать. Что ещё? Душу душить. Ха-ха-а!

Я задумался и пошарил рукой над головой.

– Что там щупаешь? – вытаращил дед глаза, словно чего-то испугался. – Всё ещё репетируешь или придуриваешься?

– Верёвочку ищу, – вздохнул я невесело.

– Ты что удумал, окаянный?! Повеситься? – запричитал дед.

– Тьфу, на тебя! О чём мелишь? – возмутился я.

– Сам про верёвочку завёл. Вот я и…

– От колокольчика верёвочка. Позвонить хотел, а ты уже вон, что удумал, – попробовал я объясниться, но понял, что после выражения «душу душить» старик ни о каких колокольчиках никогда бы не подумал.

– Как на колокольне, что ль? – примирительно, но с подозрением уточнил дед.

– Почему сразу на колокольне? У нас в школе такой колокольчик имеется. В него на праздники звонят. А когда свет отключают, техничка с ним по этажам бегает и трезвонит, мол, урок закончен, перемена.

– Ты меня не пугай. Иди себе с миром, да смотри, не задуши, кого обещал, – отослал меня дед от греха подальше.

– Кстати, твой подвал завалился от землетрясения, и мы с тобой его ремонтируем. Я дома так соврал. Если понадобится, не один день ремонтировать будем. Уговор?

– Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, – невесело пробурчал Павел. – Ну да… Понял! Ясно! Вижу!.. Исполняю манёвр «Все вдруг вправо». Свистать всех наверх! Боевая тревога! Алярм! Алярм! – раскричался дед и вскочил с Америки, после чего недоразумение с верёвочкой развеялось.

– Потом про алярм расскажешь, а сейчас мне пора. Кстати, что-то спросить собирался, но снова забыл.

Я прошёл в сарай и спустился в подвал по левому лазу, где ненадолго замер, собираясь с душевными силами, а собравшись, обратился к родному миру:

– Мирушка Скефий. Открой путь к твоему брату, чьё имя мне пока не известно, но которого посредники нарекли шестым. Прощения за глупости хочу попросить и за урок морозный поблагодарить.

И, не дожидаясь ответа, вылез из подвала.

«Как одиннадцатого мамка называла? – задумался на ходу и обмер. – Что? Со мной мама всех миров разговаривала? С какой радости? Почему вспомнил только в подвале? Спасибо, конечно, что напомнили, кто бы вы ни были».

Поблагодарив неведомого подсказчика за намёк о снах-мороках, я «вышел в мир». Мир был не одиннадцатым, это точно. Похожим на шестой, но я всё равно сверил надпись на двери, чтобы правильно называть его по имени.

Вышел во двор и увидел в огороде бабу Нюру-шестую. Помахав ей рукой, остановился и скороговоркой проговорил:

– Мирушка шестой, прости меня за прошлое посещение. За самоуверенность и глупость. Благодарю за науку, за морозный урок. Прошу сокрыть Александра-шестого, посредника твоего, а все его несчастья отправить ко мне.

Закончив монолог, продолжил стоять в ожидании какого-нибудь знака о том, что прощён за истерику, когда увидев на двери настоящий номер мира, отказывался верить глазам.

– Сам иди, идиот! – услышал обрывок разговора оболтусов, проходивших мимо калитки.

Понял, что услышанное было ответом с напутствием на пребывание в гостях. Заулыбался и поблагодарил мир, потом открыл глаза и вышел на улицу.

К шестой калитке шёл бодро, не прячась, нарочно шумев громче обычного. Кукла загремела цепью, вылезла из будки, но голоса не подала. По-хозяйски щёлкнув щеколдой, я вошёл во двор, где всё было по-прежнему.

– Вот они мы. С ушами и… И готовые к употреблению, – доложил громко, понадеявшись, что никто не услышит.

«Ухи мои, лопоухие. Готовьтесь к откручиванию. Задница моя, проказница. Готовься к встрече с ремнём», – воодушевил страдательные части тела и распахнул двери дома.

Ни на веранде, ни в коридоре, ни в первой комнате с печкой, ни в спальне родителей никого не было. Быстро обходил дом по кругу, хотя мог сразу из коридора войти в зал, но что-то заставило идти в обход.

