Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 151 (всего у книги 340 страниц)

Александр Нерей
Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 1. Выжившие букашки

Эй, девчушки, бравы солдатушки!

Где же ваши ружья?

– Я живой! – громко кричит кто-то рядом со мной, и я открываю глаза.

Школьный класс. За окном стадион с зелёной травкой. Я за своей партой, но сижу почему-то один. Братья и сёстры тоже расселись поодиночке и о чём-то сосредоточенно думают, а на партах у нас разноцветные камушки, веточки, ягодки, склянки со всякой ерундой.

«Экзамен, что ли?» – пытаюсь сообразить, что же творится вокруг.

– Все готовы? – строго спрашивает учительница и поворачивается от окна к нам, ученикам, лицом.

«Мама?» – чуть ли не вскрикиваю, но никакого удивления не чувствую.

– Я живой… – снова слышится мне, но уже откуда-то издалека.

– Кто начнёт? – продолжает мама урок и не обращает внимания на вопли.

– По старшинству, – подсказывает одна из моих сестёр.

– Значит, Александр, – говорит мама, и я понимаю, что речь зашла обо мне.

– А что сразу я? Пусть Тазик первым отвечает, – недовольно бурчу со своего места.

– Хорошо, – соглашается мама, а потом заявляет: – Оба марш к доске! Сейчас одну оценку на двоих вам разделю. Чтобы ссориться неповадно было.

– Сволочь ты, Шкафик, – чуть ли не рычит на меня братец и встаёт из-за соседней парты.

Мы подходим к доске. Брат берёт с учительского стола пёстрый камешек, крепко сжимает его в кулаке и протягивает руку мне.

– Хватайся, – сердито цедит он сквозь зубы.

Я берусь рукой за его кулак, и мы начинаем, будто вырывать этот камень друг у друга. Причём, так стараемся, так дёргаем руками, так крепко их сжимаем, что, кажется, кулаки наши срослись в один кулачище с тем камнем внутри.

– Я живой, – в очередной раз доносится из коридора, и я с силой выдёргиваю руку из нашей с братом схватки.

Разжимаю кулак и вижу точно такой же камешек, как и у брата в руках. Опять ничему не удивляюсь, а мама продолжает играть роль строгой учительницы.

– Так у вас никто не выживет. Но ладно. По тройке вам поставлю, – говорит она и грустно вздыхает.

– Не нужна мне тройка, – возмущается Тазик. – Можно на дополнительный вопрос ответить?

– Веру изучил? – с надеждой спрашивает его мама.

– Которая с головастиком? – уточняет он и брезгливо морщится.

– Какая разница с кем или с чем? – возмущается мама-учительница.

– Тройки хватит, – бубнит под нос братец и идёт садиться на место.

Я остаюсь стоять у доски. Жду чего-то от мамы или от себя.

«Такого бреда в жизни не видел, – оцениваю происходящее и ухмыляюсь, а потом думаю о раздваивании камешка. – Где я такое видел? Но мама-учительница – это даже для морока чересчур».

– Домашнее задание выучил? – строго спрашивает меня мама.

– Выучил, – неуверенно лепечу ответ.

– Демонстрируй, – приказывает она и протягивает мне две стекляшки с водой, в одной из которых плавает тот самый головастик, напугавший Тазика.

Я беру стекляшки у мамы из рук, ставлю одну с головастиком на полочку рядом с классной доской, а вторую несу на свою парту. Сажусь за неё и начинаю издали гипнотизировать стекляшку с головастиком у доски.

Долго смотрю на воду, на заметавшегося головастика, но ничего не происходит.

«Что делаю? Воду взглядом кипячу? Вон как эта букашка задёргалась. Того гляди, выпрыгнет из склянки и покончит со своей никчемной жизнью», – успеваю подумать, как вдруг головастик и в самом деле замертво всплывает кверху пузом в своём хрустальном прудике.

– Я же вас учила, как это делается, – строго выговаривает мама всему классу, а особенно мне. – Не желать нужно, не хотеть, а верить. Верить, что это произойдёт. Сколько раз повторять можно? Без живой жизни вам не обойтись. А что с ней без Веры делать будете? Как обходиться? Ничего не умеете и не хотите уметь…

– Может я не буду обезьянок заводить. Разные языки им выдумывать, – обижаюсь я на маму.

