Текст книги ""Фантастика 2024-67". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Ерофей Трофимов

Соавторы: Екатерина Лесина,Алексей Калинин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 146 (всего у книги 350 страниц)

Глава 13

Глава 13

Ирграм

Ирграм смотрел за людьми. Со временем это даже превратилось в своего рода развлечение. Довольно-таки странное, но за неимением иных вполне себе понятное.

Иногда он приближался, иногда отступал, изучая лес. Пару раз на него выскакивала мелкая нежить, но с нею вполне справлялся рытвенник. Однажды Ирграм сам наткнулся на глубокую ямину в корнях старого дерева. То накренилось, повисло на ветвях иных, так и не упав, а торчащие из земли корни стали неплохим укрытием для матерого могильника. По дневному времени могильник пребывал в полудреме, а потому у Ирграма получилось подобраться достаточно близко, чтобы разглядеть темную, бугристую чешую его, из-под которой высовывались сплетенные из костей конечности.

Тогда могильник почуял приближение Ирграма и заворочался, засуетился, приподнял полную мелких зубов пасть и дыхнул гнилью. Ирграм собирался было отступить, все же могильник – тварь крупная и опасная, но в голову пришла идея.

Ирграм стащил с шеи нить с пластиной и, взобравшись на сосну, накренился так, что пластина оказалась перед самой мордой твари. И могильник, втянув воздух – было слышно, как проходит он по костям, вызывая в них гудение – засуетился, потянулся, спеша выбраться из укрытия.

Уродливое его тело разворачивалось костяною лентой. И если первые сегменты, сотворенные в незапамятные времена, давно обрели форму и целостность, то далее тело это представляло собой комки плоти, проглоченной тварью, но так до конца и не переваренной. Поблескивал пузырь внешней оболочки, а сквозь него видно было, как переливается гнилистая жижа, заменявшая могильнику кровь, а в ней, что в супе, перекатываются какие-то кости, ошметки плоти и волос.

Где он их только находил?

Брюхо могильника так и осталось в норе, а вот ноги его приподнялись, и разошлись пластины на груди, выпуская пару тонких белесых псевдоконечностей.

Могильник попытался дотянуться до пластины, а когда не вышло, заухал, засвистел, закрутил головой.

И рытвенник, которому тварь определенно не нравилась, ответил низким гулким рыком. Впрочем, могильник, дёрнувшись было в сторону зверя, не счел его угрозой. И снова потянулся к пластине. Он начал подниматься, с трудом отрывая мясистую тушу свою от земли.

Ирграм даже ощутил некоторое разочарование.

Но вот туша замерла.

Пластина качнулась, и могильник с нею.

Влево.

Вправо.

И тонкий свист был полон такого нечеловеческого счастья, что даже как-то неудобно сделалось. Впрочем, это длилось всего мгновенье. А затем Ирграм ощутил потоки энергии, что потянулись к пластине. И к нему. Сперва медленные, едва заметные, но постепенно набирающие силу.

Он решился и уронил пластину в протянутые когти могильника.

Тот, ошалев от радости, качнулся, а затем прижал пластину к панцирю, да так и стоял, пока не осыпался грудой гнилой плоти.

– Вар-х, – заявил рытвенник, приблизившись к остаткам твари. И морду скривил. Недопереваренные могильником кости его явно не привлекали. А вот Ирграму пришлось постараться, чтобы вытащить пластину. И потом он долго оттирал её клочьями сухого мха, тихо матеря себя за глупость.

Впрочем, сила, которой его драгоценность поделилась, пожалуй, стоило мелких неудобств.

Потом уже он, оставляя людей – благо, его хозяйка то ли забыла о существовании Ирграма, то ли была занята иным – отходил, искал кого-нибудь, чтобы проверить свою теории.

Не находил.

Нежити хватало, но большею частью мелкой, суетливой и боязливой.

А потом люди тронулись в путь.

Ирграм увязался следом, почти даже не испытывая раздражения по этому поводу. Напротив, места рядом он осмотрел, далеко отходить опасался, вот и становилось слегка… скучно.

