Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 341 страниц)

Лежа вот так вот, сблизив лица, Нона испытывала приятное ощущение, что они с Табаско пересекли еще одну границу. Как тогда, когда ей предложили присоединиться к банде или когда она сказала Табаско, что любит этот город. Было до боли сладко лежать и шептаться – даже если они говорили полуправду или правду-но-немедленно-заткнись, и так тихо, чтобы Кевин и учителя не услышали. Это было так приятно, что Нона протянула руку и не задумываясь коснулась руки Табаско, забыв о приказе Камиллы никого не трогать. Табаско не возражала. Она накрыла своей рукой пальцы Ноны, и Нона пришла в восторг.

– Ты хорошая, – сказала Табаско, – я бы хотела, чтобы ты была моей сестрой.

Чаша радости Ноны переполнилась.

– Если хочешь, я буду тебе сестрой.

– У меня никогда не было сестер, только братья.

– Младше или старше?

– Старше.

– Они были хорошими?

– Ага.

– А как они умерли? – спросила Нона.

Табаско задумалась.

– Не знаю, – сказала она наконец, – они устанавливали турели. Один из миньонов прорвался с мечом. Они без ума от мечей. Дичь. Я тоже тренируюсь. Не испугаюсь, как братья. Но мы не смогли подобраться ближе. Я подумала, что это могут быть пугала. – Увидев, что Нона не понимает, она пояснила: – Куклы. Приманки. Они похожи на обычные сидящие или лежащие тела. Но когда ты подходишь слишком близко, они взрываются. Кости и все такое.

Нона пошевелила одной ногой, потом другой. Пальцы ног ужасно затекли, но ей нравилось ощущение, когда они оживали, внезапное чувство облегчения.

– А потом что случилось?

– С нашей базой? Мы сдались. Белый флаг. Впустили их. Мой двоюродный брат погрузил все удобрения, которые у нас были, в грузовик. Загнал его в их отряд. Они не понимают технологии. Не верь тому, что они говорят. Двигатели и все такое. Убил целую кучу, когда они взорвались. Миньоны, волшебники – все. – После паузы она добавила: – Сам тоже взорвался.

– Хорошо бы никто не умирал, – сказала Нона.

На этот раз не поняла Табаско.

– Но это нормально. Я выстрелю в первого некроманта, которого увижу.

У Ноны задрожали ноги, до кончиков пальцев. Табаско погладила ее по руке и деловито сказала:

– Ты простудилась под кондиционером.

– Нет, – ответила Нона и впервые призналась в этом кому-либо или, по крайней мере, кому-либо, кроме себя самой. В ней распахнулся глубокий колодец нужды и ужаса, и, не успев вынырнуть из него и даже не желая этого, она это сделала.

Она поведала Табаско Тайну.

Табаско задумалась. Посмотрела на Нону и снова задумалась:

– В городе есть клиника. Ангел там работает. Не всегда. Несколько вечеров.

Нона тихонько хлопнула в ладоши от восторга. Пирра всегда говорила, что это ее самая отвратительная привычка.

– Вот откуда ты знаешь, что она врач, – сказала она, – вот почему она помогла Чести.

– Ага. Я однажды ходила к ней, – ответила Табаско неохотно, как будто ей совсем не хотелось этим делиться. Потом она разогнулась и сказала: – В меня стреляли.

Это многое объясняло.

– В тебе застряла пуля?

– Нет. Промахнулись. Сломала ключицу, когда увернулась.

Не успела Нона сказать что-нибудь еще, как Табаско продолжила:

– Твоя проблема. Поговори с ней.

– Не поможет.

Табаско задумчиво шмыгнула носом.

– Есть рынок органов. Бывают и дешевые.

– Нет-нет. Не волнуйся, пожалуйста, Табаско. И не говори остальным мою Тайну, – встревоженно добавила Нона. – Ты буквально единственная в курсе. Если… если что-то случится, пусть это останется между нами, обещай. Обещай прямо сейчас.

– Окей. Обещаю.

– Окей.

Она была очень тронута, когда Табаско встала, вылезла из куртки и заставила ее накрыться поверх тонкого скользкого одеяла. Нона отказалась:

– Отдай Кевину. – И Табаско накрыла Кевина вместо нее.

