Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 341 страниц)

У нее перехватило дыхание, и Паламед тихо сказал:

– Героическая попытка. Я закончу, мэм, не хочу, чтобы это накапливалось где-то еще, – и положил руку Камиллы на руку капитана. Холодные карие глаза капитана снова ненадолго закрылись. На глазах Ноны сухие шершавые пятна исчезли с кожи, лицо перестало быть изможденным и стало смуглым, непохожим на тряпку, слишком долго провисевшую на веревке.

Нона вдруг вспомнила, коснулась руки Паламеда и одними губами прошептала: «Таймер».

Он поморщился, поправил очки, которых на нем не было, и кивнул.

Капитан снова закашлялась, но уже не так сильно. Спросила хрипло:

– Где я?

– Ты находишься на объекте в Уре, Дейтерос, – сказала Корона. – Кровь Эдема спасла нас из дома Ханаанского, помнишь? Они спасли жизнь тебе, мне и Камилле. Помнишь, как мы вместе жили на корабле? Помнишь, как тебя зашивали?

Надежда исчезла из глаз капитана.

– Да, – мрачно сказала она. – Имя и звание: капитан Юдифь Дейтерос. Дом: Второй. Статус: адепт. Рыцарь: Марта Диас, мертва.

– Опять, – сказала Корона.

– Срок службы: семь… Я… примерно семнадцать лет. Имя и звание.

– Юдифь. Ты регрессируешь.

– Принцесса, – сказала капитан тихо, – у нас еще есть время. Я знаю, что Когорта придет за нами. Даже за мной, пилотом. Откажись от них. Я скажу правду. Они надругались над твоими чувствами. Они пользуются сложными методами. Это не твоя вина. Я им все скажу.

Губы Короны дрогнули.

– Правда, Джуди? Скажешь?

– Ты тоже, Гект. Скажи, и я поверю. Скажем, что нас заставили, что натравили нас друг на друга. Мы были заложниками. Пешками в масштабной игре… ликторов, предателей, монстров. – Вдруг она сказала совсем другим голосом: – Где я? Где Марта? Где лейтенант Диас?

Затем она запрокинула голову и завыла как животное. Корона и Паламед с трудом удерживали ее.

Устав от резких движений, она выдохнула:

– Я вспомнила. Со мной все хорошо.

Паламед отошел, а Корона продолжила удерживать руку капитана на грязно-белой простыне. Грудь капитана тяжело вздымалась под одеждой, похожей на худшую ночную рубашку Ноны. Она пробормотала:

– Сохранить мне жизнь… просто чтобы я могла работать с их чертовой стелой и запятнать руки кровью Когорты… пистолет у шеи… кровь на моих руках… святые против Бога.

– Замолчи, – грубо сказала Корона. – Ты несешь чушь.

– Это ты уже несколько месяцев ничего разумного не говоришь. – Капитан снова зашлась кашлем. – Это ты столкнулась с темной ночью души, принцесса.

– Обожаю эту мелодраму. Среди твоих предков были Восьмые?

– Сдалась… бросила всех нас… за что? Пропаганда и плеть… обещание спасения без познания греха. Гект и отвратительный механизм Шестого дома. А теперь они тоже в плену. За что? За нашу жизнь? А это жизнь, Корона?

– Ты ни одного дня в своей жизни не жила, – с горечью сказала Корона, – это было бы против правил.

– Имя и звание: капитан Юдифь Дейтерос. Дом: Второй…

Корона провела рукой по лицу. Маленькие пряди волос выбрались из-под резинки и вились надо лбом солнечными лучами. Капитан осеклась, потом сказала:

– Ты думаешь, что балансируешь на канате благодаря разговорам и своему лицу. А я давно решилась заговорить. Ты падаешь, принцесса. Я не могу тебя спасти. Гект, на моих руках слишком много грязи, чтобы я тебя спасла.

Забавно было думать, что кто-то хотел спасти Камиллу. Взгляд капитана беспокойно скользнул по Ноне. На висках у нее выступил пот.

