Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Глава 36. Добрая встреча

– Вставай. Вставай, сынок. Когда успел женихаться научиться? Ну-ка, бегом. Подъём! – тихонько шипела мама, но в бок почему-то не толкала.

– Уже в школу? – заворчал я, и вдруг осознал, что всё это со мной уже было. – Опять на воротах намалевали?

– Вставай, сынок, – прозвучало, как на заевшей пластинке.

– Ты где, мам? – спросил я и приподнялся на кровати.

За окном всё было мутным и серым, как у Тумана глаза. Рассветом разве что только запахло, а самого его и видно не было.

– Зачем так рано поднимать? – возмутился я, и, хотел уже лечь обратно, но что-то остановило. – Ладно, схожу. Гляну на забор. Может, правда, намалевали.

– Ну-ка бегом. Подъём! – услышал где-то вдалеке свою пластинку, то ли во дворе, то ли уже за калиткой.

– Мам, ну что опять случилось? – начал уже волноваться. – Я в мороке? Вроде нет. Что-нибудь приснилось?.. Не помню ничего про сон.

Во дворе громыхнула осиротевшая цепь Куклы, отчего волосы моментально встали по стойке смирно, но маршировать пока не начали. Мурашек ещё не было, и я решился выглянуть из окна.

Белая от необычного свечения Кукла прыгала рядом с конурой и играла с Туманом. Волосы тут же замаршировали, а мурашки, лениво проснулись и принялись перекатываться с места на место на кругленьких животиках.

Я зажмурился и дрожавшими от испуга мыслями подумал: «Здравствуй, привидение Куклы. Здравствуй, морок. Давненько не виделись».

– Вставай, сынок. Ну-ка бегом! – ответил морок маминым голосом откуда-то с улицы.

– Ты же не отвяжешься, да? – спросил я и открыл глаза.

– Ну-ка бегом! – донеслось уже издалека.

Цепь опять звякнула, и я снова выглянул во двор. Туман поковылял обратно в конуру, а светившаяся Кукла с разгона проскочила деревянную калитку насквозь.

«Хорошо, что к такому наизготовку», – подумал я и надел, приготовленные для школы, синие форменные брюки.

Накинув на плечи школьный пиджак, вышел во двор. Небо еле-еле розовело на востоке, но во дворе уже было достаточно светло.

– Где вы, привидения укропные? – спросил я громко, чтобы разогнать страх. – Молчите?.. Ладно, иду к вам.

Подошёл к калитке, зажмурился и открыл её, громко звякнув щеколдой.

На улице была только влажная утренняя серость. Больше ничего не увидел, а Кукла уже умчалась по своим призрачным делам.

Я вздохнул с облегчением и вышел на улицу с чувством выполненного долга. Будто только этого и потребовалось, чтобы душа успокоилась.

Решил посмотреть, что с воротами, и шагнул налево, туда, где прошлым утром красовалась надпись «Я люблю». Всё было чисто. Осмотрел забор от ворот до следующего соседского участка. Весь чистый. Вернулся и придирчиво изучил калитку. Тоже без надписей.

– На штакетнике перед окнами намалевали? Вы серьёзно? – спросил у затаившихся командиров морока, но никто не ответил. – Ладно, и туда гляну, – согласился я и на ходу уже вспомнил, что в конце штакетника был такой же щит из досок, как и рядом с воротами.

Дошёл до соседского участка – везде чисто.

– Я закончил. Иду дальше спать. Мне сегодня в школу, между прочим, – громко доложил неведомым зрителям.

Тотчас из соседского двора, который через улицу, также сквозь забор, пулей вылетела Кукла и весело заметалась по улице.

– Радуется, как кутёнок, хоть и мёртвая. Зачем её показываете? Чтобы ничего не боялся? – спросил у морока.

Вместо ответа сквозь калитку того же двора вышли две женщины. Они обе были в чём-то белом и тоже светились изнутри тем же таинственным светом. Я мигом присел от охватившего ужаса и затаился.

Одна женщина вывела другую на дорогу и, пока другая осталась стоять, первая вернулась к калитке. Проходить обратно она не стала, а распахнула калитку, потом нагнулась и что-то переставила на земле, чтобы та не закрылась. Потом вернулась к стоявшей на улице, взяла из её рук какую-то вещь и, тронув подругу за плечо, начала ей что-то объяснять. Было понятно, что вторая тётенька не хотела уходить, потому как всё время оглядывалась и показывала рукой на дом во дворе.