Кевин не пошевелился, и на мгновение Нона испугалась, что Кевин умер, съев начинку пяти сэндвичей. Но Кевин засопел по-щенячьи и свернулся под одеялом и курткой, так что все оказалось в порядке. Нона ощутила умиротворение, когда Табаско вернулась и легла рядом. Она опустила веки и с досадой обнаружила, что они не поднимаются. Она героически держала глаза открытыми, даже помогая себе пальцами, пока Табаско не остановила ее.

– Спи, если хочешь. Я тут.

– Ты же никому не скажешь, Табаско?

– Нет. Я здесь, Нона. Я за тобой пригляжу.

– Я тебя люблю, Табаско.

Вымотанная Нона почувствовала, как Табаско касается ее ладони, очень легко и осторожно. Последним, что она услышала, засыпая, были слова Табаско:

– Не разводи сопли.

Но, кажется, она совсем не имела этого в виду.

Иоанн 8:1

Пепел никогда не вызывал у них тошноту долго, но иногда они отключались вместе. Всего на несколько секунд, не о чем говорить, но ему это не нравилось. Ему вообще не нравилось терять контроль. Он не любил терять сознание. Во сне она знала, что его не уговорить заснуть, если только она не стоит в дверях или, в крайнем случае, не гладит его пальцем между бровей, спускаясь к носу. Во сне она не боялась спать, но не знала, как это сделать. Ее тело оставалось для нее загадкой. Она не понимала, что оно значит и имеет в виду. Она могла внезапно рухнуть и заснуть, где упала, вырубившись от изнеможения, и проснуться там, где он ее положил, какую бы импровизированную постель ему ни пришлось выбрать, от старого матраса в пятнах до гамака, мягкого, как кожа младенца.

Им пришлось спуститься с холма с той стороны, где вода не поднималась, и вернуться по дороге к обветшалому бетонному зданию, которое он нашел. Весь день они перетаскивали вещи. Мясо. Ведра с водой. Мокрые одеяла, которые они повесили сушиться, чтобы было где спать. Понадобилось несколько ходок.

Они не удосужились разжечь огонь. Им было не очень холодно. Но было темно, потому что пепел продолжал падать, и он расставил на подоконниках ряд фонариков так, чтобы тонкие желтые лучи разлились по всей комнате. Они странно подсветили его лицо. Смуглая кожа стала синеватой, а белое кольцо вокруг черной радужки сделалось атласно-золотым.

Когда они устроились, он сказал:

– Мы заранее привлекли к себе внимание, потому что люди думали, что мы пытаемся получить работу в СМИ, делая крутые дипфейки. Они думали, что мы играем, или загадываем загадку, или, возможно, занимаемся брендингом. Брендинг в тот момент? В эпоху позднейшего капитализма? Куда вообще может завести потребление? Впрочем, их можно было понять. Реальным оно не выглядело.

Он сказал: «В результате никто не явился и не забрал нас в Зону 51. Да нас вообще почти никто даже не заметил. Мы были всего лишь одним гласом вопиющего в пустыне, и все вопияли куда громче. По крайней мере, у нас выходило оригинально. У нас была кучка любителей теорий заговоров, несколько скептиков и местные, которые считали, что мы шутим. М говорила, чтобы мы пригласили их посмотреть. Так мы и сделали. Записывали их. Сказали, что они могут делать любые тесты. Показали им все, сняли на камеру. Удалось справиться с пятью. Пятеро плюс мы, Улисс, Титания и все остальные трупы, которые я поднял. Мертвых было больше, чем живых».

Он сказал: «После этого двое зрителей ушли. Один ничего не сказал. Один испугался и сказал, что звонит копам. Только один поверил. Оказалось, что он из плоскоземельцев, которым не помешала даже станция на Марсе. Хороший парень. Выпили с ним пива перед уходом».

Он сказал: «Потом мы взлетели. Тема за темой на форуме за форумом. Люди желали доказательств. Люди спрашивали, что, черт возьми, это значит. Люди говорили о телескопе «ЛЮЦИФЕР» и утверждали, что мы пришельцы. Люди называли меня Антихристом, и это было дико. Люди писали длинные посты о разгадке моего фокуса. Фальшивка ли я? Настоящий ли я? Если я настоящий, что все это значит? Внезапно у наших дверей появились сотни людей. Они приходили караванами, спали в машинах или ставили палатки. Многие прилетели из-за границы».

