Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 341 страниц)

Августин из Первого дома, ликтор Великого воскрешения, основатель двора Кониортиса, первый святой на службе Царя Неумирающего

Просит своих младших сестер, Ианту из Первого дома, восьмую святую на службе Царя Неумирающего, и Харрохак из Первого дома, девятую святую на службе Царя Неумирающего, оказать ему честь своим присутствием.

Ужин будет подан через полчаса после вечерней церемонии.

Дресскод: официальное либо церемониальное платье.

Голова у тебя закружилась от утомительного узнавания.

– Нет, – сказала ты.

Ианта приглашающе похлопала тебя по плечу со своей обычной пародией на игривость. Наверное, примерно такие ощущения испытывает дичь, которую рвут живьем.

– Это и есть план, Харрохак. Просто расслабься и смотри, как работает мой учитель.

– Не понимаю я твоей веры в этого человека.

Все было плохо. Ты бы предпочла иметь чуть больше времени, чем несколько часов. Ты бы предпочла план, не включающий в себя официальных приглашений, дресс-кодов или ужинов. Последний ужин, на котором ты присутствовала, прошел слегка не по плану, и ты полагала, что снова полагаться на ужин будет безвкусно. Но ты забыла о своей соседке, для которой торжественный ужин был все равно что для тебя – утренняя молитва.

– У меня осталась моя парадная ряса, – сказала ты, разорив ее гардероб и перещупав все вещи, прежде чем отбросить их.

– Это больше не твоя работа. Нет. Нет.

– Технически я выполню все требования.

– Не в этот раз, дитя мое. Мне надоело появляться рядом с облизанной палочкой лакрицы, облаченной в палатку. Нет. Отвратительно. Этого бы даже Корона не надела. Нет. Нет.

– Тогда сойдут мои рубашка и штаны. Под ханаанским плащом.

– Еще хуже, – сказала Ианта и с трудом вытащила из чехла нечто, оказавшееся пышной тюлевой юбкой цвета полуночного неба, скривилась и кинула ее через всю комнату: – Нет. Да, но для другой, гораздо более интересной вечеринки. Нет. Нет. Иногда я думаю, что император Девяти домов благоволит тебе, потому что у вас совпадают вкусы в одежде. Боже, что это? Довольно рискованно…

Ты впала в отчаяние.

– Давай я сама выберу.

Ианта посмотрела на тебя. Ее сине-карие глаза казались нездешними.

– Харри, – нежно сказала она, – ты когда-нибудь читала дурацкие романчики, в которых героиня надевает что-нибудь чуть более жизнеутверждающее и немного красится, а потом отправляется на праздник, где все говорят: «Клянусь костями императора, да она красива!» или «Я как будто впервые ее увидел»… А если героиня некромантка, ее описывают как-нибудь вроде «хрупкость придавала ее неземной красоте еще большую эфемерность», через пятнадцать страниц после этого появляется слово «захныкал», а еще через страницу – слово «сосок»?

– Нет! – решительно ответила ты.

– Тогда у нас нет общей точки отсчета. К счастью, сейчас у нас другие задачи. Даже сам император не смог бы придать Харрохак Нонагесимус сексуальный вид. Иногда я думаю, что ты похожа на погребальный венок. Хотя при правильном освещении… о, а вот это может и подойти. И цвет твой. Иди сюда.

Она держала в руках кучу черной ткани – но не такого черного цвета, к какому привыкли в Доме Запертой гробницы. Ты подошла, не скрывая ужаса. Ианта встряхнула эту звездную черноту и продемонстрировала тебе что-то вроде… гигантского носового платка. Это было не платье.

Когда ты указала на это, она ответила довольно резко:

– Валанси Тринит была моего роста, весом превосходила нас обеих, вместе взятых, и, судя по портретам, обладала телом, которое не сдавалось. А твое тело бродило все еще на линии старта. Давай, раздевайся.

Ты считала, что никогда в жизни не подчинишься, если тебя попросят раздеться. Обнажаться полностью ты не стала, осталась в нижней рубашке, которая была довольно длинной. Экзоскелет немного прикрывал тебя – хотя явно недостаточно. Ты стояла, выпятив подбородок, ожидая потока глупых шуток, но она сказала только:

– Ты снимешь этот жуткий костяной корсет?