Да.

Сооружение Древних он ощутил задолго. Сперва характерным покалыванием по коже, таким, словно солнечный свет, и без того раздражавший донельзя, вдруг обрел плотность.

Потом появился запах. Едва уловимый, но заставивший рытвенника трясти головой и фыркать. Ирграм долго не мог определиться, чем же пахнет. А потом понял – так пахнет воздух, распоротый молнией. Спекшийся, свежий и сладкий. И запах этот буквально притягивал, заставляя приближаться, несмотря на то, что кожа зудела явно.

Он подходил осторожно, бочком. И в какой-то миг рытвенник, распластавшись на камнях, заскулил.

– Иди… туда, – Ирграм указал на овраг. – Жди. Я скоро вернусь.

Скоро не вышло.

Он подошел настолько близко, насколько получилось, потому как в какой-то момент покалывание и зуд превратились в боль. Кожа его стала нагреваться, и Ирграм понял, что еще шаг и он просто-напросто вспыхнет.

Но и люди не рискнули подойти ближе.

Он видел их.

И то, как упал Карраго.

И как медленно начала отступать прежняя хозяйка. Подумалось, что если она запнется и свалится, свернув при этом шею, будет смешно.

Не свалилась. Отошли они далеко, а вот наемник и тот, второй, остались что-то обсуждать.

Иргам не удержался и поскреб руку, а заодно отметил, что боль ушла, зуд и тот ослабел. Выходит, что тело его приспосабливается?

Он рискнул приблизиться к людям.

И снова замер, отмечая изменения. Снова боль, предупреждающая, что дальше соваться не стоит, но на сей раз длилась она буквально пару мгновений. Зуд. И успокоение.

Стало быть, тело действительно приспосабливается.

Но есть ли предел? И если да, то каков?

Ирграм сделал еще шаг и почти не поморщился. А потом услышал:

– Выходи! Дело есть!

Вот же… неугомонные. Он замер, раздумывая, стоит ли выглянуть, но услышал жесткое:

– Иди.

И этого приказа Ирграм не посмел ослушаться. Только зубами скрипнул. Надо было… что-то надо было делать. Но потом. Позже.

А сейчас он выбрался из зарослей.

– Печется, – сказал он жалобным тоном. – Плохо…

И вправду было неприятно, хотя и не настолько, чтобы вовсе невозможно было приблизиться.

– И как именно печется? – поинтересовался тот, другой, то ли наемник, то ли еще кто.

– Как на солнце, – подумав, ответил Ирграм. – Сильном солнце. Вот.

И руку вытянул. Сизая кожа его слегка покраснела, а на тыльной стороне ладони даже появилась россыпь мелких пузырьков, какие случаются после ожогов.

Интересно.

– Интересно, – Миара очутилась рядом и перехватила руку. – Это… что?

– Излучение, – мрачно произнес Дикарь и почесал голову. – Возможно, что радиоактивное. Если теоретически, то он был к солнцу восприимчив, вот и к нему тоже. Если так, то… соваться туда опасно.

Миара ткнула в пузырь невесть откуда взявшейся иглой и, подхватив каплю водянистой жидкости, поднесла её к носу.

Вдохнула.

Поморщилась.

– Я ничего не ощущаю.

– Там… дома у меня… в общем, было открыто такое излучение, которое невидно взглядом, но оно пронизывает все… почти все. Свинец вот может защитить отчасти. Главное, что слабое, оно присутствует почти везде, и в целом нормально переносится. Но когда его много, то оно вызывает болезни. Болезнь. Лучевую. Тело сгорает, причем при высоких концентрациях быстро. При не слишком высоких… в общем, ничего хорошего. Но соваться туда неразумно. По меньшей мере. Надо искать другой путь.

– Другой вряд ли есть, – спокойно ответил Винченцо. – Даже если получится спуститься, то подняться по отвесной стене… на ней и закрепиться не выйдет.

Он покачал головой.

– Это излучение, от него можно как-то защититься? – уточнила Миара.

– Там, где я жил, делали специальную одежду.

