Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Глава 7. Сила колдовского гипноза

Утро воскресенья. Встаю сначала медленно, потом шевелюсь быстрее и быстрее. Одеваюсь, ищу глазами своё семейство. Обдумываю повод сбежать из дома без расспросов о вчерашнем дне и вечере.

Домашние на месте. Печка горит, завтрак готов, жизнь идёт своим чередом.

Как можно равнодушнее занимаюсь делами: ем завтрак, щекочу братишку, нехотя поддерживаю разговор с родителями и показываю всем своим видом, что мне скучно.

Вдруг, скажут: «Пойди, сынок, погуляй». Но ничто на них не действует.

«Вот бы сейчас дядин колдовской гипноз», – мечтаю о маленьком, но настоящем волшебстве.

«Отпустите сыночка на улицу», – внушаю родителям, а им хоть бы хны. Может из-за того, что на дворе снег мокрый валит, а может дел им до меня нет.

– Опять маешься? – наконец, спрашивает мама. – Иди что-нибудь почитай.

– Учись, читай, считай. Что ещё мне могут посоветовать? – ядовито шиплю под нос и продолжаю гипнотизировать: «На улицу отошлите, ироды. Заставьте погулять выйти».

«Не действует. Мне же ещё деда просить, чтобы клятву надиктовал, а пишу я не быстро. Может, ну его, этот почерк? Нацарапаю как умею, а не “мама мыла раму”, и всё чтоб кругленько, чтоб без помарок», – злюсь дальше, уже и руки на груди сплёл в нетерпении.

– Даже не проси, – слышу от мамы, и не сразу понимаю, что воскресное воспитание продолжается. – Там плохая погода. Промокнешь и заболеешь, а к нам скоро крёстная придёт.

– Можно не гулять, а на соседнюю улицу пробежать? У деда недолго побыть, – смотрю умоляюще на маму, вдруг это как-нибудь поможет.

– С чего вдруг? – спрашивает она и наводит на меня взгляд.

Делаю вид, что вспоминаю, зачем понадобился деду, но в голову кроме клятвы ничего не приходит. Сижу дальше, соплю и злюсь на всех разом.

– Тебе же Павлу письмо написать нужно, – неожиданно приходит на выручку бабуля.

«Интересно, она придумала, или дед её взаправду просил?» – размышляю недолго и гадаю, что бы такого соврать.

– Не помню, писать ему нужно или полученное читать, – начинаю издалека для пущей убедительности.

– Читать Павел без тебя умеет, – говорит мама, и я понимаю, что прокололся.

– Да-да, читать дед точно может. Он же учителем работал, – вступает в разговор отец, и настроение окончательно портится.

«Ну всё. Обложили волчонка. Сдаюсь», – расстраиваюсь чуть ли не до слёз и иду прятаться в свою комнату, но дорогу к отступлению преграждает бабуля.

– Куда ты? Одно дело читать, а другое писать. Что он своими култышками намалюет? Может, дочек с Новым годом ещё не поздравил? Марш сейчас же к Павлу!

Уши горят, щёки пылают то ли от стыда, то ли от вранья бабули, когда начинаю неспешно одеваться. А меня впервые в жизни чуть ли не силком выпроваживают на улицу.

Уже стоя во дворе под хлопьями снега, кричу домочадцам:

– Тетрадку-то дайте какую-никакую!

Мне выносят тетрадку и ручку, а ещё грозят, чтобы бегом мчался и не заставлял старика ждать, а то и уши у меня открутятся, и попа от ремня подрумянится.

– Так вот значит, как. Подействовал мой гипноз. Сработал. Любо-дорого, как сработал. Всю семью на ноги поднял, – приговариваю я, ошалев от случившегося, и топаю по слякоти в сторону дедовой улицы.

* * *

Павел был в хате и растапливал печку. Дым валил из трубы такой, будто жёг дед резину или мазут. Сажа крупными чёрными хлопьями летала над двором, смешивалась с падавшим снегом и оседала на землю серыми чернильными кляксами.

