Текст книги ""Фантастика 2025-154" Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Василий Горъ

Фаина, вручив гостинец для Полины Степановны – баночку малинового варенья и пару плюшек, пошла провожать Аронию. Конечно же – накинув на плечи пуховой платок и превратившись в пенсионерку-учительницу.

Они вышли на порог кухни и тут…

– Ах! – вскрикнула Фаина Петровна, хватаясь за сердце и прислоняясь к двери.

– Что случилось? Скорую вызвать? – испугалась Арония. – Вам плохо? Сердце?

Но старушка только зевала и тыкала рукой в ту сторону, где сидел медведь Силантий.

Вернее – где он раньше сидел. Место за низенькой оградкой было пусто. Там же валялся и ажурный ремешок.

Арония, уже зная ответ, наклонилась над ступенькой, куда она положила кошку Евдокию – там тоже было пусто. И так же валялся платок.

– Они сбежали? – вскричала Арония. – Но как?

– Это невозможно! – обессиленно садясь на ступеньку, сказала Фаина Петровна. – Если только им не помог кто-то третий. Ты ничего странного не заметила по дороге, когда ехала или шла ко мне? – пытливо взглянула она на девушку.

– Не-ет, – протянула Арония. И вдруг воскликнула: Ой! Заметила! Ко мне в Славянске приставал какой-то парень. Симпатичный, высокий. И модный – весь в джинсе и коже. Хотел познакомиться. А когда я его отшила, ещё долго тащился вслед за мной.

– До моего дома?

– Нет. Не знаю, – виновато проговорила девушка. – Я перестала обращать на него внимание. Много чести!

Честно говоря, тот парень – стройный брюнет с зелёными притягательными глазами – показался ей очень милым. Арония даже пожалела, что ей недосуг. Да ещё эта оскаленная Евдокия в сумочке… Хотелось её поскорее сбыть с рук. А то б она, может даже и познакомилась с ним. А то, что он из Славянска – неважно. Мог бы приезжать к ней в Краснодар. Так даже романтичнее. Вот такое странное кружение мыслей возникло тогда в её голове. Которое она пресекла – дела важнее. Как говорится – если ты вступил на путь, то иди до конца. И не сворачивай. Таково правило владеющих силой. Да и для кого угодно.

Фаина Петровна положила руку девушке на плечо и воскликнула:

– Это был он! Я уже вижу! – с досадой стукнула она себя по коленке. – Давно пора догадаться! Кроме него, древнего мага, с моей защитой никто бы не справился. Надо бы её усилить.

– Кто – он?

– Ратобор! Мне говорили, что он недавно появился в наших краях, да я не придала этому значения. Решила, мало ли – может, проездом. Да и зачем он мне? Ратобор вообще-то в Москве уже много веков промышляет, а там есть, где разгуляться его силушке. И тёмным делишкам. Зачем ему наша провинциальная Кубань? И наш Клан. А вот, поди ж ты, нужен.

– Почему он освободил Евдокию и Силантия? – удивилась Арония. – Зачем они ему?

– Вот и я хотела бы это знать! Уж поверь мне, старой чародейке – не для добрых дел. И не из чистого альтруизма. Видела – даже плат и ремешок скинул и не взял? Мол, мне ваших деревенских амулетов не надо. А вещички-то сильные, эксклюзивные. Многие бы лучший зуб за них отдали. И, главное, ведь, когда прибыл, не зашёл представиться. И вообще не отметился у Главы Клана, как это положено делать. Это прямое и умышленное нарушение правил, – нехорошо усмехнулась Фаина Петровна. – А похищение оборотней, нарушивших закон и подлежащих суду Совета, означает, что он вышел за рамки. И прямое объявление нам – Клану Гишпании, той же Великой Булгарии, той же Хазарии, той же Тмутаракании и той же Кубани – войны с Московским Кланом. То бишь – Клана владеющих силой Зарайских, Фатьяновских, Сходненских и Владимиро-Суздальских земель.

– А что? Эти силы не равны? – нахмурилась Арония от малознакомых и, очевидно, древнейших названий.