– Нет.

– А краску с лица смоешь?

– Нет.

– Не знаю, почему я задаю эти вопросы.

Она накинула шаль тебе на плечи, заколола, хмыкнула, сняла ее. Ты осталась сидеть на краю кровати и есть одно из яблок, над которыми она не успела поиздеваться. Ты посмотрела на нее, перечитала приглашение, пока Ианта нашла иголку с ниткой, и с удовольствием занялась шитьем – настоящий маг плоти.

– Надо же, совсем просто, – сказала она, вдевая нитку в иголку лишенной плоти рукой.

На обратной стороне листка было написано: «У меня в комнате, за десять минут до».

– Примерь, – наконец сказала она.

Шаль оказалась немногим больше твоей вуали. Она заколола ткань на одном плече, оставив обе руки мерзнуть. Материал был тонюсенький и скользкий. Когда ты вышла из-за блестящей ширмы, Ианта плотнее натянула на тебе черную мерцающую материю. На самом деле даже не черную. Она была разбавлена глубоким химическим синим. Посмотрев в зеркало, ты увидела, что этот оттенок превратил твои глаза в чернейшие бездны. Над этим черно-синим полем с крошечными белыми искорками, вспыхивавшими внутри ткани, как горящие волокна внутри обгорелого трупа, твои глаза будто вовсе лишились цвета.

Ианта покрутила тебя, что-то подтягивая и подкалывая, и ты страдала только потому, что ее прикосновения были равнодушными и холодными. Ни живые пальцы, ни мертвые ни на мгновение не задержались. Как будто ты была сшитым из кусков плоти монстром. Ты бы впечатлилась ее работой, но она сразу отказалась от всех твоих комплиментов:

– Ерунда. Набериус мог вышить целое платье, ни разу не уколовшись. – Это сошло бы за сентиментальное воспоминание, если бы она не добавила: – Жаль, что, убив его, я не заполучила и это умение.

Твоя сестра-ликтор причесала тебе волосы и взбила их пальцами. Длины хватило. Ты совсем недавно побрила голову, но волосы испугались и быстро отросли. Страшно боясь, что это единственное, что тебе досталось из способностей к регенерации, ты не стала их трогать. Ты не позволила Ианте воткнуть тебе в уши металлические серьги или жемчужины и вообще отказалась от любых украшений, кроме костяных, так что работы осталось немного. Когда она закончила, отражение в зеркале тебя не поразило. Оно вызвало неприятное унылое отвращение. Ты внезапно оказалась похожа на мать.

– Я собой горжусь, – объявила Ианта.

– Я похожа на идиотку, – мрачно сказала ты.

– Ты выглядишь достаточно прилично, чтобы я была довольна делом своих рук, но недостаточно привлекательно, чтобы меня охватила похоть и я изнасиловала тебя над тарелкой с орехами. Я прошла по тонкой грани и сделала это очень хорошо. Иди поправь краску, у тебя весь череп течет.

В качестве акта бессмысленного неповиновения ты выбрала облик священного черепа Жрицы, раздавленной новоположенным камнем, самого некрасивого черепа во всем каноне. Когда ты вернулась, она приглаживала волосы костяной щеткой, сидя за туалетным столиком. Она надела ахроматически-сиреневое платье – светлое, почти серое, как дым над костром из лавандовых кустов, сделанное из нескольких слоев газовой ткани. Спина осталась открытой, и ты разглядела мелкие ямочки вдоль позвоночника – кожа рядом со светлой тканью стала голубоватой и нежной – и выступающие лопатки, казавшиеся очень хрупкими и какими-то особенно голыми.

– Застегни, – томно сказала она.

Ты послушалась, вырастив три скелетных руки из костяной отделки ее стула. Когда ее позвонки скрылись, ты обрадовалась.

Ианта набросила на плечи ханаанский плащ, но не стала вдевать руки в рукава. Ты обрадовалась даже той жалкой полупрозрачной защите, которую обеспечивало твое одеяние. Она легко затянула пояс с рапирой, ты повесила за спину двуручник. Идя за своей сообщницей по жилому коридору в сторону комнат Августина, ты всем телом ощутила предвкушение.

