Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 131 (всего у книги 340 страниц)

Открывать глаза стало страшнее, чем ещё недавно закрывать, и я впал в ступор. Тщетно пытался свыкнуться с нахлынувшими ощущениями. Время шло, а я не успокаивался. Время тянулось, густело, застывало, а я стоял. Ждал, а вот чего, и сам не понимал, пока не устал и ждать. Пора было решать, вхожу в пещеру или возвращаюсь домой с позором и мокрыми от страха штанами.

И тут я разозлился. На самого себя, а не на каких-то обидчиков или шутников. Начал ругаться и обзывать себя неприятными словами, чтобы хоть как-то настроиться на маленький подвиг.

И вот оно, чудо. Я сделал первый шаг. Сделал, как делает боец, который после тяжёлого ранения заново учится ходить.

«Вот мой первый шаг в сказочку, получили? Вот мой второй шаг туда же», – подбадривал себя и шёл в неизвестность.

В ушах появился мерзкий гул, мурашки заплясали дружнее, а волосы и вовсе сошли с ума: принялись подпрыгивать и меняться друг с дружкой местами. А я всё шёл, и шёл дальше. Шагал, незнамо куда, и считал: «…Три, четыре, пять».

Пещера не заканчивалась, зато гул начал стихать, мурашки принялись мельчать и слабеть, волосы замедлились и перестали метаться от чубчика к затылку, но всё ещё шевелились. А я топал и считал. Боялся остановиться, но ещё больше боялся открыть глаза. Так бы и забрёл, неизвестно куда, если бы не чей-то короткий смешок.

Мигом замер, как вкопанный.

Смешок повторился, и я понял, что уже нахожусь в нужном месте, а, главное, что я не один.

Всё ещё не открывая глаз, робко спросил:

– Кто тут?

В ответ со смеха прыснуло уже несколько голосов, а потом я услышал одиннадцатого.

– Распрягайся.

Всё ещё неуверенно, но уже без страха, открыл сначала один глаз, потом другой. Когда привык к полумраку, увидел, над чем смеялись остальные: я стоял в шаге от ракушечной стены, лицом к ней.

Мрак продолжил рассеиваться, и взору представилось круглое помещение с серыми стенами и редкими непонятными символами по периметру. Просторное пустое пространство, если не брать во внимание нескольких моих копий, будто отражавшихся от меня, только в разных позах и одеждах.

Помещение было шагов десять-двенадцать в ширину, или чуть больше. Свет падал откуда-то с потолка. Вверху имелось отверстие, и немного солнца пробивалось сквозь широкую дыру, похожую на дымоход.

Насчитал четырех своих двойников, а одиннадцатый тут же представил меня присутствовавшим:

– Это наш старший. Александр-двенадцатый, – и, повернувшись ко мне, познакомил с собравшимися. – Это Александр-первый, это седьмой, это девятый.

Я машинально кивнул. Минуту назад думал, что совершал невообразимый подвиг, а оказалось всё просто. Нет никакого выдающегося поступка, и никогда не было. Все начали подходить ко мне, по-взрослому трясти руку, хлопать по спине, о чём-то говорить. Я что-то отвечал, о чём-то спрашивал.

Воспоминания о знакомстве с двойниками остались обрывочными. Помню, как заходили следующие Александры, как вырастали из ракушечника их вытянутые вперёд руки. Как они смешно чеканили шаги, и как их встречали остальные.

Все вокруг добродушно посмеивались друг над другом, но всё это было позже, а сперва я не на шутку испугался, когда осмотр помещения навёл меня на тревожную мысль, что все мы находимся глубоко под землёй, а выхода нигде не видно. Только знаки, оказавшиеся римскими цифрами, были нарисованы на ракушечнике чёрной краской. I, II, III... Ровно двенадцать знаков.

На выручку, как обычно, подоспел одиннадцатый.

– Выход ищешь? Так ведь нет его. И никто нас здесь не потревожит. А выходить нужно, как и входить, зажмурившись, и прямо под ту цифру, в которую тебе нужно. В тот мир, который тебе понадобился. Кстати, цифры эти знаешь? – спохватился он.

– Хэ с двумя палками моя? – смутившись, уточнил я.

