Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 341 страниц)

– Харроу, не надо. – Он чуть с ума не сошел. – Харрохак, пожалуйста. Извини, я наверняка сказал что-то невероятно глупое, это бывает. Я не хотел делать тебе больно. Десять тысяч лет прожил, а так дураком и остался.

Ты могла бы рассказать ему о предателе. Но вместо этого ты сказала:

– Я вскрыла Запертую гробницу.

– Нет, – ответил он, но не сразу.

– Заклинания, наложенные на камень, было очень легко обойти. Род Преподобных матерей и Преподобных отцов отвечал за них долгие годи. Барьеры и врата за ними оказались сложнее. Я начала в девять лет, и только в десять смогла проникнуть в коридор. Я целый год посвятила этим замкам и запорам. Когда я дошла до кровавого заклинания на камне, до крови хранителя Гробницы, я не поняла, как с ним справиться. Я до сих пор не видела магии сложнее. Я впервые столкнулась с работой божественного некроманта. Но однажды – мне тогда было десять – я решила покончить с собой, господи, и почему-то подумала, что именно это позволит мне открыть врата. Я открыла их. Я увидела соленую воду, лизавшую каменный берег, и вошла в святилище. Я видела Гробницу и смотрела в лицо своей смерти. Мои родители убили себя, узнав о подобном кощунстве. Я видела ту, что лежит там, и я буду любить ее даже после смерти. Я… господи, я согрешила? Убила ли я в тот день сразу двух своих отцов?

Ты тяжело дышала, делая мелкие резкие вдохи. Ты стояла на битом стекле, ты была мокра от воды и крови. Ты не плакала, но только потому, что разучилась это делать.

Император Девяти домов молчал секунд пять. Тебе они показались сотней тысяч лет.

– Нет, – очень тихо сказал он.

Ты прижалась лицом к столу и закрыла глаза так крепко, что у тебя напряглись лоб и щеки. Ни одна звезда на свете не застывала так неподвижно, окончив сжигать водород и ожидая, когда внешний слой звездной массы сойдет.

– Харроу… что бы тебе ни показалось, на самом деле ты этого не делала.

– Я открыла внешнюю дверь.

– Хорошо.

– Я прошла по коридору.

– Я готов в это поверить, хотя на самом деле это смертельная ловушка.

– Я сломала заклинание и откатила камень.

– А вот тут ты ошибаешься.

Ты не подняла головы, но ответила:

– Мне было десять, но я давно не была ребенком. Я поставила перед собой одну-единственную задачу. Я стремилась к ней всеми силами. Не думай о моих ограничениях, господи. Я ведь не человек, я – химера.

– Не будем вдаваться в подробности, но я не умаляю способностей целеустремленной, некромантически усиленной десятилетки, – сказал он. – Я не говорю, что ты этого не сделала, потому что была недостаточно хороша, Харрохак. Я говорю, что никто не может быть для этого достаточно хорош. Эти заклинания нельзя обойти. Я строил эту Гробницу вместе с Анастасией, продумал каждый ее дюйм, и возможность войти внутрь не предусмотрена. Я не хотел, чтобы эту Гробницу открыли – с любой стороны. Я сам наложил это заклинание, сам, лично, и мой лучший ликтор будет перед ним столь же бессилен, как самый жалкий малолетний некромант Девяти домов. Между ними не будет разницы.

Сверхновая в твоем сердце погасла, потускнела так же быстро, как зажглась, она стала плотной, миниатюрной и жесткой. Ты немного приподняла голову, и кусочек стекла, вмявшийся в висок, отвалился. Потекла кровь.

– Его нельзя сломать, – продолжил он, – нельзя оспорить. Оно не может даже ослабнуть, это ведь моя магия. Род Преподобных хранителей Гробницы заблуждался, если полагал, что камень может откатить кто-то, кроме меня. Это чистейшее заклинание крови, Харрохак. Что бы ты ни сделала, какую бы ложную камеру ни построили вокруг гробницы, куда бы ты ни забрела… ты в принципе не могла сломать настоящий замок. Мне ужасно жаль. Ты пала жертвой ужасного непонимания.