– Деда, – позвал я тихонько и стукнул в нужное окошко.

– Изыди, – донеслось из хаты, что на нашем языке означало: «Я в порядке сам, и дела наши посреднические тоже. Следуй, куда собирался».

– Так мне в сарай идти? – спросил я, переминаясь с ноги на ногу.

А снег валил и валил. Всё вокруг на глазах промокало, и я уже начал переживать, что деду тоже нет до меня дела. Что вот-вот промокну, после чего меня обязательно разоблачат, догадавшись, что дело с письмом полная фикция.

– Заходи, – донеслась спасительная, но непонятная команда.

– В хату? – удивился я.

– В хату.

«Со старым что-то не так. Никогда ещё меня домой не впускал», – подумал я и распахнул дверь в сени дедова жилища.

В сенях всё было простенько, как и положено в кубанских хатах. Керосиновая лампа на маленьком столике, вешалка для одежды, калоши и прочая обувка, мелкая утварь для хозяйства. Ничего лишнего, ничего ненужного.

Я разделся, повесил пальтишко на вешалку рядом с дедовыми вещами, разулся, напялил взрослые тапки и, взявшись за ручку двери, громко предупредил:

– Вхожу.

Дед сидел у самой печи и ворочал кочергой тлеющие поленья. Ко мне поворачиваться он явно не собирался, и я замер в ожидании, не предложит ли старый присесть. Павел с таким предложением не торопился, и я начал украдкой осматривать комнату.

Это была спальня и кухня одновременно, а у того окошка, в которое я уже пару раз стучался, и откуда дед смешно отвечал «изыди», стоял топчан. Диваном это сооружение назвать было нельзя, а топчаном в самый раз. На нём старик дежурил по ночам, лёжа или сидя, когда заболят бока.

– Всё увидал, что хотел? – вспомнил обо мне наставник.

– Я по делу пришёл. Записать клятву посредника. Я и тебе всё, что надо, напишу.

Дед закряхтел, но вставать с табурета не стал. Развернулся ко мне лицом и спиной к печке.

– Писатель, говоришь, – ухмыльнулся он и кивнул в сторону стола. – Ну, садись, доставай причиндалы.

Я вспомнил, что тетрадка с ручкой остались в кармане пальто, и рванулся к сеням, но дед скомандовал:

– Отставить! Вон, на этажерке всё имеется. Бери, что нужно, и садись уже.

Я шагнул к этажерке, занимавшей угол слева от двери в следующую комнату. На ней стопка тетрадок, химические карандаши, ручки с перьями для чернил, авторучки, конверты, открытки на все случаи жизни, и ещё много чего. Взял первую попавшуюся тетрадку, авторучку и сел за стол.

– Ты правда учителем был? – не утерпел и спросил после увиденных канцтоваров.

– Кто-то уже донёс? – грозно повёл дед бровью. – Ты только квартальному не скажи. Я для него малограмотный и полоумный. Ещё прознает, что столько лет придуривался, беды не оберёшься.

– От меня не прознает, – твёрдо пообещал я, и чуть не добавил «честное октябрятское». – А ты чему учил, деда?

– Всему. Когда комсомольцы… Да эти… В кожанах за мной прибыли, я портки чуть не обмочил. Они где-то пронюхали, что я грамотный да науки разумею, вот и пришли, окаянные. Так я, почитай, лет пять учил. Счёту учил, грамоте, пока они учительницу из Екатеринодара не выписали. После освободили меня. Ещё грозились выпороть за то, что молиться тоже учил. Пороть не пороли, а на флот забрали.

Вставать Павел так и не стал, и никакой торжественности в этот раз не было. Просто, взгляд его остановился, он посерьёзнел, выпрямил спину и начал медленно диктовать клятву посвящения в посредники.