– Следовательно, можно… щит? – Винченцо щелкнул пальцами. – Хотя от того, чего не видишь… с другой стороны, если попробовать изучить…

– Один уже изучил, – Дикарь кивнул в сторону Карраго, который лежал на боку. И пахло от него кровью. В другой раз Ирграм бы порадовался.

Но теперь…

Они ведь не остановятся, безумцы.

Полезут.

И щит будут делать, но поможет ли он? А знает Карраго больше, чем эта парочка вместе взятая.

– Ты уверен? – наемник держался чуть в стороне. – Что оно тут есть.

– Нет. Нужны приборы, которые могли бы выявить… может, даже не радиация, а магия. Или еще что. Тут… много иного. Поэтому…

– Поэтому нужно посмотреть, – заключил Тень. – Пойдем. Сколько пройдем, то наше. Если удастся перебраться на ту сторону, то хорошо. Нет – будем искать.

Ирграм подавил вздох.

И вот гадать не нужно, кого они отправят первым.

Он ошибся.

Он редко ошибался, во всяком случае в том, что касалось людей и их устремлений, но теперь вынужден был признать, что ошибся.

Первым отправился Тень.

Он шел неспешно, останавливаясь через каждые пару шагов, прислушиваясь то ли к тому, что вовне, то ли к собственным ощущениям. За ним уже и потянулся Ирграм.

И последним шел Дикарь. И тоже постоянно останавливался.

Шаг.

И еще пара. Ощущение жжения усиливается. И ослабевает.

Три шага.

И снова остановка.

Еще три.

Впереди показывается первая опора. Она торчит их кипящей зелени ледории, колючие петли которой прильнули к металлу, в попытке обнять его, зацепиться.

– Если тут растет…

– Это ничего не значит, – покачал головой Дикарь. – Растения к нему менее чувствительны. Да и в целом…

Он явно задумался.

А Тень подступил ближе.

И еще.

Ирграм за ним. Теперь жжение то вспыхивало, то исчезало, чтобы через минуту появиться зудом в области шеи.

– Если много одежды?

– Разве что свинцовой. У тебя есть свинец?

– Нет.

– Жаль. Хотя… я вот не уверен, что это радиация. Её я бы вряд ли почувствовал, она тем и опасна, что никогда не знаешь… а тут такое вот. Неприятное. Будто… будто даже не знаю, что именно. Изнутри скребется.

– Это силовые потоки резонируют, – пояснил Ирграм, который наконец сумел разобраться в ощущениях. И даже удивился, как не понял вещи столь простой, элементарной даже. Он прикрыл глаза, нащупывая тяжи силы. Новое тело было всем хорошо, кроме чувствительности. Пришлось сосредоточиться. Но так и есть, поле чрезвычайно плотное, хотя сила иного свойства. Непривычная. Обволакивающая. И его, Ирграма, энергетические линии звенят, чувствуя близость потоков. А еще…

Он сжал рукой пластину.

И да, стало легче. Энергия, заключенная в ней, отозвалась, поползла по коже, вплетаясь в нее. И жжение прекратилось.

– Поясни? – попросил наемник.

Именно, что просьба была. И Ирграм милостиво кивнул.

– Вы оба изменены. Ты меньше. Он больше. Его явно перекроили наново. А сшивали все нитями силы. И никуда они не делись. Силовой остов позволяет вам существовать в том виде, в котором вы и существуете.

Ораторское искусство никогда не было сильной стороной Ирграма.

– Здесь же сила вокруг. Концентрированная. Сырая, нестабильная, однако тем самым спектр её воздействия широк. Маги тоже ощутят, но иначе. И воздействовать тоже будет иначе. Возможна дестабилизация дара, потеря контроля… смерть.

Это получилось несколько мечтательно.

Наемники переглянулись.

– И чем грозит нам?

– Неприятными ощущениями. Или, если сила придет в движение, тем, что ваши энергетические потоки будут разрушены.

– И значит мы… погибнем? – уточнил Дикарь.

– Само собой.