Он сказал: «Некоторые хотели увидеть чудо. Кто-то хотел моей помощи. Типа “Ты волшебный властелин смерти, сделай что-то с моим телом”. Можно ли вылечить фибромиалгию? Как ни странно, я мог. Это меня удивило. Я мог удалить опухоль. Я мог вылечить дистрофию желтого пятна. С большими проблемами было проще, если речь не шла об ампутации или чем-то таком. Вырастить новую конечность у меня не получилось. Но я часами играл в Иисуса каждый день. Это было приятно. Самое приятное время в моей жизни».

Он сказал: «Но когда начинается вот это все “Иди, дитя мое, твоя коленная чашечка снова цела”, просителей становится очень много. Мне приходилось отказывать, потому что мне самому нужно было есть и спать, хотя мне не хотелось. М привела свою лучшую подругу, монахиню, и я приготовился услышать от нее про Антихриста, но она просто сказала что-то вроде: “Прекрати! Почитай Библию! В этом и была проблема Христа”.

Я сказал, типа, о чем ты, Иисус исцелял прокаженных, и все радовались, но монахиня М такая: “Издеваешься? Христос никогда не говорил нет, никогда не просил платы, привлек слишком много внимания и этим всех разозлил. Христос не работал по расписанию, – сказала она, – не повторяй этого”».

Он сказал: «Мы ограничили иисусьи дела одним часом в день, и мне всегда приходилось завтракать. Но к тому времени весь мир уже оказался у нашего порога».

Он добавил: «Мы знали, что это будет большой проблемой. Есть чувак с армией из более чем сорока ходячих трупов, которых он приобрел легально, но должен был похоронить некоторое время назад. Явно пришло время непростых переговоров. Он лечит рак, это здорово, но его охраняют два зомби в форме, это плохо. Когда где-то в заднице мира сидит волшебник, которого забанили почти на всех видеосайтах, и тысячи людей приезжают в страну из-за его ютьюб-канала, правительство не одобряет его как успешного представителя малого бизнеса. Правительство называет это сектой».

Он сказал: «Они приходили тысячами – паломники, и туристы, и скептики, и верующие, люди из ЦРУ, жаждущие славы, священники, придурки. И мы засели в этом здании, готовя гамбит на любой случай, представляли собой что-то среднее между бомжами и источником международного напряжения, и знали, что рано или поздно к нам ворвется отряд спецназа. Мы все ютились в трех комнатах, и нам было страшно. Монахиня оказалась гребаным благословением, она позволила нам немного вздохнуть. Она обратилась в Ватикан с вопросом о том, чудо ли это, ведь я крещеный. Я не стал упоминать, что оказался там только потому, что там наливали несовершеннолетним. Но она нас просто спасла. А потом А привел своего младшего брата, руководителя хедж-фонда. А-младший был совершенно бесполезный, но очень милый, и я не мог подвести А. Нам всем было страшно. Мы откусили больше, чем могли прожевать. Мы собирали тех, кого любили, и закрывали двери».

Он сказал: «И в этот момент правительство велело нам потихоньку выходить с поднятыми руками».

Он сказал: «Мы не хотели. Мы всегда говорили, что это мы им нужны, так пусть они сами приходят. Мы не разделяемся. Мы не исчезаем. Смелые слова. Но остановить их мог только я, понимаешь? У меня было двое ученых, инженер, монахиня, адвокат и банкир, полицейский и художник. Это не войско, это коп и шесть видов задротов. П, конечно, была крута, но связи в министерстве связями в министерстве, большая часть ее карьеры прошла за устройством полицейских безалкогольных дискотек для средней школы и разговорами с детьми о том, что наркотики – это плохо. Когда-то в Гамильтоне она выигрывала соревнования по стрельбе, но переговоры мы вели не с Джесси Джеймсом. А с Гамильтоном».

