Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Глава 34. Горячий отчёт

Приземлился я между дедовым сараем и времянкой. Кричать от восторга перестал заранее, потому что запоздало просил Скефия о сокрытии. Судя по прохожим, спокойно гулявшим по улице, отвод глаз и так работал с начала полёта. Поблагодарив родной мир за приключение, попросил вернуть видимость.

Выждав минуту, загорланил в голос «ой, туманы, мои растуманы» и вышел из-за сарая со щенком за пазухой.

– С приплодом можно поздравить? – начал дед насмешки.

– И с поцелуем. Теперь по-другому себя чувствую, – разоткровенничался я, и вытащил щенка из пазухи.

– Девчушка сподобилась? Она ещё не то отчебучивала. Сейчас перевоспиталась.

– Поживёт у тебя пару дней? Я его в ящик засуну, пока Кукла не… – так и не смог заставить себя договорить.

– Сдохнуть собралась?.. Пущай поживёт. Выть он ещё не умеет, а на скулёж его мне начхать будет. Так ты его в девчачью времянку снеси. Там когда-то дочки летом обитали.

– Спасибо. А про доклад? Здесь будем?

– Ежели громко руками махать не будешь, и тут можно, – сострил Павел.

– Зачем мне махать? Это ты сейчас начнёшь, когда о бесовских лозах услышишь, – сказал я и бегом прятать Тумана.

– Каких лозах? – запоздало возопил наставник вмиг осипшим голосом. – Антихрист!

Но я уже был недосягаем.

Когда вбежал во времянку, которая была намного меньше дедовой хаты и состояла из сеней и одной-единственной комнатки с двумя окошками, вспомнил о ящиках, которые мы вытащили из сарая. Посадил на глинобитный пол Тумана и, пока тот усердно обнюхивал незнакомое место, метнулся за сарай в поисках подходящего ящика.

– Стоять! – услышал от торчавшего в калитке деда. – Ко мне шагом марш!

– Подождёшь, – отмахнулся я и умчался по собачьим делам.

Когда закончил обустраивать щенячье пристанище, дед уже был в сарае и подёргивался от нетерпения.

– Без бесовщины не обошёлся, – констатировал он.

– Не получилось, – кивнул я и уселся на табурет для расспросов.

– Сам был или со свидетелем? – продолжил дед пока что спокойно.

– С каким свидетелем? Я с одиннадцатым был.

– Правильно. У каждого женишка дружок свидетельный должен быть. Ха-ха-ха! – рассмеялся старик своей шуточке.

– Ты про поцелуй? Нужно же было…

– Оскоромиться, – перебил дед, хохоча в полный голос.

– О походе доложу, и домой, – сказал я, не обращая внимания на издёвки. – Приземлились мы, значит, и пошли в пещеру…

– Как приземлились? – вмиг посерьёзнел Павел.

– Это соседский Сашка виноват. Он меня подначил, и я попросил его мир катапультировать нас на Фортштадт, – признался я, как на духу. – Только я не специально. Не знал, что он послушается и запустит.

– Чудеса чудесные, дальше ехать некуда, – безрадостно вздохнул дедуля. – Что же из тебя вырастет, если уже сейчас мирами, как пёс шелудивый хвостом, вертишь?

– Я же не со зла. Меня он так расстроил, что…

– Дальше, – потребовал дед продолжения доклада.

– Зашли в пещеру. Вернее, я зашёл, а он отряхивался от воздушных блох…

– Дальше.

– Попросил его от стены отойти, чтобы найти…

– Поцелуй.

– Отстань. Я перед поцелуем умывался специальной водой. А то убегу сейчас, а ты, как хочешь…

– Валяй. Рассказывай, а не убегай. Ещё и умывался он, – чуть ли не проскрипел старче.

– Потом Санька нагрубил, я что-то ответил. Ах, да. В шутку пожаловался девчушке, что он не помогает искать верёвку. И тут он как заорёт. Спасите! Помогите! На меня змеи напали. А я его успокоил и по тем змеям вылез к Стихии в мир, – продолжил я краснобаить.

