Текст книги ""Фантастика 2025-112". Компиляция. Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Дан Лебэл,Кристина Юраш,Александр Нерей,,Ольга Булгакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 157 (всего у книги 340 страниц)

Глава 11. Ангельские хлопоты

– Мы точно уже в другом месте? – сомневался одиннадцатый, всё ещё не веря в своё избавление.

– Веди себя культурно. Без высокомерия к пострадавшей мамаше, – предупредил я друга, предвидя слезливое зрелище на пороге квартиры в исполнении благодарной мамки.

– Ты ещё не знаешь, как в этих мирах тётки себя ведут. У них же тут всё наоборот. Мужиков ни в грош…

– Тебя попросили? Будь добр исполнить, – оборвал я дружка. – Когда проводим их обратно, всё расскажешь.

Мы непринуждённо вышагивали в сторону пятиэтажки, когда вдруг тишину спящей Кристалии разорвал душераздирающий женский вопль.

– Ангелы! Ангелы идут! – прокричала Дашкина мамка откуда-то сверху, и мы замерли на месте.

– Кто это? – спросил одиннадцатый.

– Моя мама, – ответила Даша и тут же потребовала: – Лучше отпустите, дяденька.

– Пусть сама шагает, а мы подождём, пока Настя не уймётся. Укроп их знает, этих мамок, что у них на уме. Сперва порадуется, а потом в лицо вцепится. Ещё верещать будет, что это мы её дочку уворовывали, – скомандовал я, и мы, опустив Дарью на дорожку, возвратились на всё ещё задымленный пустырь.

– Приготовь свой фокус на всякий случай, – попросил одиннадцатый.

– Готово всё. Но если с перепугу адрес неправильный напишу, можем попасть в какую-нибудь западню, а там нас или из арбалетов расстреляют, или на вертеле зажарят, или молнией по заднице саданут.

– Да ну, – не поверил одиннадцатый ни одному моему слову.

Мамка Настя пулей вылетела из подъезда и ринулась навстречу топавшей по дорожке детской курточке с голенькими ножками в красных башмаках.

– Уже хорошо, что не из окна, – начал я комментировать встречу мамки с её потерянным ребёнком, но от всего творившегося запершило в горле и зачесалось в носу.

Стоял, пытался избавиться от душивших слёз, а с улицы то и дело доносилось:

– Доченька!

– Мамочка!

– Моё ж ты дитятко!

– Мамулечка!

«Уши заткнуть и отвернуться?» – подумал я, но взглянув на почти равнодушное лицо неудавшегося няньки сразу вспомнил об оставшемся без присмотра Димке.

– Если что, я их на себя беру и убегаю, потом сверлю на ходу дырку в их мир, а ты мчись в квартиру. Там Димка один остался. Всё ясно? – приказал я напарнику по несчастьям.

– Ключи подойдут? – всё ещё с безразличием спросил напарник.

– Сейчас мне не до ключей. А вот если она милость на гнев сменит, нам обоим места мало будет. Договорились?

– Всё сделаю, – согласился близнец, а потом пробубнил: – Опять воспитателем и водоносом работать.

А Настя с Дашей на руках, наревевшись вволю, поплелась в подъезд.

– А теперь что делаем? – спросил дружок.

– Ждём. Вдруг опомнится и снова выскачет чёртиком из табакерки.

Мы подождали, пока Настя поднимется на пятый этаж, и я скомандовал:

– За мной. Тёпленькими возьмём, пока не уснули.

Я пошагал ко второму подъезду, а вот одиннадцатый засомневался.

– Давай вернёмся в прошлый мир и там спать завалимся, – предложил он, явно не желая общаться с женщинами.

– Наутро соседи сбегутся и спросят, куда мы Дашку дели. Что тогда будет? – спросил я и сам перепугался такой перспективы.

Мы благополучно добрались до подъезда и начали подниматься вверх по лестничным маршам. Чем ближе я подходил к двадцать второй квартире, тем сильнее сомневался в правильности своего решения, но ничего другого на ум не приходило.

Не успел постучать в дверь знакомой квартиры, как из неё выскочила счастливая Настя с Дарьей на руках.

– Вы ещё не улетели? – удивилась она по-доброму.

– Нет. Назавтра вы улетаете отсель, – заявил ей одиннадцатый.

– Куда? – не поняла Настя.

– До утра у тебя побудем? – попросился я на ночлег. – А утром домой вернёшься.

– А тут что? – всё ещё с подозрением спросила она.

– А тут квартира Димкиной мамки. Сама говорила, что здесь всё чужое, – напомнил я деликатно. – Откуда, по-твоему, я Дарью принёс?

Настя заморгала ничего не понимавшими глазами, а тут еще, откуда ни возьмись, проснувшийся Димка захныкал у меня за спиной и спросил:

– А мою мамку когда принесёте?

– Разговаривает! – удивилась Настя. – Знакомься. Это твоя сестра Даша. Даша, это твой брат Дима.

– Рано пока его мамку хоронить, – остановил я семейные знакомства. – Всем спать. Есть где нам ангельское гнёздышко свить?

– На диване. Если конечно поместитесь, – предложила вдова.

– Завтра всё ясно станет. Если с бедой справимся, ты с дочкой к себе вернёшься, а если не справимся, тогда вернёшься с двумя детками. Договорились?

– Конечно, – пообещала Ливадийская, и мы с одиннадцатым тут же замертво свалились на жалкое подобие моего домашнего дивана.

* * *

– Мам, а если он окажется настоящим головастиком и обо всём догадается?

– О чём?

– О беде, о раздваивании. Мало ли, о чём.

– Беспокоишься?

– Ещё как.

– Пусть узнаёт, если ума хватит.

– Вдруг, он правду о раздваивании узнает, сразу же поймёт и об удочке.

– Ты уже как человек, ей Богу.

– В каком смысле?

– В человеческом. Знать будущее боишься, и не знать тоже боишься.

– Разве они тоже обо всём думают и анализируют?

– Неужели не думал, что всё о чём ты знаешь, может оказаться, если не ложью, то полуправдой?

– Пугаешь? Я и так много времени провожу в раздумьях. А тут ещё законы о времени: «Живи сегодня, в будущее не заглядывай, назад не смотри».

– Мы же их ошибки можем исправить, а свои нет. Тебе мироустройство не нравится? Станешь Богом, делай что пожелаешь. А когда и Богом к концу жизни доберёшься, вот тогда и поймёшь всё. Если, конечно, поймёшь. В крайнем случае, в кино на Родину сходишь.

– Шутишь? Пусть всё узнаёт. Мешать не буду. Как попросит, так и сделаю. Память стереть? Пожалуйста. Знать обо всём, но не думать? На здоровье. А если про удочку догадается, я в рот океан и молчок. Только, может, не давать ему раздвоением заниматься? Ведь башковитый, зараза.

– Что-нибудь с сестрой придумаешь. И пусть всё идёт своим чередом. По легендам мы сами в круговороте. Каждый оборот всё по-новому. Может, должен он обо всём узнать? Рискованно, конечно, комбинировать удочку с бедою, но ничего не попишешь. Раз взялись, так делайте что должно. Живи и надейся.

– Живу и надеюсь.

* * *

Приоткрываю глаза и вижу, что лежу на деревянной лавке. Лавка очень неудобная, жёсткая, и загибается бесконечной лентой по огромному округлому залу со множеством точно таких же лавок.

«Морок, не до тебя сейчас, – закрываю глаза и улыбаюсь наивной попытке напугать меня или в очередной раз повоспитывать. – Мне выспаться нужно. Обдумать, чем с утра заняться. Конечно, я и в мороке могу выспаться. Пусть и на лавке. В кресле кинотеатра получалось же».

– Проснись, – треплет за плечо одиннадцатый.

– Ещё чуть-чуть и проснусь, – обещаю я другу.

– Встать! Суд начат, – слышу громкий незнакомый голос.

– Подъём, – снова пытается разбудить напарник.

– Погоди ты. Тут судить кого-то собрались.

– Подсудимый, вас не касается? Немедленно встать! Пока за неуважение к суду пару суток не схлопотали, – снова, но уже раздражённо заявляет голос.

Меня бесцеремонно хватают за шиворот и ставят на ноги.

«Началось», – думаю я, что это одиннадцатый не добудился меня, а потому решил поднять спящим на ноги.

– Куда в такую рань? – спрашиваю я и открываю глаза.

«Батюшки свят. Где я?» – осознаю, что нахожусь в незнакомом месте в котором полным-полно народа. Гляжу на огромный зал, в котором оказался, и на людей, рассевшихся на лавках.

– Что смотреть будем? – спрашиваю у зрителей.

– На тебя и будем смотреть, – слышу в ответ тот самый незнакомый голос, потребовавший встать и угрожавший за неуважение к чему-то, двумя сутками чего-то.

– Я вам не цирк на колёсиках. И не мультфильм, – говорю им и поворачиваюсь к голосу, после чего изумляюсь ещё больше. Позади меня оказался трон на три человека или, скорее, на три короля, а рядом с ним столы с рулонами свитков и полдюжины писарей с чернильницами и гусиными перьями наготове.

– Кто тут короли? Три толстяка, как в сказке? – беспардонно интересуюсь и киваю в сторону пустующих тронов. – Или у вас три медведя заседают?

– Тут заседают те, кому положено, – снова слышу тот же голос, но никого не вижу. – Суд начат!

Из-за тронов выходят три женщины, разодетые в тёмно-красные балахоны и чинно рассаживаются на троны. Всматриваюсь в их лица и понимаю, что все они сёстры-близнецы с совершенно одинаковыми безучастными лицами.

– Мужчин здесь не водится, что ли? – спрашиваю у вредного невидимки.

– Обвиняющая, Защищающая и Независимая на месте, – торжественно вещает голос. – Свидетели обвинения, прошу занять свои места.

Откуда-то из-за спин зрителей появляется колонна женщин-милиционеров, марширующих в ногу, как на параде. Справа от меня прямо в воздухе возникает белый экран огромных размеров и начинается фильм.

Я смотрю сперва на колонну женщин, которая подходит слева от меня и останавливается, а потом на экран, с уже начавшимся фильмом о чём-то очень забавном, потому как зрители стали посмеиваться.

Всматриваюсь в полупрозрачные пляшущие картинки, и вижу, как в левом нижнем углу экрана из пламени появляется бес с рожками, а справа и сверху к нему опускается белый ангел. Потом они здороваются друг с другом и одновременно втискиваются в стеклянную бочку. Крышка бочки захлопывается, ангел с бесом начинают вращаться и перемешиваются друг с другом, как раствор в бетономешалке.

Через минуту всё останавливается, и в бочке оказывается полуголая дама в купальнике. Дама вылезает через открывшуюся дверцу, и я вижу надписи на купальнике, которые почему-то длиннее и шире, чем сама женщина и совершенно одинаковые.

«Censored» – читаю незнакомое иностранное слово, потом перевожу взгляд на лицо дамы и вздрагиваю оттого что вижу всё, что творится в её прозрачной голове. А там у неё то и дело вспыхивают красные и зелёные искры, ползают синие змеи, надуваются и лопаются чёрные шарики. Всё это мелькает, шипит и взрывается.

Неожиданно сверху парашютом сваливается платье и самостоятельно надевается на тётеньку, а затем осенним листом опускается уже знакомый мне красно-чёрный платочек, который повязывается на её прозрачную голову и прикрывает содержимое безобразие.

Дама расправляет плечи, одёргивает подол и удаляется из кадра, виляя хвостиком, выглядывающим из-под платья.

В кадр из огня снова вылезает бес, снова прилетает ангел, и всё повторяется.

Зрители хохочут в голос, а мне не ясно, причём здесь я, если нужно разобраться с хвостатыми женщинами? Узнать сначала, откуда они взялись, и что такого у них в головах.

– Вы увидели, о чём писал наш подсудимый, – прокомментировал голос всё ещё невидимого мне мужичка.

Зрители начинают аплодировать, а я вздыхаю с облегчением.

– Уже подумал, что меня судите, – говорю и встаю, чтобы уйти подальше от нелепого судилища над незнакомым мне подсудимым.

Иду, рисунок мраморных плит ползёт навстречу, а всё остаётся как было. Я всё на том же месте, в зале суда. Начинаю бежать, но и это не помогает. Плиты мрамора под ногами ускоряются и приноравливаются к моим мелькающим ногам.

– Чудить будете или отпустите подобру-поздорову? – требую я объяснений и останавливаюсь.

– И правда, – говорит средняя тётенька на троне. – Это не он написал, а Анхель Мария Де Лера. Он просто цитировал. «Что за существа эти женщины, мой друг. Они наполовину…»

– Хватит, – останавливает её соседка слева. – Не до лирики сейчас. Суд начат.

– Есть свидетели защиты? – спрашивает голос, комментирующий всё вокруг.

В зал входит толстячок с рыжими волосами, рыжим пиджаком и такими же рыжими засаленными брюками. За толстячком еле поспевает плавными широкими шагами девушка в зелёном платье с узором из жёлто-белых цветочков, на голове у которой видимо-невидимо торчащих косичек с вплетёнными зелёными листиками и цветочками, точь-в-точь с нарисованными на платье. Они подходят и усаживаются за моей спиной.

Я кошусь на строй милицейских дам, разместившийся с другой стороны зала, когда голос вызвал свидетелей обвинения, сравниваю свою и другую сторону, и понимаю: «Не в мою пользу».

– Начинаем, – торжественно произносит всё тот же голос. – Подсудимый Александр, сын Валентины и Василия Скефийских, обвиняется в неуважении, а также легкомысленном отношении ко всему незнакомому, особенно в мирах с альтернативным жизнеустройством.

– Когда успел? За вчерашний день, что ли? – возмущаюсь я и перебиваю ненавистный голос.

– Он даже суд не уважает, – слышится от зрителей. – Штраф ему!

– За неуважение к собравшимся Александр Скефийский приговаривается к трём суткам пребывания в мире…

– Фантазии, – снова перебиваю голос. – В Фантазию хочу. Или в Талантию.

– Это мир первого круга. А вы уже не мальчик, – возмущается голос.

– Не мальчик? Мне же ещё десяти не исполнилось, – искренне возмущаюсь я.

– Секретари что-то напутали? – спрашивает голос у писарей.

Вокруг начинается суета, писари вскакивают из-за столов, начинают разворачивать рулоны с каракулями и датами, а я, улучив момент, подхожу к свидетелям защиты и здороваюсь.

– Здравствуйте, уважаемые. Я Александр из Скефия. Мне, правда, скоро десять. А выгляжу так потому, что прибыл беду вашу поправить. Вы же знаете, что мне сюда моложе тридцати трёх лет нельзя, – доверительно толкую я свидетелям защиты.

– Смотрите, – слышу я и оборачиваюсь на экран, но ничего не вижу.

– Он с пирожком и деревом разговаривает! – удивляются зрители в зале.

– С каким пирожком? У меня что, свидетелей защиты нет, кроме пирожка и дерева?

Рыжий мужик смеётся и указывает на девушку в зелёном платье, которая выдергивает из причёски три веточки и протягивает мне. Я беру их, таращусь на тонкие, но прочные палочки и недоумеваю, что происходит.

«Неужели, это дерево? А мужичок, получается, пирожок бабы Нюры?» – изумляюсь я, а девушка с косичками и рыжик кивают мне и улыбаются.

– Тестокартофельный и Босвеллия могут покинуть зал суда, – объявляет голос.

– Ага, – возмущаюсь я. – Последнее забирают, ироды. Пусть со мной посидят, пока не проснусь.

Но Тестокартофельный и Босвеллия встают, кланяются в мою сторону и исчезают, оставив после себя облачко непахнущего дыма.

– Пора проснуться! – командую я себе во весь голос и пытаюсь дозваться одиннадцатого, лежащего рядом на диване.

Две женщины выскакивают из-за строя обвинителей и противно гнусавят:

– Он нас тётеньками обозвал. И никакого внимания не уделил. Просто омерзительный и гадкий мужчина.

– Повиляйте... Повиляйте хвостами, как в парке, когда меня распряжённым дразнили, – говорю я тётенькам.

Зал взрывается смехом и подбадривающими возгласами. Тётеньки краснеют и торопятся убежать из зала, а я осматриваюсь и вижу только суетящихся секретарей с рулонами манускриптов в обнимку.

– Он и меня в заблуждение ввёл, – верещит знакомая слепенькая бабулька. – Инспектором по морали назвался. Люська мой всё видел.

Я поворачиваюсь на голос бабки и вижу её и Люську, оказавшуюся копией вредной бабульки, только мужского рода и лет на сорок моложе.

Зрители снова громко смеются и указывают пальцами куда-то в сторону и вверх. Я гляжу в том направлении и замираю, увидев на экране себя посреди грядки со зловонной травкой, и Люську, пока ещё в собачьем обличье, и всё в точности, как было во время моего перемещения в Маринию.

– Почему не заколдовала его? – спрашивает кто-то из зала. – Он же твою траву вытоптал, которая для черной магии.

Зал шумит, возмущается, но всё больше слышатся одобрительные возгласы с требованием «освободить от ответственности по данному эпизоду».

– Как же, заколдуешь таких, – возмущается старуха. – А Сакру Олибану в его руках видели? Носитесь с Бурзерами по мирам, чтоб вы повысохли!

Старуха топает ногой и вместе с Люськой исчезает, а зрители снова смеются, глядя на экран, на котором показывают продолжение моих приключений.

А на экране я разговариваю с Настиной мамкой, уклоняюсь от падающего рубероида, воюю с миром по имени Амазодия, пытаюсь спасти сразу двух детей в двух мирах. Зрителям такое представление нравится, и они от души хлопают и смеются.

– Видели, как он ей отрезал? Меняй, говорит, фамилию на Забияку или Кусаку, – смеётся мужской голос в глубине зала.

– А вы видели его лицо, когда он кричал: «Целёхоньким к мамке твоей на поклон явлюсь! Пугай, сколько хочешь!» Вот это мальчишка, – вторит мужскому голосу невидимая мне тётенька. – Если бы такие у меня водились, никаких бы бед не понадобилось.

– Как бы мы тогда их заманивали? – возмущается чуть ли не половина зала.

– Попрошу тишины, – прикрикивает на расшумевшихся зрителей голос, руководивший всем с самого начала. – Извините за путаницу, но этому человечку, действительно, нет ещё шестнадцати. Суд объявляет приговор и откладывается до тридцати трёх лет.

– С чего это? – не соглашаются в зале. – А если он перед этим экзамен на Бога сдаст? Судить его тогда никто не посмеет. Вдруг, получится с первого раза? Он вон какой башковитый и ничего не боится.

– Не беспокойтесь. Путаницы впредь не допустим. На всякий случай, память ему подкорректируем. А сейчас, внимание! – успокаивает всех ненавистный голос и объявляет: – Вердикт. Александр Валентинович Скефийский приговаривается к неделе исправительных работ в одном из миров по его выбору. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

– Хочу в Фантазию, – требую я под аплодисменты зала.

– Никак невозможно, – отказывается от своих слов голос. – Никак. В Фантазии возраст не изменяется. И чтобы там побывать, требуется сдать экзамен. И без всяких помощников.

– Тогда в Талантию, – снова требую я и топаю ногами по мраморному полу.

– Тоже невозможно, – заявляет голос.

– Тогда какой же это мой выбор? Вы думаете, что я после всего этого вернусь в Амазодию? Накось, выкусите, – заявляю я и показываю всему залу пару кукишей.

– Знак! – ахает зал, а меня сразу хватают в охапку и выдергивают из зала.

– Не судите, да не судимы будете, – хриплю я изо всех сил, никак не в силах набрать воздуха в грудь при встречном ветре.

– Санёк, пора вставать, – говорит мне в самое ухо близнец одиннадцатого ангельского розлива, и я просыпаюсь, снова полным мировых забот.

* * *

– Куда в такую рань? – спросил я всё ещё с закрытыми глазами.

– Настя уже на костыле и в магазин сбегала, и завтрак приготовила. Перекусим и в путь, – напомнил друг.

– Она разве не выздоровела? Вот мы эгоисты, – расстроился я, оттого что покалеченной Насте пришлось куда-то бегать.

– Когда узнаешь, что она всю ночь не спала, потому что не на чем было, как запоёшь? – съехидничал одиннадцатый.

– Не на чем?

– Ты в её комнату заходил? – удивился близнец. – Там только детская кроватка. Думал, ты знаешь.

Я расстроился окончательно и поплёлся на кухню с невесёлыми думами: «Явились, не запылились, и, в обмен на дочку, чуть ли из дома не выгнали, пусть и чужого».

– Здравствуйте, – поздоровалась Настя. – А я вас уже различаю.

– И что на наших бесстыжих рожах намалёвано? – спросил у еле стоявшей на ногах вдовы.

– Я уже в магазин сходила и всё приготовила. Только вот что-то у вас во фляжке есть, поэтому её водой не наполняла, – доложила Ливадийская.

Когда я уставился на глазунью с салом и вкусно пахнувшие оладьи, что-то начало жужжать над затылком.

«Душенька, про ночной суд хочешь напомнить?» – спросил я, но жужжание только усилилось.

– Так ить, фляжку вам набрать? Вроде вода в ней была, а не водка, – напомнила Настя, а душенька перестала жужжать и звякнула в боевой колокол.

– Какая фляжка? – не понял я.

– В авоське вашей была. В газетку завёрнута, – растерялась вдова.

– Ну, тётенька-беда, вам удивительно повезло, – обрадовался я. – Неси её сюда.

Настя собралась идти, но я вовремя вспомнил, что она еле ходит, и попросил сказать, где найти фляжку, а самой немедленно идти в комнату и лечь на диван. Настя с подозрением покосилась на меня, потом вздохнула и сказала, что фляжка в ванной, после чего уковыляла в комнату с диваном.

Я рванул за фляжкой, но дверь в ванную оказалась запертой.

– Кто там? – спросил из-за двери одиннадцатый. – Я умываюсь.

– И дальше умывайся, только фляжку отдай, – потребовал я.

Одиннадцатый щёлкнул шпингалетом, приоткрыл дверь и вручил мне фляжку с остатками чудодейственной воды, которую я подхватил, как драгоценный сосуд, и пошёл к Насте.

– Пей всё, что есть, – приказал ей. – Сразу полегчает. У тебя же переломов нет?

– Нет. Но я крепко ушиблась, когда свалилась с козырька, – пролепетала она и залпом выпила остатки воды.

– Теперь отдохни, а я на кухне побуду. Как полегчает, приходи, посоветуемся, что дальше делать.

«Так-так. План нужно менять. Может, одиннадцатого оставить с Димкой, а её домой вернуть? А если с бедой опоздаю? Выкручусь как-нибудь. Точнее, вкручусь в соседний мир, потом полечу на Фортштадт, а там мигом к Стихии», – закончил я планирование и встретил умытого одиннадцатого. Вернее, увидел его напротив себя, за обе щеки уминавшего оладьи.

– А они что кушать будут? – устыдил напарника.

– Она ещё наделает, – оправдался близнец.

– Я решил тебя на хозяйстве оставить. С Димкой. Тихо, боец. Косичек ему заплетать не нужно, а вот кормить и поить будешь. Всё ясно? – сказал я строгим командирским тоном.

В кухню впорхнула пробудившаяся от короткого забытья Настя. Она бросилась ко мне и поцеловала в щёчку, а из её посвежевших глаз брызнули слёзы проснувшейся радости жизни.

– Вы не улетите? Я вам, что угодно сделаю, – пообещала она златые горы.

– Дашку собирай. Домой вас отведу, а там что захочешь, то и делай, – пробурчал я, не обрадовавшись второму в жизни поцелую. – Выздоровела, что ли?

– Я себя так хорошо ещё никогда не чувствовала. Смотри, – сказала она и начала разбинтовывать ушибленную ногу.

– На голые ноги мне ещё рано глазеть. Censored. Понятно?

По выпученным глазам одиннадцатого, я понял, что сказал какую-то несусветную ересь.

– Сен… Что? – переспросил напарник.

– Забудь. Все забыли и начали собираться, – потребовал я.

– А у меня тут ничего нет, – растерялась Настя.

– Собирай ребёнка в дорогу. И флягу водой наполни, – скомандовал я и принялся за яичницу.