Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 253 (всего у книги 341 страниц)

Господин Ван непринужденно произнес:

– Генерал Оюан.

С нарастающим смятением Оюан понял, что обращаются не к нему.

Господин Ван продолжал:

– Судя по всему, слухи о том, что за вас надо отомстить, сильно преувеличены. Я слышал, вы вовсе не приняли геройскую кончину, а упали на колени и умоляли Великого Хана пощадить вас. Он согласился, заточив в темницу. Какая ирония! Ваш сын проделал весь этот путь, чтобы отомстить за вас. Ради этого он совершил такое предательство, словами не описать! Даже Великого Хана прикончил. А вы все это время были живы.

Каждое слово – напоказ. Он обращался не к старику, не к Оюану, а к зрителю, невидимому им.

– Ну, вы не зря мучились. Еще успеете завести новую семью, чтобы род не прервался. Идите с миром.

Оюан с трудом понимал, что происходит. Творилось немыслимое. Мир вдруг снова затопила боль. Собственный голос показался ему чужим:

– Отец…

Сломленный старик поднял голову движением, в котором еще осталось немного генеральской надменности. Взглянул на Оюана, словно не узнав. То был взгляд, полный смущения, отвращения, презрения. Так смотрят на раба или вещь.

– Ты…

Секунду он боролся с собой, словно разучился говорить. Потом отстраненно бросил через плечо, уже удаляясь:

– Ты мне не сын.

Оюан смотрел ему вслед. Его вдруг прошиб такой озноб, что зубы застучали. Я все сделал ради тебя. Вся предыдущая боль не шла ни в какое сравнение с тем, что он испытывал теперь. Ему было холодно, но он сгорал заживо. Я все это сделал зря. Я не отомстил. Я убил…

Я же убил…

Мир кружился и кружился. Оюану не за что было ухватиться. Все рассыпалось.

Откуда-то издалека Господин Ван поинтересовался:

– Ну так что, генерал, стоило оно того? Стоило жизни моего брата?

Оюану не хватало воздуха, он задыхался.

– У тебя было все, ради чего стоит жить, а ты никак не мог в это поверить. Он любил тебя, причем взаимно. А ты зачем-то вцепился в это свое якобы предназначение. Убил Эсеня, хотя его смерть ничего ровным счетом не меняла. Не судьбой ты проклят, Генерал. Ты сам себя проклял. Как ты презирал мою трусость! Между тем из нас двоих именно ты побоялся быть собой и взять свое.

Господин Ван говорил лихорадочно, словно мучить Оюана было ему в радость. Он добрался до самой сердцевины, до сути, и бил туда.

– Ну что ж, Генерал. Может, в следующей жизни, или через одну, или спустя тысячу лет вы встретитесь снова, и мир будет иным. Может, в следующий раз вам хватит храбрости.

Сзади кто-то подошел, и Оюан понял, что сейчас его убьют. Ничего нельзя изменить, отменить, оправдать. Остался только его поступок, который никогда не имел никакого смысла.

Он сгорал и знал, что эта бесконечная, безадресная боль не утихнет никогда, даже после смерти, даже через тысячу мучительных лет.

«Эсень, – подумал он. – Жди меня».

* * *

Наверное, Гэн все силы вложил в удар, чтобы пробить доспехи Оюана с обеих сторон. Знаменитый зеркальный панцирь генерала раскрылся стальным цветком. Двенадцать искореженных лепестков окрасились багровым. Меч медленно выходил из груди. Оюан застонал.

Баосян услышал его стон и отстраненно подумал, что все кончено. Кроме Великой Юани, Эсень любил только Оюана. А это момент его уничтожения. Больше, чем просто смерть, о которой Оюан мечтал. Вытащив из темницы отца Оюана, Баосян лишил его действия всяких оправданий, обессмыслил жалкую жизнь генерала и уничтожил его.

Оюан не смотрел на клинок, торчащий из груди. Он часто убивал сам, знал, как это выглядит. На его лице не читалось ничего, кроме опустошения. Баосян внезапно разозлился. Какое право Оюан имеет горевать? У него было все на свете, все, чего Баосян был лишен, а он не ценил, что имел. Отбросил ради чести, ради самообмана. От ярости Баосян задышал часто, будто хищник, готовый вцепиться в добычу. Оюану больно умирать? Хорошо. Пусть станет еще больней.

