Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 341 страниц)

Иоанн 19:18

Во сне вода продолжала подниматься. Они начали строить хижину на вершине холма. Тела качались на воде. Он боялся этого – он всегда боялся воды, – и он заставил воду на время уйти и поднял части земли, покрытые морем. Она смотрела, как они вздымаются, сливая тонны воды. Она спросила его, трудно ли это, он сказал, что тяжело вспомнить, на что он способен, а не просто что-то сделать старым трудоемким способом.

На новом клочке земли, истерзанном водой и не только, стояло разрушенное бетонное здание, охраняемое огромными осколками потрескавшейся кости. Как яйцо, разбитое сверху. Они бродили по полям, скользя в ледяной бурой грязи, но никогда не подходили к зданию. Нашли капот полуживой машины, на которой можно было посидеть, пока она сохла на свету.

Он сказал: «С точки зрения политики мы были миной. Все пытались уложиться во временны́е рамки. Времени у нас оставалось не так уж и много, а новые данные смешивали все цифры каждый день. Каждый раз, когда ты вздыхала, мы ссались под себя. Но старые хозяева боялись нас больше всего и постоянно утверждали, что мы работаем с той или этой страной, изо всех сил доказывали, что то, что мы делаем, ненастоящее и что любой, кто с нами говорит, помогает нам рушить мир. Они все время ходили по кругу. Я все время говорил: давайте поговорим на равных, давайте подумаем, смогу ли я помочь, смогу ли я что-то сделать».

Он сказал: «Оказывается, нельзя даже поговорить о том, можно ли что-то сделать, без двенадцати недель дипломатических усилий. Меня тошнило».

Он сказал: «В любом случае на нас всех выписаны ордера Интерпола. Некоторые из нас, из тех, кто пришел к нам, хотели уйти. Иногда они хотели уйти, потому что были шпионами ЦРУ и у них были боссы, к которым можно было вернуться; иногда они хотели уйти, потому что боялись. Тех, кто хотел уйти, я отпускал. Меня они вообще не волновали. Типа, мило с их стороны было появиться, но они были мелкими сошками. Я мог доверять только ближайшему окружению. Мои ученые, мой инженер, мой детектив, мой адвокат, мой художник, моя монахиня, мой менеджер хедж-фонда. Мои верные последователи. Те, кто держал меня на плаву. И Улисс и Титания, двое моих мертвых детей. Но они были мертвы, и собеседники из них получались так себе. Я хотел выяснить, смогу ли я вернуть их обратно. По-настоящему. Вернуть их к жизни».

Он сказал: «Проблема была в том, что я не мог вернуть тех, кто уже ушел. Только удержать тех, кто подошел слишком близко к черте. Я мог бы исправить все повреждения и даже заставить сердце снова биться и восстановить мозг. Но внутри Улисса и Титании ничего не происходило: они никогда не разговаривали, они никогда не отвечали. Я все время очень боялся и отключал сердца и мозги. Я не знал, что делаю. И это меня сжирало».

Он сказал: «Наша монахиня все время говорила, что их нельзя вернуть, что их души уже не здесь. Мне нужно было слишком много времени, чтобы ее выслушать. Но я же был перфекционистом, да? Я не хотел верить, что существует такая штука, как душа. Мне просто хотелось верить, что я в чем-то ошибаюсь».

Он сказал: «Мы оба были правы. Но об этом потом. О том, что случилось, когда мы узнали, куда делись деньги».

Во сне он встал и трижды обошел вокруг поля. Сказал:

– Не ходи за мной, я злюсь.

Она села на крышу машины и смотрела, как он пнул кусок мусора к краю большого поля грязи. Мусор подлетел довольно высоко, ушел в туман и с грохотом скатывался по холму, пока звук не затих. Она снова спросила себя, почему любая боль здесь ненадолго, но вот с гневом справиться так сложно. Закончив, он присоединился к ней, сел, поджав колени, металл застонал под их весом, и он заговорил снова.