– Успокоил его, значит, и был таков? – снова нахмурился Павел.

– Нет. Обождал, пока лозы сплетутся в лесенку, и вылез. А он от страха к ракушке прилип и остался в пещере. А я вверх и к свету. Там цветы всякие, избушка. Кстати, кто тебе скамейку делал? Там точь такая у клумбы стоит.

– Какая избушка? Какая скамейка? Ты к какому свету лазил? Каким цветочкам? Ты там, где надо был? Или у доброй тётки в гостях ошивался? Девчушка там была? – зачастил дед вопросами.

– Кто, по-твоему, меня целовал и святой водой умывал? Добрая в белом саване? – обиделся я на стариковское непонимание.

Дед побледнел, быстро-быстро закрестился пятернёй и начал молиться, а когда закончил, спросил, не глядя в мою сторону:

– Откуда знаешь про чёрный наряд и белый саван?

– Я об этом ничего не знаю, – выдохнул я и чуть не добавил "честное октябрятское".

– Ты же только что… Ладно. Продолжай, – вздохнул он с облегчением.

– Вылез. Зажмурился и кликнул её. Она явилась, и мы с ней к избушке и…

– Ну, тискаться, – ожил Павел, успокоившись окончательно.

– Целовались при расставании. Точнее, она меня в щёчку. Для храбрости перед спуском в пещеру. Потом умыла водой из ковшика, но в избу свою не пустила.

Дед чуть не свалился с табурета, так его от моего рассказа скорчило и задёргало.

– Я стою на вылитом из жидкого… Из жидкого… Если смеяться не перестанешь, встану и убегу, – пригрозил распоясавшемуся мучителю. – Из дерева гладкого, как мрамор на музейных ступеньках.

– Что за жидкость? Случаем, не пахучая? – вредничал Павел и продолжал глумиться.

– Потом Туман.

– В глазах.

– Потом фокус показала с пятаком. Потом дерево сухое увидел с верёвкой невидимой. Дальше поцелуем одарила и убежала. А я вниз с Туманом за пазухой, и давай там кататься на лозах, как на качелях.

После мы с одиннадцатым разругались, и он, как ошпаренный выскочил из пещеры прямо к родителю под колёса. А я снова мировой катапульт включил и был таков. Прямо к тебе за сарай, – закончил я мудрёный рассказ.

Дед, несмотря на издёвки и смешки, докладом был недоволен, но мне было всё равно.

– Что за фокус? Это раз. Что за качели? Это два. Туман, стало быть, сынок твой. И колёса родителя, три. А с полётом я после разберусь.

– Раз. Фокус с пятаком. Был один, стало сорок. Два. Качели из лестницы виноградной или бесовской лианы, это как захочешь. Три. Туман не сынок, а я его вместо Куклы получил. Так как в нашем мире он отсутствует, а через это другие Туманы издохнуть могут. Четыре. Фиг тебе, а не полёт. Ах, да. Пять. Это я советовал одиннадцатому возвращаться через наш мир и твой подвал. Чтобы он не встретился с родителем, который на рыбалку едет мимо Фортштадта. Теперь пошёл отдыхать, – закончил я рапорт и встал с табурета.

– Сорок пятаков нафокусничали, ещё и облобызались? – загородил мне дед дорогу.

– Сорок копеек получилось от фокусов. Потому как сразу не поверил. А она всё объясняла и объясняла. Как всё устроено растолковывала, – попытался я отвязаться от старого, а у того аж глаза кровью налились.

– Что устроено? Что она тебе в глаза налила, что ты теперь стал таким…

– Миры как устроены, – перепугался я его совсем не забористого взгляда. – А в глаза она мне водой, чтобы я всё-всё вокруг видел и понимал.

Дед начал наступать на меня, как наши солдаты наступали на немцев в штыковую. Только за неимением штыка у него в руках был костыль.