Ты словно рассыпалась на маленькие бестолковые осколки. Ты хотела сказать, что видела Тело, ты хотела сказать, что видела Гробницу, но тебя вновь охватило сомнение, подкрепленное фактами. Неопределенность безумия. Убежденность сумасшедших. Никто не видел, как ты входила в ту дверь. Никто не видел, как ты выходила. Ты понятия не имела, что он прочел на твоем лице, только он вдруг нагнулся, посмотрел на твое слепое, кровоточащее лицо своими хтоническими глазами, пальцем стер кровь с твоего виска, где осколок стекла вдавился в кожу, заправил выбившуюся прядь волос за ухо с бездумной родительской нежностью.

Потом глаза бога вдруг открылись шире, и голос его изменился:

– Харроу, кто, черт возьми, сотворил такое с твоей височной долей?

Твое тело само собой скатилось со стола, с такой скоростью, как будто сознательное усилие тут задействовано не было. Твоя плоть неуклюже встала на ноги, хотя вся горела от множества порезов и воткнувшихся в кожу осколков. Ты развернулась.

– Харрохак?

Ты похромала прочь от стола, и он жалобно повторил:

– Харрохак?

Тогда ты бросилась к двери, но он за тобой не погнался. Твоя рука сама ударила по открывающей дверь панели, и твое тело само стремилось от него прочь. Ты шла, и шла, и шла.

Когда дверь закрывалась, ты услышала:

– Твою мать, Джон!

Но уж чего ты точно не собиралась делать, так это доверять своим собственным ушам.

38

Только после того ужасного вечера ты начала принимать неизбежность смерти. Невозможно стало игнорировать многочисленные знаки запустения. Например, Тело сдержала свое слово и исчезла. Она тихо сопровождала тебя все месяцы твоего ликторства, добросовестно проводила с тобой время, но утром, после сна, который ты не вспомнила, и возвращения в комнату, которую ты не узнала, ты поняла, что Тело не вернулась. Никто не приходил к тебе. Перед тобой открылся путь к смерти, и прекрасная женщина, прикованная к мрамору, не хотела смотреть, как ты по нему идешь. Или ее просто никогда не существовало – кроме как в твоем лихорадочном видении десятилетней выдержки.

Часы растягивались до предела. Ты ела с механической четкостью, хотя предпочла бы этого не делать. Ты мылась и одевалась без всякого интереса. Поймав свой взгляд в зеркале, ты испытывала недоумение и отторжение, как будто раньше никогда не видела своего лица. Кажется, ты и правда раньше его не видела. В один из последних дней ты со смутным испугом поняла, что пытаешься выйти из комнаты, не накрасив лицо.

Ты подумала, что стоит написать письмо. Но кому? Круксу? Капитану Агламене? Исковерканным пратетушкам? Богу? Ианте? Следует ли тебе спланировать свои похороны, оставив Мерсиморн с ее якобы экономными двадцатью четырьмя минутами далеко позади? Когда-то ты попросила бы отправить твое тело в твой Дом, чтобы его похоронили в Анастасиевом монументе. Тело последней из рода хранителей Гробницы. Но, возможно, даже твоя пустая оболочка может привлечь призрака планеты. Нет, твое тело не сможет вернуться домой. Ты решила написать: «Выбросите меня из шлюза», но, к счастью, детская жалость к себе немного отступила, и ты не стала себя утруждать.

Единственным плюсом тех последних дней было преимущество фехтовальщика с тысячей шрамов: еще один ничего бы не изменил. Тебя почти ничего уже не удивляло и почти ничего не тревожило. Но в предпоследний вечер перед появлением Зверя Воскрешения ты уронила перчатку с кровати, тебе пришлось нагнуться и достать ее. И далеко под кроватью, в темноте, там, где ты когда-то лежала, ожидая святого долга, валялся неподвижный труп: пропавшее тело Цитеры.

Ты довольно долго пролежала на полу у кровати. Ты не чувствовала никакой чужой танергии, не чувствовала ни следа враждебных теорем. Она лежала под кроватью, неподвижная, пыльная, пустая. Ты протянула руку, чтобы коснуться ее, и ощутила вездесущую магию бога, сделавшего ее нетленной, горячий лимонный запах божественной некромантии, вломившийся в твои ноздри. А она лежала, как брошенная кукла.

– Вставай, я тебя вижу, – на всякий случай сказала ты, но этот приказ ее почему-то не поднял.