Мама перестаёт сердиться, поворачивается к доске, и сама смотрит на всплывшего головастика. Тот сразу же вздрагивает и оживает, затем поворачивается животиком книзу и начинает подниматься из склянки, окружённый капелькой воды. Потом он успокаивается и вместе с каплей плывёт по воздуху в мою сторону.

Я снова не удивляюсь, а продолжаю наблюдать за букашкой. Полёт головастика заканчивается, и он вместе с каплей плюхается в стекляшку на моей парте.

Вздох восхищения прокатывается по классу.

– Языки можешь не придумывать. Когда у Татисия его обезьянки, как ты говоришь, подрастут и всяким фокусам научатся, вот тогда вы с ним снова ударите по рукам, как только что с камешком, – говорит мне мама.

– Как же он с ними общаться будет? – тут же ехидничает Тазик. – Они костёр разведут, жертву ему принесут, попросят чего-нибудь, а он им что под руку подвернётся, то и всучит?

Все братья и сёстры начинают возмущаться моему легкомыслию по отношению к обезьянкам, а я сижу, смотрю себе под ноги, и мне так стыдно, что хочется выбежать из класса.

– Успокойтесь! – прикрикивает на всех мама. – Научится он всему. Ещё вас уму-разуму учить будет. Не только в головастиков или в людей верить нужно, а в первую очередь в себя. С себя нужно начинать.

– Я живой и всё вижу! – не унимается голос за дверью.

– Иди уже. А то он скоро пополам от радости порвётся, – улыбается мама и выпроваживает меня из класса.

Я нехотя встаю из-за парты и ухожу из класса.

Когда оказываюсь в коридоре, мигом погружаюсь в кромешную тьму и дальше побираюсь наощупь.

«Кто здесь трепался, будто что-то видит? Сейчас этого шутника приласкаю, как только что головастика», – думаю я и снова слышу восторженные вопли Александра третьего.

– Санёк, мы живые. Живые! – кричит он мне в ухо и тормошит за плечо.

И тут я осознаю, что валяюсь на земле, а не гуляю по школьному коридору.

«За что с экзамена выгнали?» – думаю, вконец заблудившись между сном и реальностью.

– Ёшеньки! – вскрикиваю, когда в один миг вспоминаю все недавние злоключения. Потом превозмогаю боль, с трудом приподнимаюсь и сажусь на жёсткую сухую траву, после чего начинаю продирать обожжённые холодом веки.

«Обморозился, когда от хоккеисток улепётывал?» – пытаюсь шутить, а белый солнечный свет вдруг пребольно режет еле открывшиеся глаза.

– И я живой. Даже что-то вижу, – откликаюсь я брату и продолжаю приходить в чувства.

* * *

«Где мы? Совсем ничего не помню. Всё самое интересное прошляпил. Цыкнул на третьего, чтобы не мешал в себя приходить, а тот и рад радёшенек, что его не об асфальт, а приземление со всем уваженьем организовали. Бегает, веселится, а я сижу, глаз не открываю. Смотреть не охота на мир, который с нами обращается, словно мы козявки какие-то. Догадываюсь по волосам и мурашкам, что сижу рядом с пещерой, а всё одно время тяну зачем-то».

– Третий, – окликнул я товарища, когда оклемался.

– Что-нибудь видишь? – проорал близнец издалека.

– Глаза ревут. Или приморозил их, или себя жалею, – объяснил я, а потом услышал топот ног, бежавшего ко мне друга.

Когда Александр приблизился, я попросил его рассказать, что он помнит о нашем приземлении.

– Я этот полёт на всю жизнь запомнил. А ты как себя чувствуешь? Всё лицо опухло. Если бы не знал, что оно такое от заоблачного мороза, подумал бы, что ты упал с велосипеда.

– Я распух из-за того, что не об асфальт нас, как ты просил.

– Мало ли с перепугу наговорить можно? Я же на тебя полагался. На помощь твою. Но страшно тогда было до чёртиков, это правда.