Хотя, чего смущаться? Одиннадцатый был умнее и шустрее меня. И сам он об этом знал. Лишь бы не задавался, не воображал через меру. В тот момент я готов был ему всё прощать. И хоть сто раз кряду.

Когда все собрались, когда перестали знакомиться, озираться по сторонам, балагурить и ободрять друг друга, как солдаты перед боем, в воздухе повисла мёртвая тишина.

Зачем, рискуя нервами и здоровьем, мы собрались, никто из нас не знал. Может, переволновались и все разом забыли о своём задании.

Долго разглядывали друг друга и пытались найти или подсказку на своих бледных лицах, или разницу между собой. Но все были зеркальными отражениями друг друга. Кроме одежды, все мы были точными копиями себя самих, а возможные мелочи мешал разглядеть полумрак подземелья.

От затянувшегося приключения мы явно устали, но всё равно старательно перебирали варианты забытого задания, пока не пришли к общему мнению, что этот октябрятский слёт нам устроили для знакомства. А ещё для преодоления страхов и неверия. Страхов, что всё, о чём трепались наставники, окажется правдой. Или страхов, что окажется неправдой. Для осознания, что всё это не шутки, и теперь наши знания об окружавшем мире можно сжечь, а пепел развеять по ветру.

И здесь я не утерпел и спросил:

– Выход точно работает? Вдруг, не получится разойтись? Вдруг, мы застряли?

– Не дрейфь. Выход работает, так же, как вход, – начал всех успокаивать одиннадцатый.

Оказалось, кроме всезнайки соседа, ещё трое из нас уже бывали здесь на тренировке. Одного даже дед Паша приводил, когда попросил его отца съездить за ракушкой.

Близнецы разом успокоились и начали расспрашивать друг друга обо всём подряд. За пару часов таких расспросов я узнал для себя уйму интересного.

Во-первых, не все братья перешли во второй класс. Была среди нас пара третьеклассников. Оказалось, они пошли в школу с шести лет, а не как остальные с семи. Во-вторых, не все детство провели в городе. Была троица, которую до школы растили у бабушки в станице. Один из них до шести лет носил бабушкину фамилию. В-третьих, не у всех отцы разъезжали на «Запорожце», как мой, а у большинства уже имелись «Москвичи». Только у одного из Александров отец гонял на мотоцикле с люлькой. В общем, разницы хватало. Всё это сначала нас настораживало, потом стало забавлять.

Время летело незаметно. На душе всё пришло в норму, но, как и всегда, одиннадцатый взял инициативу и всё испортил. Предложил закругляться и расходиться.

Близнецы разом опомнились, зачесали затылки, закивали, потом построились по кругу каждый лицом к своему номеру мира.

Одиннадцатый строго спросил:

– Все готовы? – тишина явилась подтверждением, и он скомандовал. – Первый пошёл!

И Александр-первый зажмурился и начал печатать шаги прямиком на стену. Исчез он точно так же, как все мы появлялись, постепенно. Я остался стоять, потому что мой номер двенадцать, стало быть, должен уйти последним, но прозвучала следующая команда: «Остальные тоже свободны».

Не успел зажмуриться и шагнуть, как новоиспечённый командир остановил меня вопросом.

– Сань, а ты на велосипеде?

Я пожал плечами.

– По крайней мере, был. А что?

– До дедова двора не доедем вместе? А то я на автобусе добирался с рыбаками. Прикинулся, что чей-то сын и залез к ним в ПАЗик. Никто не разобрался, чей именно, и меня прямо до Кубани подвезли. А потом сбежал, – одиннадцатый то ли умело врал, то ли бахвалился находчивостью.

Я не поверил в его историю и начал выпутываться:

– Сам знаешь, по городу вдвоём на одном велосипеде ездить нельзя: милиционеры ниппеля скрутят.

Я действительно не знал, радоваться такому попутчику или нет. Вдвоём веселее, конечно, только пешая прогулка от станицы до дома меня не радовала, и я спросил:

– Маскировку захватил?

– Нет, – покачал друг головой. – Прорвёмся до района, а там что-нибудь придумаем.

– Валяй. Только я первым пойду. Не хочу здесь один оставаться.