Ты не стала думать, как тело прошло сквозь твои заклинания, которые ты послушно освежала кровью каждый вечер. Ты осмотрела тело, толстыми костяными зажимами прижала мертвые лодыжки и мертвые запястья к полу, а потом прошла по коридору и поскреблась в дверь Ианты:

– Нонагесимус, что ты…

Ты не дала ей закончить предложение. Просто схватила за холодную золотую руку и потянула в свою комнату.

Она не сопротивлялась и ничего не говорила, даже грубостей. Она слишком сильно удивилась. Ианта подняла брови, когда ты ткнула пальцем под кровать, но все-таки подобрала подол ночной рубашки и опустилась на пол, чтобы заглянуть в пространство между матрасом и полом.

– И что я должна увидеть? – спросила она после паузы.

На короткое мгновение тебя охватила дикая паника. Но когда ты плюхнулась на пол, труп ликтора по-прежнему валялся на полу, мертвый, недвижимый, прихваченный костяными браслетами.

– Да вот же, – сказала ты.

Она не ответила.

– Труп, Тридентариус. Труп Цитеры. Прямо у меня под кроватью.

Она не ответила. Ты бессмысленно затарахтела:

– На спине, руки прижаты к бокам, ноги разведены примерно на тридцать градусов…

Ианта села и смахнула пыль с коленней. Посмотрела на тебя – в приглушенном свете ты не разобрала выражение ее лица, но говорила она осторожно.

– Я ничего не вижу, Харрохак.

Ты уставилась на нее. Принцесса Иды опустила глаза, потом посмотрела вбок, потом снова на тебя, как будто ей было тяжело. Ты осознала, что ей стыдно.

– Ты вообще спала? – осторожно спросила она.

– Тридентариус, труп в трех футах от нас.

– Я не стану тебя винить, если ты ответишь, что нет. У меня сейчас со сном красоты тоже не получается.

– Потрогай его. Залезь туда. – Она не шевельнулась. – Потрогай!

Ианта молча встала, и длинный подол ночной рубашки – великолепной, отделанной кружевом, сшитой из канареечно-желтого шелка и делающей Ианту похожей на очень официальный лимон – зашуршал у ее ног.

– Я пойду спать, – сказала она.

Несмотря на слои омертвевших шрамов, покрывавших твою душу, она все же осталась достаточно уязвимой, чтобы ты попросила:

– Ианта, бога ради, имей милосердие.

Она замерла на пороге. Ярко-желтая ткань делала ее волосы почти белыми, а кожу вообще лишала цвета.

– Спокойной ночи, Харрохак, – беззаботно сказала она и ушла.

Ты посмотрела на дверь. Посмотрела под кровать. Подошла к раковине и включила воду. Плеснула в лицо ледяной воды. Сделала пять глубоких вдохов и пять выдохов, закрыла глаза, потом поморгала. Потом пошла и снова заглянула под кровать.

Цитеры там не было. Из пола торчали костяные кандалы. Ты оставила ее минуты на три максимум. Ни одно заклинание не сработало. Ты обыскала всю комнату, но тела не было.

Ты легла и, если бы смогла, то горько бы заплакала, мечтая об облегчении. Но плакать ты не могла, и облегчение не наступило.

* * *

В последний день святой долга последний раз попытался убить тебя.

Ты вышла из жилого атриума и ненадолго остановилась у входа в склеп, где больше не лежало тело Цитеры. Может быть, в надежде, что она воплотится под твоим взглядом и перепишет реальность. Когда этого почему-то не случилось, ты пошла дальше, надеясь найти какие-нибудь остатки еды и вяло погрызть их прямо в кухне.

Ортус напал из ниоткуда, обрушился на тебя как божественный гнев. Он ударил тебя, как только ты вышла в коридор, впечатал тебя в стену с громким треском, преждевременно оборвав длительное посмертие украшенного черным жемчугом скелета, который стоял у стены с огромным снопом черной травы в руках. Ты автоматически зарастила трещины в носовых костях и отбросила Ортуса, превратив сломанный монумент в пучок мощных ладоней, растущих из одного сустава. Ликтор ударился о противоположную стену, а ты отступила дальше в коридор, оставляя за собой слабый кровавый свет и прикидывая расстояние между собой и его копьем.

– Обнажи клинок, – гавкнул он.

Ты немедленно потянулась к облаченному в кость мечу, который таскала за спиной.

