Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 81 (всего у книги 341 страниц)

– Ангел? – спросила Табаско.

– Ангел очень важна, Табаско. – Нона сглотнула.

– Ну… мы и так это знали.

– Готово! – воскликнул Чести, сложил листок бумаги и передал Ноне. Нона тут же сунула его в карман на случай, если снова подует ветер.

– Нона, ты бы не лезла в Конвой, – сказал Чести, – полная хрень.

Нона решила не говорить Чести, что Конвой, вероятно, был полон зомби.

– Не берись больше за такую работу, – посоветовала она. – В моей рыбке много всего.

Она вскочила на ноги и стряхнула кусочки мокрого картона с черных брюк. Табаско тоже поднялась – она очень красиво вставала – и проводила Нону до двери, все два с половиной шага. Нона посмотрела на Табаско. Она ужасно боялась заплакать и поэтому выпалила:

– Табаско, почему тебя так зовут?

Табаско заморгала.

– Тебе правда интересно?

– Да. Да. Очень.

Табаско взглянула на потрескавшийся потолок, затем вниз, на ковер, а затем на Нону.

– Потому что я очень его люблю, – призналась она.

– Что?

– Его можно есть с чем угодно. Острая еда всегда вкуснее. Его можно добавить в рис, а можно налить на хлеб.

Нона вдруг потянулась вперед и обняла Табаско.

– Табаско, прости меня, – прошептала она, – прости, чтобы я знала, что это такое.

Табаско застыла в ее руках, как статуя. Потом слегка подтолкнула Нону к двери, вывела за порог и посмотрела ей прямо в лицо.

– Мы круче всех, – сказала она. Добавила неловко: – Я всегда буду любить тебя, Нона.

Нона поняла, что у нее из глаз льются огромные слезы и она с трудом видит Табаско.

– Возьми меня обратно в банду, – прошептала она.

Табаско заколебалась.

– Ладно. Но раз ты зомби, ты будешь всегда водить Кевина в туалет. Это будет честно.

И закрыла дверь.

27

Раскаты грома стали сильнее раз в десять, а дождь все не начинался. Ночь сделалась такой жаркой, что в большом грузовике все вспотели. Когда Нона сунула влажную бумажку в руку Ценой страданий, командир рявкнула в гарнитуру:

– Вперед. Все подразделения, не несущие казарменную службу, выходят на боевое дежурство. Правила взаимодействия крыльев больше не применяются. Ячейки крыла Ктесифона, это командир ячейки Ценой страданий. Операция «Замок и ключ» возобновляется, прием. Операция «Замок и ключ» возобновляется.

Раздались прерывистые аплодисменты водителей и мощный рык Страсти, которая одной рукой держалась за дребезжащее сиденье, а второй натягивала жесткий шуршащий комбинезон поверх одежды.

– Никаких речей, – продолжила Ценой страданий, – скажу только, что месть – это блюдо, которое подается не просто холодным, а ледяным. Ячейки Саафтиг, Сигор, Бирмингем, Троя, Мапуту, Тари, приступайте. Мемфис, Такша, Калакмуль, Валенсия, Опава, Данди, приступайте.

Где-то высоко в воздухе послышались громкий скрежет, длинный свист и треск какого-то атмосферного явления. Командир отвела гарнитуру от лица, почти истерически вздохнула:

– Никогда не думала, что ее операция начнется снова с освобождения жителей дома из плена другого крыла Крови Эдема. Но все же это первый шаг.

– Она бы начала с другого, – сказала Пирра.

Ценой страданий вопросительно посмотрела на Пирру, постукивая пальцами по колену.

– Я заметила, что ты любишь делать подобные заявления, – сказала она. – Командор Уэйк могла бы это сказать. Командор Уэйк подумала бы так. Я пришла к выводу, что ты не пытаешься меня разозлить, но я не представляю, что ты, собственно, делаешь.

Пирра молча пожала плечами.

– Может быть, мне просто нравится говорить с другими людьми, которые ее знали.

– Чтобы они ностальгировали вместе в тобой, ее убийцей?

Пирра не смутилась.

– Мне нравится думать, что я знала ее так же хорошо, как и все остальные. Насколько ее вообще можно было знать.