– Кто это? Да кто это там? – в нетерпении спросил я у морока, но мне снова не ответили.

Светившиеся тётеньки закончили беседовать и двинулись в мою сторону. Я на цыпочках пошёл от них по тротуару в сторону перекрёстка, но галька под ногами так громко захрустела, что мне пришлось не прятаться, а просто шагать, будто по каким-то делам.

Тётеньки шли медленно, но нагоняли меня, и уже скоро я почти разглядел ту, которая не хотела уходить. Она шла, смотрела вперёд ничего не видевшими глазами, и всё время оборачивалась. Вторая и, как я понял, главная, обеими руками несла перед собой непонятную вещицу, и всю дорогу смотрела только вниз на дорогу.

Любопытство пересилило страх, и я решился выйти навстречу женщинам, чтобы хорошенько их рассмотреть. «В конце концов, это же морок», – убедил себя и начал возвращаться домой, но не по тротуару, а посереди улицы, будто что-то забыл.

«Батюшки! Это же тётя Лиля», – разволновался я, когда угадал ту, которая не хотела уходить. «А кто её из дома уводит?» – начал разглядеть старшую точно также одетую женщину, которая держала стеклянную банку литра на три или чуть больше.

– Дилинь-динь, – звякнуло над темечком, и я замер как вкопанный.

«Что случилось?» – спросил позвонившую, но она осталась безмолвной.

«Кто уводит тётю Лилю?» – решил дознаться у хозяйки колокольчика.

– В глаза не смотри, – ответили мне голосом мамы. – Добрая идёт. Поклонись.

Я склонил голову и отшагнул в сторону. Причём, ничего этого сам не делал, а пребывал в странном оцепенении и по своей воле не мог даже пальцем пошевелить.

«Я вам что, марионетка?» – запричитал у себя в голове, пока не осознал, о чём сказала душа голосом мамы.

«Добрая – это добрая тётенька? А добрая тётенька – это Смерть? Получается, Тётя Лиля…» – не успел скумекать, как обе женщины поравнялись со мной.

– Зачем вышел? – строго спросила Добрая, проходя мимо.

Ничегошеньки не смог я ответить, а всё также стоял и смотрел под ноги. Волосы танцевали кадриль, проснувшиеся мурашки метались по всему телу и со страху прятались за спины друг дружки, а я, вдобавок ко всему, стал истуканом.

Откуда-то слева подбежала моя светившаяся любимица, бодро повиляла хвостиком, пару раз подпрыгнула, пытаясь лизнуть в лицо, но каждый раз проваливалась сквозь меня и улетала за спину. Затем она виновато тявкнула на прощание и увязалась за женщинами. Я заплакал горючими слезами от жалости по умершей тёть Лиле, по Кукле и неожиданно почувствовал, что мне возвратили способность двигаться.

Сначала посмотрел на остановившихся на перекрёстке женщин, потом на убегавшую за угол Куклу. Добрая высоко размахнулась и разбила стеклянную банку о середину перекрёстка. И разбила с такой силой, что осколки звякнули и разлетелись, а содержимое банки развеялось тёмным дымком.

Я решил догнать Добрую и тётю Лилю чтобы спросить, что они разбили, но сделав пару шагов замер от жёсткого и властного окрика.

– Не ходи за нами! – то ли в голове у меня прозвучало, то ли услышал от одной из женщин.

– А что вы разбили? Я там босиком бегаю, а они стёкла колотят, – крикнул я женщинам.

– Отстань. Так и быть, предупрежу, когда у Насти время закончится. Дам тебе пять дней. Запомни. Пять, а не девять, – снова меня строго и властно отчитали то ли в голове, то ли наяву.

Оцепенения я не чувствовал, а потому рванул к перекрёстку, проследить, куда это они собрались мимо дедова двора и, если получится, уточнить, что же это за пять дней.

Когда добежал до угла и выглянул, увидел, как дед стоял посреди улицы и кланялся женщинам так низко, будто у него не было радикулита.

Добрая на ходу кивнула и прошла мимо Павла, уводя тётю Лилю в серую утреннюю даль. Я поморгал, пытаясь как можно дальше проследить, куда пойдут женщины, но они исчезли перед первым отблеском встававшего солнца.