А вот тут Ирграм не ошибся. Тень кивнул и, развернувшись, молча двинулся вперед.

И что оставалось?

Идти следом. Можно было бы… или нет? Пластина защищает Ирграма, поток силы, от нее исходящий, расползся по коже, и теперь та, другая, энергия касалась его и… ничего не происходило. Но хватит ли пластины на троих?

Да и не случится ли так, что, узнав об удивительных свойствах её, люди захотят отнять сокровище?

Нет уж…

Пусть сами.

Их дела. Их проблемы.

Глава 14

Глава 14

Верховный

В старом хранилище неуловимо пахло пылью. И запах этот вызывал щекотание в носу. Верховный тер нос, силясь удержаться, но не удержался и чихнул.

Звук этот разнесся далеко, и рабы застыли.

Боятся.

Верховный привык к этому страху. И давно уже перестал замечать его. А тут вдруг стало, нет, не обидно, скорее уж горько. Сегодня утром на вершину поднялся первый из тех, чье имя было названо Владыкой Копий. И судя по выражению лица, сделал он это без особой охоты, скорее отдавая дань тому, что должен делать.

А боятся все одно Верховного. Даже здесь, в глубинах храма, в месте, о котором многие, надо полагать, позабыли.

Ничего.

Так даже лучше.

Времени у Верховного не так и много. Владыка не отступит от своих намерений, да и пускай… но пока Верховный жив, он тоже будет делать то, что должен.

Он кивнул младшему жрецу, что согнул спину в поклоне. И спросил:

– Кто Хранитель?

– Я, г-господин, – слегка заикаясь, произнес младший жрец.

– Встань.

Хранитель? Слишком молод. Непозволительно молод. Сколько ему? Лет восемнадцать? Двадцать? Вряд ли больше. И уже хранитель?

Бледный.

И страх его проступает испариной на висках. Губы подрагивают. И кажется, что этот вот мальчишка того и гляди расплачется.

Кто его назначил?

Хотя… в делах Храма давно уже царит отвратительный беспорядок. И в том вина лишь его, Верховного.

– Как твое имя?

– Унактли, господин.

– Хорошее имя, – Верховный постарался улыбнуться ласково. В конце концов, этот человек ничем не заслужил его гнева. Ко всему в хранилище чисто.

Столы стоят.

Писцы и рабы работают. Кто-то склонился над свитком, перенося мудрость веков на новый. Кто-то наполняет чернилами глиняные сосуды. Кто-то точит перья. Все до того просто и обыкновенно, будто и не было ночи, грома, землю сотрясшего, и пламени, что охватило небо. Здесь, внизу, все осталось… прежним?

– Давно ты смотришь за этим местом?

– Третий год, господин… я помогал прежнему Хранителю. Он был стар. Очень. И я стал его руками. Голосом.

Не только им.

Что ж, а после смерти Хранителя, занял его место. И никто-то не оспорил? Впрочем, с чего бы? Кому нужны старые свитки? Не храмовая казна, чай.

– Что ж, тогда ты отлично справляешься.

Унактли не сдержал вздоха облегчения.

– Тебе помогают?

– Д-да, г-господин, – он снова согнулся в поклоне. – Я могу п-показать… все свитки хранятся должным образом. Мы достаем их раз в три месяца, чтобы проверить. Кожу обрабатывают особым раствором, который не позволяет чернилам выцветать. И строго следим, чтобы не случилось гнилей.

С каждым словом он успокаивался. И вел Верховного меж полок, что поднимались до потолка. Некогда это место казалось Верховному воистину огромным.

И сердце замирало от осознания, что оно – лишь малая часть библиотеки храма. Казалось, что в ней-то сохраняется вся мудрость веков. А на деле… на деле оно много меньше хранилища Древних.

Правда, в отличие от железных, пергаментные свитки Верховный мог прочесть.

Эта мысль заставила поморщиться.

Надо что-то решать еще и с тем наследием…

Сокровище.

На диво бесполезное сокровище. Что он получил? Старый дом, странного вида подвал, заполненный полками. Машину, которая не желает работать, и много-много железных пластин.