Так же, как твои комнаты ничуть не напоминали комнаты Ианты, покои Августина очень отличались и от твоих, и от ее. Мебель была из темного дерева. Книжные шкафы высотой от пола до потолка стояли вдоль большинства стен, пол закрывал мягкий ковер. Комната, где вы оказались, была обжитой и захламленной, везде валялись книги, стилусы, носки. Тут стояли вычурные кожаные кресла со светлыми потертыми пятнами на сиденьях и подлокотниках, висели красивые картины в деревянных рамах, пахло полиролем и книжной пылью. Выглядело все это приятнее, чем ты ожидала, хотя ты не ожидала ничего. На широком гобеленовом диване в беспорядке лежали пухлые подушки с бахромой. На столе перед огромным окном, закрытым плотными шторами цвета примулы, стояли вазы из тончайшего, как яичная скорлупа, фарфора. В них были срезанные цветы – рыжие, алые и золотые. Ты и представить себе не могла, где он их раздобыл.

Святой терпения стоял у деревянного умывальника с зеркалом. Под плащом на нем был старинный костюм. Тебя впечатлила сама идея того, что кто-то может надеть исторический артефакт: черные брюки, черный пиджак, белая рубашка с высоким, сильно накрахмаленным воротничком. Августин зачесал волосы назад, и они лежали плотной блестящей шапочкой, из которой не выбивалась ни одна прядь. Он как раз завязывал пышным узлом смешной маленький черный галстук.

– Великолепно, моя голубка, – весело сказал он Ианте, целуя ей руки. Неподвижный взгляд не позволял верить в добродушие святого. – Ты напоминаешь мне статую забытой богини, выловленную из воды. Краска с нее смылась, но мрамор остался цел.

– И все это покрыто мхом, плесенью и грязью, – продолжила она, позволяя расцеловать себя в обе щеки. – Видел бы ты мою сестру.

– Ты всегда так говоришь, – сказал Августин, посмотрел на тебя и, к счастью, не стал целовать. Только приподнял бровь и сказал: – И ворона может стать лебедем! Как в старые добрые времена… видели бы вы, какие вечеринки мы устраивали, когда еще осмеливались собираться. Мы праздновали, как перед концом света. Я всегда буду это помнить. Джон тогда чаще смеялся. Обычно над безумным Улиссом и над Кассиопеей, которая падала под стол, выпив один-единственный бокал. Ладно, детки. Рассказать вам, как пройдет эта игра?

– Почему ты помогаешь мне совершить убийство? – спросила ты.

Он посмотрел в зеркало, проверяя галстук, сдвинул его на волосок и выпрямился.

– У меня есть на то свои причины, милая девочка, – ответил он с ледяной жизнерадостностью, которая была его первой линией обороны. – Когда-то давно, если бы мой младший брат пожелал оставить эту юдоль слез, я не остановил бы его, но я давно понял, что Ортус больше никого не слушает. Он одержим своими навязчивыми идеями, и их не вынуть у него из головы. За последние жалкие сорок лет он причинил мне больше боли, чем я способен вынести. Я не собираюсь тебе мешать. Я полностью завладею вниманием учителя. Вы сможете сражаться. Харроу закончит свое кровавое дело… если она справится, в чем лично я сомневаюсь.

– Она сможет, – сказала Ианта, а потом все испортила словом «наверное».

Ликтор сказал:

– Ну, пусть попытается. Я однажды видел, как этот человек выступил против целого города. Город не выиграл. Он первым выйдет из-за стола и пойдет в тренировочный зал, такая уж у него привычка. Ты уйдешь по условному знаку.

Гадать не было смысла.

– Он уйдет? – спросила ты, а принцесса Иды спросила:

– Условный знак?

– Я не буду вам говорить какой. Если вы будете его ждать, наш император заподозрит неладное. Просто поверьте: если я захочу, чтобы Ортус ушел, он с ума сойдет.

Шутка показалась тебе сомнительной.

В дверь коротко постучали. Ты немедленно прижалась к стене, чтобы тебя не увидели от открытой двери, а Ианта сомкнула костяные пальцы на сверкающей рукояти – яблоке – рапиры Третьего дома. Августин просто сказал:

– Входи, скрепочка.

Скрепочка вошла. Это оказалась святая радости.