На лето отец всегда распечатывал двойные двери из коридора в моё царство-государство. В зале я спал, учил уроки, получал за оценки мамины подзатыльники, а если, вдруг, проводилось семейное застолье или родственники приезжали, меня бесцеремонно выселяли и кровать уносили, куда подальше.

И я, на всякий застольно-родственный случай, обошёл и проверил, вдруг выдворили местного братца за его поведение.

Увидев болезного на месте, бодро приветствовал:

– Здоров ли, братец?

– Опять припёрся, – огрызнулся малоумный. – Расшумелся. Хорошо, что мама с папой на толкучку уехали.

– Значит, сегодня в своём уме. Ещё и злой, аки пёс. Это замечательно, – воскликнул я нарочито весело и захлопал в ладоши.

– Не видишь, что занят? Мне за третий класс всё нужно выучить и в августе пересдать. Иначе на второй год оставят.

– Не поможет, – всё также беззаботно заявил я. – Повторяю: не поможет. Ты кем работаешь, шестой братец?

– Двоечником, – с горечью в голосе пробурчал близнец. – Мне такой табель учительница принесла! Такого наговорила! Что я второе полугодие вовсе не учился. Но всё не так было. Учился на четвёрки и пятёрки, только этого никто не помнит. А табель этот она нарочно состряпала.

– Выговорился? Теперь слушай. Ты сейчас посредник, так? Так. А чем занимаешься, как посредник? Помогаешь родному миру сравняться с его братьями. А какая между твоим и моим миром разница? Москвич в твоём был, а в моём Запорожец. Была разница да сплыла. И в моём Москвич появился. Теперь какая разница между нашими мирами вот-вот кончится?

– Кто его знает, – нервно дёрнулся напарник и снова потянулся за книжкой.

– Не спеши буквари читать. Сейчас всё объясню. Сколько посредников этим летом перешло в третий класс, а сколько собиралось в четвёртый? Улавливаешь разницу? Что должно произойти, чтобы нас уровнять? Чтобы и это различие миры устранили? Нам десятерым из второго в четвёртый перепрыгнуть или… Что полегче?

– Полегче или не полегче, а получается, мне не пересдать? Оставаться на второй год придётся? Лишь в этом разница-задница? Ой, боженька-боженька. Что теперь будет? Что я мамке с папкой скажу? Они же… А м-мне же н-ничего нельзя говорить, – неожиданно Александр сам всё осознал и представил весь ужас, ожидавший его в будущем.

Так представил, что заикаться начал. Но всё же лучше, чем изображать маятник и твердить про открыто-закрыто.

Я сидел рядом с ним на стуле, на который обычно садилась мама, чтобы помочь с уроками или проконтролировать, что там накарябал, не смазал ли свои каракули, и решала, так всё оставить или заставить переписать без ошибок и помарок.

– Ну как ты? Готовишься к новой жизни? Если что, мотай ко мне, но только когда подполья заработают, а пока я попросил мир сокрыть тебя от глаз, как в прошлый раз получилось, помнишь?

– Помню. Я же не дурной. Только и дел, что второгодник, – расстроился близнец ещё больше.

– Я готов и наказания за тебя отбыть. Ремень там, ушную трёпку, другие радости филейной части. И подмены никто не заметит. Готов к докторам сходить, помычать им, как глухонемой Герасим.

– Не нужно. Переживу как-нибудь. Это в сентябре кончится, и всё станет, как должно, – Александр надолго замолчал, и я увидел, как слезы покатились из его глаз на открытый учебник для третьего класса. – Я этим старшеклассничеством, знаешь, как гордился. Гордился-кичился, зазнавался не признавался. Чувствовал себя умнее всех. Так что… Так мне и надо. Это моя карма. Наказание за гордыню.

– Как ты сказал? – спросил я страдальца, когда над темечком звякнуло, тихонечко так, виновато, вроде как, случайно.