Он сказал: «Они забрали корабли, наши новые. Они сказали, что вместо этого планируют путешествовать со сверхсветовой скоростью. Дурацкое название, скорость света здесь ни при чем, но все равно. Они сказали, что перевозить людей так медленно слишком рискованно и что криоплан был отменен как недостаточно хороший. Небезопасный, неприятный, аморальный. Они сказали, что нам удалось дойти только до восьмипроцентного шанса нанести долгосрочный ущерб после разморозки и что мы так и не решили с материнством…» Тут он замолчал и некоторое время не мог говорить. Заговорив снова, он сказал: «Это мы уговорили их на восемь процентов. Они были готовы работать, когда успех был на уровне семидесяти. Все знали про риск. И это была не тридцатипроцентная летальность, а тридцать процентов вероятности повреждения».

Он сказал: «Им было насрать на беременность, они всегда говорили, что надо просто закончить с этим до вступления в программу. Когда М говорила, что не примет эти цифры, не примет план, предусматривающий репродуктивную дискриминацию, и мы стояли рядом с ней и говорили, что это неприемлемо, они какое-то время жаловались на расходы и в конце концов согласились. А теперь они вели себя так, словно восемь процентов были плохим шансом. Как будто мы мало старались».

Он сказал: «Их план состоял в том, чтобы эвакуировать все население. Сначала отправить дюжину кораблей-разведчиков. Они сказали, что им удалось найти каких-то нердов, которые решили сверхсветовую проблему, связанную с застреванием в хроноколодце. Ну знаешь, когда двигаешься так быстро, что начинаешь описывать квантовые круги. Они придумали что-то, где можно было бы торчать, пока корабль будет настраиваться на заранее заданный спектр. Я до сих пор не понимаю расчеты. Мне понадобится десять тысяч лет, чтобы понять это. Я не понимал, а вот А – да».

Он сразу сказал: «Какой в этом смысл, если вы до сих пор ни сном ни духом, где окажется ваш корабль, когда сбросите сверхсветовую скорость?»

Они ответили: «Ага, но мы сможем сразу же отследить его».

А возразил: «Но он может оказаться на другом конце Вселенной или в центре планеты».

Они утверждали, что этого, вероятно, не произойдет и что А ничего не понимает, и ему пришлось признать, что это не его специализация, но он сказал, что они сделали одно открытие и ведут себя так, будто оно изменило все правила игры, хотя на самом деле нужно десять лет исследований и финансирования, чтобы выяснить, есть ли от него прок, как всегда бывает в науке. Но эти триллионеры вели себя так, будто заполучили святой Грааль. Они сказали, что это дорого, поэтому двенадцать кораблей пойдут первыми, и один будет их вести, как маячок, как буксир, ведущий круизный лайнер, что они нацелятся на Тау Кита, высадят население и вернутся. Они сказали, что на пути к созданию гораздо большего количества сверхсветовых кораблей.

Он сказал: «Мы знали, сколько стоят эти корабли. Мы даже не могли предположить, сколько стоят сверхсветовые двигатели, но все же догадывались. Мы знали вместимость этих кораблей. В криотанках мы могли бы перевезти миллиарды, такова спасительная милость заморозки. А они комплектовали корабли живым неспящим экипажем. Тысячами живых людей. Мы указали на это, и нам говорили, что мы безумцы, что мы чудовища. Нам напоминали о коровах. В тот момент я пожалел, что не взял гребаных теоретиков заговора вместо коров. Кто бы расстроился, если бы я вывернул наизнанку людей, уверенных, что в вакцинах есть наниты, которые добывают криптовалюту? Но коровы, коровы!»

Он сказал: «М распсиховалась. Сказала, что крысы бегут с корабля. Сказала, что именно поэтому они вообще отказались от криоплана. Она сказала, что мы наблюдаем частную флотилию, перевозящую богатых мудаков в безопасное место. И А согласился, и тогда я понял, что дело плохо. Он сказал, что это для отвода глаз. Он сказал, что даже не уверен, что сверхсветовая скорость реальна. Он сказал, что они собираются свалить на Тау Кита, используя то, что мы придумали, технологии, которые мы создали, и просто такие “Пока, планета, иди на хер, спасибо за нефть и за куриные шашлычки”».

И я еще раз сказал: «Ребята, никто на это не пойдет. Им придется назвать цифры. Им придется продемонстрировать, что они делают другие корабли. Никто на это не пойдет. Посмотрите на шорох, который мы навели, доказав, что магия реальна, и вывернув Бидибиди наизнанку, потому что мы не доверяли полицейским. Оно не полетит. Это невозможно. Они не могут этого осуществить».