– Где милосердие Гробницы, Девятая? – хрипло сказала капитан. – Где твой меч из гроба? Кто нынче твои хозяева и кому ты хозяйка? Где мой рыцарь, Преподобная дочь? А где твой? – Она повысила голос: – Я видела ее в волнах, она плыла в серой воде, я видела их всех, они ранили меня, я голодна. Я ем и ем без перерыва, мое зеленое, мое зеленое и дышащее…

Капитан снова закричала. Паламед положил руку ей на лоб, и она замолчала и рухнула на подушки. Ее веки сомкнулись, дыхание вдруг стало ровным, а пот высох.

– Спи, – сказал он, – тебе это нужно. А мое время истекло.

– Время? – спросила Корона. – О чем ты, Главный страж?

Паламед положил руку Камиллы себе на плечо и снова стал Камиллой. Она коротко вздрогнула, глядя на руку на своем плече, как будто не помнила, как рука тут оказалась, а потом подняла эту руку и провела ею по своим коротким темным волосам. Потрещала костяшками пальцев, завела руки за спину, разминая лопатки, и спросила:

– Новости?

Нона ответила:

– Паламед сказал Короне, что он Паламед, а Юдифь проснулась и много говорила, но потом немного покричала и заснула. На мой взгляд, все это было как-то странно.

– Принято к сведению, – сказала Камилла.

Корона, потрогавшая шею, а потом лоб капитана, заметила, что Камилла наблюдает за ней, и резко отвернулась. Сказала не слишком одобрительно:

– Паламед тебя заменяет, да? Он становится главным, а ты просто… не здесь?

– И наоборот, – сказала Кэм, не глядя ей в глаза.

– Ради всего святого, Кэм, вы ступили на кривую дорожку.

– У тебя еще осталось что-то святое? Стражу не следовало признаваться.

– Вряд ли бы он смог притворяться, Кэм, он использовал некромантию.

Камилла резко оборвала ее:

– Он просто лгал. И что теперь? Расскажешь начальству? Включишь нас в условия соглашения?

– Нет. Клянусь своей сестрой, – ответила Корона.

Плечи Камиллы немного расслабились. Корона добавила:

– Это не моя тайна. И я хранила твои тайны до… ты знаешь чего.

– Я все еще тебе не доверяю.

– Не имеет значения. Знаешь, я очень рада, что вы вместе… как бы вы этого ни добились. Я рада, что Харрохак помогла вам обоим. Я знаю, я тогда говорила, что это опасно… И мне жаль, что мы не поверили тебе, когда ты сказала, что он там.

Камилла по-прежнему не смотрела на нее, но вдруг сказала тихо:

– Пойдем со мной. Брось объект. Уходи с нами, пока не появился переговорщик.

Корона посмотрела на нее. На мгновение Ноне показалось, что она согласится, и Нона обрадовалась. Она и в ванне может поспать.

Но Корона весело ответила:

– Предпочитаю сидеть в настоящей клетке. И терпеть не могу, когда не знаю, откуда брать еду.

– Не в этом дело.

– Ну знаешь, капитан без меня и дня не протянет, да и вообще, как мне отсюда выбраться?

– Ты лжешь еще хуже, чем Паламед, – с чувством сказала Камилла. – Ты плохая женщина, Тридентариус.

– Это больше не мое имя, и никого из нас не назвать хорошей. Ну, кроме Ноны, конечно.

– Спасибо, – сказала Нона, глубоко польщенная.

– А как же я? – спросила Камилла.

– Нам с тобой даже собственные души не принадлежат.

Корона повернулась и обняла Камиллу. На мгновение Ноне показалось, что Камилла сломается, как раньше ей казалось, что сломается Корона: появилась в ее позе какая-то мягкость, сомнение, по коленям и стопам читалась неуверенность. А объятия Короны всегда были такими хорошими, горячими и нежными, как будто она очень-очень хотела обнять именно тебя, мечтала об этих прикосновениях больше, чем о чем-либо другом. Это было приятнее, чем лежать на плитке, нагретой солнцем, то есть приятнее одного из главных наслаждений Ноны. Но Камилла напряглась и не обняла Корону в ответ, и Корона отступила.

– Моя душа принадлежит мне, – сказала Камилла, – ты отдаешь себя любому, кто тебя не хочет.

– Ненавижу надевать одну и ту же вещь дважды, – весело сказала Корона. – Кэм, попробуй когда-нибудь простить меня… и Паламед тоже. Это слишком близко к границе, и мне очень не нравится, что вы меня ненавидите. Я рада за вас, правда. Мне всегда нравился Страж.