Твоя бывшая учительница не обратила внимания на тебя, вжавшуюся в стену, и на твою сестру, бледные брови которой взлетели так высоко, что могли бы покинуть атмосферу. Мерсиморн нарядилась в длинное платье из абрикосового шелка и белый ханаанский плащ, который полностью открывал изящные худые плечи. Волосы она собрала в тугой сверкающий пучок, а на вас обеих она и не посмотрела.

– Ты охренел, – сказала она.

– Ни в малейшей степени, – приветливо ответил он. – Этого никогда не случается. Ты принимаешь мое предложение?

– Скажи мне, что ты…

– Сначала соглашайся.

– Я соглашусь, если ты поклянешься на мече, – сказала Мерсиморн с готовностью.

Он поднял перед собой рапиру в ножнах. Ты увидела ярко начищенную конусообразную рукоять, кажется, медную, покрытую тонкими рисунками.

– Я клянусь мечом Альфреда Квинка, лучшего из людей и рыцарей, что не раскрою и не разглашу подробности твоего, гм, дела, что они не сорвутся с моих губ и с моих пальцев, даже если я буду уверен, что это станет моим концом.

Мерсиморн чуть-чуть расслабилась: это было еще не облегчение, а так, первое семя, из которого облегчение могло бы вырасти.

– Соглашайся.

– Ладно, принято, – сказала она и огляделась. – Ты знаешь, что здесь дети? Мне их убить или как?

– Не обращай внимания, – сказал Августин. – Лучше тебе не знать, зачем они здесь. Слушай, радость, ты нужна мне, чтобы совершить задуманное. Если ты не поможешь, я буду считать себя свободным от клятвы.

– Совершить! Задуманное! – презрительно сказала она. Ты разглядела короткие нитки персикового жемчуга у нее в ушах. Они затряслись, когда Мерсиморн сложила руки на груди. – Хорош трепаться, расскажи мне план.

– Когда ты все услышишь, делай, что хочешь, но только выше шеи. Все остальные старые рубашки неглаженые.

– Хватит тянуть, рассказывай!

Он кашлянул и сказал:

– Обольщение Зевса, малое.

Ты разглядела во всех подробностях, как взгляд мечтательных глаз Мерсиморн становится пустым, как будто в них возникло око бури. Она размахнулась и ударила его в лицо. Удар вышел не таким и сильным, голова только слегка мотнулась назад, но он побелел, будто получил по лицу тараном. Он зажал рот, нагнулся над умывальником и выплюнул кучку зубов, которые застучали по раковине. Он поднес ладонь к окровавленным губам, закрыл глаза и через несколько мгновений выпрямился. Лицо немного посерело, но зубы отросли заново.

– Малое, – повторил он, когда снова смог говорить. Достал платок и вытер губы: – Малое. Сколько раз повторять?

– Ты сошел с ума, – неуверенно сказала она.

– По-твоему, я шучу, Мерсиморн?

Они смотрели друг на друга. Потом последовала беседа, похожая на ту, которую ты однажды наблюдала между ней и богом. Обмен гримасами, жестами и словами, которые рождались на губах и сразу же замирали. В какой-то момент она сказала:

– Градиент?

– Радиальный, – ответил он, и снова они обменялись взглядами.

Этот разговор был более быстрым и еще менее связным, чем тот, который произошел между Мерсиморн и императором Девяти домов целую жизнь назад, перед уходом с «Эребуса». В конце концов она поднесла ладонь ко рту и почти простонала:

– Платье неподходящее.

– Отличное платье, ты похожа на дыньку.

– Но меня это бесит, – от души сказала она.

Августин посмотрел на нее безучастными глазами и ответил:

– Понимаю. Соберись, радость, это тебя не убьет.

Ты поймала взгляд Ианты. Она зачарованно внимала происходящему. Подняла брови, и ты поняла, что она имеет в виду. «Кто знает». На мгновение ты заволновалась – ведь еще через десять тысяч лет вы с ней тоже сможете вести такие споры, ты узнаешь, что означает ее ухмылка и ее вздох, и вы сможете говорить без слов.

– Мерзость! – сказала Мерсиморн наконец, развернулась на каблуках и вышла. Распахнула двери, злобно выкрикнула:

– Белое вино! – и вышла на этой таинственной ноте.