Во сне он встал с машины и сказал «Блин» нормальным голосом, а затем он заорал «БЛИН» так громко, что слово отдалось эхом от осыпающегося бетонного панциря и костей и улетело куда-то в туман. Она смотрела, как он обходил поле. Три, пять, десять раз.

На одиннадцатый раз он прохлюпал по грязи к ней, рухнул перед машиной и сказал: «Они бросили тебя, бросили. Они видели, как ты живешь на гроши, и даже не оглянулись. Они даже не попытались тебя спасти. Они ушли».

– Я не помню, – сказала она.

– Я не могу забыть, – сказал он.

День четвертый

Где Пирра? – Банда приносит клятву – А нгел отдает приказ – Табаско берется за оружие – Сорок восемь часов до открытия Гробницы

17

Нона проснулась замерзшая и одинокая, совершенно не представляя, как заснула: она была одета и явно не мылась перед сном. Ночью кто-то расстегнул на ней куртку, снял с нее ботинки и ослабил ремень. Это явно были Камилла или Паламед, потому что только они бы об этом подумали.

Прошлый вечер выдался ужасным, слишком диким, даже чтобы благодарить свою счастливую звезду за то, что Камилла ни разу не спросила о выступлении. Ей хватило информации о том, что Нона ждала в школе, Пирра не пришла и домой ее отвезла учительница. Она только спросила:

– Слышала про эфир?

Нона слабо ответила «да», готовая рассказать о девушке из сна, но Камилла немедленно сменила курс и отправилась спрашивать Паламеда, что делать.

Нону, которая к этому моменту умирала от голода и усталости, Паламед положил на пол и заставил сосать кубик замороженного фруктового сока, а сам яростно писал что-то на листке бумаги. Он лишь однажды сделал паузу, чтобы спросить:

– Ты же знаешь, что сказали Девять домов.

Повысив уровень сахара в крови, Нона была готова исповедаться.

– Да. Более чем. Чести пришел и рассказал нам, что они сказали по радио, а Табаско захотела это увидеть, и…

Она сделала паузу, но Паламед не заглотил наживку.

– Пирра исчезла раньше, чем мы что-то услышали. Она ушла за целый час до выступления. Нона, Корона сказала тебе что-нибудь об этом, пока провожала тебя до класса? Как тебе показалось, она в курсе?

Нона покопалась в памяти.

– Нет, она не сказала ни слова. Мы узнали об этом только после обеда, и я осталась, потому что Камилла не приехала за мной. Корона вообще ничего не говорила. – Это было не совсем правдой, а Нона была в настроении поговорить, поэтому она сунула кубик льда за щеку и продолжила: – Но Корона сказала Ангелу, что встречается с Камиллой, а я не возразила, прости, пожалуйста.

Паламед не настолько устал, чтобы не развеселиться – на смуглом серьезном лице Камиллы это выражение казалось особенно забавным.

– Оставим это на совести Короны. Не волнуйся, Нона. Доешь этот кубик и возьми еще один. Ты почти в обмороке.

Затем он сказал больше себе, чем ей:

– Пирра, какого черта ты ушла полуготовая? Что там было настолько до хрена срочно, что ты даже не смогла забрать Нону?

– Два плохих слова, – сказала Нона, которая почти заснула и опасалась подавиться кубиком льда.

– Не включай помощницу учителя, Нона.

– Может, кто-то рассказал ей о трансляции, когда она шла за мной, – предположила Нона, – и она пошла посмотреть, как приземлится шаттл?

– Это не помешало бы ей забрать те… – Паламед в ужасе осекся: – Шаттл. Гребаный шаттл.

– Три, – сказала Нона, забыв о его просьбе.

– О боже, – сказал Паламед. – Пирра Две, господи… Нона, у тебя лед упал.

Последнее, что она запомнила, – это падающий кубик льда, и ничего после. Теперь будильник пронзительно звонил слишком далеко, чтобы можно было выключить его одной рукой и заснуть обратно. Наверное, Камилла вчера настроила его на такой ужасный звук. Нона пошарила вокруг себя и нажимала кнопки, пока шум не прекратился.