А ты смотри.

Оюан не сводил глаз с лица Баосяна. Выражение опустошения постепенно сменялось иным, более глубоким и странным, отчего Баосяна мороз по коже продрал. В этих глазах было нечто звериное, чуждое и непознаваемое. Смерть плавно и необратимо расчеловечивала Оюана. Ненавистное лицо с надменными, по-женски тонкими бровями и подбородком, исказилось беззвучным воплем агонии.

В голове Баосяна набирал силу пронзительный крик, – пока не слился в одно целое с сияющим, окровавленным клинком, выходящим из груди Оюана.

Смотри, брат мой!

Баосян не заметил, как одолел последние несколько шагов, разделявшие их. Остановился, лишь налетев грудью на кончик меча. На миг ему захотелось надавить сильней, получить физическое подтверждение своей чудовищной, невыносимой боли. Боли, которую он наконец смог вернуть тому, кто ее причинил.

Тебе больно видеть, как он страдает? Больно же?

С языка сорвалось обвинение:

– Он любил тебя.

До него донеслось мимолетное эхо детского плача. Ребенок карабкается вслед за объектом своего обожания. В другой раз буду стараться лучше. Пожалуйста, не бросай меня. Его передернуло от этого воспоминания. Ненависть к себе была острее боли. Она поглотила его целиком.

Взгляд Оюана на миг снова стал осмысленным – сознание боролось с подступающей тьмой. В нем мелькнуло не сочувствие, но понимание, последняя – посреди ненависти, зависти, ревности – вспышка их родства, проистекающего из любви к одному и тому же человеку. Задыхаясь за себя и за Оюана, которому больше не вдохнуть, Баосян с ужасом ощутил, что все действительно кончено. Оюан был единственным человеком на свете, познавшим любовь Эсеня. Это знание умрет вместе с ним. Рассыплется прахом и никогда не вернется.

Гэн с металлическим скрежетом вытащил меч. Баосян дернулся. На миг мир сузился до него и Оюана. Гэн вмешался, влез между ними и разбил хрупкое понимание, расстаться с которым Баосян был еще не готов.

Оюан стоял, покачиваясь. Он был мал, меньше, чем казался раньше. Баосян смог бы поднять его на руки вместе с доспехами. Но связь между ними прервалась, и теперь Оюан стал просто еще одним осколком мира, рассыпающегося на части под тяжестью желаний Баосяна.

Оюан упал, и Баосян его не подхватил.

Он рухнул навзничь, как разбитая кукла, обратив окровавленное, мрачное, прекрасное лицо к высокому потолку. На секунду слезы в его глазах засияли так, словно он был еще жив. Чудовищная гримаса боли исчезла. Последний отпечаток чувства на его лице – след в пыли, которую вот-вот разнесет ветер, – выражал горе, которому нет равных в мире.

Баосян понял, что все еще сжимает сломанный меч генерала. Вмятинки от пальцев на кожаной рукояти не совпадали – руки у Оюана были меньше. С самого детства Баосян мечтал находиться рядом с братом, но его место без единого усилия занял Оюан. На Баосяна евнух смотрел с тем же неодобрением, что и Эсень. Ну а выросший Оюан обладал всем, чего недоставало самому Баосяну.

Но теперь, когда исчезли яростный воинский дух Оюана и его бесчеловечная способность к насилию, уже ничто не противоречило реальности – осталось хрупкое, истерзанное, искалеченное тело, медленно тонущее в луже тьмы, растекающейся вокруг.

* * *

– Оставьте меня.

Дверь затворилась, и зал вместе с телами погибших погрузился во мрак. Белые лепестки со срезанных ветвей порхали как призраки, подхваченные сквозняком, и опускались на пол, отражаясь в серебристых стенах. Высоко над головой мерцал серебряный свод. Точно звездное небо, смутный блеск сквозь надвигающуюся бурю.

Этого момента Баосян ждал, предвкушая, как расквитается за все свои страдания, – и наконец наступит облегчение.