Это, скорее всего, был первый в моей жизни диктант, и диктант, куда серьёзней, чем в школе. Дед не частил, и я успевал записывать слово в слово. Когда дошли до того места, где нужно было поклониться, он уточнил:

– Здесь поклон в пояс вежливый. Так и пиши в скобочках: поклон, – и продолжил дальше: – Я Иван, крещёный и нарождённый, сын Ивана, внук Ивана, правнук Ивана, нарекаю тебя…

Тут он увидел, что я давно не пишу, а сижу с открытым ртом и бессмысленно моргаю. А я, действительно, после скобочек со словом «поклон» ничего не делал. Оцепенел и сидел не шелохнувшись, и мой острый умишко наотрез отказывался трудиться, пока не получит или объяснение, или оплеуху.

«Какой ещё Иван? Деда все Павлом зовут, и он на Павла отзывается. Или он не Павел вовсе?» – стучало в голове молоточками, отвлекая от всего и вся.

– Ты, что это, бесова душа, не пишешь? Уснул, что ли? – в свою очередь удивился дед. – Скажи спасибо, что зима, а то бы мухи в рот залетели.

Я мигом пришёл в себя. Понял, что сначала нужно написать, как дед диктует, а уже потом просить объяснений. Извинившись, попросил повторить всё, что он наговорил после скобок.

Дед не стал стыдить, а спокойно продолжил диктовать, меняя своё имя и имена предков на Иванов.

Когда дописал клятву, Павел поднялся с табурета, взял в искалеченные руки тетрадку и углубился в чтение моих каракулей.

Прочитал, аккуратно исправил ошибки, расставил знаки препинания и протянул тетрадь обратно.

– Молодец. Теперь, повтори двенадцать раз, чтобы было без ошибок, а потом снеси в сарай. Там и свою держать будешь, и остальным накажешь, чтобы хранили под ящиками для почты.

Я поморщился от одной мысли, что придётся двенадцать раз к ряду переписывать, чтобы текстов хватило на всех близнецов. Потом раскромсал тетрадку, вырвав из середины нужное количество листов, разрезал их ножницами надвое и принялся корпеть.

Нет, себя я не жалел. Понимал ответственность своей работы.

Покончив с последним листком, разминая уставшие с непривычки пальцы, был очень доволен собой. Поискал глазами деда, увидел, что тот опять ковыряется кочергой в печи, и громко заёрзал.

– Спрашивай, – коротко велел Павел.

– Почему Иваны, деда?

– А что, я перед тобой снова буду миру представляться? Положено так писать для образца, так и написали. Мало ли куда ваши дурьи башки листки эти таскать станут. От чужих глаз так сокрыто будет и непонятно. А уж свои-то имена да коленца предков ума у вас хватит подставить. Когда говорю «подставить», так и имею в виду. Чтоб на бумажках этих никаких исправлений. Уяснил? Так всем и передашь, а то я вам следующие клятвы диктовать не буду. Бегайте потом по мирам, как придётся.

«Неужто ещё клятвы имеются? Сколько же мы пока не знаем? А для чего, интересно, следующие?» – снова всё завертелось в моей головушке.

– Сколько можно издеваться? Уж рассказал бы всё, так нет. Все загадки загадывает да шутки шутит, – пожаловался я деду на деда же. – А ну признавайся, что ещё нам знать положено?

– Ишь чего удумал, – съязвил он в ответ. – Сейчас я всё тебе выложил. Подрасти сначала до нужного возраста, чтобы башка окрепла покудова. А то не ровен час свихнёшься от знаний, приобретенных.

– Не свихнусь, – пообещал я твёрдо. – Я за эти полгода и так сам не свой стал. И улица, и ровесники мне опостылели. Я теперь играть-то толком не играю, а всё по углам прячусь и думаю всякое.

– Ну и думай. Кто тебе мешает? – дед остался непреклонным и ничего нового говорить не собирался.

– Так беда скорее будет, – решил я схитрить. – Напридумаю, нафантазирую, незнамо чего, да и тронусь мозгами.