Страсти злобно застегнула штаны и натянула через голову жилет, окончательно растрепав свои крашеные волосы.

– Еще одно слово на эту гребаную тему, и я тебя прикончу.

– Знаешь, Уэйк держала при себе твою фотографию, – сказала Пирра.

Страсти дернулась, и Нона увидела, что это ее потрясло. Лицо с птичьими чертами странно сморщилось, шрамы на лбу и носу съежились.

– Заткнись, – сказала она, но в этом была нотка отчаяния.

– Я тебя сразу же узнала. Сколько тебе было, девять? Десять?

– Ликтор… Две… – сказала Ценой страданий. – Я прошу тебя замолчать. Как человек человека… ну, почти.

– Да хрен с ней, – быстро сказала Страсти, – она придумывает.

– Возможно, это мой единственный шанс сказать это, – спокойно пояснила Пирра, – а от депривации никотина я делаюсь сентиментальной. На фотографии ты ребенок… она хранила ее сложенной, в чехле для плоскогубцев. Ты там держишь автомат втрое больше тебя. И у тебя нет переднего зуба. Она говорила мне: «Если бы не падаль вроде тебя, такие милые дети не трогали бы оружие».

Страсти громко сглотнула. Пирра продолжила:

– Я говорила, что купила бы этому ребенку что-то побольше, если бы она так не гордилась, а она только гаденько хихикала и говорила, что это ее собственный автомат.

Страсти закрыла глаза. Нона затаила дыхание, но Страсти не злилась и не грустила. Она выглядела так, словно переживала религиозный экстаз.

– Я помню, как спросила, действительно ли ты такой милый ребенок, – сказала Пирра, – а она рассмеялась: «Нет. Она моя плоть и кровь. Она идет за мной». Я долго думала о тебе. Сестра?

Страсти сглотнула. Дважды. Трижды.

– Нет. Моя мать была ее сестрой, – грубо сказала она, – но для тебя это ничего не значит, колдунья. Если ты лжешь мне, клянусь…

– Ты же знаешь, что Девять домов знакомы с концепцией семьи? – мягко спросил Паламед.

Страсти, казалось, искренне удивилась.

– А тебе какая на хрен разница? – Потом подумала и сказала: – Да нет. Какая мне на хрен разница, вот что интересно. Тебе плевать на семьи, когда ты их разделяешь…

Поймав предупреждающий взгляд Ценой страданий, Страсти выразительно нахмурилась.

– Идите вы на хер, короче, – сказала она и напялила на ярко-синюю голову шлем. Пылающие глаза скрылись за щитком. Нона почувствовала, как из ее груди вырвался вздох. Все звуки ее теперь удивляли, как будто ее тело постоянно совершало поступки, не связанные с Ноной. Пирра протянула руку и нежно коснулась ее руки.

– Как дела? Держишься?

Прежде чем Нона успела ответить, раздался еще один пронзительный свист совсем рядом с грузовиком, глухой грохот и громкий стук камней. Грузовик с визгом остановился, затем снова качнулся вперед, и все вцепились в свои сиденья, когда грузовик рванул влево. О положении дел в городе многое стало понятно, когда никто не испугался ни в первый раз, ни во второй, ни даже в третий, услышав крики впереди.

Гарнитура Ценой страданий ожила и затрещала, и она снова поднесла ее ко рту.

– Говорите. Что?

Пирра встала и двинулась, раскачиваясь и цепляясь за петли, в заднюю часть грузовика, где брезент был туго зашнурован. Там имелось прозрачное окно из мягкого пластика, через которое что-то можно было рассмотреть, хоть и нечетко. Днем сквозь него было видно плохо, а ночью, когда почти все фонари не горели, вообще никак.

– Держитесь вместе, – коротко и отрывисто сказала Ценой страданий, – не разделяйте нас. Сворачивайте на первом же съезде, который найдете, и вперед, под землю.

Пирра долго смотрела в окно. А потом внезапно присела на корточки и принялась расшнуровывать брезент. Угол высвободился и яростно хлопнул, впуская внутрь порыв раскаленного душного воздуха, который, впрочем, в тесноте кузова показался приятным ветерком. За ними замигал ярко-желтый свет фар заднего грузовика. Паламед потянулся к руке Ноны, а Нона крепко вцепилась в сиденье, когда Пирра высунулась наружу – задний грузовик тревожно засигналил – и оглядела улицу.