Она обнаружила, что совершенно одна в спальне, и запаниковала, пока не увидела одежду Камиллы и Паламеда, повешенную как обычно. Но рядом никого не было: ни Кэм с планшетом, никого. Это было первое утро на памяти Ноны, когда у нее не потребовали рассказать сны. Потом она услышала, что кто-то открывает кран, и раздались утешительные звуки мытья посуды.

Но это была не Пирра, из-за чего Нона почувствовала себя обделенной. Она не знала, что делать, раз ей не говорят, что можно одеваться, но в любом случае она уже была одета. Мгновение она беспомощно лежала, пока шум мытья посуды не прекратился и в дверях не возникла Кэм с одним из сине-белых полосатых полотенец, которыми Пирра вытирала все подряд.

– Нажми красную кнопку и скажи диктофону все, что помнишь. Я готовлю завтрак. Нажми вторую слева, когда закончишь. – И снова исчезла.

Ноне это совсем не понравилось. В прошлом сне перемешались отсутствие Пирры и девушка из передачи, так что она теперь сомневалась, было ли у девушки из передачи лицо девушки из сна или это все был какой-то долгий кошмар.

Она подумала о том, что неплохо было бы найти фотографию для подтверждения, но Кэм велела ей записать себя, а она уже забыла, какую кнопку жать. Лицо ее запылало от смущения, поэтому она стала нажимать кнопки наугад, и диктофон издал ужасные звуки. Она убавила громкость, чтобы Камилла не слышала, как она облажалась. Затрещали помехи, а затем она услышала усталый голос Камиллы из динамиков.

– …тят, чтобы она стала Харрохак, Страж.

Снова пластиковое эхо кнопок. Ответил тот же голос, но не тот же человек. Дальнейший разговор состоял из странных пауз, как будто говорили актеры, которые никак не могли запомнить порядок своих реплик.

– Да, но нам нужно задаться вопросом: почему? Они ненавидят некромантов гораздо больше, чем рабов-зомби. Например, Юдифь Дейтерос. Зачем им ликтор?

Еще одна пауза, еще один щелчок.

– Чтобы убрать З.В.?

Пауза. Щелчок.

– Не думаю. Кажется, что З.В. скорее помеха их плану, чем сам план. Сначала казалось, что они оставили Дейтерос в живых, чтобы посмотреть, смогут ли они сделать из нее ликтора, но теперь я не знаю. Кажется, я верю истории Короны о том, что она – способ смыться отсюда… грубо говоря. Но им нужна Харрохак. По крайней мере, Ценой страданий точно нужна именно она. Не думаю, что крылу Мерва или надеющимся она вообще сдалась. По крайней мере, они на нее не полагаются. Мы снова возвращаемся к Гробнице, Кэм. Господи, как жаль, что я не вижу твоего лица.

Щелчок. Пауза.

– Посмотри в зеркало.

Пауза.

– Это не ты. Это я в тебе. Я продолжаю оборачиваться, чтобы увидеть тебя, но там никого нет.

Щелчок.

– Я знаю это чувство.

Пауза.

– Конечно, ты знаешь. Конечно, я говорю тебе то, что ты давно знаешь в глубине души. Я три четверти жизни рассказываю тебе то, что ты уже знаешь, и примерно одну шестую – то, чего ты не знаешь. И вот я здесь, в твоем теле, всего в нескольких минутах от пожирания твоей души. Камилла, это невыносимо. Я уничтожаю твою жизнь.

Щелчок. Пауза.

– Я бы взяла тебя с собой в любом случае.

Пауза.

– Что ты имеешь в виду?

Пауза. Щелчок.

– Я носила в себе тебя, Страж. И я носила память о тебе. Я предпочту тебя.

Щелчок.

– А как насчет ничего не таскать? Как насчет Камиллы Гект, независимой сущности? Свободной жить свою жизнь вне тени некроманта? Свободной от его планов?

Пауза.

– Ты думал, что это твои планы? Гм.

Щелчок.

– Я не могу даже думать о том, что использую тебя.

Пауза.

– Любовь и свобода невозможны одновременно, Страж.

Щелчок.

– И что, это можно любить? Просто находясь в твоей жизни, я придал ей смысла?

Пауза.

– Да.

Щелчок.

– Камилла, я серьезно.

Пауза.

– Я тоже. Ты мне это говорил.