– Что ж, все прошло намного лучше, чем я мог подумать, – заметил святой терпения, не глядя на окровавленные зубы в раковине, – пойдемте. В этот бой я хочу вести вас обеих под руки. Ианта, становись справа, я не буду трогать эту кость, не люблю тощих. Харрохак, ты же не выросла? Господи! Остаться подростком на целую вечность! Что бы вы ни увидели сегодня, – добавил он, становясь смертельно серьезным, – не вмешивайтесь.

Когда вы вышли в коридор, принцесса Иды произнесла одними губами, так, чтобы он не видел:

– Быстрый. Сложный. Коварный.

30

Как оказалось, Августин из Первого дома, святой терпения, основатель двора Кониортиса, гений Реки, проживший десять тысяч лет, старейший среди святых, быстрый, сложный и коварный, составил крайне продуманный план, чтобы помочь тебе в убийстве своего верного долгу брата. Продуманный план состоял в том, чтобы напоить всех до полусмерти.

Два часа спустя ты сидела среди руин. Перед тобой лежали остатки еды – ты съела больше, чем ты когда-либо съедала по собственному желанию. Тебе пришлось. Единственной альтернативой было беспамятство. Свечи освещали белоснежную скатерть и столовое серебро, которое святой терпения так тщательно разложил по столу, и тарелку с крошками, где когда-то лежали какие-то хитрые булочки. Их съели или куда-то убрали, ты не знала и тебе не было до этого дела.

Сияющие кости героев Когорты молчаливыми наблюдателями висели по стенам. Тебе чудилась усталость в их безглазых взглядах. Ты не понимала, как это случилось. Начался ужин так же, как и все остальные, хотя казался чуть более официальным. Пожалуй, стряпня Августина была довольно изысканной и щедрой – он имел привычку подавать блюда на стол по очереди, а не все разом. Тебя, привыкшую к столу Дрербура, это удивляло. Ты не смогла толком понять, что ешь. Примерно к третьей перемене ты осознала, что пора двигаться дальше, иначе придется страдать от последствий. Тебе не понравился вкус вина, которое подал Августин, и ты и представить не могла, что вина бывает так много. Он наполнял бокал, не успела ты его опустошить, так что ты ни разу не увидела дна.

Теперь, на дымящихся руинах ужина, он, святая радости, бог и Ианта сдвинули стулья и сидели у одного конца стола. Плащ Ианты из Первого дома валялся где-то на полу, локти она поставила на стол, щеки у нее порозовели, что придавало ей определенную прелесть, пусть и фальшивую. Августин снял пиджак и сидел в белой рубашке. Галстук развязался и безвольно висел под расстегнутым воротничком. Мерси выглядела хуже всех: узел волос распустился, бледные золотистые пряди падали в беспорядке. Она громко хихикала.

Бог сидел между ними. Рукава он закатал до локтя: была ли его рубашка чуть опрятнее или новее, чем обычно, ты сказать не могла. Корона из костей и листьев упала с его головы и валялась где-то в салфетках, верхнюю пуговицу он расстегнул и все время вскакивал и наливал всем воды, повторяя все серьезнее:

– Пей воду, Харроу. – Как будто вода была величайшим и редчайшим благом, дарованным Девяти домам. Вокруг глаз, радужка которых была обведена белыми кругами, разбегались морщинки от улыбки.

Ты то и дело поглядывала через стол на человека, которого собиралась убить. Святой долга выпил не меньше Августина, но лицо его осталось каменным, и ни одной пуговицы он не расстегнул. Он уже несколько раз смотрел на тебя взглядом, выражавшим, как ты здорово боялась, сочувствие. Но ты сомневалась. Ты пила воду. Ты выпила очень много воды.

– За отсутствующих друзей, – вдруг сказал Августин и поднял свой бокал.

– За отсутствующих друзей, – повторили все, подняли бокалы и выпили. Сущая пытка. Ты не сомневалась, что это чертово правило придумали в Третьем или Пятом доме: если ты произносишь сентиментальный тост, то все обязаны выпить вместе с тобой. Ты еле пригубила. У тебя не было отсутствующих друзей.

– И за наших рыцарей, – сказала святая радости внезапно, когда все уже выпили.