– Трудно сказать, каков паритет сил. Давно не проверяли, – нехорошо усмехнулась Фаина Петровна. – Да и зачем? У каждого своя бражка, свои устоявшиеся отношения. Зачем их ломать? Кстати, я думаю – если Ратобор начал с похищения наших членов, они не так уж сильны, – рассуждала Фаина уже сама с собой. – В общем, дорогая, мне надо срочно созывать Совет! – заключила она, поднимаясь. – Не смею тебя больше задерживать! Только – смотри, будь осторожна. У тебя теперь три врага, – предупредила она.

– Как – три? – удивилась Арония, ощутив, что уже давно ощутила эту опасность.

– Тут не надо быть математиком, девочка! Конечно, это все они, – усмехнулась чародейка. – Евдокия, которой не удалось тебя схарчить – а некоторым это кажется очень обидным. Силантий – потому что твой приход означал, что его силе и беззакониям скоро наступит конец. Да ты, к тому ж, ещё его подружку по несчастью обидела. Оборотни злопамятны. Ну и твой несостоявшийся поклонник Ратобор, конечно, теперь твой недруг.

– А Ратобор почему? – пожала плечами Арония, всё ещё помня, какие влюблённые взгляды он на неё бросал.

– Потому что ты отвергла его ухаживания. Ясное дело, поначалу он просто пошёл за тобой из-за Евдокии, которая была в твоей сумке. Потому и начал к тебе приставать, ухлёстывая за наивной простушкой. И не строй иллюзий, ты ему враг, Арина! Не поддавайся его обаянию! – прикрикнула чародейка. – Учти, во-первых, ты причастна к пленению его старой знакомой Евдокии, из-за которой он, скорее всего, сюда и прибыл. А во-вторых, ты – не поддавшись его неотразимым, как он считает, чарам – оскорбила его самолюбие.

– Всего-то уличный приставала! – фыркнула, пожав плечами, Арония. – М-да-а, попала я! Надеюсь, они будут предъявлять мне претензии по одному, – усмехнулась она. И, вспомнив одно из правил силы – «Никогда и никому не показывай, что ты слаб или нерешителен. Воспользуются и растопчут» – Арония насмешливо продолжила:

– Ну, что ж, придётся Ратобору и всем его оборотням указать их место! Буду ускоренно учиться защищаться. Нет – нападать! – поправила себя Арония. – Применяя силу, не сомневайся – действуй на опережение. Иначе опередят тебя. Всё просто!

– Мне нравится твой настрой, – кивнула чародейка. – Вот, возьми на всякий случай, – протянула она ей ремешок и плат. – С третьим противником справишься сама, если что, – улыбнулась она. – Учись там, как следует!

– О, спасибо Фаина! – растерялась Арония. – А вы как же?

– Я приготовлю новые амулеты. Заговор с которых смогу снять только я! – сердито заявила Фаина. – Ну, езжай, дорогая! Некогда мне! Да пребудет с тобой помощь высших сил и справедливость! – заключила она.

И устремилась к дому, приказав девушке просто захлопнуть калитку.

Добираясь до автовокзала, Арония то и дело с тревогой осматривалась. Внутренним взором, конечно – внешне она являла собой эталон спокойствия. И всё же, в кармане сжимала шёлковую ткань плата – хоть какая-то защита. Но никаких медведей, кошек и Ратоборов поблизости не обнаруживалось. Видно, они отправились восвояси – готовить злокозненные заговоры и преступления против Кубанского Клана.

– Здравствуй, Прасковья! – сказал отец. – Ну, вот, теперь я вижу, что ты делом занялась.

– Здравствуй, батько! – ответила девушка и подбежала к отцу, чтобы обнять его. – Мы так давно не виделись.

Но тот выставил перед собой руки в запретительном жесте и ласково сказал:

– Не пидходь, доню! Ты жива, я мертвый. А то ще останешься туточки невзначай. А тоби, там, у сэбэ, ще богато делов надо зробыть.

Девушка непонимающе остановилась и осмотрелась…

Странное место. Это что, трамвайная или автобусная остановка? Вокруг темень, только над остановочным павильоном фонарь горит.