– Рассказывай, где мы? – коротко повторил я приказ.

– У пещеры. А приземлялись так, что страху такого натерпелся, – начал друг о наболевшем, но увидел, как я пригрозил в его сторону кулаком, и спохватился. – К тому времени, когда мороз кончился, и мы замедлились, я сам уже ничего не видел.

– Ты же орал, что живой и всё видишь!

– Ещё как орал, но позже. Когда глаза перестали слезиться, и я всю прелесть жизни увидел, заметался, как щенок, и замолкнуть не мог. А ты в обмороке лежал и меня слушал?

– Не слушал, но слышал.

– Что делать будем? В пещеру или по домам? – спросил собрат.

– Сначала к Стихии. Узнаем, объявлялся наш асфальтный близнец, или его ещё куда-нибудь нелёгкая занесла, – сказал я, не подозревая, что накаркал очередную напасть. – Помоги зайти в пещеру. Про мои рёбра помнишь? Если сгребёшь в охапку, я снова в обморок.

– Не сгребу. За руку тянуть можно?

– Тяни, – разрешил я.

Третий осторожно, почти бережно, помог мне подняться, а потом спросил:

– А ты что помнишь?

– Помню, как прощения у тебя просил, за то, что взял тебя в этот калечный мир на верную погибель.

– На какую… А-а, в этом смысле. Прощаю тебя. Забегаем? Мы уже на входе, – доложил поводырь.

– В паре шагов от стены меня останови и назад отойди, потом следом за мной в пещеру. Сразу оглянись на номер мира, из которого выскачешь. Чтобы понятно было, откуда мы явились.

– Уже на месте. Готов?

Я кивнул и вытянул руки вперёд, а третий тут же отпустил меня в свободное плавание.

Вздохнув поглубже, привычно чеканя шаги, я отправился сквозь ракушечную стену, сквозь всё, что попадается по пути к подземной пещере. Потом начал громко считать «ать-два, ать-два», надеясь услышать эхо от стен, чтобы вовремя остановиться.

Наконец, все ощущения стихли, и я расслышал отзвуки испуганного детского голоса. Сразу стало себя жалко, почти до слёз, которые и без того продолжали сочиться из распухших век.

– Девчушенька-душенька! – запричитал я что было сил. – Стихия миленькая! Пришли за мной свои лианы. Попроси их, чтоб не сплетались в лесенку, а схватили меня за шиворот и вытащили наверх к тебе в гости. А то у меня не только опухшие глазки, а ещё и сломанные кости.

Не успел попросить, как услышал сзади шорох и подумал, что это вышел из стены напарник по приключениям. Но быстро осознал ошибку, когда почувствовал прикосновение шершавой лозы, которая примерялась, как бы выполнить мою просьбу, чтобы не добавить к имевшимся несчастьям чего-нибудь виноградного.

Когда смело поднял руки, целиком передавая себя в распоряжение живых верёвок, удивился: «Что-то эти ребята слишком быстро сегодня».

Страх на меня напал, только когда моё заплетённое величество слегка придушили лозами и потащили вверх. Да и то, страх был не совсем моим. Мой, просто, смешался с воплем и ужасом Александра-третьего, узревшего совсем не библейскую картину.

– Что делается! Только от хоккеисток спаслись, а тут уже другое чудо-юдо накинулось? – раскричался он, испугавшись за меня и себя.

– Я сам такое путешествие выклянчил, – успокоил я друга. – Ты же хотел узнать про пещеру? Хотел. Кушай теперь на здоровье.

Когда продолжил взмывать вверх, смотреть на происходившее даже не пытался, зато картина со стоявшим внизу близнецом, так и встала перед глазами.

«Жуткое зрелище. Павел бы не одобрил. Но делать нечего. Мало было рёбер, так меня ещё и ослепить умудрились».

– Полегче, извозчики, – пожурил лиан, когда стукнулся головой о ракушечный свод и не вписался в дымоход с первого раза.

– С одиннадцатого. С одиннадцатого! – опять заверещал напарник обезумевшим голосом.