Августин снова поднял бокал:

– Я выпью с удовольствием. За рыцарей… мы не заслуживали их. А они – нас, как я всегда говорю. За Альфреда, Кристабель, Пирру, Лавдей, Набериуса, за всех!

Ты заметила бесстрастный взгляд, который император бросил на набравшуюся святую, сидевшую справа, но она не рассердилась на тост. Просто сказала:

– За Кристабель, – и осушила бокал одним долгим, злобным глотком.

Когда бог на мгновение положил ладонь ей на руку, она вдруг сказала:

– Я не пьяная!

– Конечно нет.

Ты смотрела, как Ианта делает еще глоток бледной, яблочно-желтой жидкости. Она наклонилась к тебе и еле слышно прошептала:

– Лучший вечер в моей жизни.

– За минувшие годы я достаточно пил за Альфреда, так что позвольте мне выпить за Кристабель, – сказал святой терпения и выпил. Задумчиво покрутил в руках бокал. – За Кристабель.

– Ты никогда не любил Кристабель, еще до всего, – сказала Мерси уже не так злобно.

– Полная хрень, – ответил он немедленно с осторожной размеренностью человека, который лично выпил не меньше двух бутылок вина. – Ты знаешь, что я чувствую… ты знаешь, что, по моему мнению, она не лучшим образом влияла на Альфреда. Ты знаешь, что они выявляли худшее друг в друге. Полагаю, ты согласна.

– Они были очень похожи, – сказал бог.

– Нет, – ответил Августин, – не были, Джон. – Она была идиоткой и фанатиком, да-да, Мерси, а он… он жалел, что он не такой. Потребовалось совсем немного, чтобы сбить моего брата с пути.

– Никто не мог повести его туда, куда он не хотел идти, – сказал бог, и в его голосе появилась торжественность: – Тебе это известно.

– Господи, не говори так! – слегка улыбнулся ликтор. – Я прожил несколько тысяч лет с мыслью, что мог бы уговорить его на что угодно за пять минут.

Его сестра-святая промолчала. Посмотрела в свой бокал и вдруг заполнила неловкую паузу:

– Давайте выпьем за женщину, которая никогда не меняла своего мнения. За Пирру Две.

Все взгляды устремились на край стола, к святому долга. Твой взгляд тоже. Ты взяла бокал за ножку и посмотрела в лицо человека, который когда-то был некромантом женщины по имени Пирра. И увидела тот же невыносимо пустой взгляд, на который натолкнулась в собственной ванной и в часовне Митреума при первой вашей встрече.

– Августин, – сказал он ровно, но с ноткой предостережения.

– Да-да. Тебе не кажется, что это удивительно? После всех этих лет. Даже Мерси не может сказать о ней ничего плохого.

– Почему меня всегда считают такой критиканкой? – последовала неизбежная критика.

– За Пирру, женщину, ради которой я научился курить. За рыцаря, легенду, за каменную лисицу. Джон, прекрати тыкать меня в бок, каменной лисицей ее звал ты сам. Вот этими святыми губами.

– Уважительно! – возразил император.

– Сменим тему, – сказал Ортус.

– Хорошо, – согласился Августин, сделал еще глоток вина, чтобы подкрепиться, и тут Ианта предложила:

– Выпьем за врагов, старший брат.

– Точно! Отлично, – радостно согласился он. – Классика. Именно поэтому я взял тебя в ученики, детка. За наших врагов, за врагов империи, за тех, кто покоится в безопасности Реки. Я не стану пить за живых врагов, но давайте выпьем за павших. Мы можем позволить себе быть великодушными. Выпьем за иссохшую Кровь Эдема.

Император и Мерси хором сказали:

– Они еще живы.

– Ладно, педанты чертовы. Я выпью за лучших из них, за тех, кто пал со всей определенностью, не за оставшихся фанатиков, безумцев и идиотов, которые полагают, что ядерная ракета сможет нас остановить. Командор никогда бы не удовольствовалась ядерной ракетой. Господи, какой же веселый танец мы с ней танцевали. Это чего-то да заслуживает. Пожалуй, это тост.

Через стол ты заметила, что святой долга сжал кулаки. Ты хорошо разбиралась в кулаках. Император принял твою сосредоточенность за непонимание.