«С этого момента помедленнее, – силой воли затормозил я время, или мне, просто, очень захотелось его затормозить. – Имя её все знают и не знают одновременно. Из-за чего это в памяти всплыло? При упоминании гордыни или наказания? Не могут же быть имена такими. Гордыня, возможно, имя, только не цыганское. А Наказанием ни одна мамка ребёнка не назовёт. То есть, все своих детей так называют, но только в шутку. И оно тоже не цыганское. Что тогда с колокольчиком?.. Ты его что, уронила, Душенька?

Она так никогда не сделает. Но и названивать бесцеремонно не должна. Что там ещё было? Что-то про карму.

Карма… Кармалия! Точно. Это имя тётеньки. И надпись была на огне: “Кармалия и её традиции”. Или не на огне, а на афише? Конечно, на афише. Вот я дубинушка. А шестой молодец какой, подсказал своими страданиями. Что он, кстати, делает? Говорит о злом роке. Надо бы послушать беднягу».

А братец, закончив свои страдания без моего аккомпанемента, в сердцах зашвырнул учебник куда подальше. Я попытался его успокоить, но вместо этого подзадорил:

– Спокойнее, Санька. Тебе по этим книжкам ещё целый год учиться. И кто знает, если понравится, то и два года.

Еле выговорил я, давясь от хохота, и мы вместе посмеялись над неприятностями, которые ожидали нас в будущем. А я ещё смеялся с чувством благодарности шестому Александру, своей душе, братьям-мирам, их мамке, и всем-всем без исключения.

Глава 21. Работа над ошибками – 3

«Уже знаю две тайны. Имя родного мира и имя матери всех миров, – снова и снова втолковывал я себе то, что ни объяснить, ни осознать невозможно, а сам шагал к шестому подвалу. – И что с этими знаниями делать?.. Допустим, имя своего мира я уже употребил, и он просьбу выполнил. А мамкиным именем так трепаться нельзя. Услышит мир, что запросто его родительницу поминаю, не только уши обтреплет.

Всё равно что-то зудит в голове. Что-то ещё знаю, но вспомнить не могу. Нужно в следующем мороке всё внимательно запоминать. Что она мне на ушко шептала, пока летел кверху тормашками? Ладно, вопросы нужные себе задал, пусть повисят рядом с колокольчиком, а когда ответ мелькнёт, он тут же звякнет».

Когда прошёл Америку и взялся за ручку бабушкиной калитки, в голове что-то щёлкнуло, отчего сразу же подумал о том, что куда теперь отправляться я не знал. Тотчас пожалел, что не спросил у шестого Александра, помнит ли он, кто из братьев тоже был третьеклассником.

Когда вошёл во двор и помахал рукой бабе Нюре, а она в ответ своей тяпкой, подошёл к дверям сарая и остановился, чтобы поблагодарить мир. Встал так, чтобы никто не увидел и произнёс вполголоса:

– Мирушка шестой, спасибо, что помог с Александром. Спасибо, что сокрыл его.

После этого по-хозяйски распахнул дверь в сарай с римской шестёркой на некрашеных досках.

«Помнишь, как орал свою истерику? Помнишь», – опять уплыл в рассуждения, ставшие привычными.

До того увлёкся разговором с самим собою, что и не заметил, как оказался в подвале. Если бы не душа с её колокольчиком, точно бы и вылез, незнамо куда.

– Стой, – скомандовал себе. – Залез в печь, а груздем не назвался?

Остановился у лесенки из подвала и уже взялся за неё руками, а потом замер и задумался, что же предпринять. «Вернуться во двор и у мира спросить, куда дальше ехать? А ещё: Я головастик! Я головастик! Икринка я лягушачья, если не жабья».

– Кому здесь жабы не нравятся-а-а?! – громыхнуло вокруг меня оглушительным женским голосом.

Так громыхнуло, что мигом присел от страха и сжался в комочек. Показалось, что вовсе не в подвале, а в сказочном лесу, из которого со всех сторон прилетает эхо, а сам лес растёт в огромном-преогромном зале, потому как, уж больно раскатистым был голос, больно объёмным.

«В подвале таких голосов быть не может. Даже если они знакомые, – рассудил я. – Нет-нет, голос точно знакомый. И говорил не серьёзно, а еле сдерживаясь от смеха. Что ему ответить?»