– Ты тоже часть лжи, – сказала Камилла.

Когда они вернулись наверх, в комнату с мебелью и сочными растениями в горшках, Корона задержалась в дверях и сказала:

– Транспортная команда сунула Две в багажник. Я пойду проверю, чтобы в этот раз они использовали обычные наручники.

– Ты переусердствовала с Пиррой, – заметила Камилла.

– Я слишком много слышала о Святой Долга, чтобы доверять Пирре Две. – Губы Короны сжались, у них снова появилась морщинка. – Не доверяй ей без разбора, Кэм… Ты многого не знаешь.

Нона ненавидела всех, кто критиковал Пирру, и попробовала сменить тему. Она спросила:

– О чем говорила капитан, прежде чем заснуть? Какая вода, какой голод, какая зелень?

Когда Камилла и Корона посмотрели на нее, она поняла, что ничего хуже сказать просто не могла. Корона смотрела с явным недоумением, а Камилла – с выражением, которое Ноне очень не понравилось. Она уставилась на Нону огромными чужими серыми глазами, невероятно чистыми и ясными. Нона всегда думала, что если бы мыло было серым, то эти глаза были бы серыми, как мыло. Камилла колебалась. Нона вдруг поняла – и эта мысль пронзила ее болью, – что Камилла испугана.

– Нона, – медленно сказала Корона, – капитан ничего не говорила. Она только кричала.

14

Обратно их отвезли в такой же тишине и после тех же тестов – на случай, если они оставили свои тела на объекте, как обычно предполагал Паламед, и положили в машину фальшивку. Но ехать с Короной было намного приятнее. Ноне пришлось сесть рядом с Короной. Один из охранников сказал:

– Наши жизни в твоих в руках.

Но Корона просто ответила:

– Ой, успокойся. – И вопрос закрылся.

Нону даже не прижимали к полу, хотя она осталась в наручниках, и вместо скотча использовали пластиковые стяжки, которые немного врезались в кожу, но в целом были приятнее. На запястьях Кэм остались два розовых следа, у Ноны они прошли почти сразу же.

– Остановите машину, – крикнула Корона, и машина, кашлянув, остановилась.

Камилла напряглась.

– Мы рядом со школой Ноны, – объяснила Корона, и Нона заизвивалась от удовольствия и облегчения. – Я подумала, что выйду и провожу ее. Как тебе это, детка?

– Ты серьезно? – в восторге спросила Нона. – Пожалуйста-пожалуйста! Мне будет очень приятно. Я хочу, чтобы тебя увидели мои друзья.

– Довезите остальных до безопасного места, – сказала Корона и разрезала стяжки на запястьях Ноны.

Камилла проговорила сквозь закрывавший рот капюшон:

– Нет.

– Что, думаешь, я не смогу за ней присмотреть? Тут сто метров.

– Нона. Подожди.

Но Нона, которая отчаянно мечтала выбраться из машины, выскочила, как только Корона открыла перед ней дверь, радуясь возможности выйти на пахнущий бетоном теплый воздух и полной грудью вдохнуть соленый запах выхлопных газов, океана и горящего мусора. Ей стало больно, когда она поняла, что машина не остановилась, чтобы выпустить Кэм и Пирру, что она толком не слушала, что ей говорят, что была эгоисткой, что не поняла последствия.

– У меня нет шапки. И маски, – выпалила она.

– Дыма тоже нет.

– Они мне все равно нужны!

Корона порылась в карманах, выудила две тонкие маски из софтшелла и прикрыла одной голову и лицо. У ее куртки был капюшон, который она отстегнула и надела на Нону.

– У меня работает химический экран. – Она взяла Нону за руку. – Давай, поживем немного.

К этому моменту машина снова ожила и поехала задним ходом обратно к ним. Нона заколебалась, но, в конце концов, Камилла не использовала специальное безопасное слово и вообще не сказала ни одно из кодовых слов, означавших, что так делать нельзя. Это значило, что Нона ведет себя эгоистично, но никого не подвергает опасности. Корона в лучах городского солнца выглядела фантастически. Несколько человек застыли, уставившись на ее неприкрытую золотую голову, но поспешно двинулись дальше, разглядев пистолет.