Он сказал: «Криолаборатория имела около ста метров в поперечнике, была сделана из бетона и стали и занимала два акра перепрофилированных сельскохозяйственных угодий. У меня на руках имелось сорок трупов, и многие были не в идеальном состоянии после предыдущих экспериментов. Еще у нас было много замороженных мозгов.

Я ничего не смог добиться от Улисса и Титании. Я сдался. А и М шутили черные шутки по поводу набора добровольцев в армию скелетов. А потом время закончилось – раньше, чем эти шутки стали серьезными предложениями.

П позвонила. Она предала полицию ради нас, рассказала, что спецназ примерно в получасе езды и что они серьезно вооружены. В тот день она выбрала нас, а не свою карьеру. Я очень ценил ее за это. Ей нравилось служить в полиции».

Он сказал: «Я знал, что мне было нужно. Мне нужно было отрезать это место. Замуровать его. Сделать что-нибудь впечатляющее, чтобы выиграть нам время. Чтобы они поняли, что нами нельзя управлять. Поэтому я поднял стены толщиной в три фута, из того, что теперь называют вечной костью, уходящие в землю на шесть футов. Г сделал все расчеты. Я не послушал его предостережений по поводу сантехники и поэтому пробил водопроводную трубу, но это оказалось худшим. Полиция приехала через полчаса и испробовала таран, промышленные резаки, все на свете. Они возились несколько часов, но даже ничего не поцарапали. Правда, я забыл отверстия для воздуха, и мне пришлось сделать часть костей проницаемой, но ладно, мы быстро это заметили, никто не задохнулся».

Он замолчал.

Через некоторое время она спросила:

– Ты сделал это из своих тел?

Он сказал: «Нет. Я решил, что не хочу трогать ни одно из тел, не только Титанию и Улисса. Они прошли через многое».

Именно в этот момент ему хватило совести немного смутиться.

Он сказал: «Я этим не горжусь. Но, типа, мы сидели на сельскохозяйственных угодьях. С кучей скота. Большая масса. На поле прямо через дорогу паслось более восьмидесяти голов, полем выше – стадо овец, а в буше лежали старые кости. Мне пришлось подойти к делу творчески. Нам пришлось запереть К в кухне, чтобы она могла свободно блевать в одиночестве, и не смотреть на это. К счастью, было темно, так что смотреть особо было не на что».

Он сказал: «Чисто не вышло. Мне пришлось разделить их на две кучи: мягкие ткани и кости, и было не очень красиво. Но это сработало. Трехфутовый щит из мяса, костей и сухожилий, закрывший два акра земли Грейтауна. Его было видно на GoogleEarth. Довольно красиво, если смотреть издалека. Розовенькое».

Он сказал: «А потом правительство предложило все-таки поговорить».

Он сказал: «Это сработало, и мы остались целы. И остальной мир узнал, потому что нельзя закрыть два акра щитом из коров и овец, чтобы это не попало в новости. Хотя думаю, что крупные планы они зацензурили. После этого к нам стали относиться серьезно. Кто-то хотел поговорить с нами, посмотреть, кто мы такие, кто-то не хотел говорить, потому что считал нас злом, а кто-то не хотел говорить, потому что мы выкрутили им руки. Конечно, я вылечил кучу больных раком, но я был ненормальным. К нам относились так, будто мы совершили страшное преступление».

После паузы он сказал: «Ну вообще я совершил страшное преступление. Я вывернул наизнанку несколько сотен животных и превратил их в огромную арт-инсталляцию, и я не подчинился требованиям копов, но у меня были смягчающие обстоятельства. Были. Я не виноват, что расправа с несколькими сотнями овец делает тебя плохим. Это были мясные породы. У меня вышло куда быстрее, чем на скотобойне. Но сложно себе представить что-то вроде “Ну давайте все послушаем чувака, который волшебством мучает овец. У него точно есть хорошие идеи!”».

Он сказал: «Мне было плевать, что они думают, я хотел внимания. Я хотел нарушить все соглашения о неразглашении. Я хотел рассказать о криоплане и о том, что его закрыли. Я хотел поговорить о тебе. О том, как мы собирались спасти мир, а потом деньги просто кончились. И теперь у нас была платформа, так что деньги могли как-то и вернуться. Но мы напугали слишком многих. У нас было слишком много врагов».