– Тётенька Жаба, простите. Не знал, что тут живёте-поживаете, и обидеть не хотел, – жалобно попросил я прощения, представляя какого размера тётенька, если у неё такой голосище.

– Ува-ажи-ыл! – рассмеялся голос в ответ, и только я вздохнул с облегчением, как меня снова огорошили: – Ты что, правда, подумал, что я жаба? Ну, Головастик, ты и фантазёр.

– А кто вы? И почему разговариваете таким голосом, что подумал опять в сказку попал?

– Значит, помнишь, что бывал в моей сказке? – спросила громогласная тётенька.

– Не знаю. Но уже видел одну женщину в костре. И летал вверх тормашками, как… – запнулся я, не сумев подобрать нужного слова.

– Вспомни, в чём была одета? – продолжила насмешки тётенька жаба.

Хотел обидеться на неё, но над головой снова звякнуло. Сразу в памяти всплыло лукошко, валенки, а за ними юбочка. А сверху этого безобразия ещё и платочек плавно опустился, как парашют, и повязался на шее. Широченный, шерстяной, колючий зараза, но тёплый.

– Шутить я и сам умею, но только над сверстниками или родными. Ещё над дедом Пашей. А я сейчас в морок провалился? – вспомнил я о звоночке и решил выяснить, о чём нужно подумать или спросить.

– Называй, как хочешь, но здесь только я тебя слышу, а не дети мои или другие люди. И в прошлый раз, когда ты имя сыночка назвал, я тебе внимала, и я твою просьбу выполнила.

«Батюшки свят, – обомлел я и задрожал. – Со мною мировая мамка разговаривает».

– Правильно мыслишь. Всё я сделала. И пока у детей моих головы от другого кружатся, я за них ответ держу. Да не бойся меня, Головастик. Я женщина не злая, хотя… Имя моё стало у людей недобрым, но и за это на них не сержусь. А посмеяться и сама люблю. Ха-ха-ха-а!

– Значит, если понадобится, я вас в подвале всегда найду?

– Не надейся, что всё время разговаривать буду, или холодом космоса дышать, или жаром своего сердца. И с глупостями лучше не приставай. Без тебя хлопот не оберёшься. Вот когда будешь веселиться да куражиться, и я где-нибудь рядом буду, обещаю. Теперь ступай в мир Даланий, третий по-вашему, по-людски.

– А сейчас я у кого был? – быстро спросил я.

– Как есть, Головастик, – рассмеялась в ответ Кармалия. – У Реводия был. У шестого по-вашему.

Я пулей вылетел из подвала, мысленно благодаря Кармалию, называя её «Мама Кармалия», словно она только что стала моей крёстной матерью.

«Она же мысли слышит, как слова, и скрыться от её глаз не скроешься, потому как на страже Мироздания стоит, – задумался я и снова потерял связь с реальностью. – Значит был у Реводия. Шестой – Реводий. Если двенадцатый по-нашему, а первый по-матерински Скефий, тогда шестой по-нашему, какой по-матерински? Запомню пока так: шестой – Реводий, третий – Даланий.

…Даланий. Вот же имена выдумали. Никаких намёков не найдёшь, чтобы легче запомнить.

Итого: Скефий, Реводий, Даланий. Если имя мамы Кармалии прибавить, уже четыре тайны хранить придётся. Даже больше. Сколько ещё секретов о посредничестве, ради которых ни ушей, ни задницы не жалко?»

– Кто тебе разрешал на улицу выходить? – и снова меня уже привычно поймали крепкой отцовской рукой за ухо.

«Здравствуй, папка Александра-третьего», – поздоровался я про себя, нисколечко не испугавшись.

Сосредоточился и мысленно позвал: «Мир Даланий, прошу тебя сокрыть брата Александра. Прости, что заранее не обратился. Занят был думами о… О работе на твоё благо».

Вот и Москвич. Я снова бросился к нему, чтобы просигналить, но в последний момент передумал: «К чему третьего папку злить?»

– Чтобы дома сидел безвылазно! Время до августа пролетит, не успеешь оглянуться, – грозил за спиной родитель номер три.

Почёсывая ухо, я вошёл в дом по порожкам, заваленным тапками и сандалиями. В третьем мире решил действовать по-другому и из коридора сразу войти в зал, где должен был ютиться местный «умник».