Павел развернулся и поплёлся к скамейке, а я вышел из-за угла и направился к нему за ответами.

– Здоров ли, старый? А то Добрая с утра пораньше бродит, – приветствовал деда и уселся с ним рядом.

– Здравствуй, внучек, – вежливо поздоровался дедуля, но глаз не открыл.

– Спишь? Я бы тоже спал, если бы блошки не покусали. Спросить можно, соня?

– Спрашивай, – разрешил дед.

– Добрая увела тётю Лилю насовсем?

– Смерть – это всегда насовсем.

– А Кукла – это привидение было?

– А они все, считай, привидения. И Лилечка, и Кукла твоя, и Добрая. Только Добрую все из нас запросто видеть могут, когда она в чёрном наряде. Когда ходит промеж людей по своей смертельной надобности. И присказка такая есть: «В чёрном рыщет – жертву ищет. Ходит в белом – занята делом». Это всё о ней, – объяснил дед и продолжил дремать.

– А калитку тёть Лилину зачем открытой оставили?

– Обычай такой. Пришла беда – отворяй ворота. Разве не знаешь? Чтобы не шумели, не кричали, не смеялись, не баловались. Чтобы понимали, что в этом дворе беда грянула, и если могут помочь, то и помощь оказали.

– Это всё для меня чересчур. Ты лучше скажи, что они на перекрёстке расколошматили? Осколков не видать вроде, но, всё равно, босиком там бегать больше не буду, – решил я узнать про разбитую банку и уйти домой или досыпать, или собираться в школу.

– Часы это были. Песочные. Видел когда-нибудь?

– У врачихи школьной видел. Только они у неё маленькие, всего на две минуты, а тут здоровенную банку расколотили.

– Это особые часы, и песок в них особый. Пока сверху вниз сыплется – человек живёт, а как закончится – умирает. Добрая потом их разбивает на перекрёстках. А у дядьки твоего всё по-другому вышло. Теперь его часы у неё всегда под рукой. И носит она их с собой, когда в чёрном ходит. Если увидишь её с теми часиками, встреча та сигналом будет. Значит, вскоре время чьё-то закончится, а вот чьё – сам догадаешься. А сейчас беги, готовься к школе.

– Ладно, жмурься дальше, – попрощался я с дедом и убежал.

– Спасибо, что не сгубил меня, – сказала душа голосом мамы, когда я уже разогнался.

– Так же разбиться можно. Нет, чтоб предупредить, мол, сейчас голос мой услышишь, приготовься. А она сразу, – замедлил я бег, а потом пошагал пешком, на всякий разбитоколенный случай. – Что ты сказала? Не сгубил? Я что-то не то мог сделать?

– Не глянул Доброй в глаза, и за это я тебе, ой, как благодарна, – сказала мама голосом души, или, наоборот, душа голосом мамы.

– Я из ума ещё не выжил. Да и не мог я тогда. Пальцем пошевелить не мог. Точно тебе говорю, – припомнил я, как дело было и шумно ввалился в калитку родного двора.

– Где с утра пораньше мотаешься? – спросило с порога мамино привидение.

– Тётю Лилю на тот свет провожать ходил, – доложил я видению в домашнем халате, а совсем не в длинном светившемся платье.

– Ты что это удумал?! – возмутилось видение, и я только тогда сообразил, что это мама сама вышла на порог, когда услышала мой разговор по душам.

– Что, да что. Кукла тоже прощаться прибегала, – буркнул я под нос. – Иди сама посмотри. После её ухода соседская калитка настежь.

Мама всплеснула руками, прошептала что-то вроде «вырастила же на свою голову» и выскочила на улицу прямо в домашнем халате.

Пока я снимал школьную форму, она уже вернулась обратно, на ходу охая и причитая уже совсем не о том, что выросло на голове.

– Я одеваюсь, беру чёрный платок и к тёть Лиле. А ты остаёшься дома, будешь сегодня за братом смотреть. Не усни, сынок. Я тебя, как взрослого прошу. Папка обещал к обеду вернуться. Потом…

Что будет потом, она не договорила. Задохнулась от слёз и всхлипов, которые не смогла сдержать. Погладила меня по голове и ушла.