Он сказал: «Думаю, можно сказать… что мы на них бычили».

– Не могу поверить, что никто никогда не будет больше смеяться над моими шутками, – сказал он, когда она не засмеялась. – Просто не могу. Все кончилось, я остался один. Есть только я и ты, и больше никаких шуток.

– Я все еще люблю тебя, – сказала она.

– Вот это хорошая шутка.

И снова заплакал.

16

Нона резко проснулась за мгновение до того, как распахнулась дверь, как будто у нее было особое чутье на открывание дверей. Чести вбежал в класс, даже не сняв уличные ботинки и песочную куртку, и заорал:

– Они здесь! Идут! Прямо сейчас! Они ставят на площади старый экран и собираются показывать видео сегодня в половине шестого. Это они! Зомби! Они вернулись! Мать твою за ногу!

– Что за выражения, Чести, – сказал кто-то еще.

Нона протерла глаза и изо всех сил попыталась сесть; она собиралась сказать то же самое, но у нее вышло только «Варргарбл». Это оказался голос Ангела, которая сидела рядом с классной доской, положив ногу на ногу.

– Я не могу не ругаться, мэм, – возразил Чести, – вы не можете запретить мне ругаться на эту тему. У меня будет психологическая травма. И вообще, – добавил он в порыве вдохновения, – раз уж зомби вернулись, я больше не собираюсь ходить в школу. Начнется война. У меня будет занятие на полный день.

– Ходи хотя бы на уроки математики, – сухо сказала Ангел, – я видела, как ты умножаешь. Тебя обманут.

– Математика – пожалуй, если мне захочется, – согласился Чести и повернулся к коврикам: – Табаско, Табаско, что делать будем?

Табаско сидела на коврике, подтянув колени к груди и положив на них руки.

– Подожди, и увидишь.

Кевин, весь усыпанный крошками, тоже проснулся и протирал глаза.

– Война, Кевин! – завопил Чести. – Война начинается!

– Угу, – только и сказал Кевин и лег обратно, совершенно не думая о войне.

Отчаявшись добиться чьего-то одобрения, Чести сел на корточки рядом с Ноной и заорал:

– Нона, а ты как считаешь?

Нона, все еще толком ничего не слыша со сна, сморщила нос, чтобы не зевать. Во рту чувствовался вкус карандаша. Она спросила, ничего не понимая:

– Кто вернулся? Что будет на экране?

– Некроманты, дура, – сказал Чести.

Тут ему хватило совести взглянуть на Ангела, как будто он ожидал наказания, но Ангел только покачала головой и тихо сказала:

– Чести, постарайся не пугать Кевина и Нону.

– Ладно. – Чести немного смутился. – Не знаю. Ополчение собралось, все надели старую форму, считают что-то. Я вышел на площадь, и мне чуть не прострелили голову, честно. Все как-то нервничают из-за того, что в них стреляют. Какая-то старушка плакала, что нас всех выстроят в ряд и казнят. Ну меня они не получат.

Дверь снова распахнулась. Утророжденный и Красавчик Руби явно бежали по лестнице наперегонки. Они дышали тяжело, как собаки. Красавчик Руби наклонился и уперся руками в колени. Выглядел он так, как будто его сейчас вырвет.

Нона проснулась окончательно.

– Я выиграл, – заявил Утророжденный.

– Нет! Я еще на лестнице тебя обогнал, – возразил Руби. Они ссорились, пока Чести не сказал:

– Ребята, вы правда думаете, что время удачное?

– Мама говорит, что они настраивают экран, чтобы сообщить нам, куда нас переселят, – задыхаясь, выпалил Красавчик Руби.

– Они ничего не могут нам сказать, – возразил Утророжденный, – небо все еще синее. Они сойдут с ума. Они врут.

– Мама говорит, что это неважно, они все равно это сделают.

– Да что вообще знает твоя мама?

– По крайней мере, у меня есть мама, а не только кучка заплесневелых старых папаш!

– Не ссорьтесь, – попросила Нона, когда они схватили друг друга за шеи, пытаясь задушить, – это нечестно. Слишком много всего происходит, и я не хочу думать одновременно о вашей драке, площади и экране.

Мальчики отпустили друг друга, но очень неохотно. И в это мгновение колебания и капитуляции Ангел встала и сказала – тихо, но голос ее не допускал возражений:

– Сядьте на коврики. Вы все.

Для Ноны, которая уже сидела на коврике, это не составило труда, как и для Табаско и для Кевина. Утророжденный, Красавчик Руби и Чести плюхнулись на коврики один за другим. Кажется, никто из других детей так и не вернулся, только их банда. Нона этому в каком-то смысле обрадовалась: ей казалось, что малыши должны сидеть дома.

Ангел сказала:

– Я хочу, чтобы вы все пообещали… полагаюсь на вашу честность – что никто вечером не пойдет смотреть выступление. Если ваши родственники хотят пойти, хорошо. Но это не место для детей.

– А кто тут ребенок? – спросил Чести.

– Ты. Я уже видела раньше переговоры с Домами. Атмосфера там… раскаленная. Многие будут принимать решения не думая. И если кто-то из вас пострадает, скандал станет еще хуже. Я не хочу увидеть, как ваши тела пронесут по улицам. И ваши лица на фотографиях видеть не хочу.

Они все молчали. Ангел повторила:

– Пообещайте мне, дети, пожалуйста. Я знаю, что вы честные люди. Особенно ты, Чести.

Чести был тронут.

– Я такой. Я не пойду. Клянусь. Я бы мог кого-то убить, так что вы взяли меня за яйца.

– Пожалуйста, никогда больше не говори этого, – сказала Ангел.

– Я тоже не пойду, – сказал Красавчик Руби. Утророжденный добавил неохотно:

– Младший брат – отец захочет, чтобы я пошел. Иногда так бывает…

Чести скрутил ему кожу на руке так, что она покраснела, Утророжденный завыл и поправился:

– Не пойду. Прекрати.

– И я не пойду, – сказала Табаско.

Казалось, на этом все – Ангел не спросила Нону, – но Нона немного беспокоилась. Она сидела сзади, как самая старшая, и очень близко к Табаско, так что только она увидела, что Табаско скрестила пальцы.

– А зачем видеоэкран? – спросила Табаско.

– А ты как думаешь? Почему бы им просто не встать там и не заговорить в микрофон? – сказала Ангел.

Нона, которая много думала об этом, сразу же сказала:

– Они не хотят выстрелов! А в них кто-то будет стрелять.

– Молодец, – сказала Ангел.

Остальные шумно обрадовались за нее и принялись это демонстрировать. Они хлопали ее по спине и говорили: «Молодец, Нона», «Какая ты умная, Нона», и Нона немного погордилась, но потом почувствовала их снисходительность и сказала:

– Ну ладно. А кто будет говорить?

– Вы все узнаете. Куда торопиться? – сказала Ангел. – Из учителей осталась только я. Джоли ушла домой посмотреть, как там родители. Давайте отменим все уроки и поделаем что-нибудь интересное? Мне не хочется ничего научного. Давайте лучше достанем бумагу и краски и немного порисуем. Шторы поднимать не будем и пораньше включим свет.

Утророжденный сказал:

– Папы сказали, чтобы я сразу возвращался, или они за мной придут.

– Довольно неудобно, – согласилась Ангел, – не буду возражать твоим отцам, но пусть тогда за тобой зайдут. Мне не хочется сейчас отпускать тебя на улицу одного. Там будут тыкать в каждого и мерить температуру, чтобы убедиться, что ты не из Дома, даже если тебя раньше видели. Если хочешь, чтобы тебе в задницу воткнули иглу, иди.

Было так смешно слышать, как Ангел говорит «задница», что все растерялись, включая Нону. Даже Кевин захихикал, хотя обычно он вел себя очень серьезно. Табаско тоже улыбнулась, но немного отстраненно, как будто она думала о чем-то другом. Впрочем, она была достаточно любезна, чтобы пойти с Ноной за большими коричневыми листами бумаги для рисования и приятно пахнущими коробками с толстыми восковыми мелками и мелом. Ангел защелкала выключателями и сказала:

– Рисуйте свое любимое животное. Если надо, у меня есть книжка с картинками, куда можно посмотреть.

Оказалось, что все хотели рисовать только Лапшу. Лапша спала рядом с учительским столом на свободном коврике, так что Красавчик Руби, Утророжденный и даже Чести и Кевин сели рядом с ней и принялись рисовать мелом контур. Забавно было думать, что Чести тоже рисует Лапшу, хотя больше не собирается ходить в школу.

Это немного задело чувства Ноны, ей не хотелось думать, что кто-то бросает школу. Она села за парту, чувствуя свою значимость как помощницы учительницы, – она что-то немножко калякала на одном из коричневых листов, но не участвовала в рисовании полноценно. Табаско села за соседнюю парту, все еще глядя в окно.

Ангел закрыла все окна, но Нона подумала, что ей не стоило беспокоиться: снаружи стояла странная мертвая тишина. Даже машины не гудели. Нона набросала несколько вариантов животных – точнее, она думала, что животные должны выглядеть именно так, – и, удовлетворенная своей работой, отложила карандаш и огляделась. Класс выглядел почти нормально, разве что было куда тише, чем в любой другой день. Красавчик Руби обычно в одиночку шумел за десятерых детей, но сейчас все опустили головы и сосредоточились на искусстве. Она видела, что это напрягало Ангела. Всякий раз, когда Нона смотрела на учительницу, та казалась очень веселой, иногда говорила что-то вроде: «Всего шесть лап, Руби, ее выводили только с одной парой конечностей для передвижения по деревьям», но в уголках тонких, окруженных веснушками губ виднелись грустные морщинки, как будто хорошее поведение учеников было дурным признаком. Время от времени она засовывала большие пальцы под подтяжки и насвистывала пару нот, как уличный продавец. Ноне эти ноты веселыми вообще не казались.

В какой-то момент Чести вытянул руки, покрутил головой, похрустел пальцами и пошел к шторам, чтобы открыть их и посмотреть на улицу. Ангел так резко сказала:

– Веди себя разумно, Чести! – И он бросил занавеску так, как будто из-за нее стреляли.

Но было уже слишком поздно, он успел дернуть занавеску. Взгляд, которым его наградила Табаско, чуть не пронзил его насквозь. Он так смиренно вернулся к своей картинке, что в любой другой день Нона расхохоталась бы, но не сегодня.

Нона взглянула на часы, прищурилась изо всех сил и напряглась, но потом сдалась.

– Да, Нона? Знаешь, тебе не обязательно поднимать руку, – сказала Ангел. – Ты здесь работаешь.

– Сколько времени?

– Почти пять.

Камилла всегда приходила за ней до обеда, это значило, что она опоздала на четыре с лишним часа, а Камилла не опаздывала ни разу за всю жизнь Ноны. Должно быть, с ее лицом что-то произошло, потому что Ангел торопливо сказала:

– Нона, выведи, пожалуйста, Лапшу, она не гуляла с обеда, и это немножко нечестно. Бедняжка стареет, у нее почки.

– Я тоже пойду, – сказала Табаско.

– И я, – вмешался Чести.

– Сиди тут, двоих достаточно, – велела Табаско, и Чести не стал спорить.

Нона с удовольствием взяла поводок Лапши, а Лапша обрадовалась еще сильнее: она даже немного помахала хвостом. Она очень хорошо чувствовала эмоции. Нона думала, что они с Лапшой чем-то похожи, за исключением того, что, к сожалению, у нее не было никаких дополнительных конечностей. Нона с Табаско натянули куртки и застегнули рукава в раздевалке, Нона пристегнула поводок к ошейнику Лапши и повела ее вниз по прохладной и тихой черной лестнице. Спустившись на этаж, она сказала:

– Камилла не пришла за мной.

– Оставайся у меня, если не придет, – предложила Табаско.

Эта мысль здорово напугала Нону, которая никогда не спала отдельно от Камиллы.

Думая о ней, Нона ощущала тоску. Она надеялась, что Табаско скажет что-нибудь сочувственное или понимающее вроде: «Не бойся, я с тобой», но Табаско была немного похожа на Кэм. Если ты приходила к ней с проблемой, она начинала ее решать. Нона не знала, что сказать, поэтому выпалила:

– Ты скрестила пальцы, когда обещала Ангелу.

– Не хотела лгать. Мало ли что. Вдруг это станет ложью.

– Ты всегда слушаешься Ангела.

– Не-а. Я всегда держу данные ей обещания. На этот раз я ничего не обещала.

Нона подумала о Паламеде и сказала:

– Ты нарушаешь дух закона, даже если соблюдаешь букву.

– Чего?

– Это означает, что даже если технически ты не нарушаешь правила, на самом деле ты все равно их нарушаешь, в душе.

– И что?

Нона понятия не имела, что можно ответить на «и что?». К этому моменту они уже спустились, и Табаско внимательно разглядывала пыльный бетонный двор, куда Нона так часто водила Лапшу в туалет во время обеда, сквозь стеклянные двери, в которые так недавно ворвались Нона с Короной.

Красный свет все еще мигал над двойными дверями, а это означало, что они заперты. Нона в поисках способа отговорить Табаско сказала:

– Ты говорила, что Ангел приехала на грузовике с решеткой.

– Да. Никогда раньше не видела, чтобы она приезжала на машине. Пошли, все чисто.

Они открыли тяжелые двери, и из них ударила жара, как и всегда. Одежда сразу стала мокрой. Было уже позднее, чем привыкла Нона, но было не просто жарко – эта жара охватила все тело, даже под волосами, и Нона вздрогнула под курткой. Нона опустилась на колени, чтобы отстегнуть поводок, и Лапша с достоинством скрылась из виду, чтобы сделать свои дела за разбитой каменной плитой. Они молча смотрели на нее.

– Что же, значит, за Ангелом присматривают и нам не стоит волноваться? – сказала Нона через некоторое время.

Табаско не выглядела так уж уверенно.

– Ее водитель остановил машину, и оттуда кто-то вышел, когда Ангел уже ушла в школу, – сказала Табаско, – проверил дверные проемы. Оба здания напротив. И переулки. Профессионал.

Нона была очарована.

– Может, Ангел очень богатая и важная?

– Она уязвимая. Из-за нас. Мы должны обеспечить ее безопасность. Особенно сейчас.

– Из-за… войны?

– Из-за войны.

Лапша вернулась и принялась важно разгребать землю самыми задними лапами. Потом потянулась всем телом, так что средняя пара лап, предназначенная для деревьев, дотянулась до груди. И наконец, мило зевнула, чтобы показать, что она на все готова. Табаско и Нона некоторое время чесали ее под ошейником и у основания хвоста, а потом Нона снова пристегнула поводок. Когда они вернулись в холл, Нона заметила, что Табаско задержалась, глядя на улицу сквозь заляпанное стекло. Нона пошла по лестнице, но тут Табаско сказала:

– Подожди.

Нона ждала. Лапша тоже.

– Скоро начнется выступление, – сказала Табаско.

Даже если бы Нона не была Ноной, она все равно поняла бы, что значит упрямое движение плеч Табаско и напряженные руки. Она вся развернулась к улице, как будто ее туда тянуло.

– Но Ангел не будет знать, куда мы делись, – уклончиво сказала Нона.

– Напиши записку и отдай Лапше, она умная.

Нона пришла в восторг от самой идеи передать записку через Лапшу и пожалела, что им раньше не пришла в голову мысль оставлять сообщения для Ангела или кого-то еще, – но ей очень не нравилось, что такое открытие было сделано в этих обстоятельствах.

– Но я не умею писать, – возразила она.

– Я умею. Ну, достаточно для этого.

– Но, Табаско, Ангел перестанет нам доверять…

– Агенты и не должны тебе доверять, – возразила Табаско, и это прозвучало очень убедительно, очень по-взрослому, очень профессионально и очень похоже на Пирру. Нона так напугалась, что даже не спросила, откуда вдруг взялся агент.

– Я пойду одна, раз ты не хочешь.

– Я помощница учительницы. Моя работа – за тобой присматривать.

– Ну так и присматривай, если не боишься.

– Я ничего не боюсь, – солгала Нона, но настойчиво добавила: – Только смотри, чтобы я не пострадала.

Табаско только выразительно пожала плечами, мол, я и не собиралась, и Ноне захотелось найти слова, чтобы все ей объяснить, но все происходило слишком быстро.