– Что с одиннадцатого? – разволновался я. – Ботинок его нашёл или что другое?

– Вышли мы из одиннадцатого мира. Я забыл, о чём ты просил, когда увидел тебя в виноградных путах, – проорал друг снизу. – Меня тоже туда поднимут?

– Не испугаешься живого винограда?

– Не испугаюсь. Наоборот, тут внизу страху больше натерплюсь, – заверил собрат, когда меня уже вытащили в неизвестный по счёту мир и осторожно поставили на ноги.

Глава 2. Стихийное исцеление

– Где тут красавица писаная, к избушке приписанная? По прозвищу Стихия, которой сложил стихи я? Я снова к тебе в гости, залечить поломанные кости. Исцелить глазки и послушать сказки. Пусть не складно, зато не старушка ты вовсе. Станешь предо мною? А то глаз сам не открою. Я, как ты помнишь, посредник двенадцатый смирный, покалеченный шутками мирными, – лепетал я всё, что приходило на ум, понадеявшись на снисхождение девчушки.

– Отворяю глаза твои. Открываю тайны свои, – услышал прямо перед собой Стихию.

– Почему не радуешься? – почти разочаровался я, не услышав её звонкого смеха.

– Эк, тебя потрепало. Пошли, у клумбы тебя покалечим, а потом залечим, – грустно пошутила подружка.

– Там ещё один фрукт. Я его в поводыри нанял. Кстати, очень просил с тобой повидаться, – хохмил я, пока девчушка вела меня куда-то за руку.

– Он к чудесам готов?

– Он же из Далания, так что весельчак. И мне теперь главный помощник.

– Вызову моему обучил? – спросила подружка.

– Не успел. Слишком много навалилось с утра, – ответил я и погрустнел, вспоминая последние злоключения.

– Знаю. Давно вас жду, – тоже безрадостно вздохнула кудесница. – И лесенку заранее приготовила. Только вот не думала, что такой красивый ко мне явишься. Да ещё и складно так…

– Ой, – вскрикнул я. – Про Александра из Татисия ничего не слышала? Не у тебя он квартирует?

– Не было никого, – ответила Стихия. – А что, пропал?

– Ещё как пропал. Башкой об асфальт, и ни пятнышка. Что же теперь будет?

– Ладно-ладно, – перебила меня девчушка. – Посиди на лавке. Я к пещере, гляну, что там с твоим помощником. Когда придёт, обучи его вызову. Если он в себе, конечно. Я потом к Кармалии с докладом. Кстати, где беда? Что говорить Угоднику?

– В одиннадцатом мире. У Татисия. Вроде женщина это. Лежит в Третьей больнице. А вот где живёт… Или жила… Или умерла…

– Садись уже. Потом тобой займусь.

«Где же он? – задумался я об одиннадцатом, когда девчушка усадила меня на местную Америку и неожиданно пропала. – За какие грешки под землю утащили? Проболтался? Что если так любого из нас могут упечь в адскую печь?»

– Санёк, меня тоже вытянули! – раскричался третий и прервал мои раздумья. – Мы внутри какого-то пузыря, да? – продолжил приставать напарник, когда плюхнулся на скамью рядом.

– С чего ты взял?

– Не видишь, что мы будто в плошке? Ах, да. Ты же глаза отморозил.

– Я в прошлый раз всё видел. Холмы, зелень, цветы вокруг. А когда девчушка волшебной водой напоила, всё остальное увидел, – припомнил я недавнее путешествие в тринадцатый мир.

– Тут ни солнца, ни луны, а светло, как днём. И со всех сторон вверх поднимается и дальше продолжается, – объяснил дружок своё видение мира.

– Земля, но наоборот? Мы не на поверхности, а… А я в прошлый раз тоже заподозрил неладное, когда солнца не увидел.

– Мне показалось так. Наверно из-за горного воздуха. Что всё вокруг шиворот-навыворот, – объяснил дружок то, как видит место, в котором оказался.

– Хватит чушь молоть. Запоминай, как вызывать девчушку, а то её не увидишь, – подальше отогнал я ненужные мысли.

– Ты разве её не вызвал? – удивился третий.