– Что ты теперь видишь, окаянный? Что теперь знаешь про Добрую и её саваны? Ты теперь с пятаковыми фокусами и к девицам приставать начнёшь? Говори, ирод, как на духу!

– Ничегошеньки я не знаю и не вижу. Спать мне уже пора. И чихать я на твоих девиц хотел! – прокричал я и шмыгнул мимо его, расставленных в стороны, лапищ.

«Рапорт закончил», – доложил сам себе и выскочил вон из двери с цифрой XII.

Глава 35. Начало вражды

– Вставай. Вставай, сынок. Когда успел женихаться научиться? Ну-ка, бегом. Подъём! – потихоньку шипела мама и расталкивала меня ни свет ни заря.

– Уже в школу? – удивился я и выполз из кроватки.

– Как же, в школу. Ещё до школы сподобился. А ну марш художества с забора смывать, пока вся улица не увидела. Марш, тебе говорят! Ведро с тряпкой у калитки дожидается, – не унялась она и продолжила шпынять уже больнее.

– Какое ведро? Какая тряпка? О чём ты?

– Он ещё спрашивает. Ты давно в любовь играть начал?

– Я одну тебя люблю. А с девчонками только вчера целоваться начал, – ляпнул я, не подумав, а потом под материнские причитания из нечленораздельных звуков, осознал, что сболтнул лишнего.

– Ты что удумал? Уже?.. Уже начал? Бегом смывать позорище с забора! А про… Потом всё матери расскажешь! – взвизгнула мама и вытолкала взашей из дома.

Я нехотя подошёл к калитке и ведру с тряпкой.

– Кукла, что я вчера натворил? – спросил, но в ответ не услышал ни звука.

Мигом обернулся к любимице, но конура оказалась пустой. Только цепочка с ошейником безжизненно свисала со штакетника, огораживавшего куриный дворик.

– Ты уже? – еле выдохнул я, а слёзы так и брызнули из не проснувшихся глаз. – Я же вчера мимо пробежал и не попрощался? Прости меня, Куколка. Прости за невнимательность.

– Ты ещё здесь? – зашипела мама с порога, но увидев слёзы, которые уже ручьём катились по моему лицу, затихла. – Откуда про Куклу узнал? Мы хотели сказать, что погулять её отпустили, а она заблудилась. Отец её с собой забрал, когда на рыбалку уезжал. Обещал там закопать. Схоронить, а не на свалку выкинуть. Не плачь, сынок. Иди уже, сотри срамоту с забора.

– Какую срамоту? Я вчера Тумана нашёл ей в сыночки, а она уже?

– Иди смой всё, что написали любовницы, – настояла мама.

«Неужели Стихия послание настрочила?» – удивился я, потом взял ведро и вышел на улицу.

«Батюшки», – ужаснулся, когда сквозь слёзы прочитал на воротах: «Я люблю Сашу. Ира Г.»

Подошёл к надписи, аккуратно выведенной мелом на крашеных досках и задумался. «Это не та, что целовала, а та, что на заборе малевала. Не Стихия, а другая фурия. Ну, Ирка, ты даёшь. Всё лето тебя не обзывал, не дразнил, а ты такая злопамятная… Вон чего удумала. Полюбила», – выругался про себя, но делать было нечего. Взял из ведра тряпку, выжал лишнюю воду и начал смывать девчачьи каракули.

– Любовница укропная. Ишь, вывела. Я люблю Сашу… – причитал-причитал и поперхнулся, когда увидел после своего имени, написанного мелом, накарябанную гвоздём римскую цифру двенадцать.

Чуть было тряпку из рук не выронил, так меня покоробило от неожиданности.

– Ну погоди, одиннадцатая зараза. Я уже уши развесил. На Ирку думать начал. Откуда этот укроп узнал, что она мимо двора в школу ходит?.. Ах, да. О чём я. Его Ирка точь так же мимо ходит. Вот язва, – разозлился на близнеца и продолжил оттирать забор.