– Мы одна плоть.

Щелчок.

– Я твой конец.

Пауза.

– Это не значит, что у меня есть право селиться в твоей душе. Я никогда бы не попросил об этом. У меня никогда не было на это права.

Щелчок.

– Конечно. Вот почему я дала его тебе.

Щелчок. Пауза. Пауза. Пауза.

– Надеюсь, ты знаешь, что я обожаю тебя, ученая.

Щелчок.

– Несомненно, Страж.

Пауза.

– Кэм, ты думала, что, если Нона на самом деле завершила слияние? То, что мы никогда не сможем распутать? Полностью закрытый гештальт?

Щелчок.

– Да.

– И как? Мысли?

Щелчок.

– Им повезло.

Еще одна пауза и тот же тон:

– Серьезнее. Сохраняй нейтралитет.

Пауза.

– Да, согласен. Принято.

Щелчок. Пауза. Пауза. Один из них заговорил, но Нона не смогла понять, кто именно.

– Насчет капитана и Короны…

А потом громко завизжали помехи, и запись сменилась собственным голосом Ноны:

– Вода-рот, вода-соль-рот…

И Камиллы:

– Во сне у них во рту соленая вода?

– Нн-нн.

– У тебя во рту?

– Мм-хм.

– «Да», если я все понимаю правильно, «нет», если нет. Соленая вода у тебя во рту?

– М-м. Да-а-а.

– Ты помнишь что-нибудь еще? – Еще через мгновение: – Лицо? Нона, ты показываешь на свое лицо?

Нона подняла глаза. Камилла стояла в дверях. Нона почувствовала, что щеки и лоб стали очень горячими, и она знала, что отчаянно покраснела, но лицо Камиллы сохраняло ровное выражение. Диктофон снова громко затрещал, и Нона яростно нажимала на кнопки, пока он не заткнулся. Тишина залила комнату, как холодная вода.

– Сколько мне тогда было? – выпалила она, не зная, что еще сказать.

– Два месяца. Иди умываться. Завтрак почти готов.

Два месяца, отстраненно подумала Нона. Младенчество, когда она ничего не могла делать и еле говорила. Это было так давно. Ей хотелось сказать, что она ничего не слышала, хотя она явно все слышала, но Камилла уже исчезла. В порыве отчаяния она стала крутить плеер, пытаясь найти местную радиостанцию, смутно надеясь, что будет еще одно выступление или хотя бы музыка. Пирра умудрялась находить станции, где еще играли музыку. Она учила Нону танцевать.

И кому Пирра теперь будет шутить шутки ниже пояса? Нона не знала. Внезапно ей стало грустно, и она ощутила ответственность за то, что рядом не было никого, чтобы послушать шутки Пирры.

В этом святом, возвышенном и весьма смятенном состоянии ума Нона оглядела себя и обнаружила, что она очень грязная. В порыве мужества она обтиралась мокрой губкой, пока не избавилась от грязи, запекшейся крови и пыли. Из-за ледяной воды ее кожа покраснела и покрылась пятнами. Она крикнула:

– Камилла, можно одолжить твою рубашку?

И с радостью услышала: «Конечно».

Она выбрала ту, что была немного великовата, зато приятно пахла Камиллой. Посмотрела в треснутое зеркало и решила, что прическа тоже сойдет. Косы немного растрепались, но все же выглядели прилично. Вооружившись таким образом, она вышла к завтраку.

– Садись, – сказала Камилла.

Нона села перед целым стаканом воды и миской с творогом с воткнутой внутрь ложкой. Жара уже становилась невыносимой. Крошечный холодильник жужжал так, будто был на последнем издыхании. Нона, очень желая быть хорошей, выпила всю воду и съела половину миски, подпитываемая самодовольством мученика, который так храбро себя ведет. Однако к тому времени, как она съела половину, ей стало совсем плохо, так что она положила ложку и сказала:

– Все.

И немного ужаснулась, потому что Камилла еле посмотрела на миску и кивнула.

Она хотела сказать: «Камилла, мне очень жаль, что я послушала твою секретную запись», но Кэм сидела перед ней и машинально совала в рот творог попеременно из двух мисок. Это было не похоже на человека, который будет ненавидеть Нону вечно, пусть даже в движениях ее рук и плеч было что-то странное и неловкое.