– Но Камилла…

– Я имею на тебя такое же право, как и Камилла, – сказала Корона, все еще улыбаясь, – в другом мире за тобой могла бы присматривать я. И мне кажется, что Камилла очень уж с тобой носится. В конце концов, ты ненамного младше ее.

Это походило на некоторые из самых мрачных и злых мыслей Ноны. Она пробормотала:

– Но я люблю Камиллу.

Короне, кажется, было весело. Они с Ноной обошли небольшой прилавок, где продавались журналы и конфеты. На улицах было полно людей, идущих домой до наступления жары, но они еще не начали бежать. Значит, было не так уж поздно.

– Может быть, именно ты смогла бы растопить ее ледяное сердце. Ты милая… в свои хорошие дни, сердце мое. Но я не уверена, что ты в ее вкусе.

Нона вспыхнула. С ней внезапно заговорили как со взрослой, и у нее словно дно ушло из-под ног, как тогда, когда волна сбила ее с песчаной косы. Она не знала, ни что сказать, ни как поступить, и покорно погребла на мелководье.

– Она и не в твоем вкусе.

Корона отошла в сторону от дороги, когда мимо прогрохотали открытые грузовики. В ее сторону кто-то пронзительно свистнул, но она проигнорировала свист и только презрительно тряхнула пышными золотыми волосами. Сверху вниз посмотрела на Нону и весело спросила:

– А откуда ты знаешь, кто мне нравится?

Нона думала, что это очевидно.

– Дело в том, как ты смотришь на людей.

– Расскажи, – потребовала Корона. Глубокие бархатные глаза вспыхнули озорством, и Нона снова подумала, какие эти глаза красивые, прямо как цветы в сексуальной рекламе шампуня. – Давай. Я умру, если не узнаю. Мне нравится, когда говорят обо мне.

Нона приняла вызов.

– Ты смотришь на Ценой страданий так, будто хочешь, чтобы она думала, что она тебе нравится, но это вообще не так. Просто ты так машешь ресницами. Но это не поможет определить твой типаж, потому что я не знаю, как выглядит командир. Страсти тебе совсем не нравится, но я тоже не знаю, как она выглядит. Ты боишься Пирры и думаешь, что она красивая, но это тебя смущает, поэтому ты редко на нее смотришь. Ты хочешь, чтобы Камилла обняла тебя, но не в… сексуальном смысле. Я думаю, ты хочешь, чтобы Камилла смотрела на тебя так, как она смотрит на меня. И ты влюблена в…

Рот Ноны, закрытый маской, запечатала ладонь. Подняв взгляд на Корону, Нона поняла, что среди толпы людей и густого дыма глаза над маской из софтшелла утратили свой мягкий фиолетовый блеск и потемнели. Золотые брови сердито сдвинулись.

– Хорошо, Нона, – сказала Корона совсем другим голосом и убрала руку, – я услышала достаточно.

– Ты на меня злишься, – хрипло сказала Нона, – стыдно.

Грузовики проехали, и толпа разом хлынула через улицу человеческой рекой. Корона, наполовину сердясь, наполовину смеясь, снова взяла Нону под руку, и они поспешили к школе.

– Когда у тебя такое лицо, ты мне кого-то очень напоминаешь. Прости, милая. Я испугалась. Ты меня простишь? Я больше никогда у тебя такого не попрошу. Знаешь что? Пожалуй, я должна тебе мороженое.

Нона немного смягчилась.

– Я не хочу мороженого, спасибо, – сказала она с достоинством. – И не надо меня ни о чем спрашивать, если не хочешь услышать правду.

– Я знаю. Я постоянно это делаю и никак не научусь. Это ужасно. И сестра моя так говорит. Я спрашивала ее, как выгляжу в этом платье, и она всегда говорила что думала. А я ведь хотела просто услышать, что выгляжу идеально, пусть даже это было не так. – Корона трагически вздохнула. – А самое ужасное то, что она всегда была права.

– Но ты всегда выглядишь прекрасно, – сказала Нона.

– Вот поэтому мне надо у тебя спрашивать, как я выгляжу, а у нее – что я думаю. Ты будешь говорить мне, что я красивая, а она – то, что я хочу, чтобы она думала. Это та школа, где ты работаешь?

Им бы пришлось позвонить, если бы кто-то как раз не открывал замок. Это была Ангел. Нона полетела вперед в ужасе от мысли, что дверь закроется.