Зал с исполинскими колоннами, обвитыми резными драконами, был пуст и одновременно полон – в нем мерцали призраки. Поднимаясь по ступенькам к трону, Баосян знал, что один из мертвецов наблюдает за ним. Эсень здесь, отделенный от него не более чем тенью – тончайшей преградой меж двух миров – и его можно призвать. Заставить показаться.

Власть призывать духов сродни власти убивать собственными руками, подумалось Баосяну. Близкая жестокая связь. До того как Баосян обрел Мандат, ему было не под силу кроить мир как вздумается. Он не смог бы вызвать дух Эсеня. Теперь у него такая власть появилась. Тьма искушала. Разрушительная мощь нарастала в нем, пока он, дрожа, стоял перед троном. Запятнанные кровью тронные драконы едва мерцали во мраке.

Баосян уселся на трон. Его буквально распирало болезненное яростное ликование. Трясло как в лихорадке.

Он оправдал всеобщие ожидания: стал тем, чего они боялись, что ненавидели, чего сторонились, с чем боролись. Баосян каждым своим вздохом и делом позорил предков, а теперь он – центр мира. Баосян стал Сыном Неба – но не тем солнцем, что приносит жизнь. Он был солнцем, сокрытым затмением, сосущим свет и жизнь мироздания. Луной, пожирающей солнце. Это его стремительно надвигающаяся тень выпила силы из мира. Он – Великий Хан с порченой кровью. Великий Хан, который ползал на коленях, унижался, отдавался, подвергался побоям; Великий Хан слабости, трусости, предательства, жестокости, позора и страха. Все доброе, благородное, достойное умерло в нем.

Тьма поглощала его. Она выпила весь свет, и тень пала на окровавленные тела у ног Баосяна – Великого Хана, стражей, Оюана. Во тьме было пусто. Он остался один.

Предвкушение достигло апогея, слаще и больнее, чем можно вообразить. От этого ощущения голова шла кругом. Казалось, он видит себя издалека, со стороны.

– Эсень! Я знаю, что ты здесь. Приди, полюбуйся на меня. Достоин я твоей ненависти? Превзошел твои ожидания?

Его радость основывалась на чистой жажде гармонии: вот сейчас боль Эсеня сравняется с его болью, наступит некое великое космическое равновесие, а с ним – свобода.

– Эсень! – снова позвал он.

Сквозь приоткрытые створки огромных дверей ворвался ветер с незнакомым острым запахом снега. Белые цветы закачались.

– Эсень! Я знаю, все это время ты наблюдал за мной!

От пустоты, эхом откликающейся на его голос, что-то сжалось в груди. И сжималось, пока мир не поплыл перед глазами. Баосян вскочил на ноги в отчаянной попытке поймать равновесие, пошатнулся и чуть не упал.

Где же Эсень? Баосян месяцами ощущал его присутствие, столько раз видел брата краем глаза. Так куда же он теперь запропастился? Баосян не понимал, что происходит. Разве может Эсень пропустить момент его триумфа?

Он до боли напряг все чувства, ожидая, когда же появится знакомое ощущение присутствия Эсеня. Но ощутил лишь ноющую пустоту. Он тосковал, тянулся изо всех сил… и ничего. Пусто.

– Приди, посмотри, что я сделал из-за тебя, Эсень! Приди! Ты смеешь не повиноваться мне, властному над всем под Небесами?

И опять пустота.

Баосян стоял посреди зала, тяжело дыша. Терял самообладание и самого себя.

– Я из-за тебя все это сделал. – Он был Великим Ханом, но его слова прозвучали не как повеление, а всего лишь как беспомощная, безутешная мольба. – Где же ты?

И в этот миг он понял.

Эсеня никогда здесь не было.

Если ему действительно являлся призрак брата, то почему в доспехах? Почему таким, каким был при жизни? Ведь должен был явиться дух в жутких белых лохмотьях, как у прочих.

Все было ясно, но верить не хотелось.

Эсень не возвращался призраком, а брату мерещился потому лишь, что был неотъемлемой частью мирового узора. Его помнили, его искали, по нему скучали, жизни без него не мыслили. Баосян видел отпечаток любимого образа.

Я все это сам себе придумал, с дрожью подумал он. Беседовал с пустотой. Разыгрывал представление для отсутствующего зрителя.