– Это было до твоего рождения, Харрохак.

– Задолго до твоего рождения, – совиным голосом добавила Мерси, – потому что тебе три года.

– Это не та история, которую стоит рассказывать после… трех бокалов вина.

– И никаких не трех, – сказал человек слева.

– Четырех бокалов, – поправился бог, который был слегка неадекватен. – Это хороший урок для вас, девочки. Не стоит никого недооценивать. Четверть века назад эти фанатики узнали о Зверях Воскрешения. Работа была та еще, поскольку об этом знают только высшие эшелоны Когорты…

– Они и раньше о них знали, – сказал Ортус, – просто не знали, кто это такие.

– Но и когда узнали, их это не остановило. Они разыскали одного Зверя… пожертвовали половиной флота, пытаясь отделить одного Вестника от стаи… убили этого Вестника… давайте за это выпьем.

– За убийство Вестников, – произнесли два старших ликтора и выпили. Ианта тоже выпила. Ты смочила губы.

– Даже мертвый Вестник может свести некроманта с ума. Они разобрали его на куски. Сделали из него ножи, топоры, броню. Очень рачительно, конечно. Но у командора даже пули были из Вестника.

– Пули, – сказал Августин, – копья. Метательные ножи. Стреляет без промаха. Раз залепила мне прямо между глаз. Безумная от ярости и злая, как змея. Мы несколько раз чуть не потеряли Ортуса. А, Ортус? Выпьем за командора Уэйк?

Бокалы зазвенели. Святой долга встал и произнес самую длинную речь, которую ты от него слышала.

– Пожалуй, нет. Прошу меня простить. Я устал.

Все настороженно смотрели ему вслед. Учитель молча встал из-за стола, как будто раздумывал, не отправиться ли вслед за ним. Когда дверь за ликтором закрылась, Мерсиморн прошипела сквозь зубы:

– Ну ты и говнюк, Августин.

– Да все в порядке, – вяло возразил тот.

– Это, по-твоему, в порядке…

– Внезапные всплески сочувствия несколько необычны для…

– Несложно вообразить, что это…

– Не надо, – велел бог и с трудом сел обратно, – хватит. Раз уж вы снова начали разговаривать, не надо. Я не видел, чтобы вы так мирно говорили друг с другом… несколько десятилетий. Не надо. Я отлично провел вечер. Харроу, ты не слишком много выпила?

Ты выпила невероятно много и умирала от желания очистить себе почки вручную.

– Нет, – ответила ты, а твоя соседка одновременно с тобой произнесла:

– Да, сразу видно же.

– А тебя никто не спрашивал, – огрызнулась ты, но Ианта уже передвинула стул и живой рукой обняла тебя за голые плечи. Плечи стали не такие голые, и ты мгновенно согрелась. Это тебя взбесило. А она говорила:

– Тихо, тихо, Харри.

Бог подавил улыбку, услышав это дикое прозвище. Ты в очередной раз пообещала про себя убивать Ианту особенно мучительно.

– Позволь мне познакомить тебя с понятием сестринства. Я буду направо и налево рассказывать о твоих планах, мешать тебе на каждом шагу, а по утрам держать тебе волосы.

Ты не хотела, чтобы Ианта рассказывала о твоих планах, очень не хотела, чтобы она тебе мешала и совсем не хотела, чтобы она держала тебе волосы. Но бог весело сказал:

– Ну, за сестер.

Ликторы похватали первые попавшиеся бокалы, Ианта сунула тебе в руку твой. Все выпили.

– За сестер и за женщин, которых мы оставили, – сказал Августин.

Бог продолжал улыбаться, но глаза у него стали пустые.

– Мне тоже за это пить?

Впервые в жизни ты увидела святого терпения в замешательстве.

– Прошу прощения, Джон. Не хотел тебя задеть.

– Это меня уже не задевает. Ну, почти, – сказал бог, продолжая улыбаться.

Ликтор слева расчесывала волосы, тяжелой волной падавшие ей на плечи. Какого они были цвета? Цвета сердцевинки желтой розы, розоватого, красноватого, золотистого. Не очень-то и красиво. Как ни странно, в ее бокале еще оставалось вино.

– У меня есть тост получше. За императора Девяти домов, за Воскресителя, за моего бога.