И что с этим делать?

– Погоди, – прервал он Унактли, который увлекся. Надо будет закрепить его назначение, ибо очевидно, что несмотря на молодость, Унактли знает, а паче того, любит свое дело.

Даже рабы у него опрятны и не кажутся изможденными.

Надо.

Пока в руках Верховного остались хотя бы крупицы власти.

– Я рад видеть, что все тут столь же хорошо, как и прежде.

Унактли чуть порозовел.

– Но я пришел сюда по делу, – Верховный вздохнул, потому как сам не знал, что именно он надеялся отыскать. – Мне нужны старые планы Храма.

– Насколько старые?

– Настолько, насколько сие возможно. И все, что ты можешь отыскать о Первой пирамиде. Не важно, сказания это, предания…

Унактли ненадолго задумался. И поклонился.

– Быть может, – произнес он осторожно. – Вам стоит начать с труда достославного Иуитла, который возвел дворец Императора?

Верховный склонил голову.

– Только… – Унактли чуть смутился. – Пирамида уже стояла. Пусть и в виде ином… и о том тоже есть свидетельства, однако… они хранятся в особой части… и да простите меня, пусть гнев ваш прольется лишь на мою голову…

– За что мне на тебя гневаться?

– Мой наставник запрещал мне приводить туда рабов, однако он и я… слишком мало. Пергаменты старые. И несмотря на все усилия, многие из них подошли к краю отпущенного им времени. Мы переписывали, но…

– Двоих – недостаточно?

– Именно. Да и наставник в последние годы был слишком слаб. Его глаза утратили зоркость, а руки сделались больны. Я же… я пытался сохранить все. И нарушил его запрет. Я посадил рабов переписывать те пергаменты.

Он сказал и застыл, ожидая слово, но глядя прямо, едва ли не с вызовом.

– И правильно, – спокойно ответил Верховный. – Я рад, что в годы столь юные боги одарили тебя мудростью. Ибо иной раз стоит переступить через малое, дабы сохранить великое. Ты читал эти свитки?

– Да, Верховный.

– И о чем там повествовалось?

– Когда как… первые – о путешествии через море. О землях, что гибли в пламени и тьме. Это песни Куохтли. Они ведомы многим, но не все… в тех, что здесь, есть строки, которые были утрачены.

Или вычеркнуты намеренно, дабы не смущать разум людской.

Люди слабы.

И Унактли все понимает верно. Он опускает взгляд.

– Те строки взволновали мое сердце, но… мой наставник сказал, что многое в прошлом было вовсе не таким, как нам представляется.

– И он был мудрым человеком.

– Куохтли пишет, что мы вернулись домой. Почему так?

– Как знать? – Верховный погладил руку, что начала ныть. – Я не читал эти свитки.

Он и вовсе не знал о существовании их. Тот, кто был Верховным прежде, не счел сие важным? Хранилище – это только хранилище. Ценность знаний велика, но… когда они нужны.

Эти же были не нужны.

– К-конечно, – Унактли смутился.

– О чем еще он пишет?

– О, большей частью стихи… красивые, но слишком много образов. Он пишет, что в час паденья мира было предзнаменование. И что Избранный поднялся к небесам, пробудив золотую кровь. И он указал путь к истокам.

Запах слегка изменился. Уже не пыль. И не люди. Камень? Да, пожалуй. Темный гладкий, слишком уж гладкий, чтобы поверить, будто сотворили это человеческие руки. И Верховный касается стены. Нет, не металл, не такой, как в ином Хранилище.

Что с ним делать?

Перевезти? Сюда? Слишком много вопросов возникнет. Да и не повредит ли переезд железным свиткам? Хрупкими они не выглядели, но как знать.

– Мне больше нравятся слова Нопалцина. Я не знаю, кем он был. Он лишь единожды называет свое имя. Он весьма немногословен. И начинает с того, что вошел в город, некогда принадлежавший белым людям. А люди эти бежали в страхе пред мешеками.

Имя ничего не говорит.