– Кэм, – сказала она, собирая остатки храбрости, – мы собираемся ждать Пирру дома?

– Нет, – сказала Камилла, – ее нет уже почти двадцать четыре часа. Я торчала тут все это время. Мне нужно посмотреть трансляцию и выяснить, где Пирра. Мы отправляемся на поиски.

– Ой! К ней на работу, на стройку? – Нона немного повеселела. – Думаешь, она просто задержалась и спала у кого-то на диване?

Камилла пресекла ее.

– Нет. Страж говорит, что сроки не бьются. Пирра вышла до часа, когда она должна была забрать тебя. Либо с ней что-то случилось, либо она куда-то свалила намеренно. Если намеренно, то ей пришлось решать очень быстро.

– Откуда ты знаешь?

– Оружие осталось здесь.

Даже Нона поняла, что это значит, что Пирра не собиралась уходить далеко. Пирра любила свое оружие. Затем Кэм сказала неожиданное:

– Мы отправляемся на космодром.

Нона испугалась.

– Кэм, на космодроме бардак, все так говорят, а ты сама говорила никогда туда не ходить, нас подстрелят раз двадцать.

Камилла сунула в рот последнюю ложку.

– Да, – согласилась она, – ты тоже идешь.

– Правда? Правда? Но я же никогда… Спасибо! Меня не застрелят! Кэм! Пожалуйста-пожалуйста, давай сначала зайдем в школу, я скажу, что пойду. Табаско и остальные остались совсем одни.

Увидев лицо Камиллы, она взмолилась:

– Я не уверена, что Ангел, ну, моя учительница, в безопасности, она вчера отвезла меня домой, она спасла мне жизнь, и я не могу уйти, не предупредив ее. Честное слово.

Она не ожидала, что Камилла будет колебаться. Она ожидала твердого нет. Но Камилла сказала:

– Хорошо. Страж хотел поблагодарить ее. Но, Нона…

Нона ждала.

– После этого ты, наверное, больше не пойдешь в школу и не увидишь друзей. Ты же понимаешь?

Нона расстроилась, но ожидала этого.

– Я знаю. Но я их люблю.

– Мы знаем, – сказала Камилла.

После этого Камилла пошла одеваться и прибираться в соседней комнате. Нона, сделав довольно много хорошего, решила сделать то, что ей никогда бы не позволили сделать в обычной жизни: она подошла к окну, тихо сдвинула жалюзи и уставилась прямо на большую синюю сферу, висящую в небе. Ей так редко приходилось смотреть на нее отсюда. Сфера висела над утренним горизонтом и вдруг издала низкий стон, призывный клич на грани слышимости. Еле заметный шепот без слов.

– Ты можешь мне помочь? – прошептала Нона. – Можешь что-нибудь сделать? Знаешь, где Пирра?

Но сфера только грустно мычала, как корова.

– Все в порядке, – прошептала Нона, – прости за вопрос. Только не делай ничего странного, ладно? У меня сейчас достаточно проблем.

Жалюзи опустились как раз к возвращению Камиллы, которая помогла Ноне влезть в куртку, натянуть рукава, шапку и маску и зашнуровать ботинки. Камилла надела темные очки, и они вышли в Здание, как самым обычным утром.

В Здании кипела жизнь, как будто никто не ложился спать. Из-за дверей доносились голоса, кто-то двигал тяжелые коробки – никакого детского плача, только разговоры, тихие и торопливые. Почему-то Камилла на этот раз воспользовалась лифтом. Когда Нона спросила почему, Камилла ответила:

– Экономь силы. Ты устала.

Лифт ехал на первый этаж так, как будто тоже испугался. На первом этаже обнаружилась людская цепь, передающая запечатанные коробки из какой-то кладовки на улицу. Еще один человек укладывал их в кузов грузовика. Никто не обратил на Нону с Камиллой ни малейшего внимания.

Дорога в школу без Пирры показалась долгой и одинокой, несмотря на огромное количество народу. В воздухе будто потрескивало электричество, весь город был словно напряжен и ждал громкого шума, словно смотрел, как собака играет с воздушным шариком, который вот-вот лопнет.