С силой рванул двойную дверь на себя и оказался нос к носу с близнецом. Он стоял у окна и наблюдал за двором, а по его испуганному лицу было видно, что он не очень рад нашей встрече.

– Здравствуй, Санёк. Есть кто доме?

– Ты как?.. Зачем?.. Я же здесь… – залепетал третий.

– В доме кто ещё? – напомнил я.

– Никого. А ты кто?

– Двенадцатый я. Пришёл для спасения человека разумного и третьего по счёту, – попытался шутками расшевелить, а заодно успокоить напарника.

– Уже двоих спас? – вздохнул близнец и обессилено упал на свою-мою кроватку.

«Не порот ещё зад. С поротым бы я так на кроватки не плюхался. И уши у него интеллигентной окраски, а не как у меня красно-партизанской».

– Нет, брат. Я в спасательном деле новичок и работаю в основном ушами и задницей. Успел спасти… Не спасти, а настроить на боевой лад только Александра-шестого.

– Как это, задницей? – не поверил мне интеллигент.

– А так. Готов её под отцовский ремень вместо твоей подложить, —пообещал я. – А уши, сам видишь, уже в ход пошли. Как подвал в твоём мире? Мотоциклирует? Не кисни. Сейчас объяснение будет. Кто у тебя сараем командует? Дед или баба? Или вместе?

– Баба Нюра у меня. Но подвал наш кто-то закрыл… А ты сюда через пещеру? – наконец-то, пришёл в себя напарник и начал задавать осмысленные вопросы.

– Из подпольщиков я. Как Валя Котик. Дай угадаю. Мамка с Серёжкой в Михайловке?

– Д-да. А откуда…

– Знаю? Мне всё знать положено. Только я пока шуточки шучу, а до дела ещё не дорос. Табель учительница приносила?

– Да.

– И оказался он с сюрпризом? То есть, с двойками?

– Да. А…

– Откуда знаю? Включи третьеклассные мозги. Вот я всего пару классов закончил… – сделал я паузу после того, как выделил нужные слова и «третьеклассные», и «пару», но третий, как моргал ничего не понимавшими глазами, так и продолжил моргать.

«Может спутал третий класс и третий мир? – заподозрил я. – Или его Даланий чересчур тугодумством приложил на всякий августовский случай?»

– Следи за губами. Объясняю для бедолаг, попавших под молот сравнивания мировых разниц…

– Не п-понятно. Может, проще скажешь?

– Можно проще. Ты у нас кем работать начал? Посредником между мирами. А что делают посредники, когда видят разницу между своим и чужим миром? Правильно. Они её видят, и всё. У них работа такая, видеть. И видением этим докладывать: «Вот ваша разница». А миры, что делают, когда получают такой доклад? Правильно. Они идут в атаку на эту разницу и ломают ей шею.

– Причём здесь я? – всё ещё не понимал третий.

– Ты у нас чем от остальных посредников отличаешься? А ты у нас пошёл в школу раньше других. Сейчас должен почивать на лаврах выпускника начальной школы и метиться одним глазом в среднюю. А вот фиг тебе, а не средняя школа.

Миры уже вовсю ровняются, поэтому ты попал во второгодники. Как и братец из шестого мира. Поздравляю с таким непоправимым достижением. И никакой август не поможет. А если упрямиться вздумаешь, хуже будет. Так что, закаляй уши и хвост. И над учебниками попрошу не издеваться. Они ещё целый год служить будут. Вопросы? Пожелания? Разойтись!

– Как же это? За что? Я же на четыре и пять, а теперь опять?

– Переваривай, переваривай. Сейчас папка зайдёт и скажет, что в Михайловку едет, так что, давай я тебе фокус покажу, – напророчил я, когда во дворе завёлся Москвич, и полез под родительскую кровать.

– Какой фокус? Ну, какой фокус, а? – пристал ко мне напарник.

«Вот и славно. Хорошо, что не подхожу – открыто, а спускаюсь – закрыто», – думал я, удобнее устраиваясь в дальнем уголке родительской спальни, и всё повторилось.