Из сна во сне до него донесся голос Эсеня:

– Я не ненавижу тебя.

Теперь казалось – это было в другой жизни. Той зимой, когда Эсень и Оюан уже потерпели поражение от «Красных повязок», но еще не случилась Весенняя Охота, навсегда изменившая отношения между братьями. Баосян сидел у себя в кабинете, пытался придумать, как облегчить крестьянам урон от наводнений. И тут вошел Эсень. Баосян недобро подумал, что, судя по любопытству, с которым братец оглядывался по сторонам, в чиновничьих кабинетах он сроду не бывал.

– Брат! Вот ты где!

– А где ж еще мне быть? – ядовито спросил Баосян.

– Не знаю, – ответил Эсень. – Но нельзя же торчать тут круглыми сутками. Крестьяне подождут, пока… – Он осекся.

– Пока что? – живо поинтересовался Баосян. Интересно, Эсень имеет хоть малейшее представление о том, чем его младший брат занимается изо дня в день?

– Пока ты что-нибудь не придумаешь, – отмахнулся Эсень. – Что за срочность? Передохни!

Не слушая протестов, он вытащил Баосяна из кабинета и усадил на коня.

Они отправились на запад, в заболоченные земли, где Эсень любил охотиться. Хотя Баосяну и за письменным столом было прекрасно, а охоту ради развлечения он презирал, на сей раз он с радостью уступил Эсеню. Грязная болотная вода во все стороны летела из-под стремительных копыт их коней, из тростников белыми трепещущими вспышками один за другим поднимались лебеди. Вокруг всадников расстилались бескрайние просторы имения Принца Хэнани. Баосян вдруг загорелся кистью и тушью выразить меланхолию этого дикого пейзажа: стальное небо, белоснежные уборы темных гор вдали, на западном горизонте… Он до последнего таэля высчитал ущерб, нанесенный поместью проливными дождями. И все же этот затопленный мир – прекрасен.

Эсень скакал впереди. Плащ для верховой езды, синий, словно крыло зимородка, уже забрызгало грязью и водой. Баосян подумал, что, когда никого нет рядом, они с Эсенем свободны. Вот как сейчас. Нет нужды притворяться, ничто не давит, никто ничего от них не ждет. Здесь нет отца, чтобы судить. Под взглядом Баосяна Эсень выхватил лук из кожаного колчана на боку, наугад выстрелил по набирающему высоту лебедю. Он промазал, и Баосян ощутил прилив умиления: все равно что смотреть, как гончая путается в собственных лапах от восторга. Сам он скакал позади, и у него было больше времени, чтобы натянуть лук, прицелиться и отпустить тетиву.

Эсень издал ликующий вопль, увидев упавшего лебедя. Легко наклонился с седла, чтобы выловить добычу из воды, которой там было по колено. Он раскраснелся, глаза горели, волосы растрепались. Развернув коня, Эсень галопом помчался обратно – промокший и хохочущий.

Выехав на твердую землю, братья остановились передохнуть.

– Из тебя вышел бы способный лучник, если потренироваться как следует, – задумчиво заметил Эсень, когда они оба отдышались. – Отец хочет тобой гордиться. Не понимаю, почему ты не пытаешься, даже когда тебе нетрудно?

Баосяну хотелось просто побыть с братом, а не ссориться. Зачем Эсень завел этот разговор…

– Может, и так…

Клубящиеся над горами серые тучи обещали новые ливни, новые наводнения. Баосян подумал, в каком отчаянии, должно быть, сейчас крестьяне, которые живут на его землях и трудятся на благо поместья. Он единственный, кому есть дело до их отчаяния. Единственный, кто копает канавы, строит дороги и селения, наводит в поместье порядок, следит за исполнением указов. Ему по душе такое занятие, пусть никто и не признает его важности.

– …Но я хочу заниматься другим.

– Ты всегда делал что хотел, и плевать тебе было, что думают остальные.

В профиль, верхом на своем красивом скакуне, Эсень выглядел как истинный вождь. Баосян с горечью отозвался:

– Не стесняйся, говори. Я эгоист. Позор рода.

– Всем было бы проще, если бы ты изменился. И нам, и тебе самому. Вот что я думаю. По мне, ты способен на большее.