Как это – трамвайная? Нет трамваев там, где они с батькой жили. Хаты-мазанки да кони – ездовые и для пахоты – это было. А трамваи и автобусы…

– Ой! – сказала она, вспоминая себя. – Я где? Но вы же, и правда, мой батько Фома? А я – ваша дочь Прасковья? Но я и Лара-Арония тоже, – удивилась девушка. – А кто тогда Виктор? Ведь и он тоже мой отец?

– А як же! Вот для того-то память и забирается у вмэршего человека – шоб разумом потом не сдвинулся, – усмехнулся батько Фома – усатый сивый казак невысокого роста в черкеске и мягких яловых сапогах. Его светло-голубые глаза смотрели на неё знакомым пристальным и немного насмешливым взглядом. – Буду говорить з тобою, доню, на московитской мове, а то ты вже наш язык запамятовала, мабуть. Но главное не это. Слухай сюда, донюшко! Мне дали трохи времени, шоб я напомнил тебе то, чому тебя когда-то учил. Тэбе ждуть тяжки дела. Но ты завсегда была сильною девкою, Прасковьюшка. И справлялась с тем, шо не кажному хлопцу по силам. Помнишь, Проня?

«Проня? А! Прошка! Вспомнила!»

И вдруг девушка будто оказалась в старинной казачьей хате.

И то, что это была знакомая ей хата, очень её выручало. Ведь девочка – возрастом лет десяти – уже несколько недель жила тут с тугой повязкой на глазах. И при этом ей надо было – ничего не разбив и не сдвинув с места – жить обычной жизнью и делать привычную работу по хозяйству: доить корову, цедить молоко, топить печь, готовить в русской печи еду, выпекать хлеб, мыть посуду, а также – вязать чулки, гасить и зажигать лучину и ходить к колодцу по воду. Хорошо – пол был глиняный, но и его иногда надо было смазывать начисто глиняным раствором. А для всего этого ей необходимо было обострить собственный слух, осязание, обоняние и интуицию до невероятных способностей. И даже зрение, которое у неё со временем проявилось особым образом, несмотря на повязку – лишь в виде теней и световых пятен. И, может, ей скоро даже удастся вырастить себе во лбу третий глаз, о котором так смешно говорил батько. Мол, «будэ у тэбэ третье око – будэшь бачить словно сокол». Они почему-то жили в этой хате с ним вдвоём. Нет, она знала почему. Там в станице у них есть ещё большой дом, а в нём живёт вся их семья: мамка Аксинья и ещё пятеро детей, один из которых – её брат-близнец Проня. Но батько Фома «бильше всих» любит её, доню Прасковью. Потому и взял её с собой на кордон – казачью заставу, где казаки охраняют границы от набегов черкесов. Только почему-то переодел её в пацанячью одёжу и велел на людях выдавать себя за братца Прошу. А в последнее время почти всегда – даже не на людях – зовёт её Проней, а не Прасковьей. Будто это не она, а её брат-близнец, оставшийся в станице. А Прасковье какая разница? Лишь бы батько – самый лучший пластун казачьей сотни – научил её разным пластунским техникам. Этими хитрыми приёмами она готова была заниматься с утра до вечера. И, к слову сказать, ей вся эта наука мгновенно запоминалась, а разные уловки будто сами собой получались.

Батько Фома уже научил свою доню рубке лозы. Пока она умела просто рубать её на ходу – мала она ещё на коне скакать. И крутке казачьей шашкой он тоже её научил. Эти шашки Прасковья уже умела вертеть две сразу – в обеих руках. Правда, батько сделал ей для этой науки пока деревянные шашки – они полегче для её руки. Да и безопаснее. А зря – она ведь ни разу не порезалась на рубке лозы, где ей доверяли обычную казачью шашку. Кстати, по секрету от батьки Прасковья уже научилась вертеть деревянными шашками и с завязанными глазами. И даже рубить лозу обычной шашкой. Но с рубкой лозы ей было не интересно. Ведь перед этим она сама втыкала прутья в землю и знала – где они стоят и какой высоты. Конечно, лучше б было видеть их через повязку – третьим глазом. Но этого ей ещё пока не удавалось – слишком тонка лоза. Вот крупные предметы Прасковья уже и через повязку видела – идущую корову или едущего всадника, людей, бегущего пса, дома и даже плетни.

