Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 138 (всего у книги 340 страниц)

Ещё посидел немного и, решив всё-таки уйти, встал и поплёлся в калитку искать деда, чтобы попрощаться.

Павел был в хате, где продолжал посмеиваться, но уже тише. Я снова ввалился без приглашения и доложил:

– Я до дома. Завтра поговорим.

– Мне уже всё понятно, – начал дед серьёзно, но снова рассмеялся.

Повернувшись к дверям, я успел сделать пару шагов, когда услышал:

– Ладно, если не хочешь сегодня узнать, кто это с тобой сделал, терпи до завтра, а если хочешь, сейчас объясню.

Я в нерешительности замер, ожидая, что снова услышу издевательский смех. Но дед молчал, вынудив меня задержаться и узнать, что такого он понял из моих спутанных слов, и кто это, по его разумению, разукрасил мои уши и не только их.

Когда подошёл и сел рядом на табурет, почувствовал резкую режущую боль и невольно коротко простонал. Сдержавшись, уставился на старика требующим объяснения взором.

– Говори уже, ёшкин-кошкин.

– Говорить я всего не могу. Рано ещё. А объяснить, что за твоё воспитание взялся наш родной мир, могу. Это я не только от кабанчика Борьки узнал, о котором никто не ведает, но и по сроку, который ты в мороке отбыл.

– За что? – перепугался я не на шутку. – А по какому сроку ты определил, что это он?

– По такому. Ежели кого из нашего мира уворовывают двоюродные или троюродные братья его, то мордуют не меньше недели. Это так положено у них. Чтобы больше от посредника узнать, чем они от ближнего к мамке брата отличаются. А тебя только пять минут постегали и отпустили. Правда, когда обратно тех сворованных возвращают, неделей этих, как бы не было вовсе. Не отсутствуют люди неделями, понятно излагаю?

– Это как у меня на Змеиной горе было? – зачем-то спросил я, хотя и так всё стало понятно.

– На змеиной или на подколодной, того не знаю и знать не хочу. Я в такие дали в своё время не хаживал. Клятву за Майкопом давал на настоящей горе. Недалече от места с дольменами, где проживал тогда.

Да, забыл сказать, что в дальних мирах они возраст людям меняют. Что там возраст. Они из тебя такое иногда слепят, что по возвращению или гавкать будешь, если там собакой в полону мотался. Или мычать как телёнок, ежели они из тебя коровку делали. Так что страхов можно натерпеться таких, что тебя, ежели не готов к ним, сведут потом в городской жёлтый домишко, где ослабшим умом самое место.

Не знаю, что со мной случилось после дедовых объяснений, то ли разум замутился, то ли защита какая в голове сработала, только пришёл домой, незнамо как, и до вечера ни на что не реагировал. Никак не укладывалась в голове новость о том, что до сих пор ничего по-настоящему не знал. То, что раньше даже во сне не могло присниться, теперь запросто происходило в жизни. И никто никогда в такое не поверит, потому как доказательств не остаётся. Даже время твоего отсутствия исчезает, будто его не было вовсе.

«Больше никогда в другие миры не пойду», – сгоряча пообещал я себе и, конечно, слова своего не сдержал.

Глава 16. Прояснение в золотой голове

Прошло три дня после моего злоключения или приключения, или обучения, или наказания, или ознакомления. После чего именно, за эти дни так и не решил, но несколько вариантов отобрал, как вполне возможные.

«Если не узнаю, что это было, точно попаду в жёлтый дом, – рассуждал я, не в силах избавиться от воспоминаний у-родинского наказания. – Конечно, не хочется к психам, но и прикидываться, что со мной всё в порядке, пока не умею. А первый кандидат на допрос, он же, к сожалению, последний – Павел. Никуда от него не денешься, а успокаиваться нужно, хоть тресни. И так уже три недели лета прошло, а я до сих пор и сам толком не посредничал, и за командой не следил».

Конечно оставалась надежда, что любезный дедуля всё держал под контролем, и с близнецами подобного перевоспитания не было. Но его слова о том, что скоро с некоторыми братьями случится нечто страшное, меня беспокоили. И беспокоили больше чем свои обидчики, кем бы они ни были.