– Город этот был велик и прекрасен. И тогда тот, кто привел мешеков, почему-то Нопалцин упорно не именует его Избранным, да и вовсе пишет осторожно, словно боится чего-то. Так вот, он сказал, что это нужное место. И сам отправился в башню.

– В какую башню?

– Не знаю. Его записи обрываются. А следом уже ничего нет. Точнее есть какие-то списки. О том, сколько было пригнано коров. Коз. Овец. Сколько снято шерсти. Сдано налогов. Перечень женщин, которых передали воинам за службу. Описание некоторых. Женщины были сильными и здоровыми. О том, что родились дети, но тех, которые от смешанных браков, не признали истинными. А… еще есть рассказ о празднестве в честь Императора, но тоже больше о том, сколько рабов принесено в жертву, сколько вина выпито и мяса роздано. Отчеты о поступлениях в храмовую казну. О закупке камня.

Пустое.

Все пустое.

– Начни-ка ты с этих вот песен. И с… как его?

– Нопалцина?

– Именно.

Надо будет поинтересоваться у тех, чье призвание – хранить историю. Ведь должно же остаться и средь их свитков хоть что-то полезное. Верховный поморщился. Пустые люди. Быть может, некогда род и вправду занимался важным делом, но… давно. А ныне – пустые.

Бесполезные.

Путь преградила дверь из темного дерева. Внушительный замок хранил тайны древних свитков, но на поясе Унактли средь иных ключей отыскался нужный – длинный, слегка позеленевший от времени. Повернулся он легко. И Унактли сам отворил дверь.

Пахнуло… нет, не пылью.

Съестным?

И людьми?

– Я решил, – Унактли чуть поник. – Что, если рабам дозволено коснуться… запретного, то они не должны делиться этим знанием с прочими.

– Они тут и живут?

– Здесь много места. Не знаю, что было тут прежде, но свитки занимают лишь один зал. Второй я отвел под скрипторий. В третьем хранятся чернила и краски, а также все, что нужно для изготовления их. Вот красный камень. И голубой. Его растирают здесь же.

Зал был вытянутым и дальний конец его утопал во тьме. Там виднелись какие-то полки, на которых явно хранилось что-то важное, но не рукописи.

– Корни красильника. И едкая желчь. Раковины, из которых можно получить насыщенный пурпурный цвет.

Старый раб поспешно поднялся, чтобы согнуться в поклоне.

– Это Унах. Изрядный мастер. Он отыскал способ, как сделать так, чтобы небесная лазурь оставалась яркой.

Раб был лыс и лишь вокруг оттопыренных ушей торчали пучки волос.

– Ему помогают еще двое. Переписчики. Живут там…

В третьем зале пахло людьми отчетливей, особенно из ведра, что обнаружилось в углу.

– Раз в сутки его опорожняют. Им носят воду, чтобы умыться, чистую одежду. Еду, – поспешил заверить Унактли. – Однако я озаботился, чтобы тайна осталась тайной. Им вырезали языки…

Предусмотрительно.

И что бы ни прочли рабы, хотя вряд ли достанет им разума осознать прочитанное, но главное, даже если и вдруг осознают, рассказать о том они не смогут.

Свитки, которые принес бледноватый мальчишка, оказались столь хрупки, что и прикасаться к ним было страшно. Впрочем, тот же мальчишка, чья голова блестела, словно натертая маслом, а розовые уши казались прозрачными, принес и другие.

– Это свитки. И списки с них, – поспешил пояснить Унактли. – Ибо на некоторых списках…

Чернила выцвели.

Почти добела.

Но при том сам пергамент с годами сделался темным, почти красным, а потому белые буквы на нем выступали, складываясь в слова.

И вправду, стихи.

Возвышенные. Их Верховный когда-то читал. И было время, что восхищался даже, ибо невозможно не восхититься чужим талантом. Когда? Раньше… давно.

Ныне же взгляд скользил по строкам равнодушно, а разум пытался отыскать за образами скрытый смысл. Но… ничего.