– Рапиру, – сказал он с отвращением, и ты удивленно посмотрела на него. Он держал в левой руке копье, наконечник которого походил на обещание смерти, а в правой – простую рапиру с алой лентой на рукояти. Древний погребальный букет валялся у него под ногами. Последнюю неделю или около того Ортус перестал брить голову, и его костлявый череп порос ржаво-рыжей щетиной, похожей на лужу застывшей крови.

– Нет смысла меня убивать, – сказала ты и поразилась легкости своего вывода.

Святой долга тебе не ответил. Он стоял, бесстрастно глядя тебе в лицо, а ты продолжала:

– Зверь Воскрешения будет здесь через несколько часов. Я умру. Но ты зачем-то хочешь убить меня сейчас.

Он не отвечал.

– Ты же не снимаешь с себя ответственности. Или ты убиваешь меня ради забавы, что сомнительно, или от злости – не понимаю, зачем тебе на меня злиться – или из соображений личной выгоды.

Ортус снова посмотрел на тебя. Потом сунул рапиру в ножны и перевернул копье острием к потолку.

– Ты ошибаешься, – сказал он.

– И в чем же?

– Ты – моя ответственность.

– Расскажи.

Ты думала, что он не ответит. Но он заговорил, медленно, запинаясь, как будто объяснял что-то сложное на плохо знакомом языке.

– Не ходи в Реку. Сделай это сама. Пока они не прорвались. Перекрой себе кислород, ну или придумай что-нибудь.

Увидев твое лицо, Ортус добавил, как будто это что-то объясняло:

– Тогда ты не… пострадаешь.

– А тебе какое дело?

– Потому что это я тебя подвел, – коротко сказал он. – Слишком много ударов. Прости.

И самое жуткое:

– Это была не моя идея.

Потом святой долга повернулся и пошел прочь, в жилой атриум и дальше. Тебя вдруг охватило ощущение, что вселенная не осудила бы тебя, если бы ты сбросила сейчас лет пятнадцать, плюхнулась на пол прямо в коридоре и закатила отменную истерику, если бы колотила по прохладным панелям пола руками и ногами и орала. Тебе так не хотелось умирать, не зная ответов на все эти вопросы, спускаться в свою мрачную могилу, ни хрена не понимая.

– А чья идея? – крикнула ты ему вслед. На самом деле ты почти визжала: – Чья?

Это немного помогло. Ничто так не пробуждает решимость жить дальше, как чужое предложение умереть. Через десять минут ты уже жевала остатки рагу в кухне и чувствовала себя на удивление бодрой для человека, который обедает в последний раз перед апокалипсисом. И ты злилась. А когда ты злилась, ты всегда становилась редкой сукой.

39

Вестники номера Седьмого, призрака поспешно убитой планеты в системе Доминика, появились уже вечером, примерно за сорок три минуты до того, как погасли бы дневные лампы в жилом отсеке. Яркость уже уменьшили, экономя энергию, поскольку защитному механизму, спрятанному внутри ликтора, не нужен свет, чтобы сражаться. Ему вообще не нужны органы чувств. Мерсиморн утверждала, что они даже боли не чувствуют. В отличие от них, ты нуждалась в свете и чувствовала боль, но ты оставалась Преподобной дочерью Девятого дома. С первым можно было справиться, второе не имело значения.

Когда первый Вестник пробился сквозь астероиды, окружившие Митреум почетной стражей, он не показался очень страшным. Ты сделала все нужные приготовления. Ты сидела на полу перед окном, выходившим в никуда. Двуручный меч ты положила перед собой, как будто это был драгоценный талисман, а не глупая тошнотворная реликвия, не тяжкая ноша, которую тебе вручило твое мертвое «я». Ты почти полюбила этот меч, но если ты вдруг видела его, все добрые чувства сразу испарялись.

Слуга Зверя приземлился на корпус Митреума очень далеко от тебя. Ты не почувствовала удара и не услышала звука. Ты поняла, что это случилось, только услышав голос Августина из коммуникатора:

– Столкновение подтверждено. Западный квадрант, третье кольцо, машинный зал.

– Сколько минут до попадания в ореол? – спросил бог.

– Неизвестно. Снова столкновение. Опять запад, третье кольцо, та же точка. Это голова колонны? Столкновение. Северный квадрант, жилое кольцо. Ортус, прямо рядом с тобой.