К тому времени уже все близнецы разошлись, в подземелье стало тихо и жутко. Одиннадцатый, соглашаясь, кивнул. Я повернулся лицом к цифре XII, вытянул вперёд руки, зажмурился, как перед прыжком в воду и, ободряя себя, скомандовал:

– Двенадцатый пошёл!

Ощущения повторились. Воздух после первого же шага наэлектризовался, мурашки забегали, волосы зашевелились, в голове загудело. Все чувства, хоть уже были знакомыми, всё равно, ввели меня в состояние шока.

Я считал каждый шаг и шёл вперёд. Ждал, когда вокруг всё утихнет, чтобы открыть глаза.

Всё затихло быстрее, чем во время входа. Это и понятно, ведь входил я медленно и неуверенно, потому что воображал всякую жуть.

Открыл глаза уже на выходе из пещеры. Первым делом осмотрелся. Вокруг никого. День по всем ощущениям должен был близиться к завершению, но солнце всё ещё сияло в зените.

Так, размышляя ни о чём, поймал себя на мысли, что боюсь обернуться и заглянуть в волшебную пещеру. Боюсь, и всё тут. Необъяснимый страх взял и поселились во мне напоследок.

Пришлось сделать вид, что заступил у входа на караул. Простоял так до тех пор, пока не услышал хруст ракушки под ногами одиннадцатого. А он, как ни в чём не бывало, насвистывал и пребывал хорошем настроении.

Только через его плечо я внимательно изучил вход в пещеру. Пытался запомнить подробности, чтобы в следующий раз не искать её и не сомневаться.

Одиннадцатый посмотрел на меня и, не догадавшись о причине моего мандража, спросил:

– Что не так? Если передумал, говори сразу.

– Вход запоминаю, – успокоил я братца. – Не дрейфь, не передумаю. Айда за великом.

Я перестал беспокоиться, когда нашёл велосипед там, где оставил. Больше того, я совсем перестал о чём-либо переживать, и мне стало абсолютно всё равно, что будет дальше. Заберут велосипед или нет, надерут уши по приходу домой или нет.

Не то чтобы апатия захлестнула, нет, вот, только чувство было до этого дня незнакомое. Чувство, что всё плохое и хорошее уже произошло, и мне плевать на остальное, что ещё может случиться. Сил переживать, о чём-нибудь у меня не осталось.

Мы пошагали вниз по тропе, по очереди толкая и перетаскивая мою самоделку, готовую безвозвратно выскользнуть из наших потных ладошек. Уже перед самым выходом на дорогу предусмотрительный сосед предложил спустить накачанные колёса, чтобы велосипед не забрали хулиганы и сразу на нём не уехали. Мол, никому не охота будет возиться с нерабочим великом.

Я вяло возразил, что после этого его ещё тяжелее будет толкать. Так мы спокойно беседовали и шли через станицу, через мост и дальше в сторону родного дома.

После Сенного путепровода мы осмелели и вдвоём взгромоздились на велосипед. Начали колесить по дороге, как ни в чём не бывало, будто делали так не первый раз.

Одиннадцатый окончательно расслабился на багажнике и начал меня просвещать на все темы подряд.

– Знаешь, как шпана наш район называет? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Пёстрый край. Ну, есть ещё Родина рядом. Второй вокзал дальше. Ефремову сейчас проезжаем.

Он болтал и держался за мои бока, а я крутил педали. Ехали мы медленно. Ноги ужасно гудели, но я не подавал вида. Думал, что хоть в чём-нибудь, но должен быть лучше этого всезнайки.

«Я очень выносливый. Нет, бегаю я медленно, зато могу долго бежать. Потому что выносливый», – внушал себе и слушал одиннадцатого в пол-уха.

Мы и не заметили, как свернули на улицу Майкопскую и доехали до дедовского квартала. Только его стариковский окрик привёл нас в чувства.

– Стоять! Смирно! Вы что это? Ополоумели? Хотите, чтоб вас обоих увидели? – орал дед, вытаращив глаза, и тряс бородой.

Он давно уже нас заметил, да мы и не скрывались совсем. Расслабились и напрочь обо всём забыли. Павел почти полквартала проковылял нам навстречу, грозя своей палкой, ругаясь и молясь одновременно, а мы ни ухом ни рылом.