Кстати, на бродящего по округе мальчонку – с завязанными глазами и с острой шашкой в руке – никто на кордоне не обращал внимания. Казаки знали, что это Фомы-пластуна сынок Прошка, которого он учит своему непростому ремеслу – быть невидимым и отводить глаза. Смену растит. Да здесь и ещё пара таких же мальчонок бродила – Максима-урядника и Пашки одноногого сынишки. Их старый пластун Георгий в ученики себе отобрал, когда в станице был. Учит теперь. Но эти с острыми шашками не ходили – кишка тонка. Так, понемногу – то с полупустыми ведрами от реки идут, расплескав воду по дороге, то корову Георгия вместе ищут, которая уж давно к реке убрела. Не шибко это дело у них ладилось, хотя за всякий промах Георгий пребольно стегал их по спине тонкой сырой вицей. А Проньку, говорят, Фома ни разу не стеганул – так и валялась эта вица, пока не высохла. Пронька сходу всё понимает.

Чаще Прасковья была одна. Она уж и привыкла, что батьки по несколько дней дома не бывает – то в рейде, то в засаде, а то в разведке. Таковы будни казачьих кордонов – службу царице нести.

Но на этот раз он – приехав на побывку – пробыл с ней несколько дней. И, между делом, стал учить её тому, как за короткое время преодолеть большое расстояние. «Метнуться» – как называл это батько.

– Это дуже просто, доню, – говорил он ей. – От слухай менэ! Значала тоби надо вспомянуты тот путь, якый надо преодолеть. Вспоминай на нём усё до мелочи. На особицу – развилки та повороты, переправы через речки, подъёмы чи спуски. А главное – вспоминай все отметины на пути – сёла, там, хаты на отшибе, мельницу та дерево приметное, аль пугало на чьей-то бахче.

– А дорогу надо помнить, батько? Вы не сказали про цэ. Широка она, чи узка, а можэ ще где и с каменюками, – с интересом спросила Прасковья, которая теперь только так, по заметкам, и ходила. – Я, к примеру, колы иду, завсегда примечаю. Шоб знаты – где опосля смело бежать можно, а где и ногу собьёшь или споткнёшься.

– Не доню, це тоби не трэба, – усмехался Фома. – Ты ж не ногами бежать будэшь.

– Як, не ногами? А чим?

– Лететь, яко птица, доню. Потому как ежели ногами, та ще о кочки спотыкаючись – то тэбэ и пеший обгонит. Не говоря уж о конном. А ты должна вперёд всех успеть. К примеру – депешу надо передать, шо враг идёт. Или шо на твой кордон черкесы напали и шо казакам срочно пидмога нужна. Тут уж, доню, чем быстрее ты долетишь, чем швыдче метнёшься, тем скорше врага победишь. И своих казаков спасёшь. А то и станичников.

– А, спасать? Казаков? Так, батько! – оживившись, воскликнула Прасковья. – Я зараз во всём разберусь! Говорить, батько, шо щё надо, шоб успеть метнуться?

– Шо надо? Та нычого! Вот это всё, донюшко. Представила – развилки, повороты, меты – собрала на нём своё внимание – только ничого не пропуская – и вперёд. Вот эдак, на цыпочках, умом приподнялася и – полетела, – изобразил он чуть не балетную позицию. – Бежишь соби, не оглядаясь, и даже не думая, где ты. И верь, шо ты уж на месте. А колы доберешься та весть передашь, вот тогда внимание и расслабь. Дело сделано.

– А если с конём? Можно? Тако ж ще быстрийше, мабуть? – прищурилась девочка. – Получиться – на цыпочках?

– А як же ж, – усмехнулся Фома. – Шо ж за казак без коняги? Но это опосля, доню. Зараз ты коня умом не осилишь – малая щё. Силёнок не хватит двоих тащить. После, як подрастёшь, тогда научу. Полетишь на коне, як птица.

– Я попытаюсь зараз поближе метаться, батько. Там – в сарайку к корове, – загорелась идеей Прасковья. – Дорогу я знаю. Или ще – на край огорода, за морковью.