Прикинувшись болезным и хорошенько отлежавшись, я успокоил путаницу в голове и, если не разложил всё по полочкам, то, по крайней мере, разложил по коробочкам, чтобы эти самые коробочки впоследствии либо положить на полочку, либо вышвырнуть. Оставалось заставить себя пойти к соединённо-штатному американцу и истребовать ответы.

* * *

Сиротливая Америка стояла на улице в гордом одиночестве. Наездник или главный заседатель отсутствовал и пребывал то ли во дворе, то ли в сарае, то ли в хате, то ли в огороде.

«Что со мной? Почему после упакованных коробочек начал думать во множестве вариантов? Мне всё равно, где сейчас дед. Найду и потребую ответы», – думал я по-новому, и уже всё прокрутил в голове, и по несколько раз представил, как старикан-таракан во всём признаётся. Даже варианты ответов были наготове. «Пусть только укажет верный, а потом за работу можно приниматься, а не смешить его, окаянного, или расстраивать непониманием чего-то для него очевидного».

Дед топтался возле распахнутой двери сарая и был чем-то удручён.

– Что случилось? – как можно участливей поинтересовался я.

– Нюрка одиннадцатая слегла, – начал дед причитать. – Приболела значит. И новобранец её глаз не кажет. Тут ты ещё в расстройстве, а помочь старику да за хлебушком сходить некому. Сам-то как будешь? Очухался? По ушам вроде да, а вот булочную мне не видно.

«Шутит старый. Значит не так всё плохо. Погожу с расспросами, подыграю ему, а потом приласкаю коробочками, упакованными и тяжёленькими, да по темечку его, упрямца. Колотить буду и приговаривать: Это тебе за пессимиста-хохмиста, это тебе за лётчиков-самолётчиков, это тебе за учительниц-мучительниц, это тебе за дворников-приборников», – размечтался я по своему обычаю.

– Ты что, заснул? Не переживай так за неё, она ещё всех Павлов переживёт, – пресёк дед мои рифмованные раздумья.

– Я за себя переживаю. И за парней. Пока нюни распускаю, там работа дожидается. И с тобой у меня счёты имеются. Так чего тебе надобно, старче? Хочешь стать столбовым дворянином в сто шестнадцатом мире? – пошёл я на деда в потешную атаку.

– Это хорошо, – молвил Павел и продолжил глазеть на сарай.

– Что хорошо?

– Хорошо, что очухался. У меня бы вскоре терпение кончилось, и я бы заслал за тобой.

– Сходить за хлебом? – предложил я.

– За хлебцем, конечно, надо. И за маслицем подсолнечным. И за картошкой. Всего понемножку.

– Я серьёзно спрашиваю.

– А я серьёзно отвечаю. Не бойся, на Родину не пошлю. Смотайся на Кропоткину. В магазин, что напротив твоей школы.

– А что мне Родина? В жизни тех хулиганов нет. Даже если есть, мне они нипочём теперь не страшные.

Я и сам захотел сходить к кинотеатру чтобы отыскать место, где мне крутили уши, а заодно поглазеть на афиши, просто так, на всякий случай, а вдруг там такие же, как в мороке.

В который раз поймал себя на мысли, что меня, и в самом деле будто подменили, и я начал думать и разговаривать на непонятном заумном языке.

Самым необъяснимым и пугавшим было то, что эта новая привычка начинала нравиться. «Совсем недавно, явился к деду после морока и двух слов связать не мог. Так долго объяснял, что со мной случилось-приключилось, а сейчас, поглядите на меня: встал с петухами и заговорил стихами», – задумался обо всём подряд и снова прослушал дедовские речи.

– Понял, почему? – спросил Павел уже раздражённо.

– Нет не понял. Я не слушал, а витал в облаках, – признался я, как на духу.

– Я бы и по глухонемому объяснил, ежели бы с пальцами своими совладал. Ладно. Идёшь на Кропоткину за буханкой ржаного, а если там масло постное есть, то и масла купи. Бутылку порожнюю с собой возьми. И трёшку вынь из ящика, что в столе.

– А почему не на Родину? Там на базаре и масло, и ржаной есть. Картошка опять же.

– Нельзя мне на Родину. Я там такой фокус выкинул, что меня до сдоха помнить будут и пальцами в спину тыкать. Так что мне от них ни молочка, ни маслица теперь не надобно. Поймал мысль или опять проспал?

– А про фокус этот расскажешь?

– Иди уже, разбойник. Будет нужда, не только про фокус расскажу.

Я чинно прошёл в дедову хату, не спеша всё приготовил, сунул деньги в карман шорт, а пустую литровую бутылку в холщовую сумку. Всё к походу в магазин было готово, и я вышел из хаты в образе озабоченного мировыми проблемами генерального секретаря КПСС.

– Гляньте на него, как он ножку тянет. Прямо одной пишет, а другой сразу зачёркивает. А ну бегом! И чтоб одна нога здесь, а другая опять здесь, – проворчал дед беззлобно, и я припустил в сторону улицы Кропоткина.

Поход в магазин много времени не занял. Дорога была привычной, по моей улице, прямо как в школу. Обернулся я быстро и, сдав деду сумку с бутылью масла и буханкой ржаного, протянул в кулаке сдачу. Дед восседал у обеденного стола и уже в свой черёд изображал председателя Политбюро.

– Спасибы не надо, я фокусами возьму, – решил я вернуть его в хорошее расположение духа.

Дед закрутился на табурете, словно тот начал нагреваться, а потом махнул рукой, встал, взял его в руки и понёс вон из хаты.

Уже во дворе догадался, что нёс он его к сараю. «Но там же есть табуреты, зачем там ещё этот?» – удивился я, а дед, на ходу начал обещанный рассказ про фокус.

– Фокус, как фокус. А то, понимаешь, оголили ляжки, бесстыдницы, и ходят по улицам, а нам, старикам, красней за них, – забубнил он по-стариковски.

– Какие бесстыдницы, какие ляжки? Я тебя о фокусе спрашивал, а ты о чём? – начал я раздражаться из-за невыполненного дедом обещания, когда тот уже устраивался на табурете.

– Так в том и фокус был, аки протест, что нечего им по белу свету ходить заголёнными дальше некуда. Правда, до сих пор не пойму, сам тогда осрамился или молодицу ту осрамил? Только как увидел её безобразию филейную, когда она в микроюбке не пойми зачем нагнулась посреди базара, тотчас во мне всё взбесилось. Так я тогда раскубрил пол-литровую банку сметаны, да и заметнул ей сзади, прямиком в блудное место. Ловко так заметнул, в самую ягодку угодил зарядом. Только пустая банка в руке корявой осталась.

Та в слёзы, значит, и обтекать начала. А торговки окаянные на меня ополчились и чуть взашей не вытолкали. И шумели ещё, шумели как. А я им палкой грозил, аки Пётр шведу, и обещанию тогда дал торжественную, что теперь мне от них ничего не надобно. Обещанию ту скрепил смачным плевком в их сторону. Так что с тех пор я по базарам и магазинам не ходок. И не потому, что немощный, а по принципу и убеждению.

Я рассмеялся от всей души. Конечно, поначалу не всё было понятно, что за причина была у деда в нежелании посещать родинский базар, но когда представил себе, что он там вытворил, не смог удержаться от смеха.

– Спасибо за фокус. Уважил. Что тебе ещё сделать? Может в одиннадцатый мир сгонять и узнать там всё? – решил я продлить хорошее дедово отношение ко мне и моё к деду.

– Не вымрут там без тебя, – и было мне ответом.

– Тогда побеседуем о грядущих изменениях? – осторожно закинул удочку, а вдруг разговорится старик, да и выложит всё, как обещал, когда в магазин посылал.

– Сам догадаешься. А если нет, значит, тебе двенадцатый напрасно ухи откручивал, и братьям своим тогда ты никакой не помощник.

– Деда, мне всего девять лет. Что я от той порки понять должен? Ну, будут изменения. Ну, будут плохие изменения. Но ведь хорошие тоже будут. Как у меня папин Москвич.

– А мне что? Моё дело сторона. Тебя на воспитание цельный мир взял. Зачем мне перечить? Пусть тебе ухи и дальше крутит да задницу на полоски шинкует. Только не пройдёт и полгода, беда случится. И наша миссия под угрозой окажется. Может, уже под вопросом висит. Это тебе нужно разбираться, и с кабанчиками, и с мороками. А мне уже можно или в норку дольменную прятаться, или на свалку кладбищенскую.

– Что же делать? Продолжать работу или ждать следующих воспитаний? – решил я дознаться, во что бы то ни стало. – В сарай пустишь или нет? Зачем ты его охраняешь?

– Чуда жду, – огрызнулся Павел. – Вдруг кто-нибудь умный явится и поговорит по душам.

– Так я сгоняю по кругу и проверю, как мои бойцы-близнецы? Ты же обещал не только про фокус поговорить, а теперь куриную попу изображаешь, – отомстил я за «кого-нибудь умного».

– Не язык у тебя отрос, а жало от кинжала. Умеешь попасть в самую луковку, а всё одно ума нету. Золотая голова, но дурачку досталась. Ну, это я любя так над тобой измываюсь, как и мир наш тоже. Ступай, конечно, с Богом. А я тут посижу. Вдруг Нюрка покличет.

Я понял, что большего от деда не добьюсь и отправился к соседу в гости.

«Уж тот должен о всех мирных делах знать. Истребую доклад или, как дед говорит, рапорт», – решил я и пошагал в сарай.

Глава 17. Мороки продолжаются

Вышел в одиннадцатый мир и увидел, как баба Нюра спокойно ковырялась в огороде и даже что-то напевала. Я свернул направо и между грядками шумно побрёл к хозяйке. «Издали меня услышит и не испугается, – рассудил про себя и подивился тому, что увидел вокруг. – Давненько меня в одиннадцатом не было. Вон как тут всё поменялось».

– Здорова, служивый, – приветствовала меня бабушка. – Как жисть-здоровья? А то наш Александр расхворался и не заходит совсем. Говорят, с головой что-то. То ли ударился, то ли температурит.

– Да что с ним сделается, – по-взрослому поддержал я беседу. – А мне про вас дед Паша сказывал, что вы захворали. А вы вон, в полном здравии. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Он у сарая сидит, вас дожидается.

– На кой я ему? Пусть свою Анку охаживает, – удивилась в ответ баба Нюра.

«Что-то с ней не то. Ладно, пойду, сам всё узнаю. Жаль маскировку забыл. Нужно было взять что-нибудь на такой случай.

…А ещё старший посредник. Должен всех учить, что и как делать, а сам балбес балбесом. Золотая голова досталась, и правда, дурачку. Но после у-родинцев работу над ошибками я сделал, и написанные под диктовку просьбы к мирам выучил назубок».

– Мир чужой, от глаз меня сокрой! Мир чужой, от глаз меня сокрой! Мир чужой, от глаз меня сокрой! – на всякий случай, повторил три раза, отойдя подальше от занемогшей бабушки.

Когда, по моему убеждению, просьба миром была выполнена, отправился домой к одиннадцатому, чтобы справиться о здоровье и узнать последние известия. А вот рассказывать дружку о своих злоключениях не хотел, даже наоборот, решил из них сделать тайну, сокрытую мраком.

Подошёл к забору двора и прочирикал по синичьи: «Тьи-пу, тьи-пу. Тить-тить!» После стал ждать, когда одиннадцатый боец прибудет на вызов.

Напарник не торопился, а я всё ждал, и уже ещё пару раз чирикнул, но никакой реакции не последовало. Прошёл мимо окон в сторону угла с улицей Туапсинской, решив отойти подальше и залихватски свиснуть наш дальнобойный вызов, но передумал, и вместо этого вернулся к калитке и крикнул:

– Бурун!

Постоял, подождал и прокричал снова:

– Барон!

«Не выходит и всё тут. Сейчас заору: Баран! Как он меня обзывал, и пусть потом обижается», – решил я и, вдохнув поглубже, собрался крикнуть снова, но не успел и ойкнуть, как чья-то сильная пятерня поймала меня за правое ухо.

«Вот как ты сокрыл меня, мир чужой?» – успел подумать, прежде чем повернулся и увидел рассерженного одиннадцатого папку.

– Тебе запретили из дома выходить? – недобро спросил чужой родитель, не заметив подмены.

«Слава Богу, не хулиган, – промелькнуло в голове. – Хорошо, что нас и родной отец не различает, где одиннадцатый, а где я. Лишь бы одновременно перед глазами не выскочили».

– Кажется… Вроде… – попытался оправдаться, но в голову ничего умного не пришло.

– Марш домой! – отдал команду, чем-то взбешённый отец и с силой потянул за ухо в сторону калитки, а когда я тронулся с места и разогнался, отпустил.

Что предпринять в данной ситуации, придумать не смог, а только осознал, что так или иначе придётся войти во двор. Решил, если все при виде меня с одиннадцатым впадут в замешательство, рвану что есть мочи к бабе Нюре, потом в сарай, затем в свой мир, а там сразу же запечатаю проход. Потом пусть миры разбираются, кто из них в моём несокрытии виновен. А если соседский близнец где-то замешкается, пошумлю во дворе, чтобы он услышал и успел спрятаться.

Когда подбежал к калитке, схватился за щеколду и открыл её, как можно громче, так что даже Кукла затявкала. Потом вошёл во двор и начал причитать:

– Ну вышел на пять минут. Получилось так. Мне теперь все каникулы взаперти сидеть?

А дальше бросился к Москвичу, протиснулся в открытое водительское окошко и нажал на сигнал. Автомобиль громко и испуганно просигналил: «Би-би-и!»

Отец вошёл в калитку сразу после моей выходки с сигналом.

– Марш в комнату, и чтобы целый день учился не покладая рук. На рыбалку всё лето не поедешь. На улицу ни шагу. А в понедельник к доктору отвезу! – зло и бескомпромиссно заявил разгневанный папка.

«Что мне теперь близнец скажет? Явно не спасибо», – разволновался я и юркнул в дом, чтобы заскочить на место, на которое послал отец.

На веранде никого не было, и я рванул в коридор. «Лучше, конечно, чтобы он спрятался под бабушкину кровать или в шкаф. Или на чердак махнул. Лишь бы мамы его и бабули дома не было, – понадеялся я, а сам распахнул дверь кладовки, в которой была лестница на чердак. – Никого. Значит, придётся зайти в комнату».

Вошёл в первую комнату, которая служила и кухней, потому что здесь стояла печка, и бабулиной спальней. Тоже никого. Прошёл дальше в спальню родителей. И там ни души.

«Все в зале собрались и меня дожидаются?» – живо представил бабулю в платочке с печальным лицом и маму его, плачущую и держащую на руках перепуганного Серёжку.

Входить в зал расхотелось, и я затаился, чтобы услышать хоть какой-нибудь звук.

«Тишина. Придётся войти и завалиться на кроватку. Сделать вид, что вовсе не выходил из дома. Там дождусь его, голубчика. А потом объяснюсь», – решил я и с силой открыл двери зала, а потом, не глядя, шагнул к пригрезившимся родным.

– Кого потерял? – спросил одиннадцатый, оказавшийся за моей спиной.

В зале, к счастью, никого не было. Только что-то меня крепко озадачило, и я не торопился поворачиваться лицом к… К кому? Отвечал мне точно не закадычный приятель.

– Ты из какого мира? – спросил я в надежде, что одиннадцатый ушёл в другой мир, а ему на замену прибыл кто-то из нашей четвёрки, десятый или девятый.

– Ш-шестой, а что? – доложил напарник, заикнувшись.

Я мигом повернулся и уставился на осунувшееся лицо шестого. «По-настоящему болен, но почему он здесь вместо одиннадцатого? И где тот прохлаждается, пока я устроил такой переполох, что когда вернётся, точно в обморок свалится. Мы-то с шестым смоемся, а ему и уши открутят, и учиться заставят, и на рыбалку не возьмут».

– Здравствуй, шестой, – протянул я руку, и мы поздоровались. – Что тут делаешь, и где одиннадцатая мама с бабулей?

Александр посмотрел на меня мутным взглядом, поморгал глазами, словно наводя резкость, затем затряс головой.

– Что с тобой? – испугался я взгляда.

– Я подхожу – открыто. Спускаюсь – закрыто. Вылезаю – снова открыто. Залезаю – опять закрыто, – завёл невразумительную речь напарник, а я вспомнил слова бабы Нюры об одиннадцатом, что тот ударился головой, и теперь с ним что-то не так.

– Где его мамка и бабуля? Куда спрятаться, когда они на твои вопли сбегутся? – заволновался я за себя, а не за подчинённого.

– Мамка в Михайловке плачет. Бабуля на Хлебогородке. Я спускаюсь, а там закрыто, – продолжил бредить шестой.

– Уже легче. А почему мамка плачет?

Что-то в его словах не просто встревожило меня, а начало сверлить в голове со скрежетом и скрипом, и не давало сосредоточиться.

– Как табель увидела, сразу в слёзы. А я спускаюсь…

– Какой табель? И что там закрыто, объясни уже, наконец, – не выдержал я, то ли бреда шестого, то ли скрежета сверла в голове, и вспылил. – Ты как себя чувствуешь? Что с башкой?

Я затряс дружка за плечи в надежде, что он придёт в себя, и взгляд его прояснится, но занемогший собрат ни на что не реагировал, а пребывал в своём открыто-закрытом мире.

«Стоп. А ведь точно, в мире. Знать бы как с ним общаться, чтобы спросить, что с бойцами?» – только подумал, как сразу же почувствовал тёплое дуновение.

– Иттить колотить, – вскрикнул я и отпрянул от «с-ума-шестого», который вытянул губы трубочкой и дул мне в лицо.

– Подумал, мир отвечает, а это ты с шуточками, – заголосил я и чуть было не кинулся на друга.

Во дворе завёлся Москвич, и моё расследование было прервано. Я метнулся к окну посмотреть, что там происходит.

– За мамкой едет в Михайловку, – сказал болезный напарник.

– А про учительницу с табелем, что скажешь? – решил я продолжить разговор, лишь бы снова не услышать открыто-закрыто.

Но разговора не получилось. Дверь на веранде с шумом отворилась, и я тотчас же выскочил в спальню родителей, чтобы нырнуть под кровать.

– Куда ты опять делся? – прозвучал недовольный голос одиннадцатого папки, когда тот проходил мимо.

– Я спускаюсь, а там закрыто, – отозвался шестой.

– Снова в прятки играем? – всё больше раздражался отец, не только не видя шестого, но и не слыша его.

– Подхожу – открыто, – донеслось из зала.

– Вылезай, я знаю, что ты под кроватью, – заявил отец, а у меня всё так и затрепетало внутри.

Почувствовал, что вмиг стал маленьким и безвольным. «Что творится? Очередной морок? Или сон?» – замелькало в голове, когда отцовские шаги начали приближаться.

– Вылезаю, – взвизгнул я по-детски и вылез навстречу неминуемому наказанию.

«Это мир сокрыл от глаз не меня, а шестого. Мы же оба для него чужие, вот он и перепутал», – тщетно успокаивал себя, когда меня снова схватили за ухо и потащили в зал к сидевшему у всех на виду шестому.

«Слава Богу, хоть он сокрытый», – вздохнул я с облегчением.

Отец одиннадцатого с силой толкнул меня на кровать, и я пристроился рядом с сидевшим и раскачивавшимся близнецом.

– Давно замаскировался? – спросил я шёпотом у дружка, давясь от странного чувства страха и неудержимого хохота, угрожавшего вот-вот вырваться из груди.

– Я в Михайловку, а ты дома сиди. Даже во двор не выходи, пока бабушка не придёт, – строго-настрого наказал одиннадцатый папка.

– Я подхожу – открыто, – ответил ему шестой.

– Заработало, – согласился я с братишкой, думая об отводе глаз, которое вывернул наизнанку одиннадцатый мир.

– Конечно, заработал, – отозвался отец. – Кто знал, что ты нас так подведёшь? А теперь сиди и учи всё, что нужно.

– Что он учить требует? – спросил я у шестого бойца, когда отец вышел из дома и зашумел, открывая ворота.

– Я не сумасшедший, – неожиданно пришёл в себя братец. – Я в толк не возьму, что случилось?

– Головой не ударялся? – решил я подсказать, а заодно и избавиться от дрожи в груди.

– С чего вдруг?

– И ладно, – отмахнулся я. – Когда же одиннадцатый вернётся?

– Откуда? – не понял напарник.

– Из твоего мира, наверное. Почём мне знать? Зачем вы с ним поменялись? – занервничал я и накричал на близнеца.

Шестой снова впал в помешательство и забубнил:

– Я ему, как человеку объясняю, что спустился, а там закрыто. А когда вылез, там опять открыто. Что непонятно?

Я не стал спорить, а сел рядом и задумался. Что-то тревожило, а вот, что именно, осознать не получалось. Мысли так и метались то к порке на Родине, то к несуразностям этого дня.

«Дед о чём-то таком предупреждал. Только тогда мир взял и вмешался в моё воспитание. А если мы все, как шестой, разом в дурачков содинаковимся, работе нашей точно конец».

– Нужно найти одиннадцатого, – сказал я шестому.

– Чудак-человек. Я же говорю: закрыто, – пробубнил сам себе напарник и продолжил изображать маятник.

– С кем разговариваешь? – спросила меня вернувшаяся домой бабуля.

– С кем, с кем. С домовым, – огрызнулся я бабушке, скорее от неожиданности, чем по злому умыслу.

– Домовой, домовой. Ты в трубу нам не вой. Не воруй златых колечек, а сиди себе за печкой! – весело и беззаботно, а главное, во весь голос рассказал считалочку занемогший Александр.

Я цыкнул на юмориста и замахал руками, а бабуля грустно взглянула на меня и сказала:

– Видать и впрямь сказился.

– Всё со мной в порядке. А папка уже уехал? – сменил я тему разговора.

– Уехал. А ты что, на гульбу собрался?

– Я на пять минут к бабе Нюре и сразу назад, – соврал я бабушке.

– Сбегай, коли невтерпёж. Только не пугай её стишками скаженными.

«Какими стишками? – обомлел я. – Она что, услышала, как шестой разговаривал?»

– Не работает! Не работает! – начал кричать в голос, лёгкий на помине.

Бабуля вздохнула и ушла, а я недолго посидел рядом с товарищем, посочувствовал и удалился.

* * *

Чем ближе подходил к калитке бабы Нюры, тем сильнее беспокоился. Чувство тревоги словно догоняло меня. Словно не давало оставить всё, как есть и убежать домой. Как мог прогонял его, но оно никуда не девалось, а всё больше усиливалось и углублялось.

Сдаваться мне не хотелось, и я поднял глаза вверх и обратился к миру:

– Мир номер одиннадцать, спасибо за шуточки. Теперь можно глаза не отводить. А мне пора искать твоего посредника, так что извиня… А-ай!

Не успел договорить, как в меня выстрелило таким морозом, таким лютым холодом, такой стужей, что мигом обожгло лицо, глаза и уши, а задушевная беседа с миром обратилась в пронзительный вопль от боли.

Я рухнул коленями на тротуар, так и не дойдя калитки. Ноги подкосились от нахлынувшего ужаса, глаза отказывались или открываться, или видеть, а потрогать их руками я не решался.

Когда начал приходить в себя, первым делом ощупал голову. Голова была в порядке, только покрылась инеем, но он сразу таял, как только я к нему прикасался. Это вселяло надежду, что не всё так плохо. Мне неожиданно подумалось, а не такую ли морозную травму получили дружки-пирожки от одиннадцатого мира. Вдруг и мне теперь останется ходить, ничего не видя, и бубнить про открыто-закрыто.

Я прижал обмороженные уши ладонями к голове и начал отогревать их. Боялся даже подумать, за что это мир так безжалостно поступил.

«Чуть-чуть до Америки не дотянул», – пошутил я, когда глаза начали видеть, после чего приметил знакомую скамью.

Поднялся на ноги и почувствовал прохладу от отсыревшей рубашки. Шагнул в калитку, прошёл по двору и заглянул в огород. В огороде никого не было, и я вернулся к хате, стукнул пару раз в окошко и позвал: «Баб Нюра».

Вместо отзыва, бабушка сама вышла на крыльцо и уставилась на меня испуганным взглядом.

– Батюшки свят! Что приключилось? На тебе лица нет, – запричитала она и заохала. – Кто тебя окатил? Неужто поймали обоих и святой водой охаживали?

– Это у вашей калитки с миром конфликт случился. Бог с ним. Я попрощаться зашёл. Предупредить, что возвращаюсь. Разрешение на проход, опять же, спрашивать нужно.

– Иди, касатик. Иди с Богом, – разрешила сердобольная бабушка и я пошагал к сараю, дверь в который была закрыта.

Подошёл, взялся за ручку и увидел заботливо выведенную надпись: «VI».

«Нет… Нет! Не-ет!» – сначала завопил про себя, а потом душевный крик вырвался наружу.

– Нет! Такого быть не может! – заголосил благим матом. – Это морок. Так не бывает…

– И этот тронулся, – услышал за спиной причитания бабы Нюры.

С силой рванул на себя дверь шестого мира и почти запрыгнул в левый лаз подвала. Уже в полёте отметил: «Спускаюсь – открыто».