Я моментально осознал ошибку, да и близнец мигом стащил с себя рубашку и начал придумывать, как бы приспособить её на голове, чтобы спрятать лицо. Но дед уже ревел благим матом:

– Марш во двор! Ща палкой по спинам перекрещу олухов. Наказания Господние. Бегом в калитку!

Одиннадцатый шмыгнул вперёд. Прижался к забору и наклонил лицо пониже, чтобы никто не признал в нём второго меня. И я бегом потолкал свой Орлёнок, пока вместе с ним не влетел к деду во двор.

Калитку я оставил распахнутой, так как Павел за нами не угнался. Прислонил велосипед к углу времянки и начал кое-как успокаиваться. Осмысливать приключившееся, а заодно искать глазами более шустрого компаньона.

Одиннадцатый намеренно завозился в сарае, подавая сигнал, где именно он схоронился, не бросив меня на растерзание, и я пошёл к напарнику.

Пока старикан прогулялся от места нашей встречи до сарая, мы уже устали торопить, положенный в таких случаях, нагоняй. Но вот, наконец, и дед.

Павел медленно и чинно ввалился в сарай, а по его улыбавшемуся лицу ничего толком понять было невозможно. Вроде как, не злился он на нас, шалопаев.

– Стало быть вас надо поздравить с почином? – спросил дед и, прищурившись, продолжил. – Стало быть, вы теперь заправские посредники? А вы в курсе, бесовское отродье, что если вас кто увидел, покою враз лишился? Вы о нас, взрослых, своими кочерыжками капустными подумали? Пороть вас нужно, а нельзя.

Дед не успокаивался и продолжал ещё долго причитать, а мы стояли, глядели в бетонный пол и боялись пошевелиться. Единственной нелепицей в картине нашего порицания было то, что дед, вроде как, ругался, но лицо его было довольным, и он не таясь улыбался. Просто, цвёл, как майская роза.

Мы ещё немного постояли для приличия, наблюдая за наставником исподлобья, так, на всякий пожарный случай. «Вдруг, возьмёт что-нибудь в корявую руку да огреет по башке?» – думал я, но всё обошлось. Наконец, Павел успокоился и потребовал подробный рапорт о проведённом мероприятии.

Одиннадцатый первым попросил прощения и взял вину о велосипедном происшествии на себя. Потом он начал докладывать, а дед расселся на табурете и невозмутимо слушал. Я же помалкивал, стоял и дожидался, когда всё закончится, и можно будет уйти, и уже одному получать сполна то, что жизнь приготовила на закуску.

О том, что обязательно получу награду за самостоятельность, я не сомневался, и день двадцать третьего августа, просто так закончиться не мог. Наказание было неминуемым. Меня просто обязаны были проучить хоть за что-нибудь. Хоть за какую-нибудь мелочь. Для моего полного, так сказать, удовольствия.

Доклад одиннадцатого я не слушал, а напарник всё сыпал и сыпал подробностями. В конце концов, дед остановил его словоблудие и палкой указал на левый лаз подвала.

– Теперь вам сюда. Там вас Нюра дожидается. Рапорт ей в сокращении расскажете. Она к подробностям дюже чувствительная. Такого себе вообразит, что Вторым Пришествием не обойдёмся.

Близнец откланялся и шмыгнул в подвал, а дед уставился на меня и, округлив глаза, рявкнул:

– А вы, фон-барон, ещё тут?

Мне по два раза повторять не нужно. Кинулся к велосипеду, схватил за руль и потолкал на улицу, на дорогу и дальше в сторону дома. Ехать на нём совершенно не хотелось, и я напоследок, как мог, оттягивал возвращение.

Было уже часов пять вечера, когда я распахнул калитку родного двора.

Кукла не удостоила меня никаким приветствием, даже головы не подняла. «Откуда она всё знает? Чувствует как-нибудь, что это я пришёл, а не кто-то другой? Мне бы такой нюх», – размечтался я, но собакой быть быстро расхотел.

По двору расхаживала бабуля, на пороге с братом на руках сидела мама, даже отец что-то мастерил в загоне для кур. Все посмотрели на меня, но никто ничего не сказал.