– За императора Джона Гая, Первого владыку мертвых, – подхватил Августин и осушил стакан.

Это был единственный тост, к которому тебе захотелось присоединиться. Ты выпила, потому что следовала своим желаниям, и потому, что Ианта смотрела на тебя насмешливо, как будто жалела, что ты не пьешь. Пришлось выпить дважды.

– Я не стану пить за себя, – говорил учитель. – Я не лучший человек во вселенной, но я уж точно не нарцисс.

Святая радости сказала с нехарактерной для нее свирепостью:

– Ты – лучший человек во вселенной.

– Выпью за это, – сказал Августин.

Потом ты довольно долго не видела лица бога. Августин встал, налил вина себе, налил Мерсиморн. С тонким стеклянным звоном коснулся ее бокала своим – она следила за ним мутными, ничего не понимающими глазами. Они выпили молча, сидя по сторонам от императора Девяти домов.

Наконец она сказала:

– Кажется, я была бы рада увидеть здесь Цитеру.

– Нет, – сказал святой с другой стороны, – нам бы пришлось выслушивать ее любимые рассуждения о том, чей рыцарь был сексуальнее всех. Мой ответ не изменится ни за какие деньги. Пирра Две была горяча, как сам ад, пусть она и была меня старше на десять лет.

– Согласен, – сказал бог.

– Ну ты и кобель, Джон.

– Сущая бомба, – сказал бог, посмотрел Августину прямо в глаза, сделал глоток вина и сказал замогильным тоном: – Хотя твоя мать была еще красивее.

Глядя, как Августин бьет Князя неумирающего по руке, а тот игриво пихает его в ответ, ты лишилась изрядной части благоговения. Часть твоего мозга временно перешла в атеизм. Ты не думала, что все будет именно так. Когда в Дрербур пришло письмо, ты решила, что ликторы проводят дни в молитвах, тренировках и в прекрасных некромантических бдениях. Ты не думала, что тебе придется надираться, расхаживать в кусочке материи размером с носовой платок и чувствовать, как пальцы Ианты Тридентариус лениво поглаживают тебя по шее. На один миг ты даже решила, что сильно ударилась головой, садясь в шаттл на Девятой, и что все последующее тебе просто привиделось.

– Я всегда считала, что Найджелла красивее, – раздраженно сказала Мерсиморн.

Оба мужчины немедленно с ней согласились.

– И ты права!

– Отличный вариант!

А потом Августин мрачно сказал:

– Только вот как было к ней подобраться, когда рядом постоянно ошивалась Касси.

Ты повернулась и прошептала Ианте на ухо, понимая, что твое отчаяние уже видно невооруженным глазом:

– Когда мы пойдем?

– Время еще не пришло, – промурлыкала она. Ты посмотрела в ее сверкающие глаза с бурыми пятнышками и панически подумала, что время может никогда не прийти.

Мерсиморн осушила очередной бокал. Учитель убрал пустой бокал, потом подумал и убрал ближайшую бутылку, потом еще подумал и убрал все бутылки, до которых она могла дотянуться. Мерси подперла мирное овальное личико стройной рукой и сказала:

– Все ты врешь, Августин. Ты все еще ненавидишь Кристабель. Ты ненавидел ее задолго до того, что она сделала.

Он как раз наливал себе вина. Ты не представляла, как можно выпить столько, сколько святой терпения, и остаться в сознании. Он поставил бутылку и сказал:

– Правда?

– Вам вовсе не обязательно об этом говорить, – сказал бог, – не сейчас. Не после пяти бокалов.

– Их было гораздо больше пяти. Нет. Все в порядке. Не суди. Пусть она снова это вытаскивает, – ответил Августин, и голос его слегка дрогнул. – Правда, Мерси? Господь свидетель, я так не считаю.

– Посмотри мне в глаза и повтори это.

Августин встал, не покачнувшись. Тщательно вытер губы салфеткой. Бог снова привстал, положил ладонь ему на плечо, посмотрел на Августина. Что бы между ними ни произошло, это произошло слишком быстро. Августин сел рядом со святой радости. Слегка наклонился, чтобы их глаза оказались на одном уровне. В свете свечей ликторы казались невероятно старыми – и одновременно были не старше Ианты. Сказал: