Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 248 (всего у книги 341 страниц)

Занавеси от пола до потолка по краям комнаты тяжело колыхались. Скорее альков, чем темница.

– Как вам всем прекрасно известно, состязание только для женщин. Я горд, что держу слово и выполняю просьбы победительниц. Но не в том случае, когда моим гостеприимством злоупотребляют. – Гнев сделал голос Фана вкрадчивым. – Дурака из меня делать я никому не позволю.

Он потянулся к мечу, лежавшему на столе.

Кафтан Чжу был перехвачен не тяжелым золотым поясом, как обычно, а простой лентой. Она спланировала все в общих чертах, стараясь не задумываться о подробностях. В ее глазах это не слишком отличалось от того, чтобы убить или пытать невинного мальчика. Да, не хочется, ни малейшего удовольствия – но придется. И силы воли хватит. Мне на что угодно силы хватит, безжалостно подумала Чжу, и поэтому меня не победить.

Лента развязалась. Королевское одеяние упало к ее ногам, открыв то, что она намеренно оставила обнаженным под верхней одеждой.

– Я состязалась честно.

Фан замер с мечом в руке. Она не могла прочесть его выражение. Затем, когда Чжу уже подумала, что совершила ошибку, он взорвался ошеломленным хохотом:

– Вот почему ты такая козявка! Голосок еще писклявый… Я думал, тебе самое большее пятнадцать. Ну, это мне нравится гораздо больше.

Удивление сменилось глубоким интересом. Во взгляде пирата появился новый, незнакомый ей оттенок. Желание. Странное чувство, словно мир встал с ног на голову. Не отводя от нее глаз, Фан крикнул слугам, которые, наверное, торчали с той стороны занавесок:

– Не входить!

Чжу он сказал:

– Тебе не обязательно было скрывать лицо, хотя понятно, почему ты его стесняешься. Меня никогда не интересовали бесполезные красотки. Мне нравятся равные. – Он взглянул на Чжу с обостренным интересом. – У тебя тело женщины. Но ты владеешь Мандатом, ходишь, разговариваешь и дерешься, точно мужик. До какой степени ты женщина?

На миг Чжу увидела себя его глазами. Взгляд Фана словно вернул ее в собственное неказистое тело, поставил перед фактом: вот ее страшненькое лицо, смуглое, словно панцирь сверчка, вот тело с тощими бедрами, стройными мускулистыми ногами, маленькой грудью. До чего же неприятное ощущение.

Фан расстегнул и сбросил кафтан. Под ним ничего не было – как будто пират день-деньской ходил в полной готовности поближе познакомиться с любой из окружавших его женщин. Надменная ухмылка вернулась, но в глазах появился вызов. Чжу окинула взглядом его большое грузное тело. От роскошной жизни оно заплыло жиром, но крепкое бойцовское сложение все равно угадывалось. Он сидел, развалясь в кресле, широко расставив мощные ноги. Растущий интерес к ней был очевиден. В буквальном смысле.

Фан воспринимал Чжу определенным образом. Но она-то была совсем другая. Внезапно она стряхнула с себя морок его взгляда и снова стала собой. Никто меня не переделает, яростно подумала Чжу, ничто не изменит – ни внешность, ни одежда, ни поступки.

Она перешагнула сброшенную одежду. Жесткая золотая парча не растеклась по полу, а осталась лежать, как сброшенная шкурка цикады. Босые ноги Чжу зябко ступали по холодному камню. Еще одна капля в чашу ее страданий, которая кажется бездонной. Я сильная и вынесу что угодно.

– Не беспокойся, – заверила пирата Чжу. – Для тебя я вполне себе женщина.

* * *

На постоялый двор Чжу вернулась затемно. Триумф более чем перевесил незнакомое, объективно чуть неприятное, саднящее ощущение между ног. Фан рассмеялся, удивленно и дружелюбно, когда Чжу поднялась с кровати, где они (наконец-то) пришли к финалу, и он увидел пятно крови среди других, бесцветных пятен.

– Только не говори мне, что ты была девственницей!

Чжу не ответила.

– Так, значит, я позаимствую твой флот, – весело сказала она, набрасывая платье.

Фан невозмутимо развалился на смятых простынях. В искусстве дождя и облаков безграничная уверенность делала его великодушным. Скорее всего любовницам пирата было не на что жаловаться, хотя саму Чжу процесс не взволновал. Все равно что почистить зубы. Зато интересно: всегда можно что-то новое узнать о человеке во время физической близости, будь то поединок или соитие. Или – иглоукалывание.

– Ах, Чжу Юаньчжан. У тебя есть отличие – ночь с тобой обошлась мне крайне дорого. Но да, я человек чести. Бери мой флот.

– У тебя тоже есть отличие – ты единственный, кто трахал будущего императора, – парировала Чжу. – Когда я сяду на трон, приходи, проси чего хочешь. Я непременно исполню твое желание.

– Щедро, – сказал Фэн, которого это позабавило. – А если я захочу тебя трахнуть еще раз?

– Проси чего хочешь. Но сначала подумай, – Чжу, уже в золотом одеянии, ухмыльнулась ему с порога. – Я не настолько благородна, чтобы не сделать тебя евнухом потом. Вот это будет отличие так отличие: император – последний, кого ты трахал в жизни. Судить, стоило ли оно того, предоставляю тебе.

Вернувшись в свою комнату, Чжу приказала служанке принести миску теплой воды. Хотелось помыться. Все обернулось как нельзя лучше. Фан отдал ей корабли вместе с экипажем. Теперь они с Оюаном победят Чэня… А тем временем Мадам Чжан с Главным Советником измотают друг друга. Когда Чжу покончит с Чэнем и двинет армию на Даду, между ней и троном уже не останется препятствий. Она предвкушала миг будущей победы, который казался ей более реальным, чем настоящее.

Чжу задумалась и не заметила, как кто-то вошел. Подняла голову и удивилась – вместо служанки с водой на пороге стоял Оюан.

Его трясло. Это первое, что бросилось Чжу в глаза. Потом до нее дошло: да он в ярости. Таким она генерала еще не видела. Сжатые кулаки побелели от напряжения.

А, понятно. Чжу чуть не забыла о своем единоличном решении избавиться от командира Чу. Она виновато вспомнила, как только что шла через зал, полный женщин, которые теперь, когда состязания миновали, держались куда дружелюбней, но Юйчуня нигде не видела. Может, он закрылся в комнате, оттирает меч и думает о приказе Чжу? Юйчунь вырос на улице – жесткий, закаленный жизнью не менее, чем сама Чжу. Однако даже ему было непросто убить ничего не подозревающего члена отряда, пусть и шпиона.

Оюан в своем праве. Чжу не поставила его в известность. Но откуда такая бурная реакция? Ей всегда казалось, что генералу наплевать на подчиненных.

– Старший командир Чу – тот самый шпион, – объяснила она. – Это он посылал те зашифрованные послания. Не могла же я позволить ему выдать наши планы, особенно теперь, когда мы идем на Даду.

– Старший командир… – повторил Оюан так, словно не понимал смысла этих слов. Взгляд его обдавал Чжу яростным презрением.

Чжу похолодела, догадавшись: «Дело не в Чу».

Он бросил что-то ей в лицо. Чжу пригнулась. Смятая бумага упала на пол. Неважно, что там написано. Чжу уже поняла, что Оюан узнал ее тайну. Трудно поверить, но ничто другое не могло бы вызвать такой реакции.

Сипение Оюана уже и на человеческий голос не было похоже:

– Как же я не догадался…

Оюану и раньше случалось смотреть на Чжу с отвращением. Но, по крайней мере, тогда он признавал в ней личность. На сей раз отвращение Оюана раздевало ее и превращало в вещь. Так он смотрел на чужих людей.

Снаружи вопили чайки.

Оюан держался непривычно холодно.

– Глаза меня не обманывали, но я не хотел им верить. Я буквально заставил себя доверять тебе, хотя правда была у меня прямо под носом. Твой облик, твои манеры… Ты с такой готовностью унижалась перед мужчинами, прислуживала им, на колени становилась. Ты дала Фану Гочжэню? Дала же, не отрицай. – Горло у него было напряжено так, словно он с трудом выдавливал из себя слова. – Каким я был дураком, что поверил тебе. Настоящий мужчина лучше бы умер, чем так жить!

Оюан подошел вплотную, ближе они не были никогда. Однако эта близость не обещала ничего, кроме угрозы. Он рассматривал Чжу по частям, сравнивал, низводил ее до куска плоти. В свете нового знания он переосмысливал не только саму Чжу, но и все ее поступки. Все ее поступки по отношению к нему. Вот прямо сейчас в душе Оюана зарождается новое яростное желание: стереть тот факт, что она видела его обнаженным. Для него это, видимо, было самое непереносимое: что он доверился именно женщине. Одной из тех, кого презирал, ненавидел, на кого изо вех сил пытался не быть похожим.

– Как ты, наверное, смеялась, когда увидела меня в женской одежде! Приятно было опустить меня до своего уровня? Понравилось топтать мою гордость? Я унизился перед тобой. Я позволил тебе увидеть меня. Ты попросила меня отдать все, и я отдал, ибо поверил, что ты поможешь мне добиться цели. Поверил твоим словам – ах, как ты меня понимаешь, ах, как мы похожи, хотим одного и того же…

Было странно слышать, что в коридоре как ни в чем не бывало ходят люди. Из зала этажом ниже доносились звуки застолья. А здесь творилась катастрофа. Оюан, обезумев от боли, выкрикнул ей в лицо:

– Но ты совсем не как я!

Их родство было драгоценно, а он разбил его молотком, и это оказалось невообразимо больно. В мгновение ока Чжу из человека, которого Оюан уважал, превратилась в ничтожество, которое недостойно жить. Она задохнулась от обиды. Ни поступки, ни качества характера не значили ровным счетом ничего в сравнении с единственно непростительным фактом: она женщина.

Оюан был пленником собственной чудовищной реальности, и Чжу знала – ей до него не достучаться. Но она все же попыталась. Собственный голос показался ей странным.

– То, что ты узнал, не имеет ничего общего с тем, кто я есть. Со вчерашнего дня ничего во мне не изменилось, за одним исключением: теперь у меня есть все для победы. Фан Гочжэнь дал мне свои корабли! Нам надо держаться вместе, идти тем же курсом…

– Ничего общего с тем, кто ты есть? – прервал Оюан. – Ты утаила от меня главное: твое поражение с самого начала записано на Небесах! Не знаю, с какой стати ты вообразила, что завоюешь трон. – Глаза у него были дикие. – Ты не мужчина. Ты никогда не сможешь дать мне то, что я хочу. И никогда не могла. Император? Ты? – Он рассмеялся хрипло, недоверчиво. – Да ты просто еще одна шлюха.

В комнату вошла служанка с миской воды. Оюан обернулся резко, как хищный зверь, и Чжу поняла: будь он вооружен – зарубил бы девушку на месте. Служанка вскрикнула и уронила миску. Та разбилась вдребезги.

Оюан что-то прорычал и ринулся прочь, столкнувшись в дверях с запыхавшимся Юйчунем, который вбежал вслед за служанкой. Юноша проводил его глазами.

– Тут кричали…

Чжу трясло. Видимо, трясло все это время, словно дрожащая связующая нить наконец-то передала им свою дрожь, и они разбились от резонанса. Она открылась единственному человеку, который мог всецело ее понять. А он ударил в самое уязвимое, незащищенное место и ранил ее.

Они бы победили. Победили бы вместе. А теперь…

Так вот что чувствуешь, когда тебя предают.

Ей было трудно вдохнуть от боли. Но ведь она Чжу Юаньчжан. Она сильная и может вынести все.

Дрожащими руками она подобрала записку с мокрого пола, пока чернила не расплылись. Почерк был именно тот, который она ожидала увидеть. Среди них только один человек знал ее секрет и понимал, что их дружбу с Оюаном это разрушит раз и навсегда.

Чжу сказала Юйчуню:

– Забудь о нем. Найди мне Цзяо Ю.

Цзяо всегда принимал сторону победителя. Он и к ней примкнул по этой же причине. Чжу подумала в полном недоумении. Что изменилось? Цзяо сомневался в ней до Цинъюаня, но Чжу развеяла все сомнения. Добыла столь необходимый флот. Почему же инженер решил, что они с Оюаном проиграют?

Вдруг Чжу вспомнился тот невидимка. Она кинулась к своим пожитками, выдернула оттуда письмо шпиона и с упавшим сердцем уставилась на бессмысленные иероглифы. Цзяо сказал тогда, что не смог разгадать шифр…

Вернулся Юйчунь. Молодым ломким голосом признался:

– Цзяо Ю сбежал…

– Как и генерал Оюан, – оцепенело отозвалась Чжу. – Он направляется в Интянь за своей армией. У меня нет под рукой стражников, чтобы его остановить. Он пойдет на Даду без нас. А мы будем драться с Чэнем Юляном в одиночку.

Испуганное восклицание Юйчуня прошло мимо ее ушей. У них есть корабли Фана. Но и Юйчуню, и ей самой было прекрасно известно, каковы их шансы против Чэня теперь, когда Оюан их покинул.

Цзяо взломал шифр. А за ним скрывался тот самый невидимка, человек, которого Чжу не знала, не видела. Человек, на которого поставил Цзяо как на самого вероятного победителя в борьбе за трон.

16

Новые белые фонари, установленные специально для ночи Зимнего фестиваля, ярко озаряли туманные ледяные узоры на оконной бумаге в пиршественном зале Великого Хана. Министров рассадили за отдельные низенькие столики вдоль стен, поставили перед каждым чашу с подогретым вином. Баосян сидел среди них, и его одолевало мощное чувство, что все это не по-настоящему.

Зима началась бесснежно, а потом Ханбалык вдруг завалило сугробами. Столица вообще изменилась, хотя далеко не всем изменениям они были обязаны природе. Госпожа Ки приложила массу усилий, чтобы выжить сторонников Главного Советника из центральной армии. От последней остались рожки да ножки. Нехватка зерна и соли повлекла за собой массовый исход горожан. Каждый день Баосян, отправляясь верхом на службу, встречал новые и новые свидетельства перемен. Он распускал мир, ниточка за ниточкой. Но Дворцовый город был похож на фонарь: если сидеть безвылазно внутри, бесконечные перекрестные блики света не дадут разглядеть, что творится снаружи. Двор Великого Хана предавался пирам, не догадываясь, что крах близок.

– Министры!

От сухого осеннего воздуха щеки Великого Хана, и так вечно багровые, раскраснелись еще больше. Хан всем своим видом опровергал мнение, будто румянец – естественный признак жизнерадостной натуры.

– В награду за вашу долгую верную службу Великому Хану и Великой Юани я дарую вам по чаше с вином. Выпьем!

Многие ли министры действительно верны этому глупцу? Наверное, таких можно пересчитать по пальцам. Баосян поднял чашу вместе с остальными.

– Десять тысяч лет Великому Хану!

За столиком, ближайшим к трону, Третий Принц опустил чашу с надменной скукой. Но не поставил ее на стол немедленно. Интересно – Баосян так изучил Третьего Принца, что теперь может по дрогнувшей руке определить, о чем тот думал. Не швырнуть ли чашу на пол, вот о чем. Раз невозможно завоевать отцовскую благосклонность, пусть хотя бы порицают.

Третий Принц отставил чашу. Даже на такую мелочь ему не хватает духу. Но почему-то на сей раз Баосян не смог найти в себе обычного презрения к трусости Третьего Принца.

– Примите награду и приступайте к трапезе, – провозгласила Госпожа Ки, сидевшая рядом с Великим Ханом. Слуги внесли миски, где в сладком имбирном супе плавали мягкие белые пельмени с начинкой. Было очевидно, что смерть Главного Советника сделала Госпожу Ки императрицей во всем, кроме титула. Но это лишь дело времени. Скоро она убедит Великого Хана даровать ей титул. На это намекали весь ее облик и убранство. В лучах фонарей она искрилась, как подтаявшая сосулька.

Императрица без своей обычной помады выглядела бледно, безлико. Наверное, для нее было мукой ощущать, как власть – и титул – ускользают от нее, точно яичный белок между пальцами. К еде она не притронулась. По крайней мере, она имела право не есть. Баосян, у которого тоже не было аппетита, ел через силу, чтобы показать благодарность, как полагается. Он впился зубами в раскисший пельмень. Конечно же, брызнула начинка с кунжутным соусом.

Едва министры закончили трапезу, Императрица нетерпеливо встала, намереваясь уйти, – затем остановилась в смятении. И упала.

По залу пробежал шепот. В нем звучал скорее интерес, чем тревога. Даже Баосян, который предпочитал, чтобы трупы убирали другие, видел, что Императрица жива. Странно было бы как раз обратное. Время играло на руку Госпоже Ки, прямое покушение ничего не даст. Баосян быстро глянул на нее. Искренне удивленная, она явно что-то подсчитывала, не слишком стараясь это скрыть. Баосян мрачно усмехнулся. Значит, не только Госпожа Ки добилась внимания Великого Хана.

Придворный лекарь примчался как-то слишком быстро. Но представление устроил по всем правилам: с озабоченным видом послушал пульс Императрицы и озарился догадкой. Он метнулся к Великому Хану, шепнул тому что-то на ухо. Служанки Императрицы столпились вокруг нее, помогли подняться. Она встала, шатаясь, белая как стенка. И улыбнулась.

Министры ахнули, когда Великий Хан вскочил на ноги и воскликнул:

– Небеса благословили Императрицу!

Баосян не побежал вместе со всеми поздравлять Императора. Он наблюдал через весь зал за Третьим Принцем. Тот тоже остался сидеть. Баосяна царапнуло потрясенное выражение его лица. Он знал, каково это, когда сбываются худшие страхи. На миг он снова очутился там, на обрыве: отец лежит внизу, Эсень смотрит на него с неприкрытой ненавистью, будто обвиняет. Баосян тогда сначала даже не поверил, что брат всерьез. Несмотря на все, что между ними произошло, это казалось невозможным. Неужели Эсень решил, что он нарочно?

А Эсень именно так и решил. Когда Баосян понял, из мира словно исчезли все краски. Наверное, думал он, так люди умирают.

Из дальнего угла зала Третий Принц бросил беспомощный взгляд на свою мать. Но Госпожа Ки не утешила его ответным взглядом. Ее лицо было непроницаемо, как лед.

Когда Баосян протолкался к выходу, снаружи его ждал Сейхан. В ясных глазах блеснул интерес. Он сказал:

– Ведь может быть и девочка.

– Головой ручаешься?

Они зашли поглубже в императорскую гранатовую рощу, чтобы говорить без свидетелей. Снег шапочками лежал на лопнувших, потемневших и сморщенных фруктах. Зерна давно склевали птицы. Как же повезло Императрице. Произошло именно то, что могло ее спасти! Баосян не мог избавиться от привкуса черного кунжута во рту. Вроде сладко, но подташнивает.

– Я бы не поручился. И Госпожа Ки тоже. Она это так не оставит.

Обернувшись, они увидели, что из пиршественного зала кто-то вышел. На фоне темного сада драконы на его одеянии вспыхивали серебряным огнем, едва их касались лучи фонарей. Сейхан с Баосяном стояли в тени гранатов. Третий Принц скользнул по ним невидящим взглядом и зашагал прочь. У Баосяна стало тяжело на сердце. Он посмотрел вслед удаляющемуся Принцу. Драконы погасли – фонари остались позади. Баосян сказал слуге:

– Жди здесь.

Третий Принц не успел уйти далеко. Баосян нашел его в одной из сквозных пагод. Там, вдали от света и шума толпы, было холодно и тихо. Баосян поежился. Министерская мантия – так себе замена мехам. Свет молодого месяца отражался в заснеженных крышах. Вдалеке, у стен Императорского Города, посеребренные луной верхушки деревьев мерцали подобно прибою, набегающему на темный берег.

Третий Принц не любовался пейзажем. Он разглядывал свой правый кулак, покрасневший от холода, но казавшийся бескровным, как и все вокруг. Луна украла яркие краски.

– Знаешь, я до последнего верил, что трон может достаться мне.

Но он же не верил, подумал Баосян, и эта мысль обрушилась на него океанской волной. Если бы Третий Принц действительно поверил, у него появился бы Мандат. А он только надеялся. Сколько раз он стоял один, посреди сада или собственной комнаты, и раскрывал ладонь в надежде, что над ней вспыхнет пламя? Вероятно, он каждый раз говорил себе, что такому не бывать. И все равно надеялся на чудо, противореча сам себе.

Баосян в свое время разуверился, что они с Эсенем когда-нибудь найдут общий язык, но надеялся на это еще очень долго. Он понимал, как трудно оторваться от несбыточного будущего, которое кажется реальным лишь потому, что ты о нем мечтаешь. Иногда мечта должна сначала разбиться вдребезги, а ее осколки – просеяться сквозь упрямо сжатые пальцы.

– Ты видел, как он обрадовался? – Голос Третьего Принца надломился. – Все видели. Он ждет не дождется, кем бы заменить меня.

Баосян поймал его кулак, не дожидаясь, пока Принц разобьет костяшки о перила пагоды. Третий Принц вздрогнул и уставился на друга так, будто только что его заметил. Не отпуская дрожащих пальцев Принца, Баосян мягко сказал:

– Твоя мать с этим разберется. Поверь. Она все исправит.

– Исправит, – эхом повторил Третий Принц. – Да. Исправит. Так это теперь называется, да? Она исправила моих братьев, и их мать, и Главного Советника, и непременно исправит Императрицу. А знаешь, что она не может исправить? Меня.

Знакомые интонации. Отстраненное оцепенение человека, который тонет в собственных мыслях. Глубоко – руки не подашь.

– Из всех сыновей, которых Небо могло подарить моей матери, ей достался я! Она ненавидит меня. Ненавидит так же, как отец. Разница только в том, что ей я нужен. Если бы не это, я бы уже сам себя убил.

Баосяну вспомнилась забота, которую Госпожа Ки прятала за гладким каменным фасадом. Понятно, почему во дворце, где голову можно потерять в два счета, она предпочитала скрывать материнские чувства от ревнивого мужа или цепкого взгляда соперницы. Но ведь она прятала их и от того единственного человека, кому действительно была нужна. Может, в ее понимании это и есть любовь. Только откуда Третьему Принцу было о ней знать?

У Баосяна заныло сердце. Он не понял, кого ему жаль – себя или Третьего Принца.

– Аюширидара…

Он никогда прежде не называл Третьего Принца по имени. От удивления тот вышел из оцепенения. Имя позвало Принца обратно из темных глубин, где он тонул. Третий Принц, рожденный для дворцовой жизни, рожденный для исполнения своей роли, никогда не знал свободы. У Баосяна возникло чувство, что, назвав Принца по имени, он расколдовал его.

Собственный порыв сломил защиту Баосяна. Так мог бы поступить иной человек, тот, кем он был, пока тьма не поглотила его. Тот, кто, увидев чужую боль, не воспользуется этим машинально, чтобы ранить еще сильней, а скажет: «Я понимаю».

Над верхушками деревьев открылась Небесная Река. А в будущем никакой ясности не было. Как и повода для уверенности. Императрица никогда не родит сына с Мандатом. По той же причине не получит его и Третий Принц. Баосян увидел себя в будущем: вот он простирает руку, и черное пламя взмывает над ней, стирая луну и звезды, город с серебристыми стенами, малейшую искорку света – и так до тех пор, пока не останется лишь черная пустота.

Стерлась граница между ним и чернотой, которая когда-то была убежищем, а обернулась самым жутким чувством из всех когда-либо испытанных Баосяном. Точно солнце наоборот – черное. Каждый раз, когда Баосян пытался взглянуть на него, он не выдерживал и отворачивался, словно в тех забытых снах. Ясно было одно. Как только Баосян выпустит тьму на волю, она утопит не только мир, но и его самого.

* * *

– Значит, и вас уговорили поучаствовать в этом чудесном приключении, Министр! – сказала Госпожа Ки с яростью, предназначавшейся отнюдь не Баосяну. Они встретились на полпути между мужскими и женскими горячими источниками.

– Надеюсь, хоть вам здесь понравится.

Выезд императорской семьи на горячие источники, расположенные на холмах в двадцати ли от Ханбалыка, устроила Императрица, под предлогом, что ей надо поправить здоровье. Как-никак, она в положении. Теперь, когда Великий Хан к ней прислушивался и благоволил, она не стеснялась, пользуясь своей властью, тащить на источники других придворных – чтобы было перед кем похвастаться. Неудивительно, что Госпожа Ки в ярости.

Две недели постоянных унижений от Императрицы крайне плохо сказались на ней. Зонтик, который служанка держала над Госпожой Ки, отбрасывал розовый полусвет на ее мраморное точеное лицо, но оно все равно казалось серым и изнуренным. Наложница внезапно стала выглядеть на возраст женщины, которая дала жизнь одному недостойному принцу, и после этого ни разу за восемнадцать лет не забеременела. Да она же в отчаянии, понял Баосян.

– Понравится – не понравится… Неужели скромный чиновник мог отказаться от великодушного приглашения Третьего Принца? – Баосян улыбнулся самой вкрадчивой из своих улыбок. – Мне кажется, Третий Принц хотел бы научиться некоторым приемам рисования пейзажей, к чему у вашего слуги покорного есть некоторые способности. Чего бы он ни пожелал, я готов служить.

Под взглядом Госпожи Ки Баосяна охватил необъяснимый ужас. И желание, полностью противоречащее тому, зачем он сюда явился. Пускай она промолчит…

После долгой паузы Госпожа Ки вернулась к исходной теме.

– Эти источники пахнут просто кошмарно. Принесите нам чаю и мешочек с ароматными травами, буду держать под носом во время купания.

Когда все слуги, кроме девушки с зонтиком, ушли, Госпожа Ки спросила:

– А вы хотели бы предложить особые услуги, Министр?

– Может быть, одну… имеющую отношение к особой же проблеме, – ответил Баосян, покосившись на служанку.

– Ей можно доверять, – холодно произнесла Госпожа Ки. – Говорите открыто, но будьте кратки. Наложнице не пристало разговаривать с мужчиной, даже таким.

Миг странного ужаса миновал. Хотя была уже середина зимы, в садах Великого Хана повсюду красовались сливовые ветви. Их срезали, подождали, пока они расцветут в тепле у жаровен, и расставили повсюду, якобы в естественном порядке, чтобы создать иллюзию весеннего цветения. Видимо, тем, кто служит Великой Юани, даже после смерти нельзя обрести покой. Баосян сказал:

– Если ничего не предпринять, Императрица родит наследника на замену Третьему Принцу. Ни вы, ни я этого не желаем. Позвольте предложить вам содействие. Мне проще выбираться во внешний город. За мной не следят так, как за вами.

Он поставил на доверие, которое уже успел завоевать. Помолчав, Госпожа Ки хладнокровно ответила:

– Если случится так, что Императрица не сможет выносить ребенка, это должно выглядеть естественно. Любое подозрение падет на меня.

Письмо, которого он ждал, прибыло утром. Баосян холодно сказал:

– У меня есть средства. Никто не узнает.

– Включая Третьего Принца, – уточнила Госпожа Ки. Она отвернулась, но Баосян заметил, как по лицу легкой рябью прошло истинное чувство. Камень на миг смягчился.

– Берегите его, Министр.

* * *

Все пошло не так. Произошло ужасное. С глазами тоже творилось что-то странное, Баосян ничего не видит.

Он понял, что проснулся. Вдох застрял в глотке. В спальне Третьего Принца было темно. Вот почему ничего не видно. Он лежал лицом к спине спящего Принца, но чутко прислушивался к тому, кто стоит позади. А там стоял Эсень.

Ничто конкретное на это не указывало. Однако чувство было слишком хорошо знакомо Баосяну. Так он реагировал только на Эсеня. Эмоции, копившиеся всю жизнь, слились в единый, уникальный отклик. Баосян узнавал брата подсознательно. Просто узнавал, и все.

Присутствие Эсеня ощущалось остро – он, наверное, подошел вплотную и стоит у самой кровати, может коснуться голого плеча Баосяна поверх одеяла.

Холодные волны ужаса окатывали его. В спальне было настолько тихо, что он слышал шорох, с которым волоски на теле цепляются за простыни.

Пора было идти. Дела ждут. Но так не хотелось выползать из теплой постели. Баосяна вдруг кольнуло одиночество. Разум Третьего Принца блуждал в далеких краях, куда Баосян не мог за ним последовать. Он остался один в темноте. Ну не совсем один – с призраком.

Однако Третьего Принца можно вернуть издалека. Позвать по имени и вернуть. Третий Принц откроет глаза и снова будет здесь. Чего проще-то.

Баосян стоял на развилке. Он мог пойти дальше, а мог выбрать другой путь. Остановиться. Еще не поздно.

Впрочем, когда знакомая братская ненависть обрушилась на него, Баосян ощутил, как внутри поднимается тьма. Пароль-отклик, который нельзя сменить. Этот злой прилив вынес его сюда – и дальше понесет, до самого конца – однако, отдаваясь воле волн, он одновременно замирал от ужаса и отчуждения. Баосян узнавал эту тьму, но никогда не мог дать ей имя.

Он рывком вскочил с кровати, дрожа от злости на брата. Неважно, что первый эйфорический прилив гнева давно миновал. Тьма плескалась внутри, он позволил поглотить себя целиком и жизни без этой тьмы уже не представлял. Без нее Баосян ничто.

Во сне он всегда отворачивался от страшного. Но наяву, в ожившем кошмаре собственной жизни, Баосян неустанно искал глазами невидимый призрак.

Тот поджидал у ворот резиденции Третьего Принца. Баосян скакал верхом и чуял, что призрак нагоняет, летит за ним по пятам в пелене снегопада. Пожелай Эсень, он бы показался брату, выступив из-за незримого барьера. Баосяну страстно хотелось увидеть Эсеня. Будь его воля, он бы вызвал брата оттуда, из-за недостижимой черты. Баосян с яростью подумал, что заставит Эсеня показаться и стать свидетелем гибели Юани – властью, данной ему Небесами.

По министерскому пропуску он выехал за пределы Императорского Города, затем – за внешние стены Ханбалыка, где начинались предместья. Роскошные усадьбы потянулись перед ним островками теплого света во тьме. Баосян отыскал безымянную усадьбу, и дверь отворилась на стук.

Внутри ожидала она. Приветливая улыбка и все то же фарфоровое совершенство, которое запомнилось Баосяну в прошлую их встречу.

Он сказал на ее родном южном наречии:

– Приветствую дражайшую супругу.

* * *

Красота Мадам Чжан всегда существовала отдельно от внешности. Иллюзию совершенства создавал самоконтроль. Она играла роль красавицы и, хотя с момента их последней встречи прошли годы, все еще казалась привлекательной. Щеки слегка оплыли, и белизной кожи она была обязана скорее пудре, чем природе. Но запястья сверкали, как снег, в шитых золотом рукавах, и шея казалась гибким стебельком цветка. Она стояла неподвижно, вся в дрожащих бликах света от фонарей, мерцающих на подвесках в прическе, на покрытой перламутровой пылью коже. Одинокий локон волос спускался вдоль стройной шеи, словно выпущенный из прически любящей рукой.

Это был спектакль для мужчины, который любит женщин. При обычных условиях в Баосяне зажегся бы ответный огонек, невольное осознание возможности, пусть ее и не обязательно воплощать в реальность. Но тут он ощутил отстраненность на грани отвращения. Спектакль был рассчитан на прежнего Баосяна, который не владел Мандатом, не спал с мужчиной и мог ощущать что-то еще, кроме черного ужаса. Как будто его привязали к собственному трупу, лицом к лицу. Абсурд.

Мадам Чжан промурлыкала:

– Не должна ли эта женщина побеспокоиться о здоровье своего супруга? Он так похудел.

Баосян взял протянутую руку и сжал крепко, на грани жестокости:

– Не стоит.

На ее лице не отразилось ни боли, ни понимания. Словно она ничего не почувствовала.

– Нет? Я слыхала, вы недавно убедили мир в обратном, но я помню вас юношей с обычными мужскими интересами. Почему бы нам не доставить друг другу радость? Ведь мы женаты.

Судя по выражению лица, ей хотелось, чтобы он взял ее прямо здесь, на скромном казенном ложе, под неусыпными взглядами ее слуг. Но было что-то пугающее в том, как она держалась в его объятиях – ни мягкости, ни податливости, ни обычного человеческого тепла. Нет, ничего ей на самом деле не хотелось. У Баосяна по спине поползли мурашки. Это ведь он виноват. Он пробудил ревность в ее муже, стал причиной смерти ее возлюбленного. Он лишил ее всякой надежды и власти. Даже если Мадам Чжан думала, что обратилась к нему по собственному выбору, свободы в этом выборе было не больше, чем у воды, текущей вниз с холма привычным руслом.