– Сходил в школу. Первый раз в третий класс. Где ты, Туман? Лапу давать не хочешь научиться? Кукла лужу вместо тебя сделала на прощание? Вот собака укропная… Вот собака, так собака, – выговаривал я и плакал горючими слезами то ли по Кукле, то ли по школе, то ли ещё по какой причине.

Глава 37. Повестка

Череда дней замелькала то солнечным светом, то ночной тьмой, точно, как если перепрыгивать, из мира в мир, не зажмуриваясь. То я дома ожидаю отца с рыбалки, то уже отец рядом и сокрушается, что поймал сазана на четыре кило, а Лиля не дождалась от него подарка. А он всегда отдавал самую крупную из пойманных рыб кому-то из соседей. Как оказалось, тётя Лиля давно болела, и папка отдавал ей улов уже не один раз.

Я валялся на диване и бездельничал. Мечтал или думал, или то и другое вместе: «Как же устроены миры, если мы ходим по ним с открытыми глазами, а ничего не видим? Может, не понимаем, поэтому не видим? Может, наоборот, всё понимаем, но видеть не хотим?

Я же понимал, что у соседей не всё хорошо, и что тётя Лиля болеет? Понимал, но не думал, ни о чём плохом. Может, мы все не думаем о плохом, а мир этим пользуется?»

А школа меня встретила разочарованием. Или просто скукой. Сидеть за той же партой, что и в первом классе, сил моих больше не было. Хотелось на второй этаж перебраться. Туда, где ученики постарше. Ведь, если разобраться, не такие уж они умные. А если чем другим с ними меряться, путешествиями по мирам, к примеру, то и вовсе они мелочь пузатая.

Первая неделя ну очень тоскливая получилась. Даже любовница, одиннадцатым сватанная, ничем не развеселила, хотя не обзывал её пока, а лишь иногда косил забористым взглядом. Ходила себе мимо, как гордый крейсер Аврора…

«Вот как дед сумел такие слова подобрать, что даже когда ими думаешь, уже смеёшься и над Иркой – Авророй, и над собой, шалопаем?

Как он, кстати? А то ворчит – ножками сучит, что не помнит, как Доброй до земли кланялся, забыв про радикулит, и со мной на Америке ласково не беседовал. Может, застеснялся? Или уже склероз у него, поэтому не помнит, что давеча было?

Ладно, схожу почту проверю. Теперь так думаю о посещениях деда. Если, конечно, не нужно дальше через подвал бежать. А сегодня после школы можно сходить за новыми новостями, как он говорит. Работу дед работает, а новости у него всегда новые».

Я встал с дивана, вспомнил, что Серёжка тоже начал ходить «на работу» в детские ясли, и улыбнулся.

После переодевания и на скорую руку сделанных уроков, выскочил во двор и поиграл с прозревшим и подросшим Туманом, а потом решился на очередной разговор с дедом и вышел на улицу.

Павел, как обычно, монументом восседал на Америке. Ни дать, ни взять, памятник мудрости и спокойствию руки известного столичного скульптора. Я подошёл, сел рядом на скамейку, а потом, глядя в ту же синюю даль, что и дед, завёл разговор за жизнь.

– Не объяснишь, дед, как всё устроено?

– Правильно устроено. Правильно, а не хорошо и не плохо, – ответила синяя даль голосом деда.

– Разве так бывает, не хорошо и не плохо? Если я что-то дурное сделал, это всё одно правильно? Не понимаю.

– Бывает, сделаешь – пожалеешь, а не сделаешь, всё одно, пожалеешь. Мы все так устроены. Значит, мир так устроен, – объяснил дед.

– Ты сейчас ласковый и смирный, как в ночь встречи с Доброй, только я тебя тогда понимал, а сейчас ни в одном глазу, – попытался я объяснить, что уж больно заумно дед истолковывал простые вещи.

– А я не Жучка-красавица, чтобы всем кобелям нравиться. Объясняю, как сам выясняю. Зачем пришёл? Если за почтой, то иди. Тебя там письмо дожидается. Ящик второй день уже раззявленный. А то, ишь, Добрую мы с ним видели. Ты сон с явью не путай, – очнулся дед от дрёмы и вернулся на грешную землю, снова став желчным и ворчливым.

– Я тебе не сказал ещё, как она выглядела, когда соседку уводила. Да как часы её на углу разбивала, – выложил я в сердцах и метнулся в сарай проверить, что мне написали.