Баосян уже ощетинился, защищаясь, однако Эсень продолжал:

– Но я вижу, тебя не переубедить. Ты всеми силами бьешься за то, чтобы не меняться. Не просто же так. Что с того, что мне этого не понять? Может, мне и не положено.

Именно этот образ брата врезался Баосяну в память. Ветер швыряет в лицо пряди, выбившиеся из косиц. Меховой воротник того самого синего плаща. Веселые морщинки в уголках глаз.

– Мы разные. Выбрали разные дороги, хотим разного. Но ты навсегда мой брат.

Слезы наконец подкатили к горлу не во сне, а наяву. Баосян рухнул на колени в тронном зале и на этот раз заплакал по-настоящему, один в черном мире, сотворенном им самим. Даже когда начала раскручиваться цепочка событий, которые привели к гибели Эсеня, он любил брата. И тот любил его – на свой собственный лад, с надломом, с досадой. При всем желании они не могли ненавидеть друг друга. Потому что у них общая история. Потому что они братья.

Такой боли он себе и представить не мог. Весь его защитный гнев испарился. Боль переливалась разными оттенками, и к ней не получалось притерпеться. Она была физической, она засела в сердце, она – часть его самого. Невыносимо. Горе затмило весь мир. Тьма, почти осязаемая, сочилась наружу, не сдерживаемая более ничем. Она грозила затопить целый мир и его за компанию. Баосян получил трон и отомстил мертвецу, но все это потеряло смысл, потому что Эсеня нет, нет, и его уже не вернуть.

19

Интянь

Чжу, стоявшая рядом со своими командирами в тронной зале Интяня, не надела траурного белого платья. Незачем: горе было написано у нее на лице. Да и у остальных лица осунулись от горя и утраты. Генерала любили многие, не только Чжу. Комната, полная знакомых лиц, казалась без него пустой. Каждый раз, замечая его отсутствие, она невольно думала, что Сюй Да просто вышел на минутку. Засел в какой-нибудь из своих любимых берлог – а когда она его отыщет, он встретит ее приветливой улыбкой…

Затем Чжу вспоминала. И Сюй Да умирал заново. Перед глазами стояла картина: вот он вытирает кровь с подбородка, отделывается очередной отговоркой, а она верит. Порезал губу, прикусил язык… Стоило ей задуматься, и все бы стало ясно. Но верить в плохое Чжу не хотелось.

Сюй Да по доброй воле последовал за ней в тот затопленный туннель на верную смерть. И смерть настигла его, пусть даже месяцы спустя. «Я его убила, – с отчаянием подумала Чжу. – Пожертвовала будущим Сюй Да ради собственных желаний. Лишила его радости бытия». Боль Сюй Да до сих пор звучала в Чжу, словно вид его предсмертных страданий впечатался в ткань ее существа. Это новое тяжелое чувство было совершенно несравнимо с ноющими ребрами и рукой. Чжу трясло и бросало в пот. Сердце билось быстро и неровно.

Так вот что чувствовал Оюан все это время. Вот какую боль, вот какое отчаяние. Ей казалось, что она все понимает, но разве можно представить невообразимое? Чжу вспомнила, как впервые увидела призраков. В тот момент ей открылось новое, ужасное знание, которым ни с кем нельзя поделиться. Она как будто шагнула на темную изнанку мироздания, которая отбрасывает тень на реальность. Оттуда нет возврата. Чжу осмелилась пожелать целого мира. Но как человеку заплатить за мечту такой болью и не погибнуть?

Вот мое истинное испытание, поняла Чжу. Проявлять безжалостность нетрудно, а попробуй вынести это. Она и не подозревала, что способна на столь сильные чувства. Ей было невдомек, что однажды придется терпеть такую боль, без конца сдерживать ее.

Надо. Иначе все зря.

Юйчунь сказал:

– Согласно последним донесениям с севера, десять дней назад этот зверюга в человечьей шкуре, – он имел в виду Оюана, чье предательство, видимо, не смог бы простить и в следующей жизни, – находился в ста ли от Даду. Лазутчики сказали, он пошел в наступление и теснит юаньскую центральную армию, неся при этом существенные потери.

Неожиданные успехи Оюана удивляют, учитывая, как все отзывались о полководческих талантах Главного Советника. На это Юйчунь ответил Чжу:

– Главного Советника среди юаньцев не видели. Но у наших источников нет точных данных, командует ли он еще армией.

Странно. Неужели с Главным Советником что-то приключилось? Чжу сразу пришла на ум другая новость, которую ей сообщили при возвращении в Интянь: против всех ожиданий, тот не выступил против Мадам Чжан. Эта отсрочка в исполнении приговора была весьма на руку Чжанам.

А тут еще то, что сказал Чэнь в их последнюю встречу: он служит не Мадам Чжан. Но кому? Незримой руке, двигающей фигуры в тени? Она причастна к исчезновению Главного Советника? Чжу даже мысль об этом не нравилась. Ее не покидало тревожное, смутное чувство, что она не видит всей картины. С другой стороны, сюда, на юг, доходят лишь обрывки старых новостей. Чжу подумала с отчаянием: «Не вижу».

Юйчунь произнес:

– Предположим, евнух не сбавил темпа. Тогда, возможно, юаньцы проиграли ему на поле боя. Есть вероятность, что Даду уже осажден.

– Но в донесениях сказано, что он несет большие потери. Если так, ему не хватит людей на полноценную атаку, – заметила Чжу. – А если он засел снаружи, пытаясь уморить Даду голодом, чтобы город сдался, Юань призовет на помощь союзников и прорвет осаду.

– Кого им звать? Никого не осталось. Принца Хэнани нет, прочие их сторонники разобщены.

– Это у них в собственных землях союзников не осталось, – возразила Чжу. – А по ту сторону границы очень даже есть. Вассальные царства. Юань призовет на помощь Корё.

Оюану повезло избежать прямого столкновения с Главным Советником, поэтому он и продвинулся дальше, чем ожидалось. Но удача его закончится, как только в игру вступит Корё. Юйчунь, подумавший о том же самом, сказал без всякого сожаления:

– Ну тогда ему конец.

– Нет, – возразила Чжу. – Не конец. Оюану поможем мы.

Повисла пауза.

– Поможем этому ублюдку, – уточнил Юйчунь, – который предал нас и бросил подыхать?

Не самая вдохновляющая идея. Своим предательским уходом Оюан больно ранил Чжу. Но эта боль, как и всякая другая, может быть оправдана только одним способом. Нельзя позволить Оюану проиграть.

– Он оставил нас в критический момент, да. Пусть это дорого нам обошлось, мои планы не изменились. Вот почему мы должны помочь ему с осадой Даду. Мы поступим так в любом случае, признает он нас или нет. Пусть хоть предков моих проклинает, хоть меня оплевывает, мне без разницы. Главное – чтобы он вошел в Даду, зачистил его от остатков защитников, не спалив при этом весь город, и убил Великого Хана. А тогда, – Чжу вложила в эти слова всю свою яростную решимость, – тогда я добьюсь цели.

По лицам присутствующих было видно, что они готовы следовать за ней. Впрочем, командир Линь неуверенно возразил:

– Так, но Корё нельзя сбрасывать со счетов. Если Юань призовет их на помощь сейчас, к Даду они подойдут одновременно с нами. Даже если мы договоримся с генералом Оюаном, победить будет непросто. У нас ведь тоже потери после Чэня Юляна.

– С Корё сложностей не возникнет. – Чжу повернулась к Юйчуню. – Возьми на себя пополнение запасов. И еще, на север войско поведешь ты.

Юйчунь помрачнел и вдруг словно стал старше. Оба понимали, что означает эта просьба. Он должен заменить Сюй Да.

– А ты где будешь?

Со вспышкой боли Чжу вспомнила, как сидела на лошади за спиной у Сюй Да, любуясь золотой равниной, раскинувшейся у них под ногами до самого восточного моря. Где-то за горизонтом лежало островное царство Корё; Чжу тогда подумала: «Настанет день – и все это станет моим». Теперь ей было непонятно, как она могла черпать такую тщеславную радость в своих амбициях. Они не угасли, но пылали отныне с оттенком отчаяния. Теперь ей нужно воплотить их в жизнь даже больше, чем в те времена, когда она мечтала об этом для себя. Чжу необходима победа, потому что за нее отдал жизнь Сюй Да. Нельзя, чтобы его смерть оказалась напрасной.