Явились в год…

Великие бедствия. Пламя небесное гневом богов…

Возвращение? А и вправду. Целая строфа посвящена, при том так писано, что смысл очевиден. Верховный перечитал дважды.

Возвращение?

Почему?

Земли Цапли остались ведь там, за морем. В прошлые времена находились смельчаки, желавшие вернуться. Повторить великий поход. И помнится, один из Императоров даже флот собрал.

Флот не вернулся.

Император… Императоры тоже смертны. А тут? Имеет ли это значение? Верховный разворачивал один свиток за другим. И отыскав копию, сверился, убедился, что ни буквы, ни слова не изменено. Да и рисунок остался прежним.

Корабли.

Волны.

Чудовища.

– Я возьму его с собой. И мастер вправду хорош, – он коснулся лаковой пасти, которая раскрылась под кораблями, готовая заглотить их всех. – Да и прочие неплохи, как я вижу. Корми их. Пусть получают вдосталь мяса. И молока с медом.

Унактли поклонился.

– И тепло. Они не должны мерзнуть.

– Вы милосердны.

– Не в том дело, – Верховный скатал свиток, чтобы развернуть другой. – Они знают место. И дело. А если умрут, придется искать новых. И как знать, каковы будут те? У рачительного хозяина рабы едят сытно.

– Благодарю за мудрость, – Унактли согнулся.

– Не стоит. Я и так вижу, что ты рачителен. Просто… – другой свиток лег рядом с первым. Снова гимн. И торжественный, полный славословий. Кому писан?

Надежда мешеков.

Воцарившийся в небесах.

Сын Солнца в доспехах огненных…

И изображен некто, охваченный пламенем. В руке его меч, во второй – щит, воздетый к небесам.

Башня.

Верховный разворачивает старые пергаменты, которые идут мелкими трещинками, что заставляет младшего жреца кривиться в болезненной гримасе. Но Унактли молчит.

А рисунок почти исчез. Линии стерлись, краски облезли.

– Позови мастера, который рисовал это, – Верховный положил оба свитка рядом, сверяясь.

И Унактли исполнил просьбу.

Все-таки умен.

Достаточно умен, чтобы самому не возвращаться в зал. Тень его виднелась где-то там. И стало быть, будет ждать, готовый прийти по первому зову.

Хорошо.

Надо будет взять на заметку. Старательных людей немного, а старательных и толковых и того меньше.

А пришел тот самый старик, который смешивал краски.

– Присядь, – сказал Верховный, указывая на каменную лавку.

И стол, к слову, тоже каменный. Все же донельзя странно это место. Полки вдоль стен, а меж ними вот эти небольшие, но на диво удобные столы. В центре их возвышения, будто нарочно, чтобы масляную лампу было куда поставить.

Или вот свечи.

Лавки вырастают из пола, будто продолжение его. И камень весь гладкий, скользкий даже, словно стекло. Линии мягкие, закругленные.

Верховный провел ладонью.

– Присядь, – повторил он чуть тверже, и раб подчинился.

Стар?

Но насколько? Глаза светлы, выцвели во тьме. И появились на них характерные пятна. Мага позвать? Оно, конечно, не дело тому, кто состоит при божественной крови рабов лечить…

Одежда простая, из грубой ткани, но чистая.

Почти.

На рукавах въелись пятна краски. Да и на коже видны, особенно красной. Сама кожа бледна, как это бывает у людей, которые много времени проводят в темноте.

– Унах, так тебя зовут?

Раб осторожно кивнул.

– Ты давно здесь?

Недолгое раздумье. И две руки. На одной пять пальцев, на другой – два. Стало быть, семь лет. Хороший срок. И выходит, переписывать свитки Унактли начал задолго до того, как наставник его ушел к богам. Что это значит?

Верховный пока не знал. Запомнил.

– Это твой рисунок? – Верховный приподнял свиток.

Кивок.

И палец, тонкий и длинный, с посиневшим, правда, ногтем указывает на второй пергамент, а потом старик и вовсе обводит выцветший кусок.

– Этот рисунок был здесь?

Снова кивок.