Ящик комода на самом деле оказался выдвинутым. Взяв сложенный вчетверо тетрадный листок, я развернул его и прочитал следующее: «Приглашаем Вас в 3 м. на товарищеский суд в качестве подсудимого в 15 ч. 00 м. 16 сен-я».

– Что за новости? Судить собрались в «3 м.»? В третьем мире, что ли? Какие товарищи, это понятно. А вот чем провинился?.. Шестнадцатый Сеня – это шестнадцатого сентября, в воскре-Сеня? – почитал я, покумекал, и побрёл обратно к Америке.

– Дед, а дед. Тебя когда-нибудь судили на товарищеском суде? А то я повестку мяту-рвату, рвату-мяту, взял, да и по почте получил. Будто в зад коленкой белой-белой, как у Ленки, – пропел я нервно, переделав слова одной из его песенок.

– Бог миловал, – тихо откликнулся дед и никак на мою самодеятельность не отреагировал. – Значит, не врал что её видел?

– Я только что её в руки взял. Только что прочитал, – снова обиделся я на Павла.

– Я тебе говорю, что не врал о том, что видел. А не о том, что врёшь, что не видел, – запутал меня дед окончательно.

– Хочешь верить – верь. А если нет, так на нет и суда нет, как ты учил. А я пошёл к суду готовиться. Он со мной… Или надо мной? Короче, впервые будет, – отмахнулся от старого и засобирался домой.

– Я талдычу, что поверил в то, что ты тоже не спал, когда Добрая проходила. Ишь, перья ещё не отрастил, а дыбом уже вздымает. Нюрка надоумила? Про суд товарищей. Это она была мастерица Павла своего стыдить да судом новомодным грозиться. Чуть что не по её – сразу кликала всех из миров, чтобы муженька устыдили-усовестили. Ух и стервозная была, пока не образумилась. А уже рано: смылся её Пашка-Вендиспансер в дольменные края. Тепе-еря очередь моя! – последние слова дед пропел на тот же мотив, что и я о повестке.

– Из какого она мира? – захотелось мне узнать, кто же был инициатором моего суда.

– Знамо дело, из какого. Из соседского. Ещё скажи, что Нюрку-Экскурсию не знаешь.

– Значит дружок расстарался. За Куклу мстит, не иначе. Не болела, а умерла. И тётя Лиля в его мире также. Не болела, не болела, а потом операция, и не стало её, как и в нашем. Я что, теперь во всех грехах от сравнивания миров виноват? Так получается? – расстроился я, не понимая, за что меня собрались судить.

– Не дрейфь, пехота. Может всё шуткой обернётся, – обнадёжил старый.

– Как я один мог сделать что-то такое, отчего все миры поменялись в одинаковую сторону? Невозможно же так. А про других посредников ты не слыхал, дед? Может, где в Америке такая служба имеется? – размечтался я, втайне надеясь, что не один повинен в мировых несчастьях.

– Нет никого больше. Никаких дублёров не было и нет, – развеял он мои надежды.

– Как… Скажи, как я взглядом могу огромными мирами ворочать? А он у меня не такой забористый, как у тебя.

– Как, да как. И сам я всего не понимаю, как. Ты зимой окно замёрзшее видел? Узоры морозные?

– Ну видел, – вздохнул я, не понимая, причём здесь зима.

– А теперь представь. Зима. Окно, замёрзшее с узором. Оттепель на дворе. Что будет?

– Растает оно. К чему это ты? – не оценил я его натюрморт.

– Не так сразу. Сперва, оно намокнет, а потом растает. Вот так же и миры. Мороз в них кончился, и разница начала водой проявляться. То есть, Калик всех выкосили, а наш стариковский глаз многого не видит. Да и по своим мирам не мотается боле, а норовит подальше сбежать и уже там начудить. Понятно что-нибудь?

– И какое окно я могу заморозить?

– В самую суть зришь, казак. Твоё дело увидеть разницу и понять, в чём она. Стало быть, мороз возвращается к окну, и что потом?.. Удиви старого, – покосился дед, ожидая от меня ещё что-нибудь умное.

– Закосичит его. Поверх растаявшего новый узор нарисуется и побелеет от мороза.

– Ты лучше про самое начало поведай. С чего этот рисунок начнёт возрождение? Или ты никогда не сидел у замерзающего стекла?