– Стой! – закричала она.

Добравшись до вестибюля, Нона совершенно запыхалась. Ангел держала для нее дверь. Нона согнулась пополам и тяжело дышала. Выпрямившись, она наконец разглядела Ангела. Та выглядела еще хуже, чем в два предыдущих дня. Она так и не сняла куртку, а Лапша терпеливо сидела рядом на поводке.

Ангел выглядела так, как будто вообще не спала, а если и спала, то не раздеваясь, но она все равно улыбнулась. Уши у нее немного приподнимались от улыбки, что очень нравилось Ноне.

– Отдышись, – ласково сказала она, – заканчивается перемена.

– Я приводила себя в порядок.

Подбежала Корона и проскользнула в не успевшую закрыться дверь.

– Видишь? – сказала она, совсем не запыхавшись. – Я же говорила, что все хорошо.

Ангел и Корона оценили друг друга. Корона была намного моложе, крупнее, выше и красивее, а когда она стянула маску и улыбнулась, глаза Ангела немного расширились. Не в смысле «какая-ты-красивая», как отметила Нона. Ангел была шокирована, как будто Корона выглядела… противозаконно. Они обменялись дружелюбным рукопожатием, но Ангел сказала:

– Никакого оружия в этом здании. Таковы правила, боюсь.

– Я ничего не сделаю детям, – искренне сказала Корона.

– Нет, но мой урок никого не заинтересует, если они увидят тебя. Сегодня мы изучаем распространение звука, и им будет очень скучно.

Корона засмеялась, сверкнув очень белыми и ровными зубами.

– Очень сочувствую. В детстве я вела себя ужасно глупо.

– Это когда было? Пять минут назад?

Корона снова засмеялась.

– Почему она не может подняться? Я хочу, чтобы Табаско и остальные с ней познакомились, – зло сказала Нона, – так нечестно. Мы должны увидеть малыша Красавчика Руби. У меня было ужасное утро, и я хочу, чтобы они посмотрели на нее.

– Нона, у меня тоже было ужасное утро, так что смилуйся надо мной, – серьезно ответила Ангел. – Если кто-нибудь увидит твою… подругу, никто не сможет слушать про звуковые волны. Она не может вернуться попозже? Это твоя родственница? Ты знаешь Джоли? Боюсь, мы с тобой не встречались, – сказала она Короне.

Корона присела на корточки и почесала Лапшу за ухом. Лапша в ответ дернула двумя задними лапами одновременно, открыла рот и тяжело задышала.

– Я, к сожалению, не могу остаться.

– Понимаю! Приятно познакомиться, – сказала Ангел, не подозревая, что брови ее предали. Как и все на свете не подозревали, что брови их сразу же выдают. Брови Ангела сказали ясно как день: «Серьезно?»

Ноне это показалось несправедливым. Корона, очевидно, была достаточно хороша для Камиллы.

– Нона, можешь минутку подержать Лапшу? Мне нужно забрать камертоны, а она будет выть, потому что ненавидит этот звук.

Когда она передала поводок Ноне и ушла, последний раз взглянув на Корону, Нона присела, чтобы дать Лапше облизать ладонь, и укоризненно сказала:

– Если Камилла узнает, что ты это сказала, она придет в ярость.

– Ну, наверное, поэтому я это и сказала, – с искренним раскаянием призналась Корона, – по моей душе пробегают волны зла, и я это знаю. Но это не такая уж вредная ложь, Нона. Тебе не кажется, что я повысила статус Кэм? Что я оказала ей услугу?

Нона задумалась.

– Камилла не нуждается в этом. Ты могла бы поднять мой статус, сказав, что ты моя подруга. Все бы поверили, потому что мы обе очень привлекательны.

Корона рассмеялась своим очаровательным хриплым смехом.

– И вот ты опять напоминаешь кого-то совершенно другого.

Затем она снова присела на корточки, но вместо того, чтобы чесать Лапшу, она осторожно приложила большой палец к подбородку Ноны. Она улыбалась, но так, будто Нона сказала ей что-то грустное, и глаза у нее больше не блестели. Они не стали такими жесткими, как там, на обочине, но затуманились.

– Милая, я знаю, кто ты, даже если они отказываются это увидеть, – мягко сказала она, – все, что я могу сказать, дорогая, – это то, что я завидую тебе больше, чем кому-либо во всей Вселенной.