Когда она вернулась назад, Нона сильно расстроилась из-за ее движений. Пирра была такая жилистая и крепкая и всегда вела себя так спокойно, раскованно, неторопливо, не обращая внимания почти ни на что, мило и неряшливо. Она всегда оставалась наименее испуганным человеком в комнате, даже если рядом была Кэм, но теперь она смотрела на Паламеда и Нону своими глубокими темными глазами с таким выражением, которого Нона раньше не видела.

– Секстус, – сказала она, – боюсь, игра окончена.

Завывала воздушная сирена – та, которую использовали только в сезон дождей, чтобы заявить об аварийном повышении воды.

– Это не?.. – коротко спросил Паламед.

– Должно быть, он уже давно отступил, – сказала Пирра. – Мы ни за что не смогли бы выбраться отсюда на шаттле, ни при каких условиях. Первая волна уже здесь.

Ценой страданий заметила:

– Ни один убийца планет не нападал на подобную планету при моей жизни или при жизни моих начальников.

– Номер Седьмой – Варун Пожиратель – всегда вел себя бодрее других, – ответила Пирра, – но после убийства моего некроманта я думала, что эта хрень затихнет лет на сто, не меньше. Так было после того, как он разорвал Кассиопею.

– Он идет за ликтором? – нервно спросила Ценой страданий. – Если мы нейтрализуем это тело, то…

Паламед беспомощно развел руками.

– Если бы он отреагировал на душу Ианты Набериус, разве он не зашевелился ли бы несколько дней назад? Насколько я понимаю, Зверю Воскрешения нужно немного времени, чтобы собраться. Сложно добраться до нужного места, но он тут уже пару месяцев.

– Это все уже не важно. Там, снаружи, Вестники, – нетерпеливо сказала Пирра. – Если номер Седьмой прорвался, он прорвался. Чтобы увести его, нужен ликтор – полностью реализованный, опытный, серьезный ликтор, которому понадобится точка на полпути через галактику, и желательно еще два ликтора, которые были бы с ним в Реке. Будь у нас это все, можно было бы молиться, чтобы он увел Вестников, найдя лучшую добычу. Вам нужны Кир, Августин, Кассиопея… Вам нужен Гидеон из Первого дома, а Гидеон из Первого дома мертв. Он не вернется. Господи, Гидеон, – внезапно сказала Пирра, – Гидеон, ты умер напрасно.

Вдруг капитан сильно задрожала. Корона немедленно дернулась убрать руки капитана подальше от лица, сказала тихо:

– Давай. Давай, Дейтерос. Я здесь. Борись, черт возьми. Держись. Терпи. – В ответ капитан тихо застонала.

Нона заставила свое тело встать на две ноги. Два – худшее число для ног. Не так много, чтобы от них был толк, не так мало, чтобы вовсе о них не думать. Она дошла до конца грузовика и встала прямо над колесами. Оттолкнула Пирру в сторону – Пирра упала на спину, Нона тут же об этом пожалела, но у нее не было времени. Она встала перед Короной и протянула руку.

– Рапиру, – сказала она.

– Нона? – неуверенно проговорила Корона.

Она отнимала слишком много времени. Нона забрала у нее рапиру. Ей пришлось руками сдвинуть тело Короны, чтобы добраться до ножен. Рапира не вышла сама, Нона дернула под неправильным углом, поэтому она прорезала ножны изнутри.

Лезвие раздвинуло ножны и вышло наружу. Клинок показался очень тяжелым, и она проволокла его по полу грузовика с громким, жутким скрежетом.

На нее был направлен пистолет. Страсти вскочила на ноги.

– Не стреляй, – сказала Ценой страданий.

– Нона, остановись. Нона, поговори со мной, – говорил Паламед в чужом теле, и это было уже слишком. Ноне пришлось уйти.