– Чего ты напридумаешь? Те небывальщины, что вас, пострелов, дожидаются, вы ни в жизнь не придумаете. Но готовить себя к ним нужно. Тут, ты правильно мыслишь.

– Расскажи, хоть что-нибудь. Что там за клятвы нас дожидаются?

Дед сделал вид, что крепко задумался над моей просьбой. Покряхтел для вида, почесался, да и признался:

– Нет больше клятв. Одна она, а вот про остальное, что вам, сорванцам знать требуется, сам ума не приложу, как всё устроить. Писанину эту не люблю разводить: опасаюсь за вас. Часто собирать всех по поводу и без повода тоже не дело. Как ни крути, чада вы малые да неразумные, а вещи эти нешуточные и отношения требуют соответствующего.

Я приуныл и задумался: «Значит, на сегодня закончено. Можно прощаться и топать до дома».

Встал с табурета и в сердцах высказал:

– Выгоняешь?

– Сам решай. Если больше ничего не интересно, не держу.

Снова во мне всё закипело. Еле-еле сдержался и, как можно спокойнее, выговорил:

– А сам о чём рассказать можешь? Или, о чём тебя спрашивать позволено?

– Обо всём, кроме работы нашей, – оживился дедуля.

«Снова шутит старикашка. Сейчас о чём ни спроси, от ворот поворот выдаст. Что же у него вызнать? И чтобы без отговорок, без издёвок и шуток ответил».

– Про семью мою, про отца, что рассказать можешь? Что там раньше было? – неожиданно вспомнилось мне, о чём хотел спросить хоть у кого-нибудь.

– Не части так, – дед смешно поднял вверх изуродованные руки, показывая, что сдаётся.

Я покосился на его пальцы и решил, что разговора не будет, но дед начал рассказ без всяких шуточек.

– Помню я твоего батьку. Был он, почитай, самым младшим в околотке, самым тихим и смирным. И родители его, твои дед с бабкой, уже взрослыми были, когда он народился. Перед самой войной дело было. Ну, да не о том рассказать хотел.

Насмехались над батькой твоим соседские дружки, да и братья его двоюродные тоже. К тому времени вы тут, почитай, всей роднёй поселились. И сёстры твоей бабки, и брат её, все уже тут обживались.

Я слушал и не дышал. Дед перескакивал с одного на другое, но я и этому незатейливому рассказу был рад-радёшенек. Картины, одна диковинней другой, рисовались в моей голове, а я сидел и старался запомнить всё до последнего дедова слова. А Павел продолжал:

– Они его, бедолагу, закидывали коровьим навозом, да всё по лицу метились, ироды. Вот он и возвращался с выпаса чумазым. Воды в степи, куда ни глянь, не было, а коровяк этот, сколько ни обтирай, всё одно останется на морде лица.

Жалко мне было твоего батьку, потому ловил я тех извергов, да уши им крутил. Это сейчас потешно, а ему тогда не до смеха было.

А я вовсе не смеялся. Мне было жалко своего папку, как было жалко себя, когда старшеклассники устроили мне что-то подобное. Я вспомнил, как меня в школе подловили на географической площадке, когда только-только стал первоклассником. Тогда мне всучили корявую палку и заставили засунуть в дыру, что была в кирпичной кладке стены кабинетов труда. Я засунул и остался стоять пень пнём. Ждал, что будет дальше. А эти изуверы разбежались в разные стороны и уже издали скомандовали вытащить злосчастную палку. Я так и сделал, а после замер, наблюдая за обидчиками. Вот тут-то рой диких пчёл выскочил из той дырочки и с грозным жужжанием накинулся на меня.

Пока забежал в школу, уши болтались чуть ли не до плеч, а лицо раздулось так, что глаза и рот еле открывались.

Как и чем тогда всё закончилось, до сих пор не знаю и знать не хочу. Наверное, через школьный медпункт, но издевательство старших над младшими я испытал на собственной, изжаленной пчёлами, шкуре.