15

Заложив эту мину, Корона отказалась задержаться и поговорить, так что Нона осталась сидеть на корточках, слишком удивленная, чтобы бежать за ней. В любом случае Ноне не пришлось долго страдать из-за того, что она опоздала на работу и никто из ее друзей не увидел Корону: Чести видел ее со своего места у окна, и Нона достаточно обрадовалась, когда Утророжденный и Чести принялись обмениваться подзатыльниками, решая, кто спросит Нону, сколько Короне лет и чьи имена она должна непременно упомянуть в будущем. Табаско тоже подошла погладить Лапшу и сказала:

– Хорошо. Ты здесь. Не хочу, чтобы ты погибла.

Для Табаско это была довольно долгая речь. Нона вспомнила, что сказала Пирра о Табаско, и осторожно на нее посмотрела. Читать ее было не так легко, как читать Пирру. Табаско постоянно стояла так, будто отключилась от собственной головы. Ее тело и разум, казалось, активно игнорировали друг друга. И из-за ожогов иногда она застывала так, что пугала малышей и обманывала чувства Ноны. Сейчас Табаско выглядела так, будто очень плохо спала, но она никогда не выглядела так, будто спала хорошо. У глаз были морщинки, как будто она сильно прищурилась от яркого света или дыма.

– Ты бы разозлилась, если бы я умерла? – спросила Нона.

– Да, – просто ответила Табаско, – ты в моей команде.

Это обрадовало Нону, но затем глубоко встревожило.

– Табаско, – робко сказала она, – я не хочу, чтобы ты грустила или злилась, если со мной что-нибудь случится. Обещай не грустить – мне не нравится, когда у тебя грустное лицо.

Ресницы Табаско дрогнули от удивления. Но тут все остальные задергали ее мыслями о том, что всем будет грустно, если она умрет, и спорами, кто унаследует ее порцию фруктов в тот день, как будто они все не посчитаны, а потом спор перешел в еще одну потасовку между Утророжденным и Чести, которые еще не простили друг другу подзатыльники и начали обещать все свои мирские блага кому угодно, кроме друг друга. Чести пришел в себя, хотя глаз распух еще сильнее, чем накануне, и стал еще ярче. Учительница дала ему обезболивающее, но он хитро его выплюнул и высушил, чтобы потом продать, так что был полностью доволен.

Нона осталась с гарантией, что после смерти Утророжденного получит ручку, которая пишет тремя разными цветами, а после смерти Чести – коллекцию бумажных сюрикенов.

Табаско ничего не говорила, просто села у окна и стала поочередно смотреть на Ангела, которая собирала маленькие булавки в коробку и общалась с главной учительницей после урока естествознания, – после кофе и урока она выглядела чуть более отдохнувшей, но все равно хрупкой – и в окно.

Ноне не пришлось ждать, чтобы спросить Табаско, что она собирается сделать. Учительница явно обрадовалась, увидев ее, – Нона сказала, что утром не смогла прийти в связи с «непредвиденными обстоятельствами», и учительница вежливо и сочувственно не стала расспрашивать. Нона снова рассердилась, потому что видела, что думает учительница о Пирре. Ноне поручили снять со стен старые картинки и повесить новые, нарисованные на прошлой неделе. Ей пришлось встать на стул, а Табаско спокойно придерживала этот стул, пока все остальные вытаскивали свои коврики для сна. Удивительно, как быстро пролетает день, когда у тебя отнимают утро.

– Ангела сегодня подвезли на машине, высадили в конце улицы, – сказала Табаско.

– Я не видела. Встретила ее уже в дверях. – Нона на мгновение отвлеклась от попыток сохранить равновесие, но тут же снова к ним вернулась, чтобы не рухнуть со стула. Сняла кусок коричневой бумаги и немного полюбовалась картинкой.

– А это хорошо или плохо? – спросила она.

– Когда утром тот, кто за нами следит, увидел, что ее нет, он ушел.

– Окей.

– И вернулся двадцать минут назад. Это организованная слежка.

– Кем?

– Не знаю. Но ее кто-то защищает. У машины была решетка.

Ноне пришлось признаться, что она не понимает, в чем важность решетки. Табаско объяснила, что решетка нужна, чтобы ездить по камням или сквозь толпу.