Она откинула брезент – грузовик позади них снова посигналил – и нащупала рукой борт грузовика. Лезть с рапирой в руке было сложно, ей нужны были обе руки, и она с размаху воткнула рапиру в бедро, убедившись, что она держится прочно. При этом она пробила полу рубашки и смутно порадовалась, что это чужая рубашка, а не ее футболка из рыбной лавки. Но времени думать о своей любви к футболке не было, она залезла на крышу грузовика и стояла там на горячем сыром ветру, пока грузовик мчался по улице, время от времени рыская, и она видела все.

С неба падал дождь из странных сгустков в форме слез. Они яростно кружились в воздухе, падали на здания, на дороги, на крыши машин, сползали вниз, оставляя за собой густую серую слизь. Внутри подрагивающих сгустков – грузовик ехал слишком быстро – Нона разглядела толстые стручки, похожие на миниатюрные коконы, которые вьют гусеницы, прежде чем стать бабочками. Стручки и слизь были прозрачными и дымились, а внутри них виднелось нечто, непонятно дрожащее. Из некоторых стручков уже торчали крылья, дергались и гнулись.

Нона посмотрела на грузовик впереди, ехавший примерно на дистанции корпуса, и на грузовик позади, на той же дистанции. Прошла вперед и встала на крышу кабины. Сделала пару шагов, прыгнула и пролетела все расстояние до следующего грузовика. У нее заболели ноги – а на тонком металле крыши осталась вмятина. Она посмотрела в небо и проревела:

– Ты же сказал, что не сделаешь ничего странного!

Нона вынула из себя рапиру и чуть не заплакала от ярости. Она положила обе руки на рукоять. Она не знала, как держать оружие, и ей было все равно.

Она могла видеть широкую главную улицу с рыбными лавками с одной стороны и гавань вдалеке. Ей захотелось увидеть что-то знакомое, и она перевела взгляд куда-то в сторону Здания, ее дома, маленького серого кубика среди других серых кубиков. Грузовик внезапно свернул налево. На дороге остались только грузовики, но большие дергающиеся стручки расползлись по асфальту, и грузовикам приходилось объезжать их. Нона огляделась вокруг, пока стручки продолжали валиться с неба, как огромные и страшные капли дождя, со стуком падали на крыши, на дорогу или мягко опускались в далекий океан. Она слышала крики, звон битого стекла, плач и сирену – все разом.

Нона обернулась. На грузовике, с которого она спрыгнула, теперь кто-то стоял – там, где только что стояла она, на крыше кабины. Это была капитан, в старых рваных брюках и старой тонкой рубашке.

– Лови его, – сказала она, – лови. Лови. Он убегает.

– Я не могу, – сказала Нона, – я ничего не могу сделать. Я не хочу ничего делать.

Капитан коротко застонала.

– Все зря – ты просила о помощи. И все зря. Только боль. Ты просила. Ты получила кровь за кровь.

Нона, умирая от горя, крикнула:

– Нет! Мне нравится это место.

– Нравится? – произнесли губы капитана.

– Да. Нет. Да. Я не знаю, что это значит. Я произношу это и не знаю, что это значит. Я вообще когда-то знала, что это значит?

– Зеленая тварь, – сказала капитан, – зеленая, дышащая. Огромный призрак. Пьющий. Преобразившийся. Что ты теперь будешь есть? Куда отправится твое тело? Что он сделал с тобой, что ты стала такой? Ты пожираешь сама себя. Я жру кости немертвых.

Это была правда. Капитан выглядела так, будто она умирала на глазах Ноны. Нона торопливо закричала:

– Не надо! Прекрати! Я не могу прекратить, но ты можешь! Перестань причинять ей боль! Она не знает, что ты делаешь!

– Ты просишь о милосердии? – спросила капитан.

– Да, о милосердии…

– Я пересекаю Вселенную, – сказала капитан. – Я отравляю ее, чтобы она страдала вместе со мной.

– Да, – согласилась Нона, – но… но перестань причинять боль капитану.

Она лихорадочно порылась в памяти в поисках подходящей фразы и снова вспомнила Кэм.

– Ты переигрываешь. Тебе хватит и пяти.

– За восемь тысяч нечестивых тел я остановлюсь, – сказала капитан.

– Нет, остановись прямо сейчас.

– Они замышляют собственную месть. Их правосудие – не мое правосудие. Их вода – не моя вода. Я хочу помочь, а меня выставили на посмешище. Опасность грозит тебе, а ты даже не знаешь. Они выходят из своей башни, где соль. В нижней части башни есть дыра. Я выдерну им зубы. Я освобожу это место для тебя.