Треск.

– Все хорошо.

Снова треск. Голос Мерси:

– Хватит болтать. Ждем прорыва. Они попытаются нас задушить и поджарить всю станцию.

– Изменений температуры не наблюдается, – сказал бог.

Потом ты почувствовала первый удар и вибрацию. Удивительно близко. Где-то над тобой, направление определить было сложно, а танергию уловить почти невозможно. Это звучало так, как будто маленький метеорит ударился об обшивку Митреума. В полной тишине. Ни отдаленного рева, слышного сквозь корпус и ставни, ни чудовищного треска. Ничего зрелищного. Посланники Зверя Воскрешения прибыли без фанфар. На мгновение ты даже обиделась.

– Подтверждено, – сообщает Августин. – Восточный квадрант, жилое кольцо. Это ваш, девочки. Не прикусывайте язычки.

Ты подумала, что это одна из дурацких шуточек Августина, пока тебя не охватил ужас.

Он пришел, как резкая вонь. У тебя задрожали ноздри, ты почувствовала странный аромат нефти, напоминающий о старых механизмах, но был в нем какой-то сладковатый подтон, как будто кого-то вырвало. Он обрушился на тебя, как мигрень. Потом в низ живота пришелся удар, напоминающий удар святого долга по почкам, страх взбежал вверх по телу, схватил сердце клыками и затряс. Ладони стали мокрыми. Ты шумно, некрасиво сглотнула и попыталась закрыть глаза, как будто это могло помочь. Не помогло. Ты наклонилась вперед, хватая ртом воздух, сердце заходилось в груди, уши оглохли. Ты вдруг поняла, что по тебе бегут какие-то мелкие твари, отчаянно смахнула их с предплечья, крупно задрожала, пытаясь их сбросить, схватилась за уши, дернулась, когда на лоб упала светлая прядь.

Но пока ты кривилась, шаталась и боялась, ты продолжала сражаться. Ты заставляла себя делать глубокие вдохи и выдохи, свела себя к одному-единственному чувству, ощутила свое тело от кончиков пальцев и вверх, до макушки. По мере осознания себя ты преисполнялась презрения к безумию чужаков. У тебя было свое, и с ним приходилось справляться. Через несколько минут осталось только легкое смущение, желание почесаться и учащенный пульс.

Из коммуникатора звучали вопли Ианты. Все вежливо ждали, когда она замолкнет.

– Это все? – спросила ты.

Перекрывая помехи, бог ответил:

– Так будет, пока они не прорвутся, Харрохак.

Голос принцессы Иды вклинился в разговор, но звучал довольно неуверенно:

– А это сколько?

– Больше часа, – ответила Мерси.

– Сидите спокойно, детки, – сказал Августин, – веселье только начинается.

* * *

Твоя комната давно погрузилась в почти полную тьму. Ничто не отвлекало от гулкого бумбумбум, с которым тушки одна за другой шлепались о корпус, уже покрытый сплошной вязкой массой. Ничего не было видно, потому что ставни были опущены. Но ты чувствовала чудовищную вибрацию, слышала скрежет хитина о металл, жуткие удары пористых когтей по стали.

Было очень холодно. Тонкий слой изморози уже покрыл твои щеки, волосы и ресницы. В удушающей темноте твое дыхание походило на облачка влажного серого пара. Иногда ты тихонько вскрикивала, но это тебя больше не пугало. Ты знала реакции своего организма на сближение, крик был самой безобидной из них.

Из коммуникатора донесся размеренный голос бога:

– Десять минут до прорыва.

* * *

И ты встретила смерть, как возлюбленную.

Эпипародос

Девять месяцев и двадцать девять дней до убийства императора

– Эти два для тебя, – сказала Харрохак Нонагесимус. – Открыть только в случае моей смерти или другого счастливого случая, хотя я почти уверена, что ты откроешь их, как только я отвернусь. Остальные двадцать два написаны нераскрываемым кодом, расшифровать который могу только я, вперемешку с ложным кодом Гробницы, который при одном взгляде на него наложит проклятье на тебя, твою семью и беспокойные кости твоих предков, до тех пор, пока имя Ианты Тридентариус будет слышать хотя бы один некромант. Всего двадцать четыре.