* * *

Ма вошла в спальню и обнаружила, что Чжу сидит на кровати. Было непривычно и тревожно видеть ее целиком погруженной в свои мысли. Раньше она никогда не сидела без дела.

Ма угнездилась рядом, расплескав свои белые траурные юбки по золотому одеянию, и взяла Чжу за руку. Нежно, ибо знала, что синяки между пальцев еще не сошли.

– Пришла весть. Твой корабль готов. Можно отправляться в Корё завтра утром.

Чжу изменилась, потеряв Сюй Да. Она, которая столько горя причинила другим и, кажется, никогда не задумывалась, что подобное может случиться с ней, теперь открыто несла свою ношу. Под глазами залегли тени, словно сила разрушения наконец одолела ее неунывающую юность. Теперь Чжу выглядела старше и замкнутей. Было больно видеть ее такой. Ма подумала: наверное, надо радоваться, что Чжу все-таки способна испытывать обычные человеческие чувства. Горе, например. Но пока для нее было сущей мукой смотреть, как тоскует любимое существо, и не иметь возможности облегчить эту боль.

– Инзцы, – поприветствовала ее Чжу. Она не могла стиснуть руку Ма, как обычно, но переплела с ней пальцы. Поцелуй двух маленьких ладоней. – Мы в шаге от победы. Чувствуешь? Представь: после того, как я разберусь с Корё, останется только один поход. Одна атака. А потом больше никаких жертв. Никакой боли и страданий. Начнется новая эпоха, моя. Наши испытания будут не напрасны.

Чжу всегда говорила о грядущем с радостью, но сейчас в ее голосе звенело неприятно знакомое отчаяние. Спустя миг Ма поняла, кого ей это напоминает. Генерала Оюана.

– Ты пойдешь со мной, Инцзы? Ты тоже страдала ради этого. Завершив дела в Корё, мы отправимся прямо в Даду и встретим войско там. Я хочу, чтобы ты была со мной, когда я взойду на трон. – Чжу подняла взгляд и одарила Ма тенью своей былой улыбки. – Моя императрица.

Ма никогда не сомневалась в победе Чжу. Ее будущее будет чудесным, ведь в новом мире каждый получит право быть собой. Она еще не забыла то отчаянное ощущение ловушки, из которой Чжу за руку вывела ее к свету. Теперь будущее виделось Ма так ясно, словно оно уже наступило: Чжу ведет всех на волю, как когда-то – Ма.

При этом она не могла избавиться от мысли о боли и страданиях, о людях, уже принесенных в жертву мечте Чжу. Не только Сюй Да – бессчетные смерти, которые не тронули сердце Чжу так, как эта. Воины, которых посылали на смерть в бой, мирные люди, убитые и замученные, когда разоряли их города, ребенок, которого Ма однажды держала на руках.

Она поймала себя на том, что снова вспоминает Оюана. То, что генерал сотворил ради достижения цели, ввергло его в бесконечную муку. И все же, с холодком подумала Ма, он не сожалел об этом.

Ма мягко спросила:

– Ты никогда не думала, что трон того не стоит?

Чжу ответила жене удивленным взглядом, словно та преподнесла ей парадоксальный коан.

– Как это возможно? Если император владеет миром, значит, ценность трона бесконечна. Он стоит всего.

Может, и так. Но если каждую смерть рассматривать как конец уникальной вселенной – то и боль бесконечна, не так ли?

Сондо, столица Корё

Когда корабль вошел в гавань, в Сондо шел снег. Чжу и Ма неделю плыли сначала к устью реки Янцзы, затем по Восточному морю. Такого густого снегопада Чжу еще не видала. Снег заметал незатейливые деревянные здания маленького городка, скрадывал окружающий пейзаж. Корё принадлежало монголам в том же смысле, что и родные края Чжу, однако это была иная страна, что безошибочно читалось не только в необычных нарядах торопливых прохожих, но в самом вкусе холодного соснового воздуха. Чжу стало ужасно одиноко. Они с Сюй Да повидали вместе столько дальних краев. А теперь он ушел еще дальше, оставив ее позади. Неуемные желания Чжу наработали ей такую карму, что и через тысячу лет, через множество жизней им не встретиться. Ей осталось только добиваться победы, которая была так близка, что ее вкус практически ощущался на языке. С яростной болью Чжу подумала: «Оно того стоит».