– Мало ли кто кого вызвал. Запоминай, тебе говорят, – прикрикнул я на неслуха. – «Девчушка-старушка, стань предо мной, глаза мне открой». Запоминаешь?

– Как конька-горбунка?

– Не придуривайся. Потом свою присказку придумаешь. Только окончание у вызова обязательное должно быть. Иначе не отзовётся. Она ведь тоже присказкой отвечает, – поучал я дужка, прямо, как дед Паша. – «Я посредник третий мирный. Стою в мире твоём…» В мире твоём? Я думал это мамкин мир. Или, как дед пугал, Иудин. А он Стихийный. Прав был Павел, когда нам втолковывал…

– Погодь. Не уплывай в обморок. Доскажи вызов, – разволновался неунывающий подчинённый.

– «Я посредник третий мирный, стою в мире твоём и жду тебя смирно». Запомнил?

– Конечно. Вызвать её?

– Пока от мамки не вернётся… Не вздумай, – сказал я и, действительно, начал уплывать в даль мыслями о пузырчатом устройстве миров.

«Её собственный мир. В пузыре. Или склянке? В чём-то круглом, – грезил я и проваливался вниз. – Или в капле воды? А может капля быть маленькой снаружи, а внутри…»

– Не спи, – растормошил меня неугомонный помощник.

– Я на пару минут. Пока Стихия у мамки с докладом, – отмахнулся я от друга и заснул.

* * *

– Аквария, – толкает меня в бок мама. – У тебя всё готово?

– Когда же вы отстанете? – хамлю я в ответ и отворачиваюсь от мамы.

– Сёстры свои зёрнышки уже в льдинки запаяли и в походные сумки уложили. А твоё хозяйство где? Снова разбросала? Живо собирай и запаивай в лёд. И делай всё по-кометовски, – прикрикивает мама и, громко хлопнув дверью, выходит из комнаты.

– Натура, марш сюда, хищница. Ползи змеёй! – приказываю я неведомо кому.

– Ну почему змеёй? – возмущается незнакомый голос под кроватью. – Можно же каким-нибудь ёжиком. Ш-ш-ш!.. Или, как вчера, вороном. Ш-ш-ш!..

Я смотрю вниз, а из-под кровати выползает огромная змея толщиной в две моих руки и длиной больше пяти метров. Я не пугаюсь, а наоборот, ругаю себя за что-то. Змея нехотя извивается, то и дело показывая раздвоенный язык, а потом клубком устраивается у моих ног.

– Всё вчера съела? Ничего не оставила? – горько сожалею я, неведомо о чём. – Вот же ненасытная утроба.

– Сама шкажала. Я и шклевала. А они… Ш-ш-ш! Прош-што, таяли во рту. Не нуш-шно было отдавать. Гордая какая. Сёш-штры, видиш-шь ли, её обидели. Не ошенили премудроштей. Зато я ошенила. Было вкуш-шно.

– С чем завтра лететь? – продолжаю я горевать.

– Так ведь незачем теперь. Тут оштанемся. А они пуш-шть летят на поиш-шки швоей грозди. Ш-ш-ш!..

* * *

– Ещё одни сутки тебе. Слышала? Сутки. Если не будешь готова, я не знаю тогда, что с тобой делать, – причитает мама.

– Не буду я ни к чему готова. Я всё Природе скормила. А та и не подавилась. Все зёрнышки слопала. Летите к вашим астрам и живите там без меня.

– Что же ты, доченька, наделала? Только о себе думаешь. Как стихия огня сжигаешь всё хорошее и в себе, и на своём пути. И нас всех строптивостью будто пламенем опаляешь, – сокрушается мама и уходит.

* * *

– Шмотри, как они клином журавлиным пош-штроились. О чём только думают? – шипит Натурка и ползает у моих ног. – Кто так по кошмош-шу летает? Тоже мне, перелётные пташ-шки.

– Заткнись, – прикрикиваю я на змею и смотрю в тёмно-синее небо, в котором белыми огненными шарами летят все мои сёстры, оставляя позади длинные тающие полосы белого цвета, а мама впереди, в основании этого светлого журавлиного клина.