– Давай, доню, учись, – согласился Фома. – Опосля, як вернусь, покажешь мэни.

И ведь показала.

Когда Фома вернулся домой на передышку и дал добро на показ – исчезла с его глаз и тут же появилась с пучком морквы.

Молодец, девка!

Только потом жаловалась:

– Я, батько, не сразу, по трохи научилася. Два дня пыталась – всё не выходило. То у плетня застряну – дорогу забуду, то с огорода назад плетусь. Потому как – приметы перепутала и задом наперёд их запоминала. Сбивалась. А потом нычого – усё вышло. Но это ж очень близко, батько – огород, корова. А як же я смогу и далеко запомнить всё?

– Надо, доню, всё запомнить, – нахмурился батько Фома.

– Добре! Я постараюсь. Хоть цэ и тяжко, но я научусь цому – не сбиваться.

– Так и надо! Николы не сдавайся, доню! – одобрил казак.

– И я буду потом, як вы, батько, летать?

Он её расцеловал и сказал:

– Обязательно будешь! Иным казакам на такое, шо ты зробыла, и полгода мало. А ты – за недилю.

А теперь, коли уж ты такая быстрая, я буду учить тебя, как стать невидимым, – заявил он.

– Правда? Как в шапке невидимке?

– Щё лучше! Шапку ще доставать надо, а твоя голова всегда при тебе. Её береги, доню.

– Как это – голова?

– Очень просто, доню, – говорил он. – Мысль она ще лучше волшебной шапки. Перво-наперво – не смотри в очи тому, от кого ты ховаешься, хочешь спрятаться. И вовсе о нём не думай. Вторэ – представь соби, шо ты того же колера, шо и трава, дэ ты лежишь. Взгляни на сэбэ со стороны и бачь тики траву чи куст. Аль стенку, дэ стоишь. Нэ чуй соби чоловиком. Будь ветром, чи воздухом…

Он ещё долго ей втолковывал про всякие мысли, но Прасковья всё никак не могла поверить, что это работает. Как? Просто подумал – и тебя не стало? А куда ж делся?

Тогда Фома, терпеливо вздохнув, сказал ей:

– Пидемо, доню, до колодца. И я тоби покажу, як быть невидимым. Бери вёдра.

И, взяв коромысло, вышел из хаты.

Прасковья, бренча вёдрами, вприпрыжку помчалась вперёд него к колодцу. Она знала, где на дороге крутой спуск и где камушек торчит, потому бежала смело. Но вот она услышала, как навстречу скрипит что-то. Судя по звуку и размеру движущегося навстречу ей пятна, это вёз сено на ручной тележке батькин кум Ермолай. Он сегодня на кордоне дежурным, а его сын, на единственном их верховом коне, был в дозоре.

– Здоровьичка вам, дядько Ермолай, – сказала Прасковья. Вернее – мальчик Проня с привычной всем повязкой на глазах. – А мы тут с батей…

– Здорово, Пронька! Ты кажи свому батьке, шоб вин до мэнэ зайшов. Дило е, – чуть приостановившись, приказал ей Ермолай.

И заскрипел, помчав свою тележку дальше. Про то, какое у них дело, Прасковья и так знала – выпить горилки да за баталии вспомнить. А вот почему он сам ему этого не сказал?

– А, так вин вот он… – растерялась Прасковья.

Но, оглянувшись, никого сзади не увидела. То есть – не почувствовала даже своим третьим глазом. Да и никакого пятна, какие от людей бывают, позади не было. Но почему ж тогда дух от ядрёной батькиной махорки так хорошо слышен?

«А, так вон оно что! – подумала она. – Он шёл-шёл, а потом назад вернулся. Мабуть, забыл шо-то. Хотя нет – коромысло ж вин взял», растерялась Прасковья.

И вдруг она сообразила, в чём дело – он же стал невидимкой!

– Батько! – крикнула она. – Я знаю, шо вы тут! Махрой от вас наносит!

И, шагнув в нужном направлении, уткнулась носом в его бок.

– Вот ведь глазастая! – рассмеявшись и вновь откуда-то появившись пятном, будто из воздуха, сказал Фома. – Сколько разив зарекался – бросить цэ погано курево! Хотел даже на побывке не баловаться! Но в рейдах и засаде я – ни-ни, ни цыгарки! Там усим казакам смалить курево запрещено. Дым та огонёк любую засаду спалят. А щё – хруст веток под ногами и шуршание травы. Ходи как кот, доню. Он идёт – ни едины травинка не шелохнётся. И обувь подходящую обувай – без каблуков.

И что-то ещё рассказывая, направился к колодцу, Прасковья, внимательно слушая – за ним побежала.

Прасковья всё запоминала, что батько рассказывал. Много потом на практике проверяла. И вскоре научилась и этой уловке – быть невидимой и неслышимой. А чтобы проверить, что всё получилось – во двор к соседу Ермолаю пробралась, когда он там под навесом с сыном ужинал. А они её даже и не заметили. И ещё – по улицам ходила так, что ни одна собака её не почувствовала, не то, что люди. Благо – к куреву тяги она не имела и махрой от неё не наносило. А чтобы в очи никому не смотреть, так это самое лёгкое – повязка у неё всегда на глазах.

Батько Фома много ещё чему Прасковью научил.

Глаза отводить, бою без рук, приёмам всяким, и в точки нужные человеку ударять. И даже заговорам научил. Оказывается, что всех можно заговорить, даже змею. Но с человеком сложнее – он опаснее, но и с этим она справилась. А ещё – лечить уначил: кровь заговором останавливать, вывихи вправлять, раны перевязывать и лихоманку травами пользовать. Ничего во всём этом сложного не было. Главное – усердие и упорство. Когда батько бывал на побывке, то рассказывал Прасковье да показывал всякие приёмы и уменья. А вернувшись, проверял науку. Она всегда справлялась. И ещё он её языку чеченскому обучил, традиции разъяснил, про веру их бусурманскую, тоже Бога почитающую рассказал. Сказал – врага надо уважать и обычаи знать.

Прошло пару лет.

И Пронька стал лучшим пластуном на всю станицу. Донесение, метнувшись, доставить – в полдня, там где трое суток требуется – пластунёнок Прошка. Языка добыть в аулах аль подслушать о готовящемся набеге – Пронька. От погони иль засады отбиться – легко. Всё легко удавалось молодому пластуну Прошке. А то, ка он с десятком противников один справился, когда на кордон напали – с помощью бесконтактного боя, который Прасковья освоила в совершенстве – стало притчей во языцех. Вернулись на кордон, а там – худенький парнишка без единой царапины и – повязанные черкесы с шашками и пищалями. Ни один не успел выстрелить. За то станичный атаман Андрей медаль Прошке от войскового атамана выхлопотал да шашку именную.

И всё бы ладно. И далее казачью службу Пронька нёс бы на славу. Да его женская сущность вдруг проявила себя слишком явно. Уж очень красивой и фигуристой девкой однажды стала Прасковья. И прятать это больше не было никакой возможности.

Эта новость, как разрыв бомбы в заводи, разнеслась по станице. Баба пластун? Такого ещё не бывало. Это ж унижение высокого звания казака!

Атаман срочно собрал станичный сход. Чтобы осудить Фому и его дочь, совершивших столь невиданный обман обчества за нарушение святых казачьих традиций.

Бабе место у печи – с горшками, да у люльки с младенцем! А казаку – с оружием в руках их защищать. Спокон веку так было.

Отнять у охальников именное оружие! Отправить их бахчу от ворон сторожить!

Но всё пошло совсем не так, как хотелось атаману Андрею.

Когда народ собрался, пластун Фома – во всех регалиях и парадной форме – вышел на центр станичной площади, где разбиралось это дело, и сурово заявил:

– Шо вы тут разшумелися? Пидняли гогот, як гуси на гумне! Пластун-баба вас не устраивает? А вам шо надо? Мужика, шо любое дело завалит? Так вон он, мой Прошка! Берить ёго! – указал он на своего сына – толстого, румяного и усатого парубка, всем известного лентяя и охальника. – Он у трёх соснах заблукает, ложку мимо рта пронесэ, конь и тот его не слухае. А дашь ёму ружьё, так вин соби ногу прострелит – и ворога не надо. Какой с него пластун? Смех один! А Прасковью я взял в ученики, потому шо у ней змалку способности к пластунскому делу. У меня чутьё на это! Та вы и сами в цом убидилися – лучше неё ныне пластуна у нас у станыце нет! – Казаки отозвались ропотом на эти обидные речи. – Шо? Чи не так? – Шо? А разве медаль не вы ей дали? Не атаман войсковой? И не за то, что она красивые усы носит, а шо ворогов одна скрутила! И все мужики были, мало того – злые черкесы. Кого ныне на самые трудные задания отправляют? На разведку? Взяты языка? Знова Прошку. Идить вы тогда заместо неё к ворогу – кто тут особо горло дерёт! А што она в юбке родылась… так нехай и дале штаны носит. Обчеству от цого тики польза. Як шо, так вона и в юбку скоренько перерядится тай ляльку из полешка в руки визьмэ. И на тот берег Кубани пидэт. Никто и не догадается, шо баба с сюрпризом. А вона не пидведёт – хучь воевать, хучь в разведку, хочь джигитовку вжарить. Сами про цэ знаете. Так шо решайте хлопцы! – стряхивая с рукава соломинку, равнодушно проговорил казак Фома. – Казнить её или миловать? А ни, так и мэнэ из пластунов в шею гоните – за то, шо я вас так подвёл. И шо таку погану дочку вам воспитал. Я арбузы люблю, а дыни – ще бильше…

К слову сказать, в станице до сего дня никто не удивлялся, что у Фрола и Аксиньи два Прошки в хате растёт. Известное дело – поп младенцам в крестины по святцам имя даёт – на кого они выпали, так и называли. Потому и бегало в иных семьях по два Ивана аль две Клашки. Да и то сказать – мерли детишки от всяких хвороб. И кто из них вмэр, кто жив остался, тоже не запоминали. Новые народятся. У каждого было по десять та и больше деток. Потому и Прасковью, шо была из двойни, быстро забыли. И про нового Прошку подмены не подметили.

В общем, пошумели станичники, поспорили, поплевались, поссорились, помирились, да и, в конце-концов, постановили – служить Прасковье и дальше пластуном. Но зваться ей – чтобы не оконфузить атамана перед начальством, да и медаль чтоб не отобрали – заработала – по-прежнему Прошкой. Вот и осталась она – нет, он – пластуном….

* * *

Всё это пролетело перед взором спящей Аронии в один миг – как скоростное кино. Она будто заново прожила эту свою давнюю жизнь. А заодно вспомнила и умения, когда-то втолкованные малолетней девчонке батькой-пластуном. Их она успешно применяла потом в своей многолетней службуе царю и Отечеству на охране рубежей Кубанской губернии и Российской империи.

Пока годы не лишили когда-то послушное тело Проши-Прасковьи гибкости. Тогда уж она, как некогда отец и пластун Георгий, взялась учить пластунскому делу станичных мальчишек-казачат. У неё это гарно получалось – не в пример иным. Батькова выучка хорошо помнилась.

К слову сказать – своих детей Прасковья так и не завела. Служба была ей дороже – родину защищать, товарищей спасать, земли свои оберегать…

* * *

– Ну, шо, доню? Всё вспомнила? – спросил Фома. – Не забудешь?

– Да, батько! Вспомнила, – со слезами на глазах ответила Арония. – Спасибо вам за пластунскую науку! И шо вы пришли до мэнэ – напомнить её. Присгодится.

– Та як же ж я тебя брошу, моя донюшко, – ласково кивнул тот. – Та ни за шо! Ну, бывай, доню. Не давай пощады врагам! И до встречи!

И, улыбаясь, он бесшумно – как и всегда, отступил куда-то в сторону – в область серой мглы. Там раздался мощный низкий звук – будто от движущегося поезда. Миг и всё исчезло.

Арония проснулась в слезах – жаль было с батькой расставаться.

Или Проша. Поскольку вся славная жизнь этой неугомонной девки-пластуна осталась в её памяти. А главное – умения и знания.