– Табаско никогда не делала ничего плохого, – сказала Нора, – или Красавчик Руби, или Утророжденный, или Кевин, или Чести. – Тут она вынуждена была изменить свои слова: – Чести не понимает, что поступает плохо. Камилла и Паламед никогда не делали ничего плохого. Пирра говорит, что она совершила много ошибок, но, по крайней мере, она их признает. А капитан нам не нравится, но нам ее жаль. Перестань причинять боль капитану, не надо. – И Нона вдруг поймала себя на следующих словах: – Я готова умереть. Правда.

– Ничто на самом деле не готово умереть, – возразила капитан.

Нона прыгнула с разбега, когда грузовик завернул за очередной угол, рассчитала неверно, отскочила от стены здания, как мяч, рухнула перед капитаном и сбила ее с ног, и они обе упали. Нона посмотрела на лицо капитана, на закрытые глаза – лицо казалось очень усталым, но не мертвым, и чуть меньше походило на дольку фрукта, из которого кто-то высосал весь сок.

Нона лежала на спине на натянутом брезенте, и губы Ноны произносили:

– Просто подожди. Просто помоги мне… помоги мне сделать это. Я изменюсь… скоро.

Большие темные пятна все еще кружились в небе, очень тихо на вид, хотя о крыши то и дело что-то громко стучало. Нона наблюдала за ними в тревоге – они закрыли все небо, – но, кажется, их становилось меньше?

Они падали реже?

Нона смотрела в небо. Она почувствовала движение рядом с собой. Капитан смотрела на нее открытыми глазами – нормальными глазами: белки покрыты маленькими красными пятнами там, где лопнули сосуды, радужная оболочка темно-коричневая, обведенная черным кольцом. Одной рукой капитан держалась за шею сзади, как будто там что-то болело.

– Харрохак? – с сомнением спросила капитан.

Нона посмотрела на небо. Она очень устала – или усталость происходила с ней. Чудовищной силы изнеможение поселилось где-то пониже шеи. Трудно было понять, как теперь функционирует тело. Ей пришлось сознательно думать о разных частях тела, чтобы что-то почувствовать.

Она закрыла глаза.

– Нет, – наконец призналась она. – И никогда ею не была.

Иоанн 1:20

Во сне они прорвались через то, что он назвал зоной ресепшена, и вышли в ряд длинных коридоров. Вдоль стен кучами валялись принесенные водой обломки мебели и мусор – и кости, но кости оседали довольно далеко от места, где упали изначально. Кости, целые тела и обрывки тел. Он останавливался рядом с кучами и говорил: «Сраные баррикады» – и гладил края столов и сломанных стульев. Везде виднелись черные жженые пятна, из стен торчали осколки металла и костей. Щербины. Маленькие круглые дыры. По коридору с трудом можно было идти.

Через некоторое время он остановился, и некоторые кости поднялись. Они собрались в сырые неопрятные кучи. Из стен воды вылетали осколки, снова становились идеально белыми и мягко светились в темноте, соединялись в скелеты. Скелеты пробрались мимо него и нее и начали расчищать путь. Довольно медленно, но его это не волновало.

Он сказал: «Мы больше не могли даже приблизиться к политикам, физически или онлайн. Но парня, которым я управлял, еще приглашали везде, так что я тоже пролез. Он был моими глазами и ушами. Никто в тот момент не оспаривал план со сверхсветовыми кораблями, первая волна была на месте и готовилась к финальным международным инспекциям. Они все спорили о нас. Как с нами бороться. Кто должен иметь дело с нами. Мне всегда казалось забавным, что именно я заставляю произносить речи о том, что, по мнению правительства, меня необходимо привлечь к ответственности. Я не возражал».