Вдруг клин ломается и заворачивает остриём в сторону. Звёзды вокруг сестёр начинают дрожать, а все их белые шары затягивает вправо, где они тоже начинают мерцать точно так же, как звёзды. Потом все шары, мигнув последний раз, исчезают в непроглядной тьме космоса.

– Что я наделала! – кричу я в ужасе. – Если бы они не задержались…

– Подумаешь, шёрная дырош-шка. Пару сештёр в ней оштавят, а оштальные дальш-ше полетят, – шепелявит равнодушно Натура.

– Марш комету строить! Льда кругом видимо-невидимо. И чтоб надёжная была. Чтоб на десять дальних дорог хватило, – командую я в горячке.

– Догонять их вздумала? А зачем? – спрашивает змея с издёвкой.

– Я вместо них в дыре останусь. Я! А сёстры пусть летят, куда собирались, – кричу я в исступлении и вскакиваю на ноги, после чего начинаю метаться по комнате.

– Ополоумела? Кто нас с пуш-штой ш-шумкой возьмёт?

– По-хорошему не понимаешь? Марш комету строить! Огромный, прочный ком льда! – командую я на грани истерики.

– Ш-щас. Я, значит, холоднокровная такая и мчусь головой в снег? А заш-шну? Ш-што тогда делать будешь? – зевает Натура в ответ.

– Ладно, – откликаюсь я с недобрым азартом. – Будешь…

– Тигрицей. Хочу тигрицей. Ну, пошалушта...

– Снежных тигров не бывает. Будешь белой медведицей, – командую я, а змея Натура начинает дёргаться и на глазах раздуваться.

– Вот дура девка. Амурские тигры что, в снегу не живут по-твоему? – ехидничает огромный белый ком шерсти со змеиными глазками. – Там же до пятисот килограммов неповторимой грации... А она медведя. Тьфу!

Бесформенный ком шерсти, подёргиваясь, превращается в белую медведицу и, недовольно сопя, выходит на заметённую снегом улицу.

* * *

– С чем пожаловала? – спрашивает меня Кармалия, сидя на троне из гладких чёрных камней.

– Хочу себя на сестёр поменять, – заявляю я хозяйке и подхожу ближе.

– Что имеешь, кроме этой кисы? – интересуется она и кивает на огромную тигрицу, крадущуюся за мной полосатой тенью.

– Ум, талант и фантазию. Всё могу, всему обучена, и всё сделаю. И получше некоторых, – говорю я громко, чтобы меня услышали сёстры, стоящие невдалеке с мамой.

– Значит у тебя, кроме желания принести себя в жертву, ничего нет, – делает вывод Кармалия.

– Кроме сил Природы, я пустая, – сознаюсь я, и слёзы градом катятся из моих глаз. – У них же предназначение. Задание. Отпустите их, прошу вас. Я всё могу. Всё смогу! Им же целую гроздь созвездий обживать нужно.

– А ты мне нравишься, – неожиданно говорит Кармалия. – Жалеть себя не будешь? Всё равно ведь одной где-то жить придётся. Может, поищешь другое зарождение миров?

– Не буду жалеть, – обещаю я и продолжаю всхлипывать. – Пусть улетают.

– Да будет так. Все свободны. Извините, что затянуло к нам на огонёк. Сами понимаете: закон Мироздания, – обращается Кармалия к сёстрам и маме, а я остаюсь стоять и плакать навзрыд, зная, что всё это со мной в первый и последний раз, а уже завтра придётся всё делать по-взрослому, по-кометовски, и не жалеть о сегодняшнем решении.

Мама и сёстры подбегают ко мне, прощаются, благодарят и тоже обливаются слезами. Все меня обнимают, целуют, гладят по голове, вытирают мои бесконечные слёзы и…

И каждая, незаметно для других, бросает мне в сумку по несколько зёрнышек жизни, запаянных в льдинки.

* * *

– Проснись, злыдень, – ни с того ни с сего раскричалась Стихия и набросилась на меня, как коршун.