– И что мы будем делать? Мне кажется, кто-то уже присматривает за Ангелом.

До нее начало доходить, что такой уровень внимания несколько чрезмерен, если речь идет о человеке, чей вклад в этот мир ограничивался Лапшой и уроками естествознания – чудесными, конечно, но имевшими значение только в школе для беженцев.

– И что же в Ангеле такого особенного? – задумчиво добавила Нона.

Рядом с ними материализовалась главная учительница.

– Нона, ты не собираешься домой на обед?

Тут-то Нона и поняла, что за ней никто не пришел.

– Не знаю. Можно мне остаться, пока не придет Кэм?

Милая учительница выглядела встревоженной, но попыталась это скрыть. На самом деле она была ненамного старше Камиллы, и ее попытки скрыть собственные чувства не работали. Нона вдруг поняла, что учительница сама еще ребенок.

– Конечно. Возьми обед и коврик. И того и другого полно. Сегодня чуть ли не все ушли обедать домой.

– Потому что сегодня трансляция, – сказала Табаско.

– Что? – Учительница испугалась. – Из здания правительства? Впервые об этом слышу.

Табаско флегматично застыла, ничего не собираясь объяснять, и учительница продолжила:

– А у нас тут нет радио. Эйм, ты что-нибудь об этом слышала?

Подошла Ангел. Она держала в руке очередной стаканчик кофе и лихорадочно размешивала в нем сахар, несмотря на дневную жару.

– Слышала о чем?

– Дети – то есть Табаско и Нона – говорят, что будет публичная трансляция. Я думала, деньги на это кончились год назад. Я уже несколько месяцев не слышала ничего, кроме пиратского радио. Будут говорить про порт? Как думаешь, начнутся аресты?

Ангел сделала глоток обжигающего кофе, хотя не могла не знать, какой он горячий, судя по тому, что натянула рукав на ладонь. Она все равно отпила, чтобы потянуть время. Нона отметила, что Ангел совсем не удивилась, разве что показалась еще более измученной и уставшей.

– Да, что-то слышала. Кто знает?

– Странно. Раньше они всегда рассылали бумажные уведомления.

– Это было в прежние времена. Торопились, наверное.

– Неужели мы наконец-то услышим о…

– Джоли, даже у стен есть уши, – сказала Ангел, – давай продолжим на кухне.

Когда они ушли, Нона спросила у Табаско:

– Нам тоже нужно послушать радио? В молочной лавке оно есть.

– Мне не надо. Я и так знаю, что они скажут. Кто еще здесь?

Учительница была права, почти все родители пришли забрать детей домой или дети ушли в заранее оговоренное время. Младший брат-отец забрал Утророжденного, и Красавчик Руби тоже ушел. За Чести приходить было некому, но он захватил ланч и убежал продавать свои таблетки – Ноне это не нравилось, было слишком жарко для наркотиков. Остались Нона, Табаско и Кевин. Кевин собрал стопку из шести ковриков и свернулся калачиком среди объедков: он выел все вкусные кусочки из холодной лапши и начинку из всех сэндвичей.

Нона доложила об этом.

– Оставайся, Нона, – велела Табаско.

– Да, – сказала Нона, которая скорее умерла бы, чем отказалась, но, подумав, исправилась: – Если Камилла за мной не придет. Я не хочу, чтобы она за меня волновалась сегодня.

– Да, конечно.

Ноне не хотелось есть упакованный ланч, но все, кого интересовало, что она ест, ушли в кухню, поэтому она сделала ровно то, чего хотела. Она сосала кубик льда за кубиком, а потом в порыве чревоугодия изжевала в щепки полкарандаша. Она любила прохладную песочную серую сердцевину и болезненный хруст крашеного дерева, разлетавшегося в зубах на кусочки. Табаско наблюдала за ней молча и бесстрашно и выпила крошечную запотевшую бутылочку клубничного йогурта.

После этого они легли каждая на два коврика, сложенные друг на друга, в самой тенистой части комнаты, поближе к водопроводным трубам. Нона обнаружила, что очень устала: ей хотелось прилечь, но не спать, а откинуть волосы с шеи и попытаться немного остыть. Теперь она всегда немного боялась спать. Она лежала на боку, бедренные кости упирались в коврик, и от этого было немного больно, и Нона надеялась, что такого отдыха будет достаточно.