Он сказал: «Что меня волновало, так это состояние первой волны чертовых кораблей. Я видел результаты проверок, я видел вопросы о логистике второй волны, о том, кто непосредственно поведет корабли отсюда. Все это не выдерживало никакой критики. В своей штаб-квартире мы воображали, что худшее, что придет им в голову, – это выстроить очередную систему с возможностью купить себе привилегии, отправить богатеньких сучек первым рейсом и оставить остальных для второй волны. Ну третьей. Невозможно, чтобы я был таким наивным. Однажды вечером ко мне пришла М, и она выглядела так, будто увидела привидение. Братишка А и ее монахиня были одержимы банковскими операциями и активами, постоянно проверяли все ведомости и расчеты. М сказала: “Я поняла, что они делают. Вычислила их план. Я думала, они просто хотят заставить людей платить за проход без очереди, но очереди не существует”.

Она сказала: “Джон, второй волны не будет. Третьей тем более. Они убегают. Триллионеры все обратили в материальное. Половина пассажиров в списках вымышлена, это не реальные люди. Они натянули всех, даже правительства. Будет один-единственный корабль для чиновников, которые воображают, что направляются на Тау Кита в первой волне, а все остальные тут из корпораций, или купили билет, или приносят пользу. Они оставляют нас умирать”.

Мне пришлось заставить ее подышать в пакетик, потому что она ненавидела, когда я пытался лечить ее приступы паники с помощью некромантии. Когда она снова смогла говорить, я спросил, уверена ли она.

Она сказала: “Джон, они убегают”.

И я сказал: “Нет, пока я способен дышать”».

К этому моменту скелеты кое-как разгребли проход от мусора, и они смогли пройти. Коридор упирался в очередной закопченный завал, который не стал приятнее, проведя несколько недель под водой. Везде лежали трупы – некоторые еще с мясом на костях, – обломки мебели и большой треснутый стол со множеством дырок.

Он сказал: «Не повезло этой кухне».

Он перешагивал через трупы, пока скелеты прокладывали ему путь к шкафам. Он присел на корточки и открыл дверцу – оттуда вылилось еще больше зловонной воды. У нее к этому времени закружилась голова. В конце концов он вернулся с полными руками банок.

– Смотри-ка, персики в сиропе!

Кажется, он не умел открывать банки. Подошел один из скелетов, и он обратил кости его пальцев в нечто вроде пилы и распилил банку. В этой сырой и ужасной комнате они пальцами вылавливали из банки половинки персиков, скользкие, желтые и мягкие. Они были такими сладкими, что она перестала ощущать вкус после первого кусочка, но ей стало лучше.

После половины банки он остановился и сказал:

– У нас был последний шанс – поговорить с нашим правительством и рассказать им все, что мы знали. Не то чтобы они перестали слушать, но у нас сложилось впечатление, что они не могли нас услышать, пока мы все не придем с поднятыми руками.

Он сказал: «Нам вообще не следовало с ними разговаривать. Наши слова кого-то пугали, он рассказывал кому-то еще, и слухи доходили до сраного проекта побега, и они там начинали метаться как подорванные. Таймлайн изменился. Речь шла о днях, а не о месяцах. Разведка сообщила, что они собирают на борт людей, настраивают лифты, чтобы добраться до орбитальной пусковой установки, которая, как утверждалось, была полностью работоспособна. Я собирался физически помешать запуску. Проблема была в том, что они запускались с нескольких платформ, а я не знал, смогу ли остановить хоть один запуск.

К спрашивала, почему я не могу сотворить чудо. “Джон, ты не можешь сотворить доброе волшебство? Почему нельзя стабилизировать Североамериканский ледник? Удержать атмосферу над северными территориями? Показать им, что мы можем здесь что-то исправить?” А возражал: “Это все позже, давайте по порядку, обезвредь корабли, выгони из них всех мудаков, вернись к криоплану. Эвакуируй население в целости и сохранности, а мы можем остаться и прибраться на планете. Если Джон готов”».

Он сказал: «Я пытался. Я был так близок. Я почти познал эту третью составляющую, душу. Я понял, что есть энергия, которую ты вырабатываешь, будучи живым, и энергия, которую ты вырабатываешь, когда умираешь. И сам факт выработки этой энергии означал переход к другой фазе. Я мог заставить сердце трупа биться, а все нейроны в мозгу – работать, но живой энергии больше не было. Не было никакого выключателя. Я перестал спать и почти не ел, я заставлял свое тело работать, просто перезапуская процессы».