– Отш-штань, – прогнусавил я, очнувшись, потом мигом пришёл в себя и сразу забыл, почему шипел на неё, как змея. – Ш-што там? Угодника наш-ш-шла? Про одиннадцатого узнала?

– Уш-шпокойся, – передразнила она мою невесть откуда взявшуюся шепелявость. – Нашла твоего Угодника. Скоро в одиннадцатый мир примчится. Про Сашку из Татисия узнала, что жив и здоров, а вот где его носит, Кармалия не сказала.

Ты поводыря своего вызову научил? Я его и пинала, и ласкала, всё хотела намекнуть, что пора меня вызвать, а он, как олух царя небесного.

– Научил, но звать запретил. Чтобы не мешал тебе по делам бегать. Сейчас скажу, что пора, – я окончательно пришёл в себя, радуясь за одиннадцатого, что он живой, а не в гостях у Доброй тётеньки, и скомандовал напарнику: – Вызывай девчушку!

«С бедой разобрались, – задумался я и снова уплыл в забытьё. – Я такой от обморожения или из-за рёбер? Или в груди кровотечение открылось? Я стеклянным глазом кое-что видел…»

* * *

– Двенадцатый, это третий. Приём, – слышу я над самым ухом и просыпаюсь.

– Когда же это кончится? – возмущаюсь и привстаю на травке.

– Всё видишь? – спрашивает довольная рожица третьего.

– В каком смысле? – не понимаю я, о чём речь.

Стихия стоит рядышком и смеётся до слёз, а Александр-третий от волнения ничего больше сказать не может.

– Что с вами? – ворчу я на них, и тут же вспоминаю обмороженные глаза и сломанные рёбра. – Я прозрел?

Вскакиваю на ноги и начинаю высоко подпрыгивать, чтобы почувствовать, не отзовётся ли в груди такое опрометчивое занятие. Не отозвалось.

– Ты и рёбра мне заштопала? Ну, спасибо. Вот Стихия, так Стихия. Ей не зря пишу стихи я, – радуюсь неожиданному выздоровлению.

– Я её зову, а она передо мной. Теперь и мне свои тайны откроет. Пока ты дрых на излечении после воды животворной, я тоже, что надо умыл. Теперь всё вижу. Спасибо, что с собой взял, – взахлёб тараторит третий.

Я останавливаю свои сумасшедшие прыжки и подхожу к Стихии. Она уже сидит на скамеечке и, о чём-то задумавшись, смотрит вдаль.

– Огромное тебе спасибо.

– Ты что во сне видел, шепелявый? – спрашивает она.

– Помню, что не захотел в телевизоре про поломанные рёбра смотреть и… И дальше не помню. Не волнуйся. Если в памяти загорится костёр мамы Кармалии, я мигом к тебе, – обещаю я шёпотом.

– Договорились! – задорно прикрикивает девчушка.

– Что теперь? – спрашиваю я. – Куда бежать, если нам с третьим даже показываться в одиннадцатом мире нельзя? Что предложишь, талантливая наша?

При слове «талантливая» девчушка чуть не подпрыгивает на скамейке. Она с подозрением долго на меня смотрит , потом успокаивается и вздыхает с облегчением.

– Глаза от вас, оболтусов, отведу, – обещает сестра милосердия и начинает меня инструктировать. – Ступайте в мир Татисий. Но вы его не дозовётесь. Ищите там Угодника. Лучше сразу… Или нет. Сперва в больницу нужно. Узнайте, откуда беда выпрыгнула. Потом один у больницы Угодника дожидается… Или не так. Одному надо будет старшего Павла известить, что одиннадцатый пропал, и его нужно будет по очереди заменять в его мире, потому что Татисий родителям глаза отвести не сможет. Остальное сам додумывай. Ты же у нас Головаш-штик.

Я слушаю её так внимательно, как до этого никого никогда не слушал. Я смотрю на неё выздоровевшими глазами так прилежно, как до этого ни на кого никогда не смотрел. Всё равно, мало что понимаю, а ещё меньше запоминаю.

– Третий! Иди сюда, Сельдерей Укропыч, – зову я Александра-третьего, кузнечиком скачущего по альпийской травке.