Мел оттёр, а вот царапинки так и продолжили шептать, что Сашу любит-таки его вредина-одноклассница. «Пусть и дальше шёпотом любит. Не жалко», – подумал я об Ирке и, схватив, вполовину опорожнившееся ведро, забежал обратно во двор.

– Мам, я всё стёр. Только это не Ирка написала, а дружок мой блаженный. Чтобы вы меня наказали, – закончил я почти шёпотом.

Мама вышла на порог с уже проснувшимся Серёжкой на руках и распорядилась:

– Ведро под краном сполосни и тряпку там же развесь. Когда за Туманом пойдёшь, брата с собой возьми. И друзей блаженными называть нельзя.

– А если они такое на заборах пишут? – нахмурился я на маму, заступившуюся за одиннадцатого.

– Может это девочка знакомая была? Кто тебя вчера целовал? Не она? – выдала мама тайную надежду на то, что её сынок смог понравиться хоть какой-нибудь девчонке.

– Мы так не договаривались. Сболтнул спросонья… Что теперь, помечтать нельзя?

– Мечтать не вредно. А заборы спозаранку мыть непотребно. Так делают только… Ну тебя! Пошли завтракать, – наконец отстала от меня мама и удалилась в дом.

* * *

– Здравствуй, братуха. Как житуха? – поздоровался я с братом, как с ровней. – Обещай ползунки-колготки не марать и тогда, если справишься, в путешествие отправишься. Пойдём одиннадцатых близняшек стыдить за заборы размалёванные. Готов? Только к деду нужно зайти. Тумана проведать. Как он там, от скулежа наизнанку не вывернулся?

Я подготовился сам и подготовил Серёжку к путешествию в соседский мир на разговор с одиннадцатым братом. Зла за забор я не держал, а только надеялся, что ему не слишком намяли уши из-за пропущенной рыбалки.

Мы подошли к дедовой калитке и услышали, как тот с кем-то разговаривал, вернее, увещевал или стыдил.

«Калике мозг процеживает? Не помню, чтобы к нему гости захаживали. Кроме бабы Нюры, конечно, которую он почему-то Экскурсией дразнит. Но с ней бы он так не разговаривал. И одиннадцатого дедуля так не привечает. С кем же он там?» – подумал я и решил обратиться к Скефию за сокрытием.

– Мир Скефий. Если есть в том нужда, сокрой, пожалуйста, меня и Серёжку, – попросил я и уселся с братишкой на Америку.

«Нужно будет – сокроет», – решил и понадеялся на Скефия.

– Как же тебе не стыдно? Хозяин твой явится, так он всё это языком слизнёт, – бухтел на кого-то дед так громко, что и на улице было слышно.

– Слыхал, Серёга? Вот с какими старикашками дело иметь приходится. Настрадался уже от мучителя этого, а что делать? Пусть измывается, лишь бы уму-разуму учил. Или, как теперь, Тумана прию… Туды его иттить! Так это он на собачонку нашу воспитание наводит. Ой, беда. Пошли подобру-поздорову. За щенком позже зайдём, когда изверг поостынет, – прошептал я брату и собрался скрыться путём бегства, но было поздно.

– Стоять, Тишкино коромысло. А ну подь, суда, нагулянный в воскресенье, а нарожденный в понедельник, – начал дед ругаться, когда вышел из времянки во двор. – Так ты заступника привёл?

– Чего раскричался? Мы прогуливались, потом за Туманом решили зайти. Куколка наша давеча переселилась за Фортштадт, – не знал я, как смягчить каменное сердце деда.

– Забирай грозовую тучу вон из времянки. Она там потоп устроила. Чуть не всемирный. Столько луж оформила, что на грядку хватило бы, – беззлобно причитал старый и ковылял к американскому посту.

– Может, позже? – взмолился я.