К счастью, Табаско тоже не собиралась спать. Она лежала на коврике на боку и не отводила взгляда от двери маленькой учительской, за которой скрылись Ангел и главная учительница.

– Табаско, – тихо сказала Нона, пытаясь не заснуть, – о чем будет выступление?

– О некромантах.

Нона ждала, что Табаско все объяснит. Табаско отказывалась.

– Что-то хорошее о… ты знаешь чем? Или что-то плохое?

– С некромантами всегда плохо.

– Не называй их так.

Табаско не ответила ни согласием, ни отрицанием. Нона изо всех сил попыталась объяснить почему и в итоге выдавила жалкое:

– Это нехорошо.

– Тогда зомби.

Ноне показалось, что это не сильно лучше.

– Откуда ты об этом знаешь? – спросила она, уже почти зная ответ.

– Слышала вчера вечером.

«Прошлой ночью у клеток для сжигания», – проговорила Пирра у нее в голове. Нона принялась обдирать длинные белые кусочки у ногтей, пока они не отвалились и не пошла кровь, а потом сунула руки под себя, чтобы никто не увидел, как быстро затянулись ранки. Она не стала спрашивать «От кого?», а сказала очень нерешительно:

– Ночью… в парке?

Табаско не рассердилась и даже не удивилась. Она отреагировала не так, как реагировала бы Богоматерь Страстей. Вместо этого она не мигая смотрела на дверь. Потом один раз медленно моргнула, и все.

– Ты там была? – спросила она немного другим голосом.

– Нет.

– Не ходи в парк ночью.

– И не хочу, – горячо сказала Нона.

– Плохое место для девушки вроде тебя, – сказала Табаско, как будто ей было не четырнадцать, а Ноне не девятнадцать или, что куда важнее, не почти шесть месяцев.

Как же их назвать?

– Ты знаешь кто… умерли?

Табаско неправильно поняла ее вопрос.

– Они могут умереть. Они умирают, как и все остальные, не верь тем, кто говорит, что это невозможно.

– Но эти…

– Да. Слишком быстро, – сказала Табаско, – кто-то сверху… убил их прежде, чем они сгорели. Снайперская винтовка. Глупо, когда люди думают, что надо уничтожить мозг, иначе они не… не умрут, даже если их сжечь.

Когда Табаско произносила длинные речи, предложения у нее всегда сливались одно с другом, как будто застревали в пробке. Нона села – ей было жарко, и кружилась голова – и сделала вид, что смотрит на Кевина. Она не знала, купилась ли на это Табаско.

Табаско, кажется, ничего не подозревала и никого не жалела. Она перестала смотреть на дверь и уставилась на потолок. Там, где рубашка приоткрыла шею, виднелись блестящие, как стеклянные, шрамы.

– Кто-то из твоих был в парке? – тихо спросила Табаско.

Нона сглотнула.

– Думаю, одна была.

– Хорошо.

– Ты… кто-то из остальных…

Нона не знала, как спросить: «Ты из Крови Эдема?», но Табаско просто коснулась пальцем губ, приказывая ей замолчать, а потом подняла три пальца и указала на себя. Нона порадовалась, что давно уже считает не на пальцах.

– Ты, – прошептала она, – Чести. И еще кто-то.

Табаско кивнула.

– Утророжденный, – догадалась Нона.

– Ты имеешь в виду Утророжденного?

– Я так и сказала.

– Да. Один из его отцов.

– Кровь Эд…

Табаско прижала палец прямо к губам Ноны. Нона, увидев тревогу на ее лице, попыталась замолчать еще до этого и в результате чуть не укусила Табаско. Табаско жарко прошептала:

– Нет. Ни за что.

– Почему?

– Предатели, – яростно сказала Табаско, – капиталисты. Любители зомби.

Нону немного позабавила идея назвать Страсти и Ценой страданий капиталистами и любителями зомби. Ей очень не нравилось, что Корону можно назвать капиталисткой, любительницей зомби или тем более предательницей.

– Ну не все. Некоторые хорошие.

– Ты…

– Нет, – быстро сказала она, – они иногда… общаются с нами. С моей семьей.

– Ну да. Нам они продают оружие, – только и сказала Табаско.