Добравшись до дворца, Чжу призадумалась: чему здание обязано своей простотой – корёскому стилю или аппетитам Великой Юани? Вероятно, и тому и другому. Дворцовые слуги пробегали мимо с охапками дров – в Великой Юани в основном топили углем – и бросали на Чжу любопытные косые взгляды. В своем наряде она казалась чужестранкой не только им, но и самой себе. На ней было одно из королевских платьев Ма из южной парчи, с меховым плащом, наброшенным на плечи. Ма заплела ей волосы, закрутила косы узлом и украсила огромной заколкой. Деревянную руку тщательно задрапировали рукавом. Этот маскарад понадобился Чжу потому, что Сондо кишел соглядатаями Великой Юани. Дойди до них слух о том, что Чжу Юаньчжан заключил договор с королем, – и кто знает, на что они пойдут в попытке вынудить его нарушить слово. Если не удастся сохранить визит в тайне, договор будет расторгнут прежде, чем она покинет страну.

Всего год назад Баянь-Тэмур, как его тогда величали, жил при дворе Императора Великой Юани в качестве принца-заложника. Нынче он – Конмин, Король Корё. В тронный зал Чжу вошла, опустив глаза так, чтобы можно было украдкой осмотреться, и увидела грузного человека в мантии цвета жареного черного перца. На груди и плечах сверкали броские золотые украшения. Полы длинного кафтана собраны в складки, как принято у монголов. Зато вместо монгольских косичек волосы короля были стянуты в тугой узел на макушке, такой же, какой обычно носила Чжу. Изысканный грим делал его грубоватое лицо чуть ли не женственным. Чжу не удержалась от горькой ухмылки. Что за ирония – Оюана так воротит от всего женского, а спасет его парочка немужественных правителей.

Она преклонила колени. Это был, наверное, самый неизящный реверанс, какой когда-либо видели при дворе Конмина – двигаться в необъятных юбках Ма оказалось сложнее, чем можно себе представить.

– Мое почтение Королю Корё, – негромко, с сильным акцентом приветствовала его Чжу по-монгольски. – Позвольте этой женщине смиренно просить вас о личной аудиенции.

Скорее всего первым побуждением короля было отказаться. Но потом, по-видимому, вспомнив, с какой легкостью эта чужеземка сорила золотыми таэлями в переговорах с его свитой, он взмахнул рукой, приказывая всем выйти. Когда за последним прислужником закрылась дверь, Конмин c неприкрытым пренебрежением повелел:

– Говори.

Чжу иронично подумала, что даже если бы она явилась в мужском обличье, все равно ей не хватило бы красоты привлечь его внимание и не дать заскучать.

Она поднялась с колен. Стряхнуть с себя напускную скромность оказалось так же приятно, как сбросить доспехи после долгого дневного перехода. Плечи сами собой распрямились.

– Мы надеемся, что Король Корё окажет Сияющему Королю прием как равному. Мы прибыли издалека, чтобы встретиться с Его Величеством.

К ее удовлетворению, Конмин был потрясен:

– Так это ты – тот, кто поднял мятеж против Великой Юани?

Чжу наблюдала, как он сопоставляет два новых неожиданных факта: во-первых, Чжу Юаньчжан в Корё, во-вторых, она не та, за кого себя выдает.

– Но ты… ты правда женщина?

Его, кажется, глубоко раздражала невозможность сложить непротиворечивую картинку из качеств Чжу: ее мужское поведение и напор, непривлекательное лицо, красивое платье – и, конечно, все, что он слышал о впечатляющих достижениях Чжу Юаньчжана, Сияющего Короля.

– Или евнух, как тот, другой? Сколько же в Империи может быть евнухов-предателей? Я встречал того самого генерала на одной из ханских охот. Он был… – Король неопределенно махнул рукой в ее сторону, – вроде тебя. Женщина женщиной, а вот что-то не так. Хотелось обойти стороной.