– Так только первотёлки мычат, когда приходит время избавляться от бремя. Му-ожет я ошиблась? Му-ожет я позже?.. Принёс в подоле – не прячь в подполе. Забирай зверя. Он мне за ночь душу изранил. Всё папку бестолкового кликал, – закончил дед шутки-прибаутки и приземлился.

– Может, он мамку кликал, а ты не так понял? Только нет у него мамки, – заступился я за кобелька.

– Как нет? Инкубаторский, что ли? Значит, ты папка его, как в анекдоте про доктора: «Тихо-тихо. Тута папа. Тута».

– Какого ещё анекдота? – зачем-то спросил я.

– Взрослого. Рассказываю докторскую притчу единый раз. Как повзрослеешь, так вспомнишь. А как вспомнишь, так поймёшь, – выговорился Павел и, облокотившись на палку, сразу же начал притчу: – Жили-были два доктора. Два дружка закадычных жили себе в нашем городе. Один по всем болезням мастер, и звали его Терапевт Уколович, а другой по женским штучкам, и звали его Акушерий Гинекологович.

Кто-то добрый тогда заболел, и пошли они вдвоём на рынок за витаминой для того болезного и миру полезного. А мужичок один на рынке том торговал, ну, весь с головы до ног скупердяй и спекулянт. А вот витамина только у него, клятого, имелась тогда на прилавке.

Спросил один доктор про витамину, а мужик ему по рубль за кило заломил. Делать нечего, купили они витамину вскладчину и ушли к своему болезному.

Выходили его, как водится, но обиду на мужичка затаили и тайно сговорились. И дождались-таки, когда тот объелся своей витамины, и у него утроба разволновалась.

Прибёг тогда мужичок торговый к Терапевту и Богом просит: «Вылечи». А Уколович и говорит ему, что это не болезнь вовсе, а нежданная радость. А по нежданным радостям он не специалист, и направил мужичка к Акушерию.

Прибёг мужик с больным животом к Акушерию и Богом просит от радости нежданной избавить. «Хорошо, избавлю», – обещает Гинекологович, а сам касторку мёдом разбавляет и просит залпом всё выпить. Выпил мужик и, не поблагодарив доктора, вон из кабинету.

Побежал, как скипидаром намазанный, только пятки спекулянтские засверкали. Но до нужника не успел. Запрыгнул на мусорку тротуарную, на лету портки снимаючи, да и уселся на неё, полами пиджачка прикрывшись. Выдал всё, что наболело, и полегчало ему сразу. Потому, как душа у него ни о ком болеть не умела, кроме как о своей утробе.

Только на его беду в мусорке той котейка бездомная сидела и объедками харчевалась. От облегчения мужицкого она аппетит свой враз испортила, да так разволновалась и размяукалась, что принял её мужик за нежданную радость и заорал ей…

– Тихо-тихо. Тут папа. Тута, – сообразил я, и мы с дедом расхохотались.

Насмеявшись вволю над злоключениями спекулянта, я с братом зашёл в дедов двор, чтобы проведать Тумана.

– Привет, Грозовая Туча. Как жизнь-малина? – обратился к несмышлёнышу дворовых кровей.

И тут увидел, что вовсе не на «писанину» туманную серчал дед, когда ругался во времянке, а на разлитое молоко. «Видно, ухаживал за тобой этот сухарь. Но растопырками своими не сумел пол протереть от разлитого молочка. Но, всё равно, спасибо ему за доброту и ласку».

– Смотри, Серёга. Наш новый цепной сторож. Зовут Туманом, кормят бараном, за уши таскают, когда любя ласкают. Знакомьтесь, – представил я мутноглазого щенка и брата друг дружке. – Айда инкубаторского выгуливать. А когда папка с рыбалки примчится и его познакомим с тучей.

Долго гулять у нас не получилось, да и много ли нагуляешься с двумя малыми детьми на руках: стихийным подарком и прицепчиком в чепчике.

Вернувшись домой, решил оставить Тумана на мамино попечение или на его щенячью самостоятельность.