О чём Павел рассказывал в момент, когда воспоминания чуть не прослезили меня, я прослушал, но опомнившись, начал внимать с новой силой.

– На сегодня хватит, – сказал дед, когда закончил рассказывать. – Беги в сарай, там бумаги сложи. А назавтра… Или ещё когда, приходи, чтобы разнести их по мирам. И объясни братьям, как учить то, что писано. И где хранить.

Я вскочил, оделся, обулся, попрощался с Павлом и побежал в сарай, а потом домой.

Глава 8. Ругательский инструктаж

– Когда же вы успокоитесь? Пора собрание начинать, – пытался я угомонить бурю, клокотавшую в сарае, но буря продолжала смеяться и дурачиться, вынуждая повысить голос до окрика: – Тихо вы, окаянные!

А вот после такого неласкового обращения все окаянные мигом замолкли. Вспомнили, наконец, где и зачем находятся.

Мне не очень хотелось играть роль начальника среди своих недисциплинированных копий, но положение обязывало, и я изо всех сил пытался стать ответственным и серьёзным.

Собрать я их собрал, и с дедова благословения мы снова сидели в волшебном сарае, но угомонить этакую ораву был не в силах. А старик наш снова мёрз на лавке, пообещав никого во двор не пустить, пока мы будем «дурью маяться».

– У всех листки с клятвой под рукой? – начал я в наступившей тишине. – Объясняю ещё раз: никуда их с собой не носим, а храним в комоде. Почерк мой разбираете?

– Так точно, Иван Иванович, – съехидничал одиннадцатый, но я не обратил внимания ни на его шутку, ни на последовавшие смешки.

– Вместо Иванов нужно подставлять наши имена. Повторю для всех: Александр, Василий, Григорий, Федот. Когда выучите клятву, обязательно до наступления лета её нужно принести на вершине горы или кургана. Или найти место на Фортштадте, стать повыше и дать клятву каждый своему миру. Всем ясно?

Близнецы дружно закивали. Я знал, что все относились к делу серьёзно, но мальчишеская вредность и непоседливость всё равно лезла наружу.

– Теперь о сигналах и ругательствах. Разобрали записки? Первым ругательские предложения прочитает товарищ Первый.

А вот этого никак нельзя было говорить. Снова всех прорвало. Опять зашуршали попами, зашептались, то и дело, прыская со смеха. На этот раз я махнул на всё рукой и сказал Александру-первому, чтобы не обращал внимания на творившийся балаган, а вставал и читал всё, что придумал.

– Все знают, в каком порядке читать? – неуверенно спросил первый. – Если знаете, тогда я начинаю. Как звать друг друга – Бурун. Внимание или опасность…

– Баран, – взорвал наступившую тишину одиннадцатый.

Все опять прыснули, а я с кулаками набросился на шутника. Но затеять мы ничего не успели, потому что первый невозмутимо продолжил:

– Хрум-хрум. Отступаем незаметно – В туман. Бежим без оглядки – Брысь.

– А бежим с оглядкой – Рысью, – не прекратил дурачиться соседушка, но его уже никто не слушал. Все начали сравнивать свои сигналы с предложениями Александра из мира номер один.

– Никому не вмешиваться – Само собой, – монотонно читал первый. – Больно – Прима-балерина.

Раздался одобрительный шепоток, а кое-кто сразу начал испытывать новое ругательство, и одобрительный шёпот усилился.

– Давайте пошутим – Устанем? Скучаю – Пить охота. Начнём – Звякнули! А последнее, которое по моему желанию… Ну, когда промеж собой собачиться будем, предлагаю: «Тёткин уксус», – закончил первый.

Снова всё забурлило, загудело, и мы начали обзывать друг дружку тёткиными уксусами и ещё чем похлеще. Я опять не стал никого успокаивать и просигналил рукой Александру-второму, чтобы и он не ждал окончания беспорядка, а вставал и читал свои ругательства.

Так мы читали, слушали и дурачились. Предложения братьев были детскими и несерьёзными, и мы то и дело их высмеивали.