– С самой захудалой стрелки начнётся. За ней другая. А потом новые поползут, и рисунок на стекле восстановят, – выдал я всё, что наскрёб в голове, а дед сразу отвернулся довольный сам собою.

– Он ещё спрашивает, что один может. Ты та самая захудалая стрелка и есть. Только не ледяная, а вполне себе головастая, – прищурился Павел и выдал на стариковскую щёку скупую слезу.

«И этот почти головастиком обозвал, – подумал я, не сообразив, из-за чего дед расстроился или обрадовался до слёз. – Если я такой в своём мире один, и запуск выравнивания миров начинающий, или восстановление их одинаковости, то чем тогда провинился?»

– Они сами друг в дружку заглянуть не могут? – нашёл, о чём спросить, вместо раздумий о слезинке.

– А ты к брату почему внутрь не залезешь, чтобы поглазеть, как он устроен? Так и они. А вот какой-нибудь глаз видящий, ты запросто проглотить можешь. И другие… Те же соседские близнецы, смогут твои потроха увидеть. Ты теперь не стрелка ледовая, а глаз стеклянный. Так понятнее?

– Понятнее. Все беды поровну между мирами из-за меня одного будут. А стеклянный я или ледяной – один укроп.

– Не только беды поровну, и победы тоже. На всех светлых голов не хватает, вот и будем хорошим делиться, не лениться. А то, бывает, какой-нибудь умник-разумник в три-семнадцатом мире, да хоть песню, хоть музыку хорошую придумает, а в нашем балбес лопоухий её услышит через это мирное уравнивание. Так ведь как скакать будет, как скакать! «Гений я! Вон, какую музыку придумал!» Кричать будет. И какой же он гений посреди удобрений, ежели эта музыка давным-давно в соседском мире по радио играет?.. Так что всякое будет. И хорошее придёт своим чередом, и плохое. Душу свою терзать не нужно. Живи и надейся на лучшее, – закончил дед поучения.

«Опять двадцать пять. Старый сказал: “Живи и надейся”. Знает что-то дед, но не признаётся», – снова заподозрил я неладное.

– Ты про глаз свой хотел рассказать. Которым в дальние миры метишься, – напомнил я осторожно.

– Я и не отказываюсь. И ноне по ночам мотаюсь куда Макар телят не водил. Я же немощный уже, а в дальних мирах, сам знаешь, какой закон.

– Напомни, о чём ты?

– Только в наших, да ещё в парочке миров мы такие, как есть, а в тех, что подальше, там по другим законам живём. Когда туда попадаем по работе или ещё по какой мирной причине. Я думал, что рассказывал вам.

– Рассказывал конечно. Только я так со своими делами заплёлся, что пока не пойму, о чём ты прядёшь.

– Я же говорил, что в другие миры детей просто так не пускают. А если их приходится туда посылать, по мамкиному закону им должно быть, как Христу нашему в день распятия, не меньшее тридцати трёх годиков.

– А ты тут каким боком?

– Как так? Я тоже туда попадаю в тридцать три своих года. Туда и меньше такого возраста нельзя, и больше такого. Поэтому угодил под кувалду мирную, да так что расплющился, – разоткровенничался дед. – Я уже не гулёна по возрасту, и всего, что окрест меняется, не вижу. А там я казак молодой, кудрявый, с шашкой наголо. Вот и вышел казус в мирах некоторых, где дома пятиэтажные строить уже научились, а за водой всё ещё с коромыслами ходят, да на лошадках по Армавиру туда-сюда ездят. И я в том сравнении, как есть, виноватый.

– Виноватый выискался. Как ты в них попадаешь, лучше скажи, – решил я воспользоваться моментом и разузнать побольше.

– Прошусь туда, где уже бывал, а оттуда прошусь обратно, – схитрил дед.

– Так ты там на самом деле молодой? А если я туда с тобой, мы что, ровесниками будем? – рассмеялся я, когда представил нас с дедом сверстниками с усами и шашками наголо, скачущими на деревянных лошадках. – Ладно, не серчай. Знаю, что ты обо всём говорил, только я, может, слушал, да не услышал, а может, ещё чем голова была занята.

Вон мамка Серёжку с яслей ведёт. Так я прощаюсь. Спасибо за терпение, – договаривал уже на бегу, давясь от приступа смеха.