– Вот наш новый цепной пёс и сторож, – прогорланил весело и, засунув цепного в его новую берлогу, быстренько смылся, пока не поступило возражений.

Схватил братца в охапку и бросился, куда подальше от своих и чужих глаз.

Оглядевшись по сторонам, выбрал укромное и безопасное место для исчезновения в своём мире и появления в соседнем. А чтобы сообразить переместились мы или нет, начертил на земле римскую цифру двенадцать.

– Мир любезный Скефий, будь мне полезным и перенеси нас с Серёгой к Татисию. Нужно новости о близнеце узнать.

Несколько раз мелькнуло в глазах то светом, то тьмой, и цифра на земле пропала.

– Вот как это работает, Серёга! – обрадовался я, а брат посмотрел на меня серьёзно и замотал головой. – Спасибо, что про Татисий напомнил, – поблагодарил братца, а тот продолжил кивать, только теперь соглашаясь.

Недолго думая, обратился к Татисию:

– Здравствуй, мир Татисий. Сокрой пожалуйста нас с братом. Мы к вам с извиненьями, – поздоровался я и сразу же получил тёплый ответ.

Серёжка зашёлся от смеха, и мы, взявшись за руки, пошагали в гости к одиннадцатиюродным братьям.

* * *

– Зачем припёрлись? – приветствовал нас красноухий близнец одиннадцатого розлива.

– За вчерашнюю рыбалку? – посочувствовал я, имея ввиду наказание.

– За рыбалку отец зарплату выдаст, а это мамкин аванс. За то, что по темноте шастал и домой вовремя не явился. Она до самого моего возвращения не знала, что я не поехал с батькой. А тут сюрприз к программе «Время», – пожаловался друг, а я сразу вспомнил свой аванс, полученный от у-родинцев.

– Почему о космическом запуске не попросил?

– Я вчера знаешь, как перепугался! Всё ты, гусь лапчатый, на Фортштадт меня умыкнул, – ополчился на меня пострадавший от пещерной тренировки.

– А мелом зачем по ночам балуешься? Или это мой аванс, а зарплату пока обдумываешь?

– Каким мелом? – заморгал одиннадцатый. – Ничего не знаю, моя хата с краю.

– А кто Иркой прикинулся? У меня, знаешь, какая любовь с ней крепкая? Я её и за косички дёргал, и обзывал обидно. Даже квакал потихоньку, когда она у доски отвечала. И у неё на меня такие ответные чувства, что вот-вот полыхнёт, как костёр, – разошёлся я и перегнул с доказательствами.

– Почём я знаю, что она у тебя на воротах написала? – проговорился одиннадцатый, а осознав это, сразу сдался. – А как догадался, что это я?

– По автографу. Ты же ножиком или гвоздём нацарапал после «Сашу» римскую двенадцать. Думал, я дурной и читать буду только то, что мелом написано?

– Я ни в жизнь ничего не карябал. Ей Богу. После трёпки убёг, как бы в туалет, а сам через забор и мстить.

«Если это не он накарябал, кто тогда? Неужели… Нет. Скефий не мог. Тогда Стихия?» – начал я гадать, кто приписал подсказку, но раздумья были прерваны.

– Саша, иди сюда, – позвала мама Александра, и в одиннадцатом дворе разыгралась трагедия, которую я пережил дома.

Мама рассказала, что их Кукла заснула навсегда, и по приезду отца с рыбалки, они с ним должны увезти её, куда захотят. Одиннадцатый ударился в слезы, а я, чтобы не стеснять его, поторопился удалиться, еле оторвав Серёжку от его отражения – Сергея-одиннадцатого.

Когда мы прибыли во двор бабы Нюры мира Татисия, я поздоровался и представил ей прицепчика.

– Вот наша смена. Теперь они будут вам огороды вытаптывать.

Потом я что-то говорил, она отвечала, я поддакивал ей, а сам всё думал о том, что совсем скоро из-за нашего посредничества все люди в двенадцати мирах начнут умирать также, как наши Куклы – в один день.