Всё шло своим чередом, и я начал половину пропускать мимо ушей. Задумался, а как, собственно, будем выбирать понравившиеся слова. «Голосовать за них, что ли? Но я не знаю, как это делается. Может, нужно было что-то предпринять до того, как начинать чтение? Или каждому записывать то, что приглянулось?» – сидел себе и кумекал, пока меня не одёрнул одиннадцатый.

Он уже стоял с листком в руке и готовился начинать, или уже начал, и теперь привлекал моё внимание.

– Что про это думаешь? – спросил он.

– О чём?

– О свисте, чтобы вызывать друг дружку, – раздосадовался моим невниманием братец.

– Свистеть нам нельзя. К примеру, пришёл ты ко мне и начал ходить мимо двора и посвистывать, вызывать, значит. А к тебе или мамка, или бабуля выскочит, чтобы уши надрать. Не пойдёт это из дома звать, а вот, где-нибудь в городе можно.

– Так свистеть, или нет? – насупился одиннадцатый.

– Свисти, но потихоньку.

– Тра-та! Тра-та-та-там! Та-та-там! – свистнул он по-особому.

Все одобрительно закивали и начали повторять предложенную мелодию. Я громко цыкнул и привычным уже жестом махнул одиннадцатому, чтобы тот продолжал.

– Звать друг друга: Есть стёклы! – гаркнул соседушка, как заправский стекольщик.

Раз или два в месяц мимо наших дворов проходил стекольщик. Он держался за руль велосипеда, на раме которого была закреплена полка со стёклами разных размеров. Чтобы все вокруг знали о его прибытии, стекольщик громогласно кричал своё: «Есть стёклы!» Горланил и шёл дальше. Так он искал покупателей и находил. Через некоторое время он снова проходил по улице, в надежде, что мы уже разбили какой-нибудь бабульке её окошко.

Бойцы поиздевались над предложением одиннадцатого, но, как не крути, оно было непохожим на остальные, а тем запоминалось.

– Опасность – Слива, – услышал я уже знакомый сигнал, а близнец продолжал: – Отступаем незаметно – Пора согрешить. Разбегаемся – В хоровод. Не вмешивайтесь – Моя копеечка. Больно – Щекотно…

Остальные сигналы Александра утонули в море смешков и издёвок, но он, ни на что не обращал внимания. Читал, сосредоточенно шевеля губами, только разобрать что-либо из-за шума было невозможно.

Напоследок он обозвал нас обзавтраканными ишаками, и все поняли, что это было выражение на свободную тему. На этом порядок был окончательно сорван, а я решил и вовсе не читать свои сигналы.

Как и в начале собрания, я стоял среди бушующего океана и призывал:

– Успокоитесь. Пора заканчивать, пока нас дед не разогнал. А ну, тишина! Цыц! Да, дайте мне хоть слово сказать. А ну, по домам, по мирам!

Наконец, мои призывы были услышаны, и все вскочили со своих мест.

– А твои ругательства? Которые принимаем для заучивания? Что с предложениями делать? – посыпались вопросы на командирскую голову.

– Слушайте, – собрался я довести собрание до конца. – Всё, что я придумал – дрянь детская. Кроме одного. Предлагаю вызывать друг друга щебетом синицы, – и сразу же просвистел своё «Тьи-пу, тьи-пу. Тить-тить». – Теперь расходимся, а то дед насмерть замёрзнет. Бумажки сложите на стол, я верну их на место. Потом решим, как выбрать лучшие сигналы.

Вот так закончилось первое собрание мировых служителей. Бестолковое, несерьёзное, но очень важное и нужное для будущего.

Когда остался один, собрал листки с предложениями, засунул в ящик комода и побежал спасать Павла от окоченения.

На дворе смеркалось, а вот деда на посту уже не было. Собрался стукнуть в окошко, но старик остановил меня, прошептав из-за окна: «Иди уже».

Я вежливо попрощался и убыл восвояси.