Очень много было ополченцев. Они все были одеты так же, как и вчера: полная броня, полнолицевые маски. Они ходили по двое и по трое, никогда поодиночке и никогда пешком, если можно было проехать на мотоцикле. Она услышала, как один из них сказал громко:

– Я просто делаю свою работу. Просто делаю свою работу.

Камилла обходила их по широкой дуге. Ноне стало жаль город: он не был ни в чем виноват. Он оставался таким же высоким, нелепым и неуклюжим, как всегда. Они шли долгим кружным путем, избегая споров, сразу же уходя от громких голосов и характерных движений плечами. К тому времени, как они дошли до школы, солнце почти взошло.

Положив руки на стекло и посмотрев между ними в фойе, Нона заметила движение. Она постучала, и ей открыл Чести, который торчал там с Кевином и Красавчиком Руби; она обрадовалась и захлопала в ладоши.

– Ты здесь! Ты пришел! Я думала, ты не придешь, – восторженно сказала Нона, обнимая Чести за плечи. – Чести, ты же говорил, что больше не придешь, что пойдешь работать.

– Мне же нужно кормиться, – сказал Чести, – я взрослый мужчина.

При виде Камиллы он покраснел и сказал:

– Нона, хватит, прекращай меня любить.

Но она уже обнимала Красавчика Руби, который поступил еще лучше:

– Ну и штучка, Нона, ты что, правда сбежала…

За его старания Чести и Нона ткнули его под ребра, так что он закончил во весь голос:

– В туалет!

И они все перешли на шепот.

– Она не знает! Не говори ей, – прошипела Нона.

– Молодец, парень, отлично сработано, – сказал Чести.

– Нечего надо мной издеваться, – буркнул Руби, – я просто хотел узнать, как дела у Ноны. Ее, между прочим, могли сгрести с дороги лопаткой. Я там был, и они просто жнут людей. Я типа видел чью-то руку.

– Фу, – сказал Кевин.

– Я ничего не видела, – прошептала Нона. Кевин был прямо тут, и ей хотелось его обнять, но в толпе это было невозможно, поэтому она наклонилась, и он спокойно взял ее за руку, а другой рукой дергал молнию на куртке вверх и вниз. Его рука оказалась такой липкой, как она и думала.

– Мы с Табаско убежали, нас не раздавили.

– Почему Табаско взяла не меня? – спросил обиженный Чести. – Я ее лейтенант, а ты даже по лестнице спуститься нормально не можешь.

Красавчик Руби заговорил торопливо:

– Ангел отвезла нас по домам. Она страшно разозлилась, когда Лапша пришла с запиской. Очень круто. Я думал, вы попадетесь. А где босс?

– Спала у Ангела, наверное.

Оба мальчика закричали, уже не заботясь о производимом шуме. Камилла, которая прислонилась к выщербленному столбу, никак не отреагировала. Было ужасно легко забыть, что Камилла рядом, если она сама этого хотела.

– Ангел сказала, что Табаско не должна оставаться одна, и она подвезла нас обеих на грузовике, у нее был водитель и все такое.

Услышав это, оба застонали от зависти.

– Наверное, у нее есть собственные экраны, – сказал Чести.

– Держу пари, что она живет в одном из тех далеких кварталов с воротами, – решил Руби, – нечестно. Твои должны были обеспечить укрытие.

– Ей не нужно укрытие, она уже почти взрослая, – возразил Чести.

– Но она такая стерва, что они могли забыть, – продолжил Руби, – этот ее сутенер меня пугает.

Нона возмущенно посмотрела поверх головы Руби, но Камилла смотрела сквозь щели в заколоченном окне с другой стороны стойки, очень далеко. Она заколебалась и сказала:

– Никому не говорите, но моя… Пирра не приходила домой со вчерашнего дня. Только никому.

Красавчик Руби мгновенно и очень доброжелательно сказала:

– Не скажу. Не волнуйся, Нона, сутенерство – это непростая работа, и тебе придется пройти через это. – Она повернулась к нему, и что-то в ее глазах и лице заставило его замолчать и закричать: – Шутка! Это была шутка. Боже мой, не злись на меня, прекрати.

– Мы собираемся пойти посмотреть, – прошептала она, успокоившись, – мы с Камиллой.

– Ты о трансляции? – проницательно спросил Чести. – Есть вероятность…

Он скорчил ужасную рожу, вывалив язык и закатив глаза глубоко в череп.