– Лично я бы обошлась кровавым заклинанием, – заметила Ианта.

– Кровавые заклинания – для людей, лишенных воображения, – сказала девушка с чистым лицом. Без краски некромантка Девятого дома оказалась худощавой монашкой с лицом ромбиком и очень темными бровями, между которыми виднелась морщинка от постоянных мрачных гримасок. Девушка казалась довольно эффектной и при этом одухотворенной. Неплохая модель для картины, если вы собираетесь писать аллегорию Мрачного Девятого дома.

– Поскольку я не могу разумно предположить, что в ближайшие десять тысяч лет у меня не пойдет кровь, я не могу полагаться на заклинания крови и тебе не рекомендую. Мы собираемся это сделать, Третья?

– Может не сработать.

– Ты уже это говорила.

– И еще раз скажу. Процедура может не сработать. Или сработать, но на время. Могут возникнуть любые побочные эффекты, физические нарушения. Если ты слишком сильно напряжешь свой мозг, последствия любой операции смогут просто исчезнуть. А если ты делаешь то, что я подозреваю, то с рубцовой тканью случится вообще черт знает что. Это всего лишь эксперимент. Причем на этой стадии – совершенно безумный.

Их взгляды встретились в зеркале. Бывшая Преподобная дочь установила одно зеркало перед собой, а второе держали у нее над головой два покорных скелета того типа, который она явно любила. Ианта не понимала прелести темной магии костей. Как будто кто-то попытался придумать магию плоти, но менее гибкую, менее тонкую и куда менее красивую. В чем заключалась шутка? В том, что Девятый дом знает тысячу оттенков небелого?

Она посмотрела на лоток с инструментами. Скальпель, пила, маленькая бутылочка воды с распылителем. К собственному удивлению, сказала:

– Девятая. Возможно, это не слишком своевременное замечание, но я все же скажу. Объясни мне, что ты делаешь. Посвяти меня в детали своего мрачного, темного, зловещего плана. В противном случае я не уверена, что хочу из партера наблюдать, как ты превращаешь себя в слюнявую идиотку… или хуже. В овощ. Бревно. Автора «советов читателям» из газеты Четвертого дома.

Монахиня не ответила. Ианта повторила как можно ниже и убедительнее:

– Убеди меня в том, что это тебя достойно, Девятая. Вспомни, что ты пообещала. Подумай, кто я такая и какую пользу могу принести. Я – ликтор. Я – некромантка и принцесса Иды. Я самая умная некромантка поколения.

– Да хера с два, – сказала Харрохак.

– Ну так удиви меня. – Ианта не двинулась с места.

Незнакомое, ненакрашенное лицо в зеркале напряглось. Губы сжались и приобрели цвет бледных пепельных роз. Ианта поймала себя на мысли о том, что можно было бы сделать с этим лицом. Верхняя губа была мягко изогнута, как будто художник не удержался и приукрасил портрет там, где этого никто не заметит. Губной желобок походил на поэму. Щека казалась удивительно гладкой, учитывая геологическое количество грима, попадавшее в поры кожи. Глубоко посаженные глаза, тяжелые веки и густые черные ресницы, красота, которую никто в этом мрачном мавзолее не рискнул подстричь. И это не говоря уж о следах голода на лице, о напряженном выражении этих глаз, о черепе, обритом почти наголо, если не считать нескольких пеньков черных волос.

И сами глаза: серьезные, бесконечно черные. Как бы монахиня ни старалась, они все равно выдавали ее характер. Теперь в них горел немой обнаженный призыв, неприятный, как взгляд на освежеванное тело.

– Поверь, я тебя впечатлю, – зловеще сказала некромантка Девятого дома и замолчала. Потом добавила: – Я не просто так попросила именно тебя. И причина не в твоей гениальности, которую я, впрочем, признаю. Та, кто сумела воспроизвести технологию ликторства, не может не быть гением. Но я не видела ничего, что заставило бы меня поверить в твои способности. В том, что ты не просто… ловко жонглируешь некромантией, выделывая эффектные трюки без оглядки на теорию. До Секстуса тебе далеко.

– Да, – весело сказала Ианта, – но Секстусу разнесли голову, доказав тем самым, что он не все предусмотрел.

– Возможно, я превосхожу Секстуса в некромантии, но он был куда лучшим человеком, чем я. Ты недостойна даже стереть пятна его мозга со стены, – сказала Девятая. – Ты – убийца, аферистка, лгунья, мошенница, змея, ты воплощаешь все пороки своего Дома… как и я. Но я обратилась к тебе не потому, что ты ликтор, Третья. Даже не потому, что тебе известно об этом вопросе гораздо больше, чем мне.

– Ну так расскажи, потому что мне надоело слушать о моих собственных пороках, – сказала Ианта, теряя терпение.

Культистка тени посмотрела в зеркало. Огромные черные глаза казались пустыми ямами, вратами в бездну, нефтью, разлитой во тьме, ну или просто глазницами мертвого черепа.

– Я пришла к тебе, потому что ты знаешь, что такое… – она запнулась, – быть… разделенной.

О каких банальностях многие горюют!

– Харрохак, – сказала Ианта, – позволь дать тебе маленький совет. Бесплатный и мудрый. Я откажусь от всего. Я очень высоко оценю все, что ты уже для меня сделала. Если ты признаешь, что ты бежишь. А бегство – оно для дураков и детей. Ты – ликтор. Ты заплатила эту цену. Самое сложное позади. Улыбнись вселенной, поблагодари ее за щедрость и взойди на свой трон. Ты больше ни перед кем не несешь ответа.

– Если ты не понимаешь, что вот теперь нам придется по-настоящему держать ответ, то ты – дура.

– Перед кем? Что еще осталось?

Нонагесимус прикрыла глаза. Когда она их открыла, один оказался… неправильным. Она смотрела в зеркало на свои собственные разноцветные глаза, глаза цвета дня и ночи, разные, как небесные светила. Один глаз – черный, второй – золотой.

Потом ликтор Девятого дома напряженно сказала:

– Мы зря теряем время. Вскрывай.

– В конце концов будет хуже, Нонагесимус.

– Давай уже, трусиха чертова! – завопила Харрохак. – Ты поклялась! Вскрывай череп, помогай мне справиться с этим всем! Время еще есть, а ты его у меня воруешь!

– Хорошо, сестра, – ответила Ианта и взяла шило. Потом – молоток. Молоток – в живую руку, шило – в мертвую. Она приставила его к лобной кости, повыше, прищурилась, прикинула расстояние.

– Пора тебя испортить!

И ударила.

* * *

Харрохак спала, рискуя никогда не проснуться, и на лице виднелись усталые грустные морщины. Ианта сидела и смотрела на нее. Ей не позволили увидеть весь процесс. В какой-то момент ей пришлось остаться за ширмой и нервно ломать там пальцы, пока эта безумная фанатичка копалась в себе. Ианта надеялась, что судьба хоть сколько-нибудь справедлива и что Харрохак не хватит теперь координации, чтобы хотя бы поссать нормально. Теперь она прижала пальцы к бритому скальпу, пытаясь понять, что все-таки было сделано.

Через несколько минут она сдалась: защита ликтора не позволяла ничего почувствовать даже на таком расстоянии. Кровоизлияний нет, разумеется. Все на своем месте. Возможно, височная доля чуть уменьшилась, возможно, в височной извилине появились какие-то мелкие бугорки, но они могли и раньше там быть. В качестве мелкой мести Ианте удалось уговорить иссиня-черные волосы вылезти из черепа и поиграть с фолликулами, чтобы они работали активнее и заставляли монашку из Девятого дома стричься почти постоянно. Мелочи имеют огромное значение.

Она встала в дверях и смотрела, как воздух медленно наполняет легкие. Вдох. Выдох. Вдох. На лице блестели капли пота, которые в этом освещении походили на слезы. Ей нравилось думать, что Харрохак заснула в слезах, как брошенный ребенок. Какая дура. Какой романтичный, деструктивный, безумный поступок. Всегда встречаются упрямые дуры, которые вот так относятся к любви. Очень хорошие талантливые ослицы, которые привыкли держаться за поводья и не могут справиться без них, – а надеть их обратно у них пороху не хватает.

Ианта была из тех, кто умеет надевать поводья. И она могла потратить несколько лет на Харроу.

– Когда-нибудь я на ней женюсь, – вслух сказала она. – Ей это будет полезно. Хотя все-таки нет.

А потом Ианта из Первого дома направилась по важным королевским делам – в туалет.