– Кушать будешь, тимуровец? – через пару минут спросила мама.

К такому повороту я точно не был готов, и что ответить не нашёлся. Конечно, я знал, кто такие тимуровцы, но считал, что никакого отношения к ним не имел.

Сначала насторожился, а потом усердно закивал, пока её следующий вопрос совсем не вывел меня из равновесия.

– Дед тебя не кормил? И где обещанное варенье?

«Так вот оно что. У меня, оказывается, оправдание есть. Я целый день трудился за банку варенья и пачку печенья. Значит, я Мальчиш-плохиш, а никакой не тимуровец. Ну, бабуля. Ну, удружила. А ведь я её ни о чём таком не просил», – обрадовался я, и тут меня словно прорвало.

Врал, в подробностях расписывая все якобы выполненные работы. Фантазировал умеренно, но со вкусом. Соображал, что же такого обычного могло со мной случиться, и сам верил во всё сказанное. «Я теперь в двенадцати лицах, значит, мне всё нипочём», – подбадривал себя и своё краснобайство.

Меня накормили завтраком, обедом и ужином одновременно, а я облизывал пересохшие губы и ел, ел. Потом удалился в сторону своего теперь уже посреднического ложа.

«Койка Александра-XII, не абы кого», – подумал и обессилено повалился на кровать.

Так закончился полный событий день, а впереди, суча ножками, уже ждало неведомое, но увлекательное будущее. И первый пугавший морок, и первое прямое общение с миром, и первые робкие прогулки с близнецами, и первая работа над ошибками. Полным-полно всего интересного и невообразимого.

– Где вы, приключения? Иду к вам. Встречайте, – шептал я, проваливаясь в сон.

Глава 4. Первые цветочки

Я стал замкнутым и нелюдимым. Казалось, что из-за своих приключений сделался взрослым, поэтому с друзьями и одноклассниками общаться не хотелось.

И забот прибавилось: нужно было себя постоянно контролировать. Всё время держать в голове мысли о тайнах, чтобы нечаянно о них не проболтаться.

Настроение портилось постоянно, и не было впереди ничего, что могло отвлечь или успокоить.

С родителями и бабулей не клеилось. На вопросы отвечать они не хотели, а идти к строптивому Павлу у самого не было желания. Я вредничал к месту и не к месту с ровесниками, со взрослыми. То и дело получал нагоняй, но поделать с собой ничего не мог.

Первое сентября давно прошло, и я ходил, опустив голову, в опостылевшую школу. Своей первой учительнице, ни с того ни с сего нагрубил. Дал понять, что больше не хочу учиться во втором классе, потому как, мне давно пора в третий. Она снисходительно улыбнулась и продолжила обучать наравне со всеми.

Дома усиленно корпел над уроками, читал все детские книги подряд, а когда их стало не хватать, пришёл в школьную библиотеку и потребовал учебники для третьего класса. Меня, конечно, тотчас выдворили, как расшалившегося шалопая.

Делать было нечего. Так или иначе, оставалась одна дорога в дедов подвал, а оттуда в чужие миры. Других занятий или интересов у меня не осталось.

Кое-как вытерпел до октября. Осень ещё не вступила в права, но стало заметно прохладнее. «Теперь на голову можно что-нибудь напялить для неузнаваемости, и вперёд», – кумекал я, когда собирался к деду.

Оделся теплее и, на всякий непредвиденный случай, захватил пол-литровую бутылку из-под лимонада, давно приготовленную и наполненную обычной водой.

Но в этот раз Павел на посту не сидел, а возился где-то во дворе. То, что он от калитки ни ногой, я знал точно, а вот какие у деда имелись на то настоящие причины, уже сомневался. «Если он немощным только прикидывается, а на самом деле сарай волшебный охраняет?» – понадеялся я, и покликал хозяина через забор, но мне никто не ответил.

«Дрыхнет», – решил я, осторожно открыл калитку и начал красться в сторону сарая.

Прошёл все окна, что таращились из белёной стены, свернул направо за времянку… И тут, на тебе! Дед с бабой Нюрой сидели и пили чай прямо у входа в сарай, из которого вынесли стол и табуреты.

Я замер. «От кого схоронились?» – оторопел сначала, но потом вспомнил слова одиннадцатого о том, что баба Нюра в моём мире умерла. Стало не по себе, а оба пенсионера сидели, мирно беседовали и не обращали на меня внимания. Они, конечно, сразу меня увидели, но не выказали никакого интереса.

Наконец, старики изволили обратить на меня внимание, и дед нехотя поинтересовался:

– Чьих будете, мил-человек?

– Мы наших будем, – начал я в тон деду, но тот оборвал меня на полуслове.

– Доложите, как положено, рядовой! – приказал он.

– О чём? – растерялся я.

– Жду рапорт, кто вы, из какого мира, и по какой надобности прибыли? – строго изрёк старикан.

Я расправил плечи и громко отчеканил:

– Александр, житель двенадцатого мира. Прибыл для получения нагоняя или задания. Лучше задания, конечно. Или беспрепятственного пропуска в одиннадцатый мир.

– Эвон чего захотел, – удивился дед, но его напускную строгость прервала баба Нюра.

– Пусти его. Он и так дольше всех маялся. Сашка мой уже дюжину раз приходил.

«Я оказывается… Меня оказывается…» – все мои мысли разом перемешались, как и в прошлое посещение деда. Меня давно ждали, а я всё не шёл за новыми приключениями, за мнимыми и настоящими тренировками.

Пока соображал и вспоминал, что хотел узнать от деда, тот не вытерпел и спросил:

– Что стоишь как истукан? Проходить собрался, или что?

– Мне прежде ответы надобны, – начал я вредничать. – И подробности всякие, а то я самый неграмотный из посредников.

Дед округлил глаза, но от грубостей воздержался.

– Какие подробности вам надобны, Александр из двенадцатого мира?

– К примеру, почему меня старшим считают? Мы же ровесники, а я ещё и последний по счёту? – выпалил ему и, осмелев, продолжил: – В каких местах другие мирные входы-выходы, в которые люди забредают? Где вход в первый мир? Мне рассказывали, что можно к двум соседним посредникам ходить. Как к одиннадцатому пройти я знаю, а к первому как?

– Стоп! – скомандовал дед. – Тебе никто небо в алмазах не обещал. Пока ученик не дозреет, учителю нечего почём зря знания вдалбливать. Ему в одно ухо закатится, а в другое выпадет.

– Обидно, что меня за балбеса держишь, – насупился я и засобирался домой.

– Ладно. Слушай и зарубай на носу. Или узелки вяжи для памяти, – дед вздохнул и неохотно начал обучение: – О том, что ты главный над всеми, тебе рано знать. После просвещу. Это, брат, мне и самому неприятно. Верь или нет, но дело так обстоит. А о проходе к первому, я думал, ты сам смекнёшь. Влезаешь в левую норку, а вылезаешь в правую – ты в одиннадцатом мире. А если сделать наоборот? Влезть в правую, а вылезть в левую?

Тут до меня дошло: «Вот как всё просто и немудрёно. А я-то голову ломал».

– А ещё где есть? – не угомонился я.

– Везде есть, но об этом рано разговаривать, – заупрямился дед.

– Будет вам ссориться, – урезонила нас баба Нюра. – Натаскивай мальца и не артачься.

Дед недовольно засопел, но спорить не стал. Потеребил бороду и продолжил ликбез.

– Дырок промеж миров много бывает. Которые есть известные, а которые нет. Которые постоянные, а которые из-за бед нарождаются и умирают в тот же день. Их и самому сделать можно, только знать нужно секрет особый. Тем секретом я делиться не буду, хоть убейте меня! – заявил он твёрдо и покосился на бабу Нюру. – Может, мне про время наболтать ему, про Угодника?

– Нет-нет, – опомнилась моя заступница. – На сегодня обучение окончено. Можешь идти к первому или одиннадцатому. Домой тоже можешь, если охота к странствию отпала. Ишь, вырядился, сразу не признаешь.

Я почесал затылок и решил никуда не ходить, а попросить бабу Нюру назавтра прислать одиннадцатого, чтобы вместе с ним подумать, куда отправляться. Баба Нюра согласилась, и я уже собрался домой, но меня остановил дедовский окрик:

– Задание возьмёшь или дальше гордиться собой будешь?

«Наконец-то первое задание», – воспрянул я духом и, не скрывая радости, затараторил:

– К первому заданию готов! Кого нужно спасти?

– Что-о? Шустрый какой. Он уже к подвигам наизготовку, – разбушевался дедуля.

А я замер на месте, хлопал глазами и не понимал, какие у меня могут быть задания, если не спасение мира или, как минимум, одного человека.

– Сейчас уши надеру и в угол на коленки поставлю. Ещё гороха под них всыплю. Или соли, – пригрозил старикан на полном серьёзе.

– Простите, что не понял, – обиженно извинившись, я отвернулся и собрался убежать подобру-поздорову, но дед продолжил моё воспитание.

– Слушай сюда, ирод. Задание такое: придумать особые ругательства. Работа у нас нервная, а материться нам не позволено: мы в Бога веруем.

Я стоял и не оборачивался. Жалел, что не видел стариковских глаз, чтобы догадаться, не шутит ли он, но продолжал вредничать.

– Так что, думай, как гнев с себя снимать будешь. И чтоб без обидных слов для окружающих. Чтоб только посредники знали этот злой секретный язык и понимали, что пора глаза разувать да искать, что случилось окрест. Какие неприятности напарник узрел, или ещё что, – дед продолжал инструктаж моей спины, а я, наконец, сообразил, что он не шутит о новом тайном языке, который предстояло изобрести и выучить.

– Можно исполнять? – спросил я, когда Павел умолк.

– Дозволяю следовать по вашему разумению. И чтоб через неделю пожелания были оформлены. Другие давно сие задание получили, только ты всё упорствовал и не шёл к старику в гости.

«Ещё и виноватым остался. Ладно, коли отпустили с миром, пора и честь знать», – решил я и, сгорбившись, удалился, так и не оглянувшись ни на деда, ни его фальшивую жену.

«Интересно, кто-нибудь ещё знает, что настоящая баба Нюра умерла?» – подумал я и прибавил шаг.

В моём мире никто о смерти настоящей бабы Нюры не ведал, и это я знал наверняка. Заборы вокруг дворов не ахти какие, стало быть, существование другой бабы Нюры тайною быть не могло, ведь она исправно ухаживала за дедом из моего мира.

Так, думая совсем не о том, о чём было нужно по заданию, я и дошёл до дома.

* * *

На следующий день нетерпеливо поджидал одиннадцатого. Прогуливался по улице и делал вид, что занят чем-то серьёзным. Когда за спиной свистнули, повернулся и узнал одиннадцатого, выглядывавшего из-за забора углового дома. Исподтишка осмотрелся по сторонам. Вокруг никого. Свистнул в ответ и засеменил к дружку, а тот на всех парах рванул во двор деда. За ним подоспел и я.

Павел сидел на своём посту и таращился, будто не знал меня вовсе. Пришлось его в шутку приветствовать:

– Здравия желаю! Я Александр из двенадцатого мира.

– Ты и представляться по-настоящему не умеешь, – ни с того ни с сего подосадовал дед.

– Как не умею? – опешил я в очередной раз.

– А так. Не умеешь, и всё тут.

– А как нужно? – решил я наладить разговор.

«Вдруг не пустит в сарай? С него станется», – встревожился не на шутку.

– Как на клятве. На зароке, что на горе нужно будет давать, ежели в настоящие посредники вздумаешь податься, – выстрелил дед очередной новостью, как картечью из пушки.

То ли на ходу он придумывал, то ли взаправду такая клятва существовала, и мне её придётся давать, кто этого упрямца разберёт. Я остановился и обиженно насупился.

– Ладно, проваливай. После обучу вас, пострелов, и клятве, и где её давать. Ступайте с Богом и не попадайтесь там, а то Угодника на подмогу кликать придётся.

Окончательно потеряв настроение, я шагнул в калитку. «Час от часу не легче. Что ещё за клятвы? Что за горы? Какой такой Угодник снова явился? Только к одному притерпелся, уже другое барабанит в голову», – расстроился и не заметил, как оказался в сарае.

Коллега уже был там и раскачивался на табурете, как на кресле-качалке.

– Куда рулим? – живо поинтересовался он.

– Теперь… Никуда, – выдохнул я безнадёжно. – Теперь тут сидеть будем, пока от новостей не опомнюсь.

– Каких новостей?

– Которые только что из печки. Ещё горячие, – ответил я раздражённо и поискал глазами, на что бы такое свалиться вмиг отяжелевшим телом.

– Ну-ну, – примиряюще молвил одиннадцатый. – Отдыхай. А пока, может, поделишься? Или это тайна вашего мира?

– Сам что про клятву посредника знаешь? Про гору, где её окаянную давать придётся? – начал я с горечью, предвкушая очередное разочарование от наставлений соседа.

– Ничего не знаю, – ответил близнец, не моргнув.

Я конечно засомневался: «Может врёт? А если не врёт? Вдруг и у меня какие-никакие козыри появились?»

– Про ругательства задание получил? – продолжил я осторожно.

– Сразу же после пещеры. Когда пытался к тебе пройти, но баба Нюра сказала, что рано ещё путешествовать. Взамен это задание выдала. Иди, мол, ругаться учись.

– А про Угодника, что в твоём мире известно? – поверил я, что о клятвах и горах он и в самом деле не знает.

– Про него мало что слышно, – признался Александр. – Но кое-что из секретов выдам, так и быть.

Мы перешли на шёпот, и он начал рассказывать всё, что ему было известно об Угоднике.

– Святой такой есть в церкви, иконы разные в его честь имеются. Он то ли библию написал, то ли подвиг совершил, точно не знаю. Бабка сказывала, что Угодник этот почти две тысячи лет назад жил. Ходил везде, людям помогал и в Бога учил верить.

Однажды он с самим Иисусом и другом Фомой шли и увидели, как у крестьянина телега в грязи застряла и ни туда, и не сюда. Вот Иисус их и спросил: «Кто из вас помощь окажет, а кто в сторонке постоит?» Николай и вызвался. Прыгнул в грязь, весь изгваздался, но телегу помог вытолкать. А Фома стоял в белых одеждах и сомневался.

Когда крестьянин уехал, а о том, что они с Иисусом были, ему ни Фома, ни Николай не сказали. Им двоим Иисус и говорит: «Тебя, Николай, теперь Угодником называть будут и в церкви вспоминать по два раза в год станут. А тебя, Фома, вспоминать только раз в четыре года будут и только двадцать девятого февраля, что в високосном году».

Я сперва внимательно слушал, но потом не вытерпел и перебил:

– Какое нам дело до Угодника? Это же две тысячи лет назад было.

– Какое-какое, – обиделся одиннадцатый. – Я только начал про дело. Когда дядьку убило на фронте, его тоже назвали Угодником. Или видели после смертоубийства, или за прошлые заслуги. Только я однажды своими ушами слышал, как баба Нюра твоему деду сказывала, что она разговаривала с Угодником, и он ей бумажку для деда передал. Они про себя эту бумагу заданием называли и про висельников каких-то шептались. А потом она сокрушалась, что он как был молодой в день погибели, так и остался.

Подробностей не разобрал, но потом не раз ещё это имя всплывало. Я из их пересудов понял одно: живой наш дядька. Как есть живой. Шастает по мирам и глаз до дома не кажет. А про гибель свою, то ли сговорился со всеми, то ли внушение гипнозом сделал.

Бабулю только жалко. Она же до сих пор его погибшим считает. Одно непонятно, сколько же лет дядьке, если он с войны молодым остался?

– А я ещё про какое-то время слышал. Мол, потом нам про это время, дед слово дал, что расскажет, – начал и я в свою очередь шёпотом, когда одиннадцатый умолк. – Может дядька настоящим колдуном сделался? Может он с самим Временем воевал и победил его? Поэтому не стареет. А если про время какая-то тайна, может, это о том, что оно для него остановилось? Может, его теперь взаправду убить нельзя?

– Кто знает. Так ты про клятву говорить будешь, или пойдём уже? – напомнил напарник.

– Я уже забыл про неё. В общем, клятву нам надо выучить до того, как настоящими посредниками станем. Слова в ней есть про то, как правильно мирам представляться. А саму её на горе произнести надо. Я думал про Фортштадт, а ты какие горы знаешь?