– Я так не думаю, – сказала Нона, пытаясь вернуть себе самообладание и не впасть в истерику. Истерика была близка. Она чувствовала себя очень хрупкой, как говорила Пирра после долгих вечеров. – Пирра очень умная и не пострадала бы.

Красавчик Руби обиженно спросил:

– Почему нормально спрашивать, не убили ли твою семью, но нельзя говорить, что кто-то сутенер?

– Это называется такт, чувак, – объяснил Чести, – тактичность.

– Какая в задницу тактичность? Серьезно. А ну объясни.

Глаза Ноны защипало, и она поспешно сменила тему:

– А где Утророжденный?

Они замолчали, и Нона поняла ответ. Чести сказал беззаботно:

– Эти его чертовы папаши наверняка уже вступили куда надо. – И засмеялся, как будто это была шутка. Но отсутствие Утророжденного удручало, и все это чувствовали. Казалось странным, что все они были здесь, даже Кевин, даже Чести, а вот Утророжденного не было.

Казалось, что они уже не вместе, они не банда. Воцарилась тишина, а потом в дверь снова постучали. Нона увидела, как Камилла вздрогнула на другом конце комнаты, и Чести бросился вперед. Это оказались Ангел, Лапша и Табаско.

– Чести, ты, кажется, первый раз пришел вовремя, – заметила Ангел, увидела Камиллу и после секундного колебания протянула ей маленькую твердую руку и сказала голосом, каким разговаривают друг с другом взрослые:

– Маниакальная фаза, так?

– Зона боевых действий. Я хотела тебя поблагодарить.

Ангел не приняла пас.

– Ерунда, я ничего не делала, просто подвезла коллегу. Вечер вчера выдался необычный. Поднимайся наверх, поговорим после того, как я устрою детей. Кажется, это последнее – и единственное, – что я могу сделать. Не думаю, что мы сможем долго работать. Другая учительница уже прислала мне сообщение. По ее мнению, мы не должны проводить уроки, пока все не уйдут с улиц. Кто знает, когда уроки возобновятся? Давайте наверх, вы все, – поторопила она, прежде чем Кэм успела отказаться. Поднимаясь по лестнице, она добавила: – Видела вчера твою партнершу.

Кэм ошеломленно затихла.

Все толпой поднялись наверх в гардероб, сложили свои вещи, как обычно, и вошли в темный тихий класс. Ангел включила свет, и они расселись по своим партам, разбросанным по всему классу, потому что милая учительница всегда говорила, что она ни в коем случае не позволит им сидеть вместе. Нона устроилась за своим столом помощницы учителя сзади и удивилась, когда автоматически действующая Камилла кротко села за неиспользуемый стол в заднем ряду – один из больших столов, за которыми сидели старшие девочки. Колени ей все равно пришлось задрать. Лапша направилась к лежанке под доской, где устраивалась всегда.

– Все в порядке? – спросила Ангел. – А ваши семьи?

Раздался слабый хор согласия, но затем вмешался Красавчик Руби:

– Сладкая говорит, что раз зомби вернулись, нас больше не могут зарезать на улице, так что нужно делать то, что они скажут.

Ангел подняла обе брови.

– С каких это пор ты зовешь маму по имени?

Красавчик немного покраснел.

– Я больше не буду называть ее мамой, она перешла на их сторону.

– Она слабая. – Табаско заговорила впервые.

Ангел испытующе посмотрела на Табаско. Ноне показалось, что что-то между ними изменилось, что они не такие, как вчера. Все усложнилось, теперь Табаско была не просто их лидером и защитником Ангела. Может быть, Табаско попала в беду. Но Ангел не выглядела рассерженной, она просто смотрела на нее внимательнее, с большим интересом. Она сказала:

– Ну, быть сильным – это дар, и когда тебе приходится быть сильным за кого-то, кроме себя, это становится очень сложным. Я не знаю, как это объяснить хорошими словами, – добавила она извиняющимся тоном, – и не хочу зачитывать тебе акт о массовых беспорядках. Наплевать на то, что говорят люди… надо смотреть, что они делают. Люди говорят что угодно, потому что открыть рот очень просто. Только поступки показывают, кто люди на самом деле.