– Сейчас он почти исчез.

Верховный поморщился. Тайны тайнами, но язык могли бы и оставить. Сложно расспрашивать того, кто не способен говорить. Хотя…

– Принеси пергамент. И тушь. Кисти. Что еще нужно?

Старик покачал головой.

– Хорошо. Я буду задавать вопросы. Ты, если ответ будет сложным, напишешь его.

Верховному отвесили поклон.

– Были ли под рисунком надписи?

Мгновенье. И нерешительный кивок.

– Но ты их не перенес?

Старик развел руками. А потом потер край пергамента и продемонстрировал пальцы с осевшей на них кожаной крошкой.

– Надпись стерлась? И ты не сумел прочесть её?

Снова кивок.

И Унактли сам приносит чернила, а к ним – тончайшие листы из сушеного тростника. Что ж, пожалуй, сойдет.

– Хорошо, – Верховный махнул. – Ты знаешь, что здесь изображено?

Раб покачал головой и втянул её в плечи.

– Не надо бояться. Я не причиню тебе зла. И не заберу тебя на пирамиду, если тебя это тревожит.

Настороженный взгляд.

Нет, его не хотят оскорбить неверием. Но жизнь раба сложна. Верховный сцепил пальцы, велев себе проявить терпение.

– Тогда скажи, тебе попадались еще рисунки?

Кивок.

И старик поднимает кисть. Его движения обретают ту отточенность, которая достигается многими годами практики. Верховному нравиться смотреть, как кисть осторожно касается поверхности, как идет, оставляя тончайший чернильный след.

У его помощников так не выходит.

Надпись короткая.

«Был лист. Только рисунки».

– И где он?

Пожатие плечами.

И снова кисть продолжает свой путь.

«Мне приносят то, что нужно переписать. Я не знаю, откуда. И не знаю, куда уходят свитки. Был лист. Рисунки».

– Ты его повторил?

Почему это вдруг казалось важным.

Но старик покачал головой.

– Почему?

«Не рисунки. Не сочли важным. Я должен писать слова. Слова важны».

Не всегда. Далеко не всегда.

– Ты помнишь, что было изображено?

Осторожный кивок.

И новый лист, хрупкий, как первый лед. Но старик касается его с трепетом. И кисть меняет. И все повторяется, только сейчас на листе рождаются не линии букв, но нечто большее.

Гора?

Нет, скорее пирамида. С одной стороны. А с другой… разве такое возможно? Словно часть пирамиды приклеили к башне.

– Погоди, – Верховный остановил старика, который вновь потянулся к чернилам. – Я рад, что твоя память до сих пор с тобой. И она нужна мне. Но не здесь. У тебя есть вещи, которые тебе дороги?

Непонимающий взгляд.

– Я заберу тебя. Мне нужно, чтобы ты повторил то, что увидел на том листе. Сможешь?

Кивок. И второй, куда более уверенный. И кисть снова касается листа.

«Внук. Заберите. Пожалуйста».

– Он работает здесь?

Поклон.

– И ты хочешь, чтобы я забрал его? Что он умеет.

Старик молча указал на тушь. Листы. И снова. А потом на рисунки.

– Если он вполовину столь же хорош, как ты, у меня найдется и для него работа. Унактли, конечно, не будет рад… что ж, ничего страшного.

Верховный поднялся. И посмотрев на кипу свитков, позвал:

– Унактли. Этот человек и тот, на кого он покажет, я забираю их. Разрешаю посадить здесь больше рабов. И можешь не отрезать им языки.

Вряд ли там, во внешнем мире, помнят о существовании тайного хранилища. Раз уж сам Верховный о нем забыл.

Забыл, а теперь вспомнил. Он поднял пергамент из тех, что хранили память о временах ушедших. Букв почти не было, да и рисунок стерся. Но все же кое-что можно было различить.

Башня.

Пирамида.

Золотой человек. И небо, с которого падали звезды. Щит в руках. Пламя, щит охватившее. И головы пирамидой. Множество голов.

Достаточно ли этого, чтобы понять?