Он сказал: «Судя по всему, у каждого человека имелся источник этой энергии, энергии души, но я не мог отличить ее ни от чего другого. Даже в тот день, когда я убил полицейских, было слишком много шума, и я не мог понять, что это за шум. Это было то, что я искал, но я не понимал, почему оно такое огромное. И я не знал, что с этим делать и как его использовать.

Поэтому я сказал всем, что не могу остановить их сам, пока. Что мы должны задержать их. Что им нужен допуск Панъевропейского агентства к орбитальным вратам, так что давайте сделаем так, чтобы они его не получили. Чтобы никто не захотел давать им допуски».

Он сказал: «И все мы посмотрели на пол».

Он сказал: «Никто из нас не собирался ничего бомбить на самом деле. Но ядерное оружие – хорошее средство шантажа. Добавляет веса твоим словам. Люди, которые знали, что оно у нас, знали и то, что, если мы о нем заговорим, всем станет известно, кто нам его отдал. Итак, мы сказали нашему клиенту, что Панъевропейское агентство не должно пропустить этих людей. Что они убегают. Бросают десять миллиардов людей умирать. Что они украли финансирование, поддержку и материалы. Они оставляют нас тонуть. И мы сказали: “Мы не хотим устраивать сцен, но…” Они ответили: “Ладно, ладно, только верните нам гребаную ядерную бомбу, мы перепутали. Мы остановим Панъевро, мы приложим все усилия, чтобы они не ушли с орбиты. Но нам нужна наша бомба, пока вы ничего не натворили”».

Он сказал: «Они потратили так много времени, что корабли начали предстартовый отсчет. До ухода первой волны оставалось около сорока восьми часов. Пара наций утверждала, что рановато, что это не по графику, но в проекте говорили, что делают пробный запуск, потому что подготовка идет невероятно хорошо. Как кто-то на это купился? Сколько денег перешло из рук в руки? Как можно было не понимать, что если кто-то отдает такую безумную сумму, то он уверен, что наличка больше ничего не стоит?»

Он сказал: «И вот мы запланировали встретиться с этими агентами на нейтральной территории, за стеной, там, где жили беженцы. Они хотели, чтобы мы вернули ядерное оружие. Мы все решили доверять им, но А, Г, М и я придумали план чисто на всякий случай. Сорок восемь часов очень быстро превратились в двадцать четыре.

Г все продумал и выполнил в одиночку, с некоторыми оговорками. Это никому не понравилось. Они все говорили: “Черт, Джон, отправь кого-нибудь мертвого, отправь куклу”. Но мне был нужен Г. П вызвалась пойти с ним, но Г сказал, что ничего не сделает, если она будет поблизости. П взбесилась, но это был один из немногих случаев, когда он устоял против нее. Она обозвала его глупым пацаном».

Он сказал: «У меня было… такое странное предчувствие, когда мы усадили его в частный самолет. Я уже был довольно хорош в то время, хоть и недостаточно. Я отвел Г вниз, поставил его лицом к стене и оторвал ему руку».

Он сказал: «Он не почувствовал боли, и я вырастил ему новую. Немного рискованно, но я был уверен, что к тому времени смогу это сделать. Мне нужна была его рука… его материал. Он даже не попросил у меня объяснений. Вот таким он был человеком. Мы с ним выросли на одной улице. В детстве я таскал ему пирожки, и, наверное, поэтому он позволил мне отрезать ему руку и возил для меня ядерный чемоданчик».

Он задумчиво добавил: «Наверное, она еще где-то тут. Рука, в смысле. Я сунул ее в морг, чтобы никто не нашел. У меня были планы на эту руку».

Он прервался, чтобы съесть еще одну ярко-желтую дольку персика. Потом спросил:

– Где был я? Г вез бомбу. Корабли стояли на стартовой площадке, оставалось двадцать часов, даже меньше. Я торчал в спальне с монахиней и мигренью: монахиня полагала, что, если она сумеет меня подтолкнуть, мы наконец постигнем тайну Троицы и спасемся. Остальные пили. Часы тикали громче, чем когда-либо. К вдруг ни с того ни с сего призналась, что она встречается с Н. Мы не поняли – мы уже знали, типа, год. Предложили им уже пожениться наконец, у нас и монашка под рукой была. Н сказала, что это незаконно. К – это К-то – сказала, что ей плевать. Вот как все было плохо».

Он сказал: «К и Н поженились прямо тут. Ты из-за мусора не видишь. Я вырастил для них цветы, но они вышли… странные. У некоторых роз были зубы. К и Н решили, что это забавно».

Он сказал: «Из-за купола нам давно не светило солнце. Но все равно вышло красиво, я проплакал всю службу. Я не помнил, когда ел последний раз».

Он сказал: «Час и сорок две минуты спустя Г приземлился и направился на встречу. Тут мне пришлось рассказать, что ядерное оружие в боевой готовности, а Г – камикадзе. Сначала я сказал об этом нашим контактам, потом пришлось рассказать К, Н, П и вообще всем».

Он сказал: «Они рассвирепели. Что я считаю не совсем справедливым.

Я сказал им: “Вы думаете, они не собирались просто пристрелить его первым делом? Что в него прямо сейчас не целятся шесть снайперов?” Но они были недовольны не только Г. Им не нравилось, что бомба может взорваться и убить пару миллионов человек. Я сказал, что какая разница, это все равно австралийцы».

Он сказал: «Вау. Еще одна шутка без шансов на успех».

Он сказал: «Контактные лица вели себя довольно спокойно. Они сказали: “Джон, мы ничего не сделаем, пока вы не обезвредите бомбу. Нечестно разговаривать, если у вас на столе лежит ядерное оружие. Кроме того, вы никому из нас не причините вреда. Мы вообще в другой стране. Что вам это даст? Кому вы причините вред, Джон?”

Я сказал, что подумал об этом.

Они спросили, точно ли я подумал.

Я сказал: “Да. Кстати, помните мертвого мужика, которого я заставляю выглядеть живым и который все еще властен над ядерным оружием, к которому у меня полный доступ?”»

Он сказал: «К тому времени я уже вывел его на позицию. Это было довольно легко: я просто убедился, что все вокруг него не были участниками заговора, что никто не мог меня остановить, и запер двери. Они дали ему – мне – все коды. Я держал его палец на кнопке. Я сказал им: “У вас есть тридцать минут, чтобы убедить Панъевро не пропускать эти корабли”.

Они сказали: “Вы этого не сделаете. Это будет ядерная война”.

Я сказал, что сделаю что угодно. И что они это знают. И что коровы оплакивают других коров».

Он сказал: «И в этот момент мои люди начали спрашивать, какого, собственно, хрена. Что, черт возьми, происходит. Мы все кричали друг на друга. Я впервые видел, как К злится. Н и П тоже нападали на меня. Монахиня и братец А из хедж-фонда объединились и пытались всех успокоить, что только сильнее их разозлило. А и М были на моей стороне, или хотя бы на той стороне, которая утверждала, что все можно откатить назад и ничего плохого не случилось. Я был зол. Я сказал им, что это сработает. Н казалось, что ничего не получится. Что закончится запуском кораблей и убийством Г, и миллионы людей умрут просто так. И что, вообще-то, они все пошли за мной, чтобы спасти мир.

Я сказал, что мы это и делаем. Вот так мы спасаем мир. Просто надо мне поверить.

К сказала: “Джон, дело в том, что ты совершенно не хочешь быть спасителем. Ты хочешь наказать виновных”. Я ответил, что только что был у нее шафером! Она сказала, что я по-прежнему ее лучший друг, но все равно самый мстительный человек, которого она когда-либо встречала».

Он сказал: «Дела шли все хуже и хуже. Другая сторона слилась довольно быстро. Типа, не забывайте, что обе стороны коровьей стены – сотни сектантов и многие из них – дебилы из “Единой нации”, которые думают, что переживут конец света в бункере и выстроят новый рай, примерно как в книге “Луна – суровая хозяйка”. И у них есть винтовки. У нас все еще оставался Wi-Fi, и очень жаль, и эти чуваки поговорили с людьми снаружи, и они переметнулись. Пока мы все страшно ссорились, пришло сообщение, что сотня людей изменила свое мнение о нас, окружила внутреннее здание с оружием в руках и что мы должны сдаться. Они захватили кучу заложников, так что если бы я начал убивать хоть кого